Золотое рандеву

– Если вы думаете, – сурово перебил меня капитан Буллен, – что я с самых закусок до кофе собираюсь слушать, как эти богатеи, позвякивая кошельками, плачутся о своей тяжелой доле, то вы, верно, спятили. Пообедаем у меня в каюте.

Так мы и поступили. Для «Кампари» поданные блюда были самыми обыкновенными, то есть такими, о которых мог мечтать даже самый пресыщенный гурман, и капитан Буллен впервые, хоть и по вполне понятным причинам, нарушил им же установленное правило, согласно которому во время обеда ни он, ни его помощники даже не притрагиваются к спиртному. К тому времени, как с едой было покончено, капитан снова почувствовал себя почти человеком и один раз даже назвал меня «Джонни, мой мальчик». Надолго его не хватит, но все равно приятно. Я с неохотой вышел наконец из кондиционированной прохлады капитанской каюты на палящее солнце и направился к четвертому трюму, чтобы сменить второго помощника.

Он широко мне улыбнулся. Томми Уилсон вообще всегда улыбался. Это был смуглый жилистый валлиец среднего роста с заразительной ухмылкой и огромным непоколебимым жизнелюбием.

– Как дела? – поинтересовался я.

– Сами можете полюбоваться. – Он самодовольно махнул рукой в сторону нагромождения контейнеров на причале, которое со времени моего ухода уменьшилось на добрую треть. – Скорость и мастерство. Когда за дело берется Уилсон, пусть никто даже…

– Боцмана зовут Макдональд, а не Уилсон, – напомнил я.

– Так и есть! – засмеялся он и посмотрел вниз, где боцман, высокий, крепкий и надежный как скала уроженец Гебридских островов, эмоционально вразумлял бородатых грузчиков, и с восхищением покачал головой. – Вот бы понять, что он им там говорит.

– Это лишнее, – сухо сказал я. – Я приму вахту. А вас старик отправляет на берег.

– Правда? – просиял второй. За последние пару лет его похождения на берегу уже стали легендой. – Теперь никто не посмеет сказать, будто Уилсон пренебрег своим долгом. Двадцать минут на душ, бритье и приведение себя в надлежащий вид…

– Агентство располагается прямо за воротами дока, – перебил его я. – Можно сходить и так. Выясните, что стряслось с нашими новыми пассажирами, а то капитан начинает волноваться. Не появятся к пяти – отходим без них.

Уилсон ушел. Солнце начало клониться к закату, но жара не спадала. Благодаря профессионализму Макдональда и его безупречному владению нюансами разговорного испанского количество грузовых контейнеров на причале быстро и неуклонно уменьшалось. Вернувшийся Уилсон доложил, что о наших пассажирах ничего не слышно. Агент сам весь на нервах: «Это очень серьезные люди, сеньор, очень-очень серьезные. Один из них – самый важный человек во всей провинции Камафуэгос. На их поиски уже выехал джип. Он направился на запад по прибрежной дороге им навстречу. Всякое могло случиться, сеньор же понимает. Шину там спустило, или рессора полетела». Когда Уилсон невинно осведомился, не вина ли в том революционных властей, не имеющих средств на заделку огромных выбоин на дорогах, агент разволновался пуще прежнего и с негодованием заявил, что все дело в низкопробном металле, из которого эти шакалы-гринго делают свои машины. В итоге Уилсон остался под впечатлением, будто в Детройте имеется особая линия сборки заведомо некачественных автомобилей, предназначенных исключительно для этого уголка Карибов.

Уилсон удалился. Загрузка четвертого трюма шла своим чередом. Около четырех часов пополудни до меня донесся скрежет коробки передач и астматическое сипение по-видимому изрядно пожившего мотора. А вот и припозднившиеся пассажиры, подумал было я, но ошибся: из-за угла ворот дока с лязгом выкатился ветхий грузовичок, с кузова которого сошла почти вся краска, на изношенных покрышках кое-где белела парусина, а под снятым капотом с моего возвышения просматривалось нечто смахивающее на цельную глыбу ржавчины. Похоже, одно из тех творений Детройта особого назначения. В его растрескавшемся щелистом кузове находились три недавно сколоченных продолговатых ящика среднего размера, окантованных металлом.

Окутанный сизыми клубами из кашляющей выхлопной трубы, дрожа, как сломанный камертон, и дребезжа каждым болтом своей древней ходовой, грузовичок неуклюже проехал по булыжникам и остановился в трех шагах от Макдональда. Из проема, где у драндулета некогда имелась дверца, выскочил маленький человечек в белых парусиновых брюках и кепке, постоял пару секунд, заново привыкая к ощущению тверди под ногами, после чего поспешил к нашему трапу. Я узнал в нем нашего местного агента, того самого – с невысоким мнением о Детройте. Интересно, какие еще неприятности нам сулит его появление.

Гадать мне оставалось недолго. Ровно через три минуты на палубе появился капитан Буллен, следом за которым со встревоженным видом семенил агент. Голубые глаза капитана сверкали, и так красное лицо побагровело; он явно был на пределе, но пока сдерживался.

– Гробы, мистер, – сквозь зубы процедил он. – Гробы, вот так вот!

Полагаю, подобное начало беседы заслуживало быстрого и изящного продолжения, но я сразу не нашелся и потому вежливо переспросил:

– Гробы, сэр?

– Гробы, мистер. Да не порожние. Для отправки в Нью-Йорк. – Он помахал какими-то бумагами. – Разрешения, накладные на погрузку, всё в полном порядке. Включая скрепленное печатью ходатайство самого посла. Три тела. Два подданных Великобритании и один американец. Погибли во время голодных бунтов.

– Команде это не понравится, сэр. Особенно стюардам с Гоа. Сами знаете, насколько они суеверны и как…

– Не извольте тревожиться, сеньор, – поспешно вмешался коротышка в белом. Уилсон был прав насчет нервозности агента, хотя к ней еще примешивалось странное беспокойство, граничащее с отчаянием. – Мы договорились, чтобы…

– Заткнись! – коротко бросил капитан Буллен. – Команде это знать ни к чему, мистер. Пассажирам тоже. – Было заметно, что о пассажирах он вспомнил в последнюю очередь. – Гробы помещены в ящики. Вон они, в грузовике.

– Так точно, сэр. Погибли во время бунтов. На прошлой неделе. – Я помолчал и осторожно продолжил: – На такой жаре…

– По его словам, они освинцованы. Так что их можно разместить в трюме. Куда-нибудь в угол, мистер. Один из… мм… усопших приходится родственником нашему новому пассажиру. Полагаю, не дело ставить гробы рядом с динамо-машинами. – Он тяжело вздохнул. – Мы теперь, помимо всего прочего, еще и в похоронный бизнес влезли. Дальше, старший, уже некуда.

– Так вы принимаете этот… груз, сэр?

– Ну конечно, а как же, – опять встрял коротышка. – Один из них приходится двоюродным братом сеньору Каррерасу, отплывающему с вами. Сеньору Мигелю Каррерасу. Сеньор Каррерас, как у вас говорят, убит горем. А сам сеньор Каррерас самый важный человек…

– Помолчи уже, – устало оборвал его капитан Буллен и демонстративно тряхнул бумагами. – Да, принимаю. Писулька от посла. Опять нажим. Хватит с меня этих нескончаемых радиограмм с того берега Атлантики. Сплошная нервотрепка. А я, старший, всего лишь бедный, побитый жизнью старик, просто побитый жизнью старик. – Он оперся на ограждение, усиленно, но без особого успеха изображая бедного, побитого жизнью старика, но почти сразу резко выпрямился: через ворота порта въехала и направилась к «Кампари» целая вереница автомобилей.

– Ставлю фунт против пенни, мистер, что к нам пожаловала очередная порция неприятностей.

– Хвала Господу, – прочувственно пробормотал агент-коротышка, преисполнившись благодарности. Хорошо хоть на колени не бухнулся. – Сам сеньор Каррерас! Вот наконец и ваши пассажиры, капитан!

– О чем я и говорил, – проворчал Буллен. – Новые неприятности.

Процессия, состоявшая из двух большущих довоенных «паккардов», один из которых тянул на буксире джип, как раз поравнялась с трапом, и из машин начали выбираться пассажиры. Правда, только те, кто был в силах, потому что один из них явно не мог проделать этого без посторонней помощи. Шофер, в зеленой полевой тропической форме и такой же широкополой панаме, открыл багажник своего автомобиля, достал оттуда складное кресло-коляску с ручным приводом и ловко, продемонстрировав недюжинный опыт, собрал ее за каких-нибудь десять секунд. Одновременно с этим второй шофер вместе с высокой худой медсестрой, одетой во все белое – от кокетливой накрахмаленной шапочки до длинной, по щиколотку, юбки, – бережно поднял с заднего сиденья соседнего «паккарда» скрюченного старика и аккуратно усадил его в коляску. Старик – даже с такого расстояния я мог разглядеть морщины, избороздившие его лицо, и белоснежную, но по-прежнему густую шевелюру – изо всех сил старался им помочь, но проку от его стараний было немного.

Капитан Буллен посмотрел на меня. Я посмотрел на капитана Буллена. Сказать тут было вроде как нечего. Присутствие беспомощного инвалида на борту – головная боль для всей команды: от него одно беспокойство и судовому врачу, которому придется постоянно следить за его самочувствием, и каютным стюардам, которые должны у него убираться, и стюардам-официантам, которые должны обслуживать его в ресторане, и стюардам на палубе, которым будет поручено катать его на коляске. А когда инвалид еще и престарелый, а в придачу еще и очень слабого здоровья – сильно удивлюсь, если в данном случае я ошибся в своих предположениях, – так он еще и помереть может, не дотянув до ближайшей швартовки. Тут уж для моряка сквернее ничего не придумать. Да и пассажиров потом на такой круиз калачом не заманишь.

– Что ж, – тяжело вздохнул капитан Буллен, – полагаю, мне стоит пойти поприветствовать на борту наших припозднившихся гостей. Заканчивайте тут поскорее, мистер.

– Будет сделано, сэр.

Кивнув, Буллен удалился. Я наблюдал за тем, как шоферы просунули пару длинных шестов под сиденье инвалидного кресла, выпрямились и легко понесли его вверх по деревянным доскам трапа.

За ними проследовала высокая, угловатая медсестра, а за ней другая, одетая точно так же, как первая, но пониже ростом и покоренастей. Старик прибыл со своим собственным медицинским корпусом, а это означало, что или ему некуда девать деньги, или он ипохондрик, или совсем плох, или все, вместе взятое.

Однако меня куда больше заинтересовали двое, выбравшиеся из «паккардов» последними.

Первым был мужчина примерно моего возраста и комплекции, но на этом сходство между нами заканчивалось. Он выглядел как потерянный брат Рамона Новарро[3] и Рудольфа Валентино, но обходил их в привлекательности. Высокий, широкоплечий, дочерна загорелый, с идеально вылепленными чертами лица, выдававшими его латиноамериканское происхождение, блестящей шапкой тугих черных кудрей, узкой ниточкой усов и крепкими ровными зубами, похоже сиявшими одинаково ослепительно хоть в самый полдень, хоть в кромешной темноте. На территории любого женского колледжа такому экземпляру не дали бы и шагу ступить. Вместе с тем мужественности ему хватало с лихвой. Волевой подбородок, уверенная осанка, легкая, пружинистая походка боксера – все выдавало в нем человека, идущего по жизни победителем. На худой конец, кисло подумал я, мисс Бересфорд хотя бы переключится на новую жертву.

Второй мужчина представлял собой немного уменьшенную копию первого. Те же черты лица, те же зубы, те же усы и волосы, только с проседью. На вид ему было около пятидесяти пяти. Его окутывала неуловимая аура властности и уверенности в себе, подпитываемая высоким положением и большими деньгами или тщательно культивируемым притворством. Я предположил, что это и есть сеньор Мигель Каррерас, который внушает такой страх нашему местному агенту. Любопытно почему.

Десять минут спустя весь наш груз оказался на борту. Остались только три ящика с гробами в кузове старого грузовичка. Я наблюдал за тем, как боцман подводит строп под первый из них, когда за моей спиной раздался на редкость противный голос:

– Это мистер Каррерас, сэр. Меня прислал капитан Буллен.

Я обернулся и смерил четвертого помощника Декстера взглядом, предназначенным только для него. Декстер был исключением из правила, согласно которому коммодору флота всегда доставались только лучшие в компании офицеры и матросы, но вряд ли в том была вина старины-капитана: с отдельными людьми приходится мириться даже коммодору флота, и Декстер был одним из них. Довольно привлекательный юноша двадцати одного года от роду, со светлыми волосами, с голубыми, слегка навыкате глазами, до рези в ушах безукоризненным выговором выпускника привилегированной частной школы и более чем скромными умственными способностями, Декстер приходился сыном – и, по несчастью, наследником – лорду Декстеру, президенту и председателю правления «Блу мейл». Лорда Декстера, который в возрасте пятнадцати лет унаследовал около десяти миллионов и, понятное дело, не любил об этом вспоминать, посетила странная идея заставить собственного сына начать карьеру с самых низов, и пять лет назад он отправил своего отпрыска на флот простым кадетом. Декстер не пришел в восторг от этой затеи, но и никто на корабле, начиная с Буллена и заканчивая последним юнгой, не пришел в восторг ни от этой затеи, ни от самого Декстера, но тут уж ничего не поделаешь.

– Здравствуйте, сэр. – Я пожал протянутую руку Каррераса и внимательно посмотрел на него.

Ни пристальный взгляд темных глаз, ни любезная улыбка не могли скрыть того факта, что с двух футов морщин у него обозначилось гораздо больше, чем с пятидесяти. Однако они также не могли скрыть и того, что аура властности и уверенности теперь только усилилась, и я выбросил из головы любые подозрения в притворстве. Вот такой это был человек, и точка.

– Мистер Картер? Рад знакомству. – Рукопожатие было твердым, а учтивый кивок более походил на поклон. Безупречный английский выдавал в нем выпускника колледжа американской Лиги плюща. – У меня есть свой интерес к погрузке этих ящиков, и если вы, конечно, позволите…

– Ну что вы, сеньор Каррерас, конечно. – Неотесанный англосакс Картер, хоть и не любил всех этих реверансов, не собирался уступать в учтивости латиноамериканцу. – Я махнул в сторону люка. – Не будете ли вы так любезны держаться правого борта – то есть по правую руку от люка…

– Я могу отличить правый борт от левого, – улыбнулся он. – Сам когда-то командовал судами. Но такая жизнь никогда меня не привлекала.

Его внимание задержалось на Макдональде, который как раз закреплял строп, а я повернулся к Декстеру – тот и не думал сдвинуться с места. У Декстера никогда не было срочных дел. Поразительно непробиваемый малый.

– Чем сейчас занят, четвертый? – осведомился я.

– Помогаю мистеру Каммингсу.

Это означало, что он ничем не занят. Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, был на редкость толковым офицером и не нуждался в сторонней помощи. У него был только один недостаток, оказавшийся следствием многолетнего и тесного общения с пассажирами, – он был слишком вежлив. Особенно с Декстером.

– Помнишь те карты, которыми мы разжились в Кингстоне? В них не помешает внести поправки, не так ли? – Похоже, не пройдет и пары дней, как с помощью этого молодого человека мы сядем на рифы где-нибудь у Багамских островов.

– Но мистер Каммингс ждет, чтобы я…

– А карты тоже не ждут, Декстер.

Он уставился на меня долгим взглядом, лицо его постепенно мрачнело, затем развернулся на каблуках и пошел прочь. Я дал ему отойти на три шага и негромко позвал:

– Декстер.

Он остановился и медленно обернулся.

– Карты не ждут, Декстер, – повторил я.

Он простоял так секунд пять, не сводя с меня глаз, потом отвел взгляд.

– Есть, сэр. – Слово «сэр» он произнес подчеркнуто весомо. Потом снова повернулся и зашагал прочь. Шея сзади побагровела, а спина сделалась прямой как шомпол.

Мне было плевать. К тому времени, как Декстер займет кресло председателя правления, от меня здесь и духу не останется. Проводив его взглядом, я развернулся к Каррерасу, который неторопливо и вдумчиво меня разглядывал. Старик хорошенько приценивался к старшему помощнику Картеру, но делиться своими соображениями не собирался. Каррерас неторопливо развернулся и направился по правому борту к четвертому трюму. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка, пришитую к левому лацкану его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой, что он носил в петлице, но, кто знает, может, в тех краях их сочетание являлось знаком траура.

Не исключено, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимали на борт, Каррерас стоял совершенно неподвижно, почти по стойке смирно, опустив руки по швам. Когда над палубой завис уже третий ящик, старик небрежным жестом стянул с головы шляпу, словно желая насладиться только что повеявшим с севера, со стороны открытого моря, прохладным ветерком, а затем, почти украдкой оглядевшись по сторонам и прикрываясь своим головным убором, который он держал в левой руке, быстро перекрестился правой. Несмотря на гнетущий зной, по моим плечам морозной волной пробежал озноб. Сам не знаю почему, не могло же мне померещиться, будто люк четвертого трюма на мгновение обернулся разверзнутой пастью свежей могилы. Одна из моих бабушек была шотландкой. Может, у меня открылся третий глаз или я обрел дар предвидения, или как там говорят у них в горной Шотландии. А может статься, я просто слишком плотно пообедал.

Что бы меня ни встревожило, сеньора Каррераса это, похоже, ничуть не обеспокоило. Он снова надел шляпу и, когда последний из ящиков мягко коснулся дна трюма, прикипел к нему взглядом, после чего развернулся и проследовал в носовую часть. Проходя мимо меня, он приподнял шляпу и улыбнулся мне ясной безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучше, как улыбнуться в ответ.

Пять минут спустя с причала бесследно исчезли древний грузовичок, два «паккарда», джип и все до одного докеры. Макдональд следил за тем, чтобы баттенсы[4] на люк четвертого трюма уложили как положено. В пять часов, за целый час до означенного срока и на высшей точке прилива, пароход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс на вест-норд-вест, навстречу заходящему солнцу, неся на борту контейнеры, оборудование и покойников, кипящего от злости капитана, недовольную команду и донельзя взбешенных пассажиров. В пять часов того изумительного июньского вечера об атмосфере неги и безмятежности на борту «Кампари» оставалось только мечтать.

Глава 2

Вторник, 20:00 – 21:30

К восьми часам вечера состояние контейнеров с оборудованием и ящиков с гробами, по всей видимости, оставалось прежним, а вот среди живого груза определенно произошли заметные изменения к лучшему, глубокое недовольство сменилось чем-то близким к ощущению беззаботной удовлетворенности.

На то, конечно, у каждого были свои причины. Капитан Буллен был доволен – он дважды обратился ко мне «Джонни, мой мальчик» – тем, что наконец убрался из зловонной дыры, так он именовал порт Каррачио, тем, что снова находился в открытом море, тем, что вернулся на свой мостик и придумал отличную причину отправить меня вниз, а самому остаться наверху и не спускаться к обеду, избежав таким образом пытки общения с пассажирами. Команда радовалась тому, что капитан счел нужным, отчасти из чувства справедливости, отчасти для того, чтобы отплатить головному офису за те унижения, которым они его подвергли, щедрой рукой выписать всем гораздо больший объем сверхурочных, чем они на самом деле заработали за выход во внеслужебное время за последние три дня. Ну а офицеры с пассажирами просто следовали некоторым четким и вполне определенным законам человеческой натуры, один из которых исключал всякую возможность долго оставаться несчастным на борту парохода «Кампари».

«Кампари» не следовал регулярными маршрутами и располагал весьма ограниченным количеством пассажирских кают, но при этом имел вместительные и редко пустовавшие трюмы, поэтому его по праву можно было отнести к категории трамповых судов. Таким он и числился в туристических буклетах «Блу мейл». Но, как указывалось в этих же буклетах – с должной сдержанностью, не иначе как соответствующей утонченному вкусу необычайно состоятельной клиентуры, для которой они и издавались, – пароход «Кампари» не был обычным трамповым судном. В нем действительно не было ничего обычного. Цитируя буклет, выдержанный в подчеркнуто простом, лишенном всякой вычурности стиле, это было «грузовое судно среднего размера, предлагающее самые роскошные каюты и самую лучшую кухню из всех современных судов в мире».

Единственное, что мешало всем крупным судоходным компаниям, занимавшимся пассажирскими перевозками, начиная с «Кунард уайт стар», подать в суд на «Блу мейл» за это нелепое заявление, – это то, что оно было абсолютно правдивым.

Его автором был президент «Блу мейл» лорд Декстер, явно предпочитавший пользоваться своими мозгами исключительно для собственных нужд и воздерживавшийся от передачи хотя бы их толики своему сыну, нашему четвертому помощнику. По единодушному признанию всех его конкурентов, которые предпринимали теперь любые усилия, чтобы застолбить себе место на перспективном рынке, ход оказался поистине гениальным. Лорд Декстер придерживался того же мнения.

Началось все довольно прозаично, еще в пятидесятые, с другого судна «Блу мейл» – парохода «Бренди». (По некой странной прихоти, объяснимой разве что с помощью психоаналитика, лорд Декстер, сам ярый трезвенник, решил называть свои корабли в честь различных вин и прочих спиртных напитков.) «Бренди» был одним из двух судов «Блу мейл», совершавших регулярные рейсы между Нью-Йорком и Британской Вест-Индией. Лорд Декстер, наблюдая за тем, как роскошные круизные лайнеры курсируют между Нью-Йорком и Карибами, и не увидев веских причин, почему бы ему не попробовать свои силы на прибыльном, сулящим немалые долларовые доходы рынке, оборудовал на «Бренди» несколько кают и разместил соответствующую рекламу в ряде избранных американских газет и журналов, давая ясно понять, что заинтересован исключительно в сливках общества. Изюминкой предлагаемого отдыха значилось полное отсутствие оркестров, танцев, концертов, костюмированных балов, плавательных бассейнов, лотерей, игр на палубе, экскурсий и званых вечеров. Только гений мог столь увлекательно и заманчиво преподнести неимение каких бы то ни было круизных развлечений. Что наличествовало в избытке, так это таинственная романтика трампового судна, плывущего в неизвестном направлении. Хотя маршрут у корабля все-таки имелся, просто капитан держал названия портов захода при себе и оглашал их только перед самым прибытием. Кроме того, на судне располагался прекрасно оснащенный и комфортный телеграфный салон, который поддерживал непрерывную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.

Поначалу успех был фантастический. Выражаясь биржевым языком, подписки в сотни раз превысили ожидания. Это совершенно не устраивало лорда Декстера: он пока привлекал слишком много честолюбцев, только сколачивающих свои первые миллионы и еще не входящих в верхушку общества. Настоящая белая кость общением с ними брезговала. Он удвоил цены. Ничего не изменилось. Тогда он их утроил, сделав в процессе приятное открытие: оказывается, в мире есть куча людей, готовых отдать практически все не столько за то, чтобы быть непохожими на других и принадлежащими к элите, сколько за то, чтобы все знали о них как о непохожих на других и принадлежащих к элите. Лорд Декстер приостановил постройку своего нового корабля «Кампари», спроектировал и оборудовал на нем дюжину немыслимо роскошных кают, после чего отправил судно в Нью-Йорк в полной уверенности, что оно вскоре окупит дополнительные расходы в размере четверти миллиона фунтов стерлингов, затраченных на его создание. Как обычно, его расчеты оправдались.

Естественно, не обошлось без подражателей, но с тем же успехом можно было попытаться скопировать Букингемский дворец, Большой каньон или алмаз «Куллинан». Лорду Декстеру они были не конкуренты. Он нашел рецепт успеха и неукоснительно ему следовал: комфорт, удобство, покой, отличная еда и первоклассное общество. Что касается комфорта, то, чтобы поверить в сказочную роскошь кают, нужно было увидеть их воочию. Удобство, по мнению подавляющего большинства пассажиров «Кампари» мужского пола, заключалось в невообразимом соседстве в помещении телеграфного салона биржевого телетайпа и бара с широчайшим выбором напитков. Покой достигался усиленной звукоизоляцией кают и машинного отделения, рядом правил, принятых также на королевской яхте «Британия», – к примеру, приказы не отдавались в полный голос, а палубная команда и стюарды неизменно носили обувь на резиновой подошве, – а еще отказом от оркестров, вечеринок, игр и танцев, необходимых – по мнению круизных пассажиров рангом пониже – для наслаждения жизнью на борту лайнера. Отличная еда была заслугой двух коков, которых удалось переманить на «Кампари» ценой огромных затрат и долгих уговоров. Один раньше работал в крупном посольстве Лондона, другой – в одном из лучших отелей Парижа. Теперь эти мастера кулинарного искусства работали поочередно, и о дивных результатах их стараний превзойти друг друга с завистью судачили во всем Западном полушарии.