скачать книгу бесплатно
Ленц, заложив ногу за ногу, сидел за кухонным столом и настойчиво терроризировал Лутковского. Основным его требованием было спуститься в квартиру самоубийцы – он упорно называл Олега Глоту именно так – и помянуть его вместе с родственниками, соседями и друзьями. Лутковский яростно отвергал столь дикое предложение друга и настаивал на первоначальном плане ехать на Лукьяновку, подальше от поминального застолья. Он грубо настаивал на том, что Ленц, увлекающий его на поминки, окончательно рехнулся и не отдаёт себе отчета в своих действиях.
– Ты там совсем с ума сошёл, – горячился он, – сейчас пьяные припрёмся вдвоем… Счастье-то какое на голову родным…
– Ты не прав, Володя. Во-первых, мы не пьяные, а выпившие, и наше состояние не является аномальным в этих обстоятельствах. А во-вторых, это только на обычных посиделках лишний, тем более незнакомый гость – обуза. Поминки другое дело. Там каждую голову считают. Чем больше поминающих, тем как бы величественнее сам покойник. Также важен социальный статус присутствующих. Вот тебя ведь наверняка знают в доме как человека порядочного.
– Что ты мелешь? – недовольно перебил друга Лутковский.
– Неужели за порядочного не держат? – хмельно улыбнулся Ленц.
– А за что меня считать порядочным человеком? – пожал плечами Лутковский, – вот если бы родня Олега сейчас услышала, о чём мы с тобой разговариваем, то наверняка набила бы нам наши гнусные рожи, или, в крайнем случае, наплевала бы в бесстыжие глаза.
– За что? – возмущённо удивился Ленц.
– А ты считаешь, не за что?
– Конечно, не за что. То, что я не сочувствую родственникам этого Глоты, не значит, что я совсем пропащий человек. Наверное, если бы издох я, то и они вряд ли искренне посочувствовали бы моим близким. Скорее всего, поинтересовались бы обстоятельствами смерти. Сказали бы дежурные слова о том, что нужно крепиться, и занялись бы своими повседневными заботами. Это не цинизм. Это самозащита человека.
– Нет, я с тобой точно не пойду туда – решительно заявил Лутковский.
– Это отчего же? – театрально изумился Ленц – отчего именно со мной не пойдёшь? – буйно спросил он Лутковского.
– Ещё не хватало, чтобы ты там бутылку украл.
– Ничего не проси. Сами дадут, – неточно процитировал Булгакова Ленц.
– Этого только не хватало. Тебе что, на бухло не хватает? – возмущенно буркнул Лутковский.
– Экий ты непонятливый, – осуждающе посмотрел на друга Ленц.
– Ну что еще? Я действительно не понимаю.
– Идем, спустимся за поминальный стол – и через десять минут всё поймёшь. Ведь всё по настроению, и по моему, и по твоему настроению, как я понимаю.
– Ну вот откуда ты знаешь о моем настроении? – возмущённо дёрнулся Лутковский.
– Да вот оттуда. Иначе не стал бы ты с порога докладывать мне о своих замыслах написать повесть, да еще жаловаться на то, что эта повесть упорно не пишется. А между прочим, вот тебе тема, вот тебе «тыл» под самым носом, во всей пугающей и необузданной красе.
– Вот еще, – смутился Лутковский, – я не о том хотел писать.
– А о чём? О том, как богемные барышни вяжут солдатам носки?
– И об этом тоже…
– Так об этом тысячу раз писали, – перебил Лутковского Ленц, – ты лучше сходи на поминки, спустись, послушай о чём говорят мужики и бабы. Не дамы и господа, паны та панночки, а именно мужики и бабы, а также дети и подростки, словом, о чем говорит народ.
– Нет, – твёрдо оборвал друга Владимир.
Наступила недолгая, но пронзительная пауза. Лутковски в упор, решительно смотрел на Ленца. Тот в свою очередь нахально, с полупьяной улыбкой рассматривал Владимира. Неожиданно он примирительно вздохнул и ошарашил друга следующим своим решением.
– Тогда я сам спущусь, – Ленц выпил рюмку водки и двинулся к двери.
– Марк, ты что, сдурел, – испугался Лутковский и схватил Ленца за руку.
– Я только понюхаю в замочную скважину, чем там пахнет. Может, чем-нибудь вкусненьким, – нагло вывернулся Ленц и тут же рванулся к выходу. Лутковский не успел сообразить, что делать. Дверь хлопнула, и он остался один в комнате.
Устало опустившись в кресло, Владимир в злобе стиснул зубы, мысленно представляя дальнейшее развитие этой истории. Больше всего его возмущало то, что в случае скандала, а скандал ему казался неизбежным, Ленц отделается только небольшими моральными и возможно телесными ушибами. Ему же, Лутковскому, предстояло жить с этими людьми дальше. Смотреть им в глаза. Напряжённо здороваться при встрече. И переживать то, что собирается натворить сейчас Марк своей индивидуальной совестью.
Сборы заняли несколько минут. Захватив все оставшиеся в доме наличные деньги, Владимир запер входную дверь и начал спускаться по лестнице. Пройдя два пролёта, он нервно прибавил шагу, и даже не оглянувшись на дверь, за которой поминали Олега, быстро спустился к выходу из парадного. Лутковский был уверен, что Ленц сейчас за поминальным столом, и поэтому немало удивился, когда столкнулся с ним в дверях.
– Ты куда это собрался? – удивился Ленц, весело рассматривая друга.
– А ты где был? – не менее удивлённо спросил Лутковский.
– Да вот, за «Бехеровкой» ходил. У нас ведь водка закончилась.
– Так договорились же под Лукьяновку нырнуть.
– Слушай, Володя, мне перехотелось. Не то это, по сравнению с поминками.
– Ты мне о поминках не напоминай.
– Хорошо, тогда давай во дворике сядем. Как-нибудь укромно, от посторонних глаз, а то что-то неохота опять к тебе на кухню. Под ногами поминки и соблазнительные перспективы. Надо сменить обстановку, а? Идём куда-нибудь, потрясём кадыками, доказывая друг другу прописные истины.
– Хрен с тобой, давай.
– Давай, коль хрен со мной – улыбнулся другу Ленц.
5
Друзья забрались в дальний уголок двора, который был окружён кустами еще не осыпавшейся сирени и уселись на бетонных ступенях у давно заколоченных дверей проходного парадного. Это было одно из любимых мест нескольких поколений детей, которые выросли в этих дворах и впоследствии трансформировались в менеджеров, мерчандайзеров и прочее офисное население, склонное к ностальгическим запоям и творчески переработанным воспоминаниям.
В этом же дворе рос и сам Лутковский.
Живущие на другом конце Киева родители Владимира частенько отправляли его в долговременные гости к бабушке, то есть сюда. Академическая занятость и командировки вынуждали их к этим мерам. Впрочем, Володя любил эти поездки, так как любил и саму бабушку – заслуженную и всячески титулованную учительницу русской литературы. Лутковский оставался здесь часто и надолго, поэтому двор для него был родным. Он знал все сакральные закоулки, все тайны и шорохи, все предания и легенды этого типового послевоенного пятиэтажного советского жилого объекта.
В свое время Володя также неплохо знал и население двора, но будучи уже подростком, постепенно отбился от этой пристани, стал реже навещать бабушку и со временем «оброс» другими знакомства ми.
Окончательно он переехал сюда только после смерти бабушки. Напуганный этим обстоятельством, Лутковский тогда даже хотел продать квартиру, но со временем примирился с уходом родного человека и остался тут жить. Ему было здесь комфортно, хотя и двор, и его население значительно изменились после детства. Немного было знакомых лиц. Чуть больше полузнакомых, в числе которых было и семейство покойного Олега Глоты. Сам Лутковский был старше Олега на несколько лет и хорошо помнил эпизоды его детства. Нельзя сказать, что оно чем-то отличалось от его собственного дворового воспитания.
– Но всё-таки пресимпатичное твоё дворовое болото. И место это уютное.
– Это почему болото? – недовольно спросил Лутковский.
– Да что у вас тут? – отмахнулся Ленц, – все одинаковые, и лица, и биографии. Квартиры распределялись от предприятий, и люди соответственно… хотя пардон, ты, безусловно, знаменитость двора, – рассмеялся Ленц, – даже по телевизору показывают.
– Да на меня-то как раз им всем с прибором, – ответил Лутковский, – тут свои знаменитости есть, и если хочешь знать, весьма эксцентричные типажи.
– Хочу знать, – немедленно ответил Ленц.
Лутковский довольно посмотрел на друга:
– Ну ладно. Вон там, к примеру, на третьем этаже, – Лутковский указал рукой направление, – жил убеждённый самогонщик по кличке Алхимик. Но это был не простой жлоб при самогонном аппарате. Это был, что называется, артист, поэт самогоноварения. Он составлял различные настои и называл их соответственно действию, впечатлению, которое они производят на потребителя. – Лутковский почесал затылок, как бы обдумывая сюжет, и усмехнувшись чему-то, продолжил. – Были у него убойные купажи, искажающие до неузнаваемости природу человека, и назывались они страшно: арлекиновка, фантомасовка и психопатовка. Эти состояния Алхимик часто рекомендовал своим клиентам, примерно как врач рекомендует микстуры. К примеру, для разговора с лодырями из ЖЭКа он советовал психопатовку, арлекиновкой снабжал людей перед свиданиями с эксцентричными дамами из соседнего общежития, фантомасовкой интересовалась всё больше публика с криминальными наклонностями, но лишённая природной фантазии. Этими настоями он, как мне кажется, манипулировал людьми, вводя их в определённые состояния, направлял по выгодному для себя пути, то ли для смеха, а вернее, для самоутверждения. Да, было в Алхимике что-то демоническое. Впрочем, это психология и мои догадки. А в реалии дело шло легко и успешно, пока…
– Постой, – перебил Лутковского Ленц.
– Что случилось? – недовольно спросил друга Владимир.
– Давай выпьем, – предложил Марк. – Аппетитно рассказываешь.
Друзья выпили. Разгорячённый Лутковский вытащил сигаретку и, подкурив ее, выпустил клуб дыма в бесцветное знойное небо. Ленц последовал примеру друга и с напускной нетерпеливостью потребовал продолжения рассказа:
– Ну, что там было дальше? – весело спросил он, – люблю подобных персонажей.
– Дальше, – усмехнулся Владимир, – дальше произошло вот что. Сам Алхимик употреблял исключительно кюммель собственного производства. Он строго придерживался рецептуры рижских винокурен и ни в коем случае не экспериментировал с любимым напитком. Кюммель расслаблял его до философии о бытии человека. И именно в этом состоянии он жил и творил. Но как у мастеров, так и у философов случаются ошибки. И порой эти ошибки фатальны.
– Ты согласен со мной? – театрально строго спросил Ленца Владимир.
– Валяй дальше. Мне не скучно, – ответил Марк.
– Однажды, – продолжил Лутковский, понизив тон до зловещего шёпота, – Алхимик в более расслабленном состоянии, чем обычно, решил садануть поверх любимого настоя рюмку арлекиновки.
– Ну? – нетерпеливо перебил его Марк.
– А вот тебе и ну. За первой рюмкой пошла вторая, а вскоре булькнула и третья. Алхимик с радостью прислушался к своему новому бесшабашному настроению, но, к сожалению, не понял, насколько опасно оно. Новое влекло к дальнейшим высотам. Вслед за арлекиновкой Алхимик решил проглотить стакан фантомасовки и перекурить, но эта спиртосодержащая новость оглушила его организм капитально. Алхимик стал настолько артистичен и самоуверен, что даже подошёл к зеркалу и скорчил рожу, чего раньше никогда не делал даже в детстве. Именно тут, возле зеркала его и осенило. – Лутковский остановил рассказ. Взял в руку бутылку и серьёзно отхлебнул из горла.
– А мне? – возмутился Ленц.
Владимир заторможенным взглядом посмотрел на друга. Передал ему бутылку и в нервном возбуждении продолжил:
– Вдохновенной реакцией на ненормативные напитки, разум Алхимика был осиян новым рецептом. Абсолютовка – именно так он решил озаглавить свой духовный итог, своё завещание миру.
И основой его Абсолюта должна была быть… «Нет, не может быть», – растерянно пробормотал Алхимик и побледнел от догадки. Его шатало от волнения. Он решительно подошёл к сакральной кладовой. Он отчётливо услышал, как мелкой хрустальной дрожью бесятся некогда им наполненные брутальным содержимым бутылки. Резким порывом открыл дверь. В лицо ему захохотала перегаром мутная бутыль ебанутовки…
– Какая ебанутовка? – перебил Лутковского Ленц. – Не было никакой ебанутовки.
– Заткнись, – нетерпеливо крикнул Владимир.
– По ходу что-то придумывает от себя, – продолжил несколько картинно возмущаться Ленц. – Психопатовка была, а не ебанутовка.
– Заткнись. Мысль сбиваешь, – потребовал Лутковский и горячо продолжил: – Не помня себя, Алхимик грубо схватил её за горло. В трахее психопатовки что-то булькнуло, потом еще раз и еще, и, наконец, её мутная сущность горлом полилась в гранёный стакан. Стакан уже был полон, но сущность всё еще лилась и лилась. По рукам, по столу на пол и ниже, ниже, туда, где шипел сам Ад пылающими гадюками и живыми стейками на раскаленных сковородках. Борьба продолжалась несколько минут, пока Алхимик чётко не осознал, что психопатовка умерла. Потрясённый содеянным, Алхимик отскочил к стене. Потом медленно подошёл к столу и пальцем прикоснулся к лежащему трупу. Всё было кончено. Машинально, в три глотка Алхимик выпил то, что осталось в стакане от психопатовки. Он тревожно огляделся. Мир новой мерой отмерял ему реальность. И уже эта реальность держала за горло Алхимика, злобным шёпотом выговаривая в его посиневшее лицо, что именно он, а никто другой в мире, именно он убийца, и убийца своего же детища – психопатовки…
Лутковский оторвал полубезумный взгляд от Ленца и ошалело оглянулся.
– Давай, продолжай. Не волнуйся, я записываю всё на диктофон, потом запишешь, если еще не записал, – подбодрил друга Ленц.
– Не могу, Марк, – заглотнул Лутковский, – знаешь, я ведь сейчас чуть Алхимика не повесил.
– В сортире на собственных подтяжках? – строго спросил Ленц.
– Нет. Его должны были линчевать повешеньем его же клиенты-алкоголики, потребители психопатовки, арлекиновки и фантомасовки.
– Да, это лучше, чем самоубийство, – согласился Ленц. – А вообще, существовал этот персонаж, которого ты сейчас так расписал, или ты выдумал всё?
– Был, – неуверенно кивнул Лутковский, – и кличка его, и названия напитков, кроме абсолютовки, всё из истории.
– Из истории, говоришь…
– Да, я вот задумал написать эпическую историю нашего двора. Биографии доминошников, алкашей, бабушек, сидящих на скамейках. Это же эпоха. Спаяю их с современными типажами. Тоже попадаются забавные.
– Олег Глота, например.
– Оставь его в покое.
6
Владимир сел на бетонные ступени и вгляделся сквозь сирень во двор. Было по-прежнему непривычно пусто. На балкон вышла старушка и внимательно осмотрелась вокруг. Не увидев ничего для себя интересного, она еще немного потопталась на месте, провела ладонью по сохнущему белью и вошла в комнату. Лежащий на асфальте огромный рыжий кот проводил её невнимательным взглядом, зевнул и лениво шевельнул хвостом. Неожиданно, из-за поворота стремительно вылетели несколько мальчишек, вооружённые игрушечным оружием.
– Ты же сам говорил, что хотел написать повесть про совесть «Тыл», – усмехнулся Ленц.
Лутковский нахмурился:
– Что значит «хотел»? Обязательно напишу, – раздражённо ответил он.
Ленц как-то подло улыбнулся и со змеиной вкрадчивостью спросил:
– А о чём?
– Как о чём. Не знаю, о словоблудии. Об имитации действия, что ли… не знаю, как объяснить, всё время нить теряю. Все атрибуты присутствуют, я имею в виду, люди в камуфляже, разговоры и разговорчики, дамочки, вяжущие носочки солдатикам, и прочие волонтёры, – Лутковский запнулся.
– А также персонажи, которые стальным пером и золотым словом мужественно куют победу в тылу, – вяло усмехнулся Ленц. – Ну, продолжай, продолжай.
– А ну тебя в жопу.
– А ты знаешь, я ведь думал, что ты пошутил насчёт повести. Ну, вернее, не пошутил, а так… останется такая себе нереализованная тема, удобная для разговоров в кабаках. Хорошо поговорить, пофилософствовать в тылу под закуску об этом самом тыле.
– Буду писать, – убеждённо сказал Лутковский. – Только не пойму, с чего начать.
– А ты знаешь, начни с самоубийства и похорон.
– А ты знаешь, я сегодня думал над этим, – язвительно сказал Владимир.
– И что придумал?
– Да литературщина всё это. Хоть и происходило на самом деле. Вернее, вот сейчас и происходит.
– Литературщина? – засмеялся Ленц, – слушай, Володя, не обижайся, ты, конечно, классный рассказчик, но, – Ленц запнулся, подыскивая термин, – несколько гротескный, – продолжил он. – Это безусловный плюс, по-моему. Это подойдёт к твоему замыслу. Я вот что подумал… Хороший поступок, не вызванный состраданием – это социальная механика, навязанная обществом, общественным мнением, а это самое мнение только и может спекулировать социальными статусами. Хороший поступок при грамотном расчёте порой очень прибыльное дело. И общественное мнение награждает таких хорошистов весьма щедро. К тому же, как ты видишь, общественное мнение не призывает к состраданию. Или не видишь?
– Нет, ну это возмутительно, – нахмурился Лутковский.