Аминазиновые сны, или В поисках смерти

– Надя, ты же не в своем Мухосранске, – с некоторым недовольством в голосе, напомнила Кристина девушке. Почти каждое утро Мельникова начинала именно этой фразой. Но странное поведение Наденьки никого не раздражало, напротив, обитательницы седьмой палаты относились к девушке с жалостью и состраданием. Они охотно делились с Мельниковой туалетными принадлежностями и едой. Хотя, к слову сказать, Надя ела мало и без особого аппетита, поэтому и была очень худенькой. И, как однажды выразилась Нежина, тонкой, звонкой и прозрачной.

Надя лежала на спине и уныло смотрела в окно. Эту хрупкую бледную девушку лет двадцати пяти можно было назвать даже симпатичной, если бы не коротко остриженные волосы, торчащие во все стороны. Эта прическа делала Мельникову похожей на озорного мальчугана. Вера рассказала Кристине, что при поступлении в психушку Надю остригли практически налысо. Больничная парикмахерша оставила девушке только коротенький ежичек. Почему? Может быть у нее в волосах был колтун, предположила Вера, который невозможно было расчесать. А может из-за вшей, кишащих в густых кудрях девчонки. И, якобы, Вера слышала разговор сестер, что Наденьку подобрали на автовокзале и что она не помнила ничего, кроме своего имени и фамилии, да названия районного городка, в котором живет с двумя взрослыми братьями.

За два месяца пребывания в психушке волосы Наденьки постепенно отрасли, но, казалось, что саму девушку совершенно не занимает ее внешность. В один из тихих вечеров, когда девушки прогуливались по коридору, Мельникова призналась Кристине, что никогда не пользовалась косметикой и не знает, что такое маникюр. Как оказалось, не было у Нади и подруг. Правда, с какой-то одноклассницей она пару раз сходила в клуб на дискотеку, да один раз в кафе попить пива. И за это своевольство была строго наказана братьями. Как именно Мельникова умолчала, но добавила, что ни отца, ни матери у нее нет, но есть два брата, с которыми она живет в большом доме, доставшимся им от родителей.

Ленивые браться Наденьки были горазды выпить, работали от случая к случаю и беспробудно пьянствовали. Не брезговали братья и забирать у сестры несчастные копейки, которые та зарабатывала мойкой полов в своей же школе, которая находилась прямо за забором их дома. Кроме этого на Наденьке была и уборка дома, и готовка еды и походы в магазин за продуктами. Она вертелась как белка в колесе, но Кристина подозревала, что было еще одно обстоятельство, которое лишило бедную Надю памяти – насилие над ней двух здоровенных алкашей. Насилие в прямом смысле этого страшного слова. «Возможно, – подумала тогда Лаврентьева, – это только мои домыслы и только. Тогда почему несчастная лишилась памяти? И почему она сбежала из дому? Как долго скиталась по своему городку, превращаясь в грязную и вшивую бомжиху? И как оказалась на вокзале города N, где ее подобрали менты?». Но этих страшных вопросов задать было некому. Саму же Надю травмировать этими вопросами Кристина не хотела.

Еще Наденька часто жаловалась, что ее братьям до нее нет никакого дела и что они бросили ее, бедную, на произвол судьбы. «Ну правильно, я им совершенно не нужна. Им бы только напиться. И забирать отсюда они меня не будут. Они уже забыли что я есть. Ну и ладно, буду жить здесь. Мне здесь лучше», – часто бормотала девушка и все в палате знали, кого именно несчастная непомнящая имеет в виду под этим «они».

Услышав тихие слова Мельниковой, Философиня осторожно поинтересовалась у нее:

– Так ты, милая, живешь здесь?

– Да. – Уверенно ответила Наденька и старательно пояснила, не сводя унылого взгляда с окна: – Прямо за забором. Там есть школа, а рядом со школой стоит мой дом. Я в школе работаю уборщицей и все делаю по дому сама. А они даже не вспоминают обо мне.

– Кто они?

– Да братья мои, – сходу заволновалась девушка.

– А родители у тебя есть?

– Нету…, наверное.

В это время Нежина, активно жестикулируя, подавала Анне Яковлевне какие-то непонятные знаки. Убедившись в том, что Власова не понимает смысла ее жестов, Вера обратилась к Наде:

– Надька, ну сколько тебе можно говорить, что ты не в Мухосранске, тьфу, в Крамаровске своем. Ты в городе N. А до твоего городишки отсюда целых сто километров.

– Правда? – искренне удивилась Надя и загрустила еще больше.

Вера театрально покрутила пальцем у виска, выразительно глядя на Власову. Философиня понимающе кивнула и деликатно промолчала.

– А сколько я здесь нахожусь? – вновь подала голос Надя.

– Ты здесь уже два месяца, – терпеливо ответила Кристина. – И ты каждый день спрашиваешь об одном и том же.

Анна Яковлевна с сочувствием посмотрела на Наденьку, а потом перевела взгляд на Оксану и тихонько спросила:

– Оксанка, скажи мне, а Надя знает нас? Ну… наши имена и где находится?

Девочка открыла рот, чтобы ответить на вопрос, но ее опередила сама Мельникова:

– Да. Я вас всех знаю по именам, и точно знаю, что я в психушке.

И это была «Грустная история о потерянном времени и о девушке, которая никому не была нужна».

– Вот и ладненько, – встряла Лялька и, усмехнувшись, проговорила: – Смотрите-ка кто у нас нарисовался! Нинка Смотрящая! Собственной персоной.

И правда, в палату входила серьезная Артемьева.

– Все скалишься Ляля. Ну-ну… Только когда захочешь сходить перекурить, меня не проси.

– Да ладно тебе Нинка, не обижайся, – моментально сбавила тон Катя. – Что уже и пошутить нельзя?

– Пошутить-то можно. Но от твоих шуток меня выворачивает наизнанку, – отрезала Смотрящая и повернулась к Кристине: – После завтрака ты должна встретиться с психологом. Она будет ждать тебя в комнате отдыха.

– Хорошо, – вздохнула Кристина и проворчала себе поднос: – Как же мне осточертели ее тесты.

– Зато выучишь их наизусть, – заржала Вера.

– И потом они будут показывать, что у тебя есть только 10-15% склонности к суициду, – со знанием дела дополнила Оксана.

– Именно, – кивнула головой Полина.

Когда после раздачи лекарств Кристина покидала палату, то в проеме двери столкнулась с постовой медсестрой, которая держала в руке телефонную трубку.

– Ты это куда? – строго поинтересовалась Антонина Анатольевна по прозвищу Хрипатая.

– К психологу, – отчиталась Кристина и обойдя медсестру, бодро потопала на встречу с Анастасией Владимировной.

А Анатольевна приблизилась к Ольге Никитиной и подала ей трубку:

– Тебе сестра звонит.

Анна Яковлевна удивилась тому, как сестра грубо и нетактично обращается к Ольге на «ты». Никитиной было не меньше шестидесяти лет и по мнению Власовой к женщине такого возраста следует обращаться на «вы», даже если она и пациентка психушки. Однако Ольга, лежа на боку в своей излюбленной позе, не выказала никакого недовольства. Она поднесла телефон к уху и тихо спросила:

– Алло. Кто звонит?

Какое-то время женщина слушала голос своей сестры с совершенно непроницаемым лицом. Потом вдруг побледнела и заплакала:

– Нет, не может быть… Когда? Когда? Что мне делать?

Постепенно голос Никитиной становился громче и тревожнее. Потом трубка вывалилась из ее руки, и она забилась в истерике.

– Что случилось? – вздрогнула Наташа.

Женщины уставились на холеное и безучастное лицо сестры, а та подхватила телефонную трубку и злобно ответила:

– Не вашего ума дело! Лежите и не возникайте!

С этими словами Антонина Анатольевна вынесла свое полное тело из палаты и направилась в сестринскую. А Оля продолжала рыдать. Власова вскочила и почти бегом приблизилась к Никитиной.

– Что случилось, Оля?

– С-сестра п-позвонила… – сквозь слезы пролепетала Никитина. – М-мой Коленька умер сегодня…

– Как? – выдохнула Власова и тяжело опустилась на кровать уже вдовы.

– Ш-шел на работу и у-п-пал… Прямо на тротуаре. Инфаркт.

– Какое горе, – прошептала Анна Яковлевна, поглаживая страдалицу по плечу. – Не плачь, постарайся успокоиться, милая. Где твоя вода?

Оля указала дрожащей рукой на свою тумбочку, а Философиня, приподнявшись, подхватила бутылочку с водой и принялась отпаивать бедную женщину. Постепенно лицо Никитиной начало наливаться кровью. Оно уже пылало, когда Философиня спросила:

– У тебя гипертония? Давление поднялось?

Ольга кивнула и без сил упала на подушку. Власова поднялась и решительно направилась в сестринскую.

– Антонина Анатольевна, там Никитиной совсем плохо. У нее давление подскочило, – возбужденно заговорила Философиня. – Надо бы дать ей что-нибудь.

– А что я ей дам? – равнодушно поинтересовалась сестра. Она сидела в кресле, закинув ноги на подлокотник и играла в какую-то игру, пялясь в экран смартфона. – Я ничем не могу ей помочь. Все назначения делает врач, – не отрываясь от игры пояснила она. – И, собственно, тебе-то какое дело?

– Попрошу мне не тыкать, – лицо Философини излучало яркую гамму чувств: и возмущение поведением медсестры и ее нежеланием оказать помощь женщине, переживающей такой страшный удар; и зарождающуюся ненависть к бездушной особе, не способной проявить хоть каплю сострадания, понимания и милосердия. – Вы как медработник обязаны оказать помощь пациентке.

– Нет, в этом случае не обязана, – медсестра наконец оторвала от экрана свои пустые рыбьи глаза и удивленно уставилась на Власову. – И шли бы вы, – сделала ударение на «вы» Хрипатая, – в свою палату. А то неровен час, из седьмой легко можете оказаться в шестой. Вы меня поняли, Власова? И кстати… отдайте-ка мне свой пояс. Его у вас быть не должно. Кто-то явно недосмотрел… Вдруг вам вздумается голову в петлю засунуть. Из пояса ее сделать очень легко. Да… – сестра ядовито улыбнулась: – и следующий раз режьтесь так, чтобы больше сюда вас не привозили.

– Вы мне угрожаете? – холодно поинтересовалась Анна Яковлевна. Ее глаза уже пылали с трудом сдерживаемым гневом.

– Да, – ровно и отчужденно ответила медсестра и вновь принялась за компьютерную игру.

Власова, тяжело дыша, развязала пояс шелкового халата, выдернула его из петель и брезгливо швырнула на колени черствой сестре. Философиня несколько секунд потопталась в сестринской, собираясь ответить на вызов сестры, но передумала. Резко развернувшись, Анна Яковлевна быстро вернулась в палату. Там она присела возле Ольги и немного успокоившись, завела какую-то тихую беседу. И только спустя сорок минут в палату вошла Хрипатая.

– Власова, на кроватях других больных сидеть запрещено, – строго выдала она.

Анна Яковлевна даже не пошевелилась.

– Аминазину захотели? А может вам больше по душе галоперидол? – ехидно поинтересовалась Антонина Анатольевна.

Власова молчала, как не подавали ни звука и другие женщины седьмой палаты. Глухое молчание вперемежку с ненавистью витало в просторном помещении.

Хрипатая изменилась в лице, но, сдерживая себя, спросила у Никитиной:

– У тебя давление поднялось?

Та кивнула.

– Но без назначения врача я не имею права тебе что-то давать. Успокойся и полежи. А я посоветуюсь с врачом.

– Меня отпустят на похороны мужа? Мы же с ним прожили тридцать семь лет и вырастили двоих детей, – робко спросила Оля.

– Это тоже решать врачу. Я спрошу.

С этими словами сестра вышла. Но никто из женщин в этот день не дождался ни врача, ни разрешения этой непростой и чудовищной ситуации, в которой оказалась Ольга.

Анна Яковлевна практически не отходила от Никитиной. Оля уже немного успокоилась, но отказывалась идти на обед. Философиня все же уговорила Никитину пообедать и повела несчастную вдову в столовую. Во время тихого часа Ольга, тихо постанывая, лежала с закрытыми глазами и только после ужина вдруг заговорила ни к кому не обращаясь:

– Я очень любила своего мужа Коленьку. Он был хорошим человеком и хорошим мужем. Мы родили двоих прекрасных детей. Но потом я заболела, и он не бросил меня. А мог бы. Другой бы бросил. Пока я лечилась, Коленька хорошо смотрел детей. Сам стирал, убирал, готовил. Только благодаря ему дети получили высшее образование. Он просто надорвался. У него уже был один инфаркт, а второго он не пережил. Умер. Это я во всем виновата в его смерти. Я одна. Больше никто. Я.

Из глаз Никитиной вновь полились слезы. Анна Яковлевна, внимательно слушавшая исповедь вдовы, тихо сказала:

– Жизнь – штука сложная. И мы все проходим через ее испытания. Такова была его судьба. Не печалься, Оленька, он уже в лучшем мире. И он свободен от боли, страданий и страхов.

– Но я чувствую свою вину перед ним. Я вытворяла такое, что даже лежала с буйными здесь. И я не в первый раз…

– Это уже не важно, – поднимаясь с кровати, прервала Никитину Философиня. – Хочешь, я покажу тебе одно упражнение, которое поможет тебе избавиться от чувства вины?

– Хочу, – произнесла Оля и в ее голосе зазвучала робкая надежда.

Власова села на кровать вдовы и заговорила:

– Ложись на спину. Закрой глаза, милая. Постарайся расслабиться. А теперь представь, что ты стоишь в пустой серой комнате… Представила?

Никитина кивнула.

– Сейчас представь, что перед тобой стоит твой муж… Представила? А теперь мысленно попроси у него прощения за все плохое, что сделала ему… Не торопись… Он слышит тебя… а сейчас скажи, как он смотрит на тебя?

– Он улыбается, – шепотом отозвалась Оля. – Он не злится на меня.

– Хорошо. А ты злишься на него? Обида на него у тебя есть?

– Нет.

– Скажи, вы связаны чем-нибудь?

– Нет.

– Это хорошо. Теперь представь, что в одной из стен комнаты появляется дверь. Появилась дверь?

– Да.

– Пусть она откроется.

– Открылась.

– Пусть твой Николай выйдет в эту дверь. Отпусти его.

– Он идет к двери.

– Он оборачивается?

– Да.

– Помахай ему на прощание. Как он смотрит на тебя?

– Он улыбается и машет мне в ответ.

– Отпусти его. Пусть идет.

– Он вышел.

– Представь, что дверь за ним закрылась. Представила?

– Да.

– Сделай глубокий вдох и выдох. И открой глаза.

Никитина глубоко выдохнула и открыла глаза.

– Тебе стало легче, милая? – мягко поинтересовалась Философиня.

– Да… как ни странно, – пробормотала Ольга.

– Вот и хорошо. Молодец. Это упражнение можно делать всякий раз, когда тебе будет тяжело.

– А это упражнение можно делать всем? – робко спросила впечатлительная Наташа, которая внимательно, как и все женщины, следила за происходящим.

– Всем, – ответила Философиня. – Но его необходимо делать до тех пор, пока действительно ты не почувствуешь облегчения. Возможно одного раза будет недостаточно.

– Понятненько, – встряла Вера. – Но меня терзают смутные сомнения, что это помогает.

– Поверь, помогает, – уверенно подтвердила Власова. – Попробуй и сама поймешь, как это работает.

В палате было очень тихо. Кто-то лежал на своей кровати, кто-то сидел, но все думали о чем-то о своем. И эту спокойную атмосферу беспардонно нарушила Хрипатая:

– Лялькина, Никитина и Полина Евсеева на уколы!

Катя по обыкновению что-то буркнула в ответ, но выставив вперед живот, пошаркала тапками к выходу. Власова помогла Оле подняться и глядя ей вслед, грустно улыбалась, а Полина, минуя Философиню, тихо прошептала:

– Аня, а можно мне поговорить с вами наедине?

– Хорошо, поговорим, когда появится возможность.

Так закончилась «История о скоропостижной смерти мужа, бездушной медсестре по прозвищу Хрипатая и прощении» и этот не простой день.

А в завершении этой истории можно добавить, что Никитину так и не отпустили на похороны мужа. Ее диагноз был слишком серьезным, чтобы лишний раз травмировать ее психику. Через несколько дней Ольгу навестила сестра и сообщила, что похороны прошли нормально. На поминках было много людей и преданного жене Николая похоронили по ее желанию в городе N, а не на его родине в деревне Отрадное. Эти новости немного успокоили вдову, но до выписки из психушки Никитиной было еще очень далеко.

Глава 17.

Это утро началось с неожиданного визита Фенечки. На старухе были чистые спортивные штаны, красивые с яркой вышивкой домашние тапочки и черная теплая ветровка. Черный капюшон, натянутый практически на самые глаза старухи, делал ее бледное лицо мертвенно-белым. Фенечка выглядела устрашающе, словно в палату вошла не старая женщина, но сама смерть. Во всяком случае Кристине именно это сравнение пришло в голову. Лаврентьева наблюдала, как старуха обвела палату бессмысленным взглядом, словно решая куда направиться в первую очередь. Потом, не издавая ни единого звука, Фенечка двинулась к проходу между кроватями, цепляясь сухонькой ладошкой за спинки. Она дошла до окна, развернулась и потопала в обратную сторону. Так же неторопливо старуха отправилась гулять и по второму проходу, а поравнявшись с Власовой остановилась, пристально вглядываясь в ее лицо. Философиня страдальчески скривилась и громко сказала:

– Наташенька, пожалуйста, позови надзирательницу. Ты ближе всех лежишь к коридору. Пусть она выведет эту больную из нашей палаты.

– Хорошо, – легко согласилась Наташа и поднялась с постели.

Фенечка то ли поняла, о чем говорят женщины, то ли ей не понравился голос Власовой, но именно в этот момент старуха забубнила на одной ноте свое любимое: «Ню-ню-ню. Ню-ню-ню».

– Господи! – всплеснула руками Власова. – Как ее успокоить? Мне за первую ночь пребывания здесь ее голос просто осточертел!

– Как я вас понимаю! – поддержала Власову Кристина. – Я тоже прошла через этот ад, когда попала сюда. Но угомонить ее могут только надзирательницы. Но они почему-то никогда этого не делают.

– Да пусть себе гуляет, – вставила свое слово Алиса. – Вам что, жалко? Не может же она целыми сутками сидеть в одной палате.

– А тебе нравится этот бубнеж? – впервые проявляя раздражение, спросила Власова.

– Ну и что? Пусть себе бубнит. Я, когда лежала в шестой, к этому привыкла. Побубнит и перестанет.

Анна Яковлевна зажала уши ладонями и со страдальческим выражением лица наблюдала за Фенечкой. И тут в палату вошла сменившая Хрипатую сестра Старовойтова.

– Лялькина, иди подмойся! Сегодня тебя осмотрит гинеколог на предмет твоей предполагаемой беременности.

– Отстань, – развалившись на кровати и не отрывая глаз пробурчала Катя. – Дай поспать. Уже достала.

– На том свете выспишься, – ответила Ольга Васильевна и недобро усмехнулась.

– Надо меньше меня закалывать всякой дрянью, – упорно гавкалась с сестрой Лялькина.

– Так не хрен допиваться до потери сознания и сюда регулярно поступать. Кстати, на кого в этот раз ты оставила свою квартиру? Опять за очередного е… – Старовойтова осеклась и продолжила: – любовника или хахаля? Как ты их там называешь?

– Не твоего ума дело, – уже начала заводиться Катя, но внимание сестры уже переключилось на Фенечку: – А ты как сюда попала и что тут делаешь? Марш в свою палату!

Фенечка застыла на одном месте, но бубнить не перестала.

– Лида! Лида! – закричала в голос Старовойтова. – Иди сюда!

На крик сестры прибежала дежурная надзирательница, высокая полноватая женщина лет пятидесяти.

– Ты не видишь, что старуха не в палате и брындается где ей вздумается?

– Да я…

– Выведи ее отсюда и приглядывай за больной получше! – приказала Старовойтова.

Лида схватила Фенечку за руку и потащила вон из палаты, а Ольга Васильевна удовлетворенно улыбнулась и бросила недоуменный взгляд на Оксану.

– А ты чего тянешь руку? Спросить что-то хочешь?

– Мне тоже надо к гинекологу.

– Зачем это? – скривила капризные губы сестра.

– Я же тоже беременная. Мне тоже надо к врачу.

– А я и не знала, – ехидно отрезала Ольга Васильевна. – Кто еще здесь у нас тут беременный? Поднимите руки.

С этими словами Старовойтова покинула палату, а Оксана обиженно засопела и повернулась на бок.

Спустя час Лялькина вернулась в палату. Она шла слегка пританцовывая, выставив живот вперед.

– Ура! Девки, я не беременная, – радостно сообщила Катя и добавила: – Вот всякий раз, когда я сюда заселяюсь, то удивляюсь, как такой красавчик может работать здесь.

– Ты имеешь в виду гинеколога? – спросила Вера.

– Его, – подтвердила Лялькина.

– Ну так он не по этим делам, если ты понимаешь, о чем я, – встряла в разговор Кристина.

– Да знаю я, – отмахнулась Лялька. – Жаль, что такому красивому мужику бабы не нравятся.

– А я вот ничуть не удивлена. Поработай-ка ты тут с психичками столько лет, копаясь в их лохматках, так не то что на мальчиков будешь заглядываться, вообще импотентом станешь! – заржала Нежина.

– Да… жаль мужика. И представляете – он меня узнал!

– Еще бы такую красотку не узнать. Ты у нас в палате самая красивая, – завистливо выдала Маша.

Тем временем Катя подошла к своей кровати, встала лицом к спинке и ухватившись за нее принялась выделывать красивыми белыми ногами немыслимые па. Лялька мурлыкала себе под нос какую-то мелодию, словно аккомпанируя своему немыслимому балету. Первой засмеялась Философиня, а потом ее поддержали и другие женщины. На неудержимый хохот больных в палату ворвалась разъяренная Старовойтова:

– Прекратите! Прекратите ржать! – стараясь перекричать пациенток, взревела сестра. Но ее никто не слышал, а Катя в очередной раз подпрыгнула и, стукнув пяткой о пятку, прекратила свой танец.

– Ну чего орешь, как малахольная? – Катя выразительно усмехнулась и позволила себе смелость посмотреть ненавистной сестре прямо в глаза. – Что, воли тебе здесь много дали? Что, и повеселиться в этом бардаке нельзя?

– Нельзя, Лялькина! – дрожа от гнева, выкрикнула сестра. – Здесь тебе не театр, а режимное учреждение.

– Да пошла ты, – огрызнулась Катя. – Повидала я на своем веку таких правильных сучек…

– Да как ты, тварь, смеешь так со мной разговаривать? Галопередольчику захотела? Ты хорошо знаешь – за мной не заржавеет, – угрожающе рявкнула Ольга Васильевна.

– Да не пугай ты меня, пуганая я… – еще раз беззлобно огрызнулась Катя и демонстративно раскинулась на кровати.

– Вот так-то лучше! Всем закрыть рты и лежать тихо! – грубо выдала Старовойтова и вышла с высоко поднятой головой. Последнее слово всегда должно было оставаться за ней.

На какое-то время в палате повисла тишина, а потом первой прыснула в ладошку маленькая Оксана и женщины рассмеялись вновь. Все, кроме девушки с печальными глазами, лежащей у стены.

Глава 18.

«История о тунеядке и о том, как потерять детей и скатиться на дно жизни».

Когда смех затих, в палате раздался тихий, хрипловатый голос Кати:

– Вообще-то я давно так не смеялась. Я забыла, что можно вот так, от души, веселиться без пойла. Знаете, девочки, а я ведь тунеядка и алкоголичка с большим стажем, несмотря на то, что мне всего-то сорок три года. По образованию я швея и когда-то мечтала стать модельером. Но рано выскочила замуж, родила двоих детей. Сына и дочь. Муж занимался бизнесом. Я шила на дому и все у меня было хорошо. А потом как-то в один день, жизнь неожиданно изменилась. Муж нашел другую бабу и ушел к ней. Правда, оставил мне и детям трехкомнатную квартиру. Заказов становилось все меньше и меньше. Алименты этот хрен платил копеечные. Он же был предприниматель и сам начислял себе зарплату. Вот и начислял себе по минимуму, чтобы не платить мне много. Денег не хватало ни на что. Образовалась большая задолженность по коммуналке. Вот тогда-то я и решила поискать работу. Искала долго, но мне не везло. То работа была далеко от дома, то зарплату предлагали такую, что ее едва ли бы хватило сходить в магазин раза два-три. Одному работодателю не понравилось, что у меня двое маленьких детей и он был уверен, что я часто буду уходить на больничный. Я прошла штук десять собеседований – и все зря. Ну не брали меня нигде! Понимаете, девочки, я уже стала отчаиваться. И вот однажды, возвращаясь с очередного бесполезного собеседования, я зашла в магазин за продуктами и вместо еды купила бутылку водки. Пришла домой, открыла ее и выпила без закуси. Правда, потом блевала дальше чем видела, но мне уже было не так страшно жить. Бедные дети не понимали, что со мной происходит. В тот день они просто забились в уголок и сидели там тихо-тихо. Я вырубилась прямо за столом и что дети ели, как улеглись спать я не знаю. Знаю только, что проснулась утром с дурной башкой и мне надо было опохмелиться. Я отвела детей в сад, сходила за новой бутылкой и опять напилась. Проспала целый день. Ну… и больше работу не искала. Не хотела метать бисер перед свиньями и унижаться перед холеными сучками, обвешенными золотишком словно новогодние елки мишурой. Потом мы с детьми быстро прожили заначку, которую я собирала несколько лет копеечка к копеечке. Представляете, даже детскую копилку разбила и в магазине рассчитывалась этой мелочью. Стыдоба была такая, что и передать нельзя. Но потом стыд пропал и мне было все равно, что обо мне подумают люди. Спустя пару месяцев я встретила Ваньку, своего первого любовника, и он перешел к нам жить. Он тоже был любитель выпить, но работу имел – шоферил на какой-то фирме. И стало немного легче. А потом пришли они.