Аминазиновые сны, или В поисках смерти

Незадолго до обеда Кристину пригласили в кабинет врача. В глубине души девушка давно ждала новой встречи с Ириной Федоровной. Лаврентьева решила рассказать врачу все. На этом настаивала и Жанна, которая сопровождала ее в ординаторскую.

– Кристина, послушай моего совета, – тихонько заговорила Жанна, – не молчи там. Разговаривай с Федоровной. Она хороший врач и очень многим помогла. Я знаю, потому что работаю здесь уже давно. И если она предложит тебе консультацию психолога и психотерапевта, то соглашайся. Они девчонки молодые, еще не огрубели на этой работе и искренне стараются помочь. Поняла?

Кристина кивнула, но ответить Жанне не успела, потому что они уже стояли напротив ординаторской.

Лаврентьева вошла в кабинет. Она немного нервничала, но увидев, что в кабинете никого кроме лечащего врача нет, вздохнула с облегчением.

– Здравствуйте, Кристина, – улыбнулась Ирина Федоровна.

– Здравствуйте, – поздоровалась девушка, старательно придавая своему голосу уверенности.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Как вы сегодня себя чувствуете? – осведомилась психиатр.

– Спасибо, хорошо.

Кристина удобно устроилась в кресле, внутренне настраиваясь на долгую беседу с врачом.

– Вас что-нибудь беспокоит?

– Нет, – убедительно ответила девушка, а потом слегка замявшись, быстро выпалила: – Только я хотела бы перейти в другую палату. В седьмую.

– Ну это будет легко устроить, – заверила пациентку психиатр. – Эта палата тоже надзирательная и я скоро переведу вас туда.

– Когда? – подалась вперед Лаврентьева.

– А все будет зависеть только от вас, – живо ответила Ирина Федоровна.

– Как так? – удивленно приподняла брови Кристина.

– Когда вы начнете делиться со мной своими переживаниями и мы с вами продвинемся вперед, тогда и вход в седьмую палату будет для вас открыт.

– Хорошо. Я согласна.

– Тогда расскажите, пожалуйста, о себе. Начните с детства.

Кристина задумалась, решая с чего начать.

Глава 12.

«История о разбитых мечтах и неизвестном будущем».

– Мое детство было вполне счастливым и чего-то неприятного или страшного тогда не происходило. Нормальная семья, нормальная жизнь и, надо признать, получше, чем у других. Отец, высокопоставленный чиновник, искренне преданный Правителю и своей работе, был человеком жестким и властным. Но ко мне относился терпимо, предоставляя матери заниматься моим воспитанием. Мать, полностью подчинялась отцу и никогда не лезла на рожон, опасаясь потерять достаток и положение в обществе. В шесть лет родители заставили меня учиться музыке. Потом я одновременно училась в музыкальной школе по классу фортепиано и языковой гимназии. Учеба давалась мне легко, так же легко я поступила на лингвистический факультет нашего педагогического университета. С детства я вращалась только в компании себе подобных. Родители дружили только с нашей верхушкой. А мы, их дети, относили себя к золотой молодежи, потому что нам было доступно все: новые гаджеты, дорогая одежда, новомодные тусовки и поездки за границу. Родители строго следили за тем, чтобы в наши ряды не попадали посторонние, как они говорили, хамы и быдло. Мы, отпрыски номенклатурных начальников, очень рано осознали свою избранность и поэтому в универе чурались студентов, которые находились на более низких ступенях социальной лестницы. На свою беду, в первый раз я влюбилась именно в быдло – в парня, у которого за спиной был лишь машиностроительный техникум, да родители – обыкновенные простые работяги. Мы с Сашей Ефремовым долго скрывали свои отношения. Но от глаз бдительной охраны отца, скрыться было не так просто. В один из дней отец вернулся с работы взбешенный и после ужина устроил страшный разнос маме и мне.

– Вы что устроили, сучки? – взревел отец, уставившись на нас злыми глазами.

– О чем ты, милый? – испуганно прошептала побелевшими губами мама, хватаясь за сердце.

Лицо отца побагровело и таким страшным я его еще не видела:

– Не прикидывайся дурой, Галя! Кого ты вырастила? А? Ты знаешь, где шляется твоя дочь и чем занимается после лекций в университете? Нет? Так вот эта проститутка трахается с каким-то подонком без роду и племени!

– Он не подонок, папочка, – встряла я, трясясь от страха. – Саша хороший мальчик и он мне очень нравится.

– Молчать! – грозно сверкнул глазами отец. – Мне доложили обо всем. Степанов, начальник моей охраны, собрал на эту семейку полное досье. Оказывается, папаша твоего ухажера отсидел несколько лет за пропаганду так называемой свободы и демократии. Он расклеивал листовки где не попадя и участвовал в демонстрациях неповиновения. А если узнает обо всем Правитель? Ты, дура безмозглая, подумала, чем это чревато? Мы лишимся всего и вы, милые мои, останетесь в одних трусах и навсегда забудете о курортах, норковых шубах и брильянтах, да о новом особняке на Гладком озере. А еще о моем переводе в столицу. Мои документы уже пошли наверх!

Отец чуть не задохнулся от гнева. Потом тяжело задышал, словно выпуская пар и краска понемногу начала сползать с его лица.

– Так что, курицы, будем делать? Молчите? Ну, ну…

Какое-то время мы сидели почти не двигаясь. Ответить отцу было нечего, да и страшно было разозлить его еще больше. Мы с мамой хорошо знали, что за этим может последовать.

– Ладно, – хлопнул ладонью по столу отец. – Есть один выход.

Мы с мамой облегченно выдохнули. Но отец свирепо посмотрел на меня и выдал:

– Ты особенно, Кристина, не радуйся. С сегодняшнего дня ты прекращаешь встречаться с этим оборванцем. А я тем временем подыщу тебе пару. И из дому ни ногой, кроме как в университет! Поняла?

– Да, папочка, – прошептала я и представила, как отец знакомит меня с кем-то из своих подчиненных: старым толстопузым и лысым мужиком, или наглым молодчиком, который ради власти и денег готов маму родную продать. Но я ошиблась. Мне в пару был выбран красавец Влад Лаврентьев, сын начальника нашего областного МВД.

С этого самого дня ко мне был приставлен соглядатай. Огромный бугай таскался за мной везде: на улице, в университете. Он даже поджидал меня возле туалета, а после занятий провожал домой до самого подъезда. Мне казалось, что я превратилась в заключенную, с которой не спускает взгляд строгий надзиратель. Мать во все происходящее не вмешивалась и сквозь пальцы смотрела на то, как папа игнорирует меня. Он отказывал мне во всем. Мне было запрещено краситься, посещать с друзьями тусовки и выходить из дому без разрешения. Я хорошо помнила рассказы Саши о том, как его отец сидел в тюрьме и что с ним там происходило. И сопоставив жизнь Сашиного отца со своей, я отчетливо понимала, что, по сути, разницы не было никакой. Я тоже находилась в тюрьме, только более комфортабельной. Ненависть к отцу и матери росла и день ото дня становилась все сильнее, и от этой лютой ненависти бежать было некуда. И выходом из этого заточения я посчитала брак с нелюбимым, но весьма привлекательным Лаврентьевым. Перед самыми госэкзаменами я вышла замуж за Влада. Свадьба была пышной и с огромным количеством гостей. Отец настоял, чтобы мы жили в нашей пятикомнатной квартире на Ленинском проспекте в самом центре города. А как только я получила долгожданный диплом, родители отправили нас в круиз по Средиземному морю. Впечатлений была масса. Влад старался быть внимательным и нежным. И скоро я поняла, что постепенно влюбляюсь в своего мужа. Но… но я чувствовала, что Влад не любит меня и просто играет роль примерного супруга. И с этим обстоятельством мне приходилось мириться. И я смирилась. Первая трещина в наших отношениях появилась еще на огромном круизном лайнере, где Лаврентьев начал заигрывать с какой-то девчонкой-аниматором. Та девушка была невысокой, хорошенькой и веселой. Лаврентьев крутился возле нее постоянно и к концу круиза почти не общался со мной. Успокаивало только одно – муж ночевал только в нашей каюте.

Когда проклятый круиз закончился, и мы вернулись домой, я почему-то решила, что Влад изменит свое поведение и будет только со мной. Я успокаивала себя тем, что мой муж, испугавшись гнева отца, не будет шляться по бабам. Но меня ждало горькое разочарование. Лаврентьев гулял направо и налево, а отец почему-то смотрел сквозь пальцы на эти походы Влада на сторону.

Однажды я поделилась своей озабоченность поведением мужа с матерью, но та ответила:

– Доченька, да они все кобели! И твой отец не исключение. Я терпела, и ты терпи.

И я терпела… до того рокового дня, когда поняла, что выносить предательство мужа, странную пассивную позицию матери и диктат отца больше не могу. И не хочу. Даже малыш внутри меня не смог предотвратить то, что я сделала.

Кристина замолчала и опустила голову. Она сидела, совершенно неподвижно со злым выражением лица и упрямо сдвинув брови. Чувствовалось, что эта исповедь далась ей с большим трудом.

– Вы сейчас сожалеете об этом? – поинтересовалась Ирина Федоровна, делая какие-то пометки в истории болезни Лаврентьевой.

– Не знаю… – неуверенно ответила девушка и повторила: – Не знаю. Сейчас я ни в чем не уверена.

– Ладно. Я рада, что вы смогли мне рассказать обо всем. На завтра я назначаю вам встречу с психологом. Вы согласны?

– Да, если вы, доктор, считаете, что это необходимо.

– Хорошо. На сегодня все. Можете возвращаться в палату.

Кристина встала с кресла, чувствуя некоторое облегчение. Но обида на родителей и Влада по-прежнему сидела где-то очень глубоко и Лаврентьева понимала, что избавиться от этого чувства будет не так-то просто.

Когда Жанна сопровождала Кристину в палату, то оглянувшись по сторонам, спросила:

– Ну как все прошло?

– Нормально. Она только слушала, а я говорила. – Потом Кристина приостановилась и спросила: – Жанна, а можно мне позвонить родителям или Владу?

– Не останавливайся, а то заметят, что я с тобой разговариваю. Нам нельзя вступать в контакты с больными, – быстро затараторила Жанна и добавила: – Тебе самой звонить нельзя. Не положено. Но если родители или твой муж позвонят тебе, то тебя пригласят к телефону.

– А может ты сама позвонишь моей маме? Ее зовут Галина Михайловна. Пусть она придет ко мне. Я так соскучилась и по ней, и по отцу.

– Ладно. Напиши номер на бумажке, а я завтра им позвоню из дому. Только помни, что я теперь заступлю на дежурство через несколько дней.

Кристина обрадованно кивнула и в ее душе зародилась надежда на скорую встречу с матерью. Но ее вновь ждало горькое разочарование. Через три дня, когда Жанна появилась в отделении, Лаврентьева бросилась к ней.

– Ну как? Дозвонилась?

– Нет, – тихо ответила санитарка и отвела глаза в сторону. Кристина почувствовала, что та врет.

– Прошу, ничего не скрывай от меня, пожалуйста, – взмолилась Кристина и чуть не заплакала.

– Твоя мать сказала, что не придет, – Жанна тяжело вздохнула и глазами полными сострадания посмотрела на Кристину.

– Почему?

– Она не объяснила… И…

– Что?

– И что из больницы они тебя забирать не собираются. И ты уже знаешь, что отсюда больных могут забирать только родственники.

– Но как же так? Куда я пойду после выписки? Ведь там мой дом!

– Этого я не знаю. Лучше ты об этом поговори с заведующей отделением Раисой Леонидовной или Федоровной. Они в курсе и все тебе объяснят.

Удар был таким сильным, что Лаврентьева зашаталась. Ее глаза мгновенно наполнились слезами. Оказавшись в палате, она легла на кровать и укуталась одеялом с головой. В мозг вцепилась только одна мысль: «Не заберут. Не заберут! Не заберут!!!»

Часть вторая.

Глава 13.

В город N пришел февраль, но не с сильными морозами, завывающими вьюгами и обильными снегопадами. Этот февраль был удивительно солнечным, ясным и теплым. Даже ночью столбик термометра редко опускался ниже -5 градусов.

И эта ночь ясная, и на черном бархатном небе нет ни облачка. Лукавая луна не смотрит в окна палаты №7 городской психиатрической больницы города N. Ей безразличны женщины, спящие на своих железных кроватях. Но четырнадцать обитательниц палаты №7, решившихся прекратить свое существование раз и навсегда, не знают об этом, да им, наверное, и не интересны резоны равнодушной серебряной луны. Время для них остановилось, и даже днем они редко поглядывают на единственные круглые часы, висящие над первым медицинским постом. Им все равно. Для некоторых из них время остановилось в аминазиновых снах. Кто-то похрапывает под действием снотворного.

В палате №7 спят все. Что эти женщины видят в своих снах? Яркие насыщенные жизнью картинки, или серые и мрачные эпизоды из своей прошлой жизни, которая, по их мнению, не удалась?

Они все разные, эти женщины с больными израненными душами. У них у всех были причины расстаться с жизнью. И сейчас все они объединены одним – суицидом. Кого-то спасли врачи, кто-то сам не довел дело до конца в надежде вызвать у близких внимание, любовь и сочувствие. А кто-то стал жертвой врачебной ошибки и решил прекратить свои муки, не веря в то, что кто-то поможет им стать прежними.

Но как ни странно, не все так мрачно в этой палате. Здесь иногда бывает довольно весело. За редким исключением, все обитательницы палаты №7 весьма общительны и с удовольствием рассказывают свои бесконечные истории. Часто врут напропалую. Иногда говорят правду. Иногда весьма искусно фантазируют. Но в целом, они, как ни странно, открыты миру. Но готовы ли они действительно сойти с дороги к смерти и перейти на другую, и жить полной жизнью, получая от нее удовольствие здесь и сейчас?

Круглый тусклый светильник освещает спящих женщин. На окнах нет ни цветов, ни книг, ни журналов. Только на одном из трех окон, выходящего на восток, скромно примостилась маленькая иконка – копия Владимирской иконы Божьей матери.

На тумбочках одиноко стоят бутылки с водой, а горячие батареи завешаны застиранными носками и трусиками больных. Что нового принесет новый день обитательницам психушки? Скоро узнаем.

Шесть утра. Сестра Ольга Васильевна Старовойтова, весьма привлекательная женщина лет тридцати пяти, включила верхний свет. Она переступила порог седьмой палаты и властно прорычала:

– Встаем! И встаем быстро! У вас только час на туалет!

Но никто даже не пошевелился.

– Лялькина, тебя это касается в первую очередь, – сестра почему-то метнула злой взгляд именно на укрывшуюся с головой Катю. Лялькина что-то невнятно пробурчала и демонстративно повернулась на другой бок.

Кристина открыла глаза и подумала о том, что нужно первой заскочить в туалет. Быстренько почистить зубы, помыться, подмыться и успеть вымыть голову, потому что потом привести себя в порядок будет весьма проблематично. Как показал неутешительный опыт, если не сделать все вовремя, то минут через десять после подъема подобраться к умывальнику и биде будет сложно. А переждать помывку сорока восьми женщин – это удовольствие ниже среднего.

Лаврентьева подхватилась с кровати и обвела взглядом палату. Она была такой же большой, как и шестая. Двенадцать кроватей стояли по периметру помещения, а еще две в самом центре. Проходы между кроватями были узкими, и чтобы добраться до окон полным женщинам приходилось протискиваться к ним боком.

Кристина сдернула со спинки кровати больничное полотенце, вытащила из тумбочки пакет с туалетными принадлежностями и поспешила к выходу. Ольга Васильевна, сделав шаг в сторону, пропустила девушку в коридор и опять гаркнула:

– Седьмая палата! Быстро встали и марш в туалет! Потом не просите, чтобы его открыли персонально для вас.

– Ходить в сортир по расписанию – это дурдом какой-то, – недовольно пробурчала цыганка Маша и, потягиваясь, села на кровати.

– А это и есть дурдом. Или ты забыла, где находишься? – громко, чтобы все слышали, отозвалась Вера Нежина. С разных сторон палаты послышались тихие робкие смешки.

– Вот-вот, Верка, напоминай почаще своим подружкам, что они в психушке, а не на курорте. Это режимное заведение и все обязаны подчиняться установленным здесь правилам, – со змеиной улыбкой выдала сестра и быстрым шагом пошла поднимать других больных.

– У-у мерзкого сука… – протянула цыганка, шаря босыми ногами по полу в поисках тапок. – Как же я ее ненавижу.

– Да угомонись ты, Машка! Они все здесь такие твари бездушные. Я уже не первый раз в отделении. Знаю тут всех как облупленных, – позевывая, тихо сказала Катя, высунувшись из-под одеяла. Потом она опять прикрыла глаз, и все поняли, что Катька по прозвищу Лялька вставать не собирается и будет валяться в постели до самого завтрака.

А в это время Старовойтова, вышагивая по коридору, орала во все горло: «Подъем! Всем мыться! Через час я закрою туалет на уборку».

Пациентки отделения не любили и побаивались Ольгу Васильевну. Она постоянно орала и злилась на больных, и в своей грубости и хамстве намного превосходила других медсестер, даже визгливую Анисимовну. Старовойтова была замужем за каким-то начальником, поэтому позволяла себе обращаться с больными весьма вольно, чувствуя поддержку руководства. А еще поговаривали, что она баптистка. И у Кристины не укладывалось в голове, как верующая женщина может вести себя так безобразно и обзывать больных всякими непотребными словами.

Сегодня Лаврентьевой повезло. Надзирательница Дарья Ивановна Козлова только что вывезла из туалета лысую Светку, последнюю из тех, кому требовалась помощь санитарок. У умывальника и унитазов пока никого не было. Кристина быстро вымыла голову и устроилась на биде. В это время в туалет вползла Вера.

– Слушай, Кристинка, а дай мне своей шампуньки голову помыть.

– Возьми в пакете, – разрешила девушка.

– Вот спасибочки! – обрадовалась Нежина и выудила яркую пластиковую бутылочку из пакета. Потом внаглую, не жалея, выдавила большую кляксу шампуни на ладонь.

– Ты знаешь, что сегодня выписывают Анжелку?

– Угу, – отозвалась Вера, активно массируя голову.

– Как думаешь, ее менты заберут?

– Они, – так же коротко ответила Нежина.

– А как думаешь, на сколько ее посадят?

– Да черт ее знает, – неопределенно проговорила Вера, смывая с головы шампунь. Спустя несколько минут она с трудом распрямила спину и повернула голову к Лаврентьевой. – Ну ты все?

– Да, – выдохнула Кристина и начала собирать свои вещи. Возле туалета уже образовалась очередь. Но впереди всех нетерпеливо переминалась с ноги на ногу Нинка Артемьева.

– Девки, хорош размандыкивать! Выметайтесь! – прикрикнула она и хрипловато пробурчала: – Вы очередь собрали.

– Да иди ты… – беззлобно огрызнулась Вера, заматывая мокрую голову полотенцем.

– Сама иди туда, – тихо, но с угрозой в голосе, ответила Артемьева.

Кристина не обратила никакого внимания на перепалку женщин. Такие ссоры между ними случались нередко. Лаврентьева знала, что Нинка, раздевшись донага и покачиваясь из стороны в сторону, будет совершать свой туалет долго и тщательно. Эта странная особа никогда не стеснялась других больных, которые смущенно отворачивались, застав Артемьеву за помывкой и даже не пытались зайти в туалет, опасаясь ее гневных взглядов и окриков. Да и бросающаяся в глаза яркая татуировка дракона, извивающегося вокруг черного креста, набитая в области таза Нинки, наводила на больных суеверный трепет.

Нина Артемьева занимала в отделении особое положение и вела себя как старшая «смотрящая» за всеми больными. Сама ли она взвалила на себя эти обязанности или ей было поручено приглядывать за пациентками отделения, история умалчивает. Но в седьмой палате Нину Артемьеву прозвали именно так: Смотрящая. Эта угловатая, смахивающая на лесбиянку женщина, уже давно жила в психушке. И Кристина была уверена, что податься бедолаге было некуда, собственно, как и ей самой. Они обе одиноки и брошены всеми. В психушку же Смотрящую сдала родная сестра еще три года тому назад, после того как застала Нинку в постели с какой-то барышней. Были ли они на самом деле партнершами, или просто валялись в постели как невинные подружки, этого Лаврентьева тоже не знала. Хотя Верка, якобы по большому секрету как-то проболталась, что дыма без огня не бывает и Смотрящая действительно «лесбичто» и что сестра засунула Нинку в психушку еще и потому, что сестры должны были получить огромное наследство за границей. А расчетливой сестрице Артемьевой было выгодно признать Нинку недееспособной, чтобы заграбастать все денежки и недвижимость себе. Но именно тот странный эпизод с неразборчивой девицей уложил Нинку в отделение. И с тех самых пор она одновременно здесь и лечилась, и кем-то подрабатывала. Кем заведующая устроила Смотрящую на полставки, Кристина не была в курсе, но Нинка жила в маленькой блатной пятиместной палате, знала весь медперсонал как свои пять пальцев и помогала при необходимости сестрам и санитаркам. Смотрящая была кладезем полезной и ценной информации, но крепко держала язык за зубами и, если ее о ком-то или о чем-то спрашивали, равнодушно отвечала: «Не вашего ума дело» или «Вас это не касается».

Кристина вернулась в палату. Анжелка Нефедова сидела на кровати и в ее глазах отчетливо читался страх перед приближающейся выпиской.

– Там много баб? – поинтересовалась Нефедова, завидев входящую в палату Кристину.

– Порядочно, – ответила девушка и осторожно обошла неистово молящуюся на иконку Алису Нетребскую.

Кристина присела на кровать и принялась неторопливо расчёсывать мокрые волосы.

– Интересно, кого вам подложат вместо меня? – треснувшим голосом спросила Анжела.

– Не знаю, – пожала Кристина худенькими плечами. – Кандидаток много. Ты же видела, что вчера в коридор положили какую-то тетку интеллигентную. И почему-то она в своем халате лежит. Он сиреневый, расшитый серебряной нитью солнцами и полумесяцами. Да и тапки у нее домашние. У нас в отделении мало кто ходит в своем. Эта новенькая, да жена начальника какого-то. Ну, та… из пятой палаты. А помнишь Дашку? Ей тоже разрешали в своем спортивном костюме быть.

– Да, халат у тетки классный. Шелковый и красивый. Наверное, очень дорогой. И бабы эти все блатные, не то что мы… – отрешенно согласилась Анжела, думая о чем-то о своем.

– А мне кажется, что к нам переведут Леру, – вставила Аня, девушка с короткой стрижкой и вечным вихром на непослушных коротких волосах. – Она давно просит врача перевести ее из шестой.

Содержательную беседу женщин прервал неприятный голос Старовойтовой.

– Выходим на завтрак!

– Идем, Васильевна, идем, – отозвалась Вера и, держась за спинки кроватей, зашаркала к выходу. Все потянулись за ней. Только Анжелка по-прежнему сидела на кровати.

Полина, стройная молодая женщина лет тридцати, повернула голову и сочувственно взглянула на Нефедову:

– Идем, а то Васильевна опять взревет. Ты же ее знаешь.

Анжела тяжело вздохнула и обреченно потопала вслед за всеми в столовую. За завтраком Нефедова затравленно оглядывала женщин. Еда в рот не лезла, и она предложила овсяную кашу соседке Алисе, которая в две ложки съела свою и с благодарностью подвинула тарелку Анжелы к себе поближе.

– Да не сцы ты, – тихо прошептала на ухо Анжеле Вера. – И там бабы живут нормально. Я-то знаю. Девять лет просидела. С коротким перерывом, конечно.

– А я тоже боюсь, – вставила вихрастая Аня. – Меня тоже посадят?

– Не-а, тебя нет, – со знанием дела ответила Нежина, старательно размазывая кубик масла по горбушке несвежего батона.

– П-почему? – то ли удивилась, то ли обрадовалась Аня.

– А ты включи мозги и подумай… – проговорила с набитым ртом Нежина.

– Так у нее и мозгов-то нет, – хихикнула цыганка. – Ей и включать-то нечего.

– Не встревай, Машка, – отмахнулась Вера и продолжила: – Ты же, Анька, шизофреничка, а душевнобольных не судят. Их просто запирают в дурке. А так как ты уже здесь, то твое дело до суда просто не дойдет.

– Зря ты, Верка, ее успокаиваешь. Суд обязательно будет. Ментам же надо дела закрывать, – настаивала на своем цыганка.

– Нежина, опять ты баламутишь всех! – в который раз за утро взревела Ольга Васильевна. – Закрой рот и дай всем спокойно поесть. Тебя Машка это тоже касается.

Вера не мигая уставилась на медсестру и откусила от горбушки, демонстрируя фальшивую покорность. Когда же Старовойтова отошла от стола, за которым сидели женщины, Нетребская заискивающе обратилась к Вере:

– Ты будешь черный?

– Нет. Но тебе не дам, не проси.

– А почему вы не хотите с ней поделиться? – поинтересовалась новенькая, удивленно вскинув брови. Она протянула Алисе свой кусок черного хлеба и перевела проницательный взгляд на Веру.

– Потом узнаете, мадам, – развязно ответила Нежина и спросила: – А как вас звать-то?

– Анна Яковлевна.

– Значит еще одна Анька появилась в отделении. Мы будем звать вас тетя Аня, – весомо произнесла Вера и глотнула чаю.

– Да какая я вам тетя, – шутливо отозвалась Анна Яковлевна. – Зовите меня просто Аня.

– Хорошо, просто Аня, – криво улыбнулась Вера и встала из-за стола.