Окаменяющая взглядом

А я сидел, тише воды, ниже трапа. По щекам тек пот. Горло сжало, как от перебродившего борща. Потому что я знал, кто сдал. Я.

И мне было стыдно. Безмерно, жгуче. Брелков был человеком с золотыми руками и щедрым сердцем. Он спас меня однажды от выговора, когда я по неопытности закоротил розетку в медотсеке и устроил мини-пожар. А теперь – я его предал.

А Ходжиматов… Ходжиматов – сволочь. По трупам, как по ступенькам к наградам. Мою доносную искру превратил в костёр, на котором сжёг человека.

ЧЕТВЁРТЫЙ МЕСЯЦ ПОЛЁТА – ТАЙНЫ НАШЕГО КОРАБЛЯ

Позавчера мы пересекли орбиту Сатурна. Никто особенно не обрадовался. Поникшие настроения, тусклые лица. Планета как планета – кольца, газ, ветер. Ни полезных ископаемых, ни политической лояльности. На политинформации нам всё же сообщили, что десять лет назад над Сатурном было сражение китайских маоистов с лапшегонистами из Центральной Африканской Республики. Победили маоисты. Кто такие лапшегонисты – не пояснили, но, судя по выражению лица докладчика, люди эти нехорошие. Хотя и за маоистов мне радоваться как-то не хотелось. Их покойный Великий Кормчий лично портил мне настроение с тех пор, как я впервые попытался починить китайскую отвертку. Сломалась о резьбу.

Сегодня меня вызвал секретарь парткома. На радостях я уже было решил, что моё заявление о вступлении в КПСС наконец-то рассмотрено, и мне, как образцовому стукач… эээ, гражданину, вручат партбилет. Но тут вспомнил: рекомендацию давал Брелков. А он теперь сидит в тюряге и лишён всего. Значит – рекомендация аннулирована, и я теперь на подозрении, как его бывший соратник.

Холодок прошёл по спине.

Я пришёл, встал смирно. Парторг отвёл меня в сторону, повёл в служебное жилище, ткнул пальцем в стену и сурово сказал:

– Посмотри, что происходит с трубами? Засор! Это вредительство? Или твои дружки тут постарались?

Вот такой вот у нас четвёртый месяц полёта. Ни тебе звезды, ни тебе коммунизма. Только трубы, подозрения и давящий запах космической канализации.

Но служебное жилище парторга… О, Боже. Это было не просто жильё – это был оазис буржуазного гедонизма среди стальных коридоров и серых труб «Лампочки Ильича». Кожаная обивка на стенах – гладкая, блестящая, тёплая на вид, прямо как совесть члена ЦК. Хрустальные люстры и бра искрились, как слёзы трудящихся. Мягкие диваны тонули под рукой, словно зефир. Письменный стол из чёрного дерева, с инкрустацией и вырезанными сценами охоты на оленей – таких оленей мы не видели даже в учебных видео про Землю. Толстые персидские ковры с ручной вязкой, фарфоровая посуда на стеклянных полках, коллекции дорогих книг в кожаном переплёте – одни лишь тома французских философов чего стоили! – и на стенах, как зенки в бреду, сияли картины импрессионистов.

Да уж… Тут и комментировать было излишне. Наши партийные бонзы, как водится, живут лучше всех. Пока мы шкеримся в общаге среди кроватей с сетками и жуем консервы «Ужин рабочего», наш секретарь парткома явно не голодает и эстетических лишений не испытывает.

Он в это время вёл переговоры по видеофону – обсуждал с партийными ячейками на местах реализацию установок последнего пленума. Разговор шёл бодро: «усилить», «выявить», «обострить классовую бдительность»… Я, стараясь не мешать, открыл сумку с инструментами и полез в трубы. Засор, как оказалось, был не технический, а пищевой: недоеденный шоколад, банановые кожуры, огрызки киви и яблок, косточки от манго, куски ананаса, и, кажется, пара виноградных гроздей, застрявших поперёк. Я такого вживую не видел никогда! Только в кино, и то – в научной фантастике про богатые страны.

Откуда всё это на корабле, где пайки выдают под расписку? Как оно сюда попало? Пока я пытался осознать масштабы гастрономической роскоши, мой нос уловил другие запахи. Я поднял глаза – и… чуть не упал в обморок.

В центре комнаты стоял огромный дубовый стол, заваленный яствами: торты в несколько ярусов, бутылки элитного алкоголя – виски, джин, текила, коньяк, шампанское с золотыми этикетками. На подносах – мясо с хрустящей корочкой, запечённая картошка, салаты из свежих овощей: огурцы, помидоры, редиска, зелень – где он это взял?! Всего этого моей семье не заработать и за весь полёт к Барнарде, даже если мы станем круглосуточно крутить вентиль под гимн Советского Союза!

Я закончил прочистку, молча вытер руки и, с чувством нарастающего внутреннего жара, отвалил в свою мастерскую. По дороге я думал… о коммунизме. О его теории и о его суровой, трубопроводной реальности. Где труба забита ананасом, а рот – партийными лозунгами.

Уже тогда в мозгу моём что-то щёлкнуло. Какие-то семена сомнения проросли. Я тихонько поделился этим с Ашотом, напарником по сантехнике. Ашот, не отрываясь от пайки, усмехнулся криво, как человек, который знает слишком много:

– Ты, братец, думаешь, что этот парторг у нас особенный? Да все они так живут. Мой отец мебель чинил у командира и у секретаря профкома – там после гулянок драки были такие, что от шкафов оставались зубочистки. Я сам помогал ему, видел всё это. В печати, конечно, ни слова. Но слухи – они по кораблю быстрее звука бегают.

Я сглотнул, осознавая масштаб катастрофы. Ашот продолжал:

– Алкоголь они скупают на «придорожных» супермаркетах, а проституток – с борделей.

– Подожди, – вырвалось у меня, – а разве на «Лампочке Ильича» есть бордель?! Не ври!

Ашот захохотал так, что упал с ящика:

– Ты что, с Луны свалился? Раз в неделю к нашему космолёту стыкуется летающий бордель. Я сам наблюдал пару раз – через иллюминатор. Там такое… скажем так, это не наши советские "жрицы идейного просвещения".

Я онемел.

Он продолжил, уже вполголоса, заговорщически:

– Эти «корабли удовольствий» сопровождают нас с самой Земли. Там есть всё: проститутки, гейши, транссексуалы, стриптизёры – услуги для элиты. Для нас с тобой – пайки и патриотизм. А для них – развлечения по полной.

– Подожди… – я вздрогнул. – А валюта у нас откуда? На борту только коммунистическая тенга!

Ашот фыркнул:

– Ну-ну… Наивный ты, брат. У них – чемоданы валюты. Потому что, как говорили в старой пословице: там, где заканчивается идеология, начинается валюта.

Я был ошарашен.

– Так перед стартом Министерство финансов СССР выделило средства из валютных фондов, чтобы наш экипаж мог приобретать стратегические ресурсы для полёта и успешной реализации Программы строительства коммунизма на Барнарде! – пояснил Ашот. – Там десяток миллионов долларов, не меньше. Я своими глазами видел, как чекисты грузили чемоданы в наш бортовой банк, всё аккуратно, опечатано. Только вот… деньги, я так думаю, идут не совсем по назначению. Ну, уж точно не на гайки, муфты и водоочистные мембраны. А вот на проституток и импортную одежду – запросто.

И ведь правда. Теперь, вспомнив, я начал складывать 2 и 2. Наши боссы всегда щеголяют в дорогущих костюмах, пошив которых в наших швейных мастерских невозможен в принципе: у нас там одна машинка «Чайка» на весь блок. Едят они явно не космические пайки – ни в одной теплице на борту не растёт лобстер. Приборы в их каютах – глянцевые, сенсорные, с английскими надписями, каких в наших цехах никто в глаза не видел. «К «Лампочке» также пристыковываются магазины, – возмущался Ашот, – где руководство закупается капиталистическими изделиями: от нижнего белья до французских парфюмов и итальянских унитазов с автоподогревом. При коммунизме, понимаешь ли!»

М-да… Век живи – век учись. Видать, к Барнарде я прилечу не только с мозолями на руках, но и с крепко подкрученным мировоззрением. Может, даже с совершенно иной целью, чем та, что прописана в брошюре «Задачи члена экипажа на пути к звезде».

ПЯТЫЙ МЕСЯЦ – ПЯТИЛЕТКА ЗА ТРИ ГОДА!

Час назад мы пересекли орбиту Урана. Саму планету я не видел – и не потому, что пропустил, а потому что в этот момент я дежурил в атомном отсеке, как раз над маршевыми двигателями. Главный реактор дал течь, и меня, в числе сорока «добровольцев», отправили латать дыры – пока ядовитые испарения не расплавили «Лампочку Ильича» до состояния жидкой смолы.

На нас были простенькие скафандры, произведённые, судя по бирке, пятьдесят семь лет назад. Стыки скрипели, герметичность держалась на соплях и изоленте. Работали мы вручную: лом, лопата, сварка, гаечный ключ и голый энтузиазм. Ни тебе экзоскелетов, ни дронов. Словно в Средние века, только в космосе.

Мой напарник Сидоров, человек с философским выражением лица и руками, черными от мазута, внезапно произнёс:

– На американских звездолётах всё давно автоматизировано. Там такие аварии устраняют только роботы. Люди и близко не подходят.

– Откуда знаешь? – с подозрением спросил я. – Что, видел американские корабли? Или слушал «вражьи голоса»?

Сидоров усмехнулся, будто ждал этого вопроса:

– Видел. Год назад я работал сантехником на одном из тех кораблей. Он назывался «имени Второго Съезда РСДРП» – новенький, с иголочки, но американского производства. Его закупили специально для высшего руководства. Партийные вожди на нём летают отдыхать на курорты Венеры. Только рот открывать запрещено – с меня КГБ взял расписку о неразглашении. Но, знаешь, язык у меня длиннее, чем руки чекистов.

Я замер. А Сидоров, ловко припечатывая ломом очередную латочку, рассказывал:

– Ты не представляешь, как всё там сделано! Просторные отсеки, бассейны, стадионы, кинотеатры, залы с живыми растениями. Реактор абсолютно безопасен – даже при перегрузке в нём автоматически всё чинится. Есть отражатели метеоритов, климат-контроль, медкамеры с самодиагностикой. Весь интерьер – как в фильмах: стекло, металл, шелк, ковры. И всё это – для наших партократов. Они там как боги живут, жиреют, веселятся, забывая напрочь про этику, нравственность и стройку коммунизма.

– А скорость у него такая, – добавил Сидоров, понижая голос, – что нашей «Лампочке» за год не догнать. Футуризм в металле.

Я слушал его и не знал, верить или нет. После всего, что повидал за последние месяцы, я начал сомневаться в вещах, которые мне вбивали в голову с детства – начиная с первичных ячеек пионеров, заканчивая тезисами ленинских чтений. Сейчас я чувствовал себя как человек, балансирующий на канате над пропастью – где внизу оппозиция, ревизионизм и здравый смысл.

Мне нужно было спустить пар. Глубоко вдохнув, я медленно выдохнул.

– Ладно, хватит болтать, – отрезал я. – Хочешь, чтобы тебя по статье выгнали за подрыв морального духа?

Сидоров хмыкнул, пожал плечами и отошёл. Похоже, потерял ко мне интерес – подумал, что я фанатик или дурак. А я не стал его разубеждать.

Иногда проще выглядеть дураком, чем врагом системы.

И в этот момент в отсек, в сопровождении милиционера Ходжиматова, вошёл секретарь парткома – видимо, с целью проверить уровень нашего энтузиазма и трудового вдохновения. На них были самые современные и модные скафандры – таких я раньше и в глаза не видывал. Практически миниатюрные корабли: ракетные двигатели на спине, компьютер на груди, теледатчики по всему телу, а ещё лазерное оружие. У участкового по бокам висели крупнокалиберные пулемёты. Моё зрение позволило сквозь испарения рассмотреть маленькие буквы на металло-пластиковом плече: Sharp, Japan. Оп-ля! Значит, скафандры не советского производства – тут про патриотизм и речи не идёт. Рабочие переглядывались, тайно мечтая о такой «одежде». Конечно, там стопроцентная защита от радиации и, наверняка, куча развлечений – от бара до видео. А мы? Каждый получаем по сто рентген в час из-за изношенности и несовершенства наших скафандров, весивших, кстати, двести килограмм.

– Как успехи, друзья? – спросил секретарь через мощные наружные динамики. Звуковая волна разметала нас по отсеку, и даже несколько свинцовых заплат слетели с реактора. Сидоров, матерясь, вскочил и бросился их приклеивать обратно.

Мы ответили невпопад:

– Спасибо… хорошо… нормально…

– Не чувствую радости от того, что вы выполняете самую главную миссию нашего полёта – спасаете наши жизни! – продолжал секретарь, сверля каждого пронзительным взглядом. Ходжиматов стоял позади и кулаком показывал тем, кто не особо чётко выговаривал слова благодарности за внимание высокого начальника к своей персоне. Мы уже понимали, к чему может привести такая угроза, и закричали гораздо энергичнее:

– Спасибо, товарищ секретарь! Под вашим мудрым руководством мы готовы совершать подвиги и обеспечить доставку колонии к Летающей Барнарде раньше установленного срока!

Явную глупость выдали, просто вырвалось бездумно. К сожалению, мы тогда и не подозревали, какую мысль преподнесли главному коммунисту корабля. Он запрыгал от радости:

– Ах, как прелестно! Наш трудовой коллектив хочет выполнить взятые обязательства раньше срока! Значит, мы прилетим к звезде раньше, чем запланировали! Это надо обсудить на Пленуме! Таких идей мы ещё не брали в расчёт!

И, пританцовывая, секретарь ускакал в свой кабинет обдумывать идею и советоваться с членами Политбюро. В свою очередь Ходжиматов прорычал нам, чтобы никто не нарушал дисциплину, работали качественно – иначе по нам плачет КПЗ, – и поплёлся за шефом. Мы остались в отсеке доделывать работу, мечтая не о Барнарде, а о таких скафандрах, что были у руководителей.

Через два дня состоялся Пленум. На нём выступил с докладом секретарь, который объявил о решении, принятом всеми нами – жителями и космонавтами «Лампочки Ильича», – прилететь к точке назначения на два года раньше. Попытка командира корабля заявить, что это невозможно, поскольку корабль не рассчитан на сверхскоростные полёты и мы технически и навигационно неспособны выполнить такой манёвр, была тут же подавлена главой КГБ. Тот грозно напомнил, что мы обязаны первыми достичь звезды и построить там коммунизм, чтобы затем на Земле и во всей Солнечной системе позитивный опыт был подхвачен рабочими и крестьянами капиталистических стран, и они перестроились на нас. «И чем раньше мы это сделаем, тем быстрее мир вдохновится на подвиги, и везде торжествовать будут идеи Маркса и Ленина», – произнёс с трибуны главный чекист космолёта. Ему аплодировали громче всех – его боялись сильнее. Участковый Ходжиматов следил, чтобы мы хлопали от души, а разжалованный в прошлом месяце с должности комсорга за рукоприкладство и чванство Иванов старался сильнее всех – он не терял надежды вернуться на прежнюю работу и продолжить карьеру по общественной линии.

В итоге было принято решение: к Летающей Барнарде мы прибудем на два года раньше. Партия дала установку всем приложить усилия для выполнения резолюции Пленума. Нам оставалось только исполнить это, правда, не понимая как? Впрочем, никто особо и не задумывался – все считали, что должно получиться само собой…

ШЕСТОЙ МЕСЯЦ – ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ ПЛАНЕТ

У меня начался одномесячный курс повышения квалификации. Хочу сказать, что на 70% уроки состояли из повторения учебников по истории КПСС и научному коммунизму, 20% – спорт и труд, где мы сдавали нормы ГТО и бесплатно пахали на хлопковом поле, и лишь 10% времени отводилось на нашу непосредственную специализацию. Хотя толку от этого было мало, ведь изучали мы достижения западной цивилизации, что ловили для нас в радиоэфире солнечной системы наши «уши и глаза» и потом печатали на бумаге, но вокруг нас была техника советского производства, отличавшаяся от западной как пулемёт от дубинки. Учитель рассказывал об эффективности производства на борту «Лампочки Ильича», о росте продукции на душу населения и технологиях ресурсосбережения, тыча указкой в истрепанные плакаты с древними механизмами, а мы сидели за партами с умными и в то же время скучающими лицами, втайне мечтая о кассетном видеомагнитофоне Aiwa или лазерном проигрывателе Phillips.

Бывший косморг Иванов в эти дни был чем-то занят. Он достал атласы звёздного неба и что-то рассчитывал с помощью огромного калькулятора «Электроника-4590Т» и линейки. Когда наш учитель по политической географии планет спросил, чем он занимается, Иванов побледнел, судорожно сломал карандаш, но выкрутился:

– Ищу новый путь к Летающей Барнарде, хочу, чтобы мы добрались до звезды за один год! Тогда у нас будет возможность раньше построить там коммунизм…

– Похвально, похвально, молодой человек, вы – настоящий комсомолец, – улыбнулся учитель.

Тут Иванов задал вопрос:

– Скоро мы пролетим мимо Нептуна. Расскажите нам об этой планете!

Конечно, тот не стал отказывать. Мы узнали, что Нептун – чисто капиталистическо-самурайская планета, ибо её первыми достигли и выкупили права жить там у ООН именно японцы. Первыми колонистами были самураи, якудзы и гейши. Теперь там строят кибернетическое будущее, используя биокомпьютерные и генно-инженерные технологии. «Там пролетариат загнан в машины и обслуживает капиталистов в качестве роботов», – пугал нас учитель. Сам он, видимо, читал это в наших газетах, ибо иных источников информации не было. Иванов кивал и говорил:

– Да, это ужасно. Там даже роботов нещадно эксплуатирует паразитический класс! Банзай!

Потом учитель стал просвещать нас в специфике капитализма на последнем форпосте Солнечной системы – Плутоне. Это был мир разврата, пьянства и гомосексуализма, а вообще официально там была тюрьма. Далее мы перешли к социализму на других планетах. Оказывается, малые небесные тела – астероиды и планетоиды – оккупировали жители Бангладеша, Филиппин и Камбоджи, которые превратили их в некие коммуны. Правда, там торжествовал анархизм, но по сути это было недалеко от принципов коммунизма, главное, что там любили советского генералиссимуса Сталина, албанского вождя Энвера Ходжу и югославского генерала Брозда Тито. А жители Центрально-Африканской Республики заселили Меркурий, ибо они любят жару и теперь выращивают бананы и финики прямо у Солнца. «Благодаря социалистической форме труда центральноафриканцы достигли больших успехов и широкими шагами движутся к коммунизму», – с гордостью произносил учитель.

Мы радовались вместе с ним за успехи наших собратьев по рабочему движению. Лишь Иванов как-то странно кривил губы и усмехался. Я ткнул его локтем:

– Ты чего?

Тот фыркнул и ничего не ответил. Но тогда я заметил, что бывший комсорг о чём-то упорно размышляет. Тогда и мысль ко мне не пришла о чём-то плохом…

СЕДЬМОЙ МЕСЯЦ – ЗНАМЯ ОКТЯБРЯ

Между тем, на космолёте вовсю шла подготовка к знаменательному празднику – Дню Великой Октябрьской революции. По Красной площади маршировали солдаты нашей маленькой армии, милиционеры и чекисты, мы – простые рабочие и крестьяне – брали на себя обязательства чего-нибудь свершить, а врачей и учителей и днём, и ночью учили носить плакаты с лозунгами и красиво кричать «Урааааааа!» на призывы, которые издавали мощные динамики. Руководство постоянно маячило на пьедестале под памятником Ленину, разрабатывая первые в истории путешествия к Барнарде программы демонстрации и народного торжества. Оркестр разучивал марши. Кондитеры пекли торты и пироги из неприкосновенного запаса. Школьники репетировали роли в спектаклях, посвящённых борьбе пролетариата с буржуями и контрреволюционерами.

Где-то вдали от нас пролетел Нептун, только народу было не до него. Мы ощущали бурный восторг от того, что несем знамя коммунизма в космические дали. После работы я бежал на массовку, чтобы выработать до автоматизма движения флагами и транспарантами и кричать «Слава КПСС!», «Слава Октябрю!», «Ура Ленинскому комсомолу!» и так далее. Правда, работы на участке прибавилось – техника выходила из строя одна за другой, и мы не успевали не то что заменять – запчасти на корабле были строго ограничены! – но даже латать и перешивать дыры, затягивать сильнее проржавевшие гайки и цементировать трубы. Про насосы я и говорить не стану – они все дышали на ладан и могли вот-вот разрушиться. Однако начальство грозило нам кулаком, если всё это произойдёт до или во время празднования – портить настроение людям было категорически запрещено, и тогда мы поймём, что такое по-настоящему попасть в беду. Поэтому я чертовски уставал, и аппетита даже не было, как бы мама ни старалась накормить меня борщом.

Рано утром 7 ноября я вышел на демонстрацию, хотя мозг ещё спал. Мощный прожектор, заменявший солнце, светил слабо, а вентиляторы создавали пародию на ветер – при таких порывах полотнища с символами коммунизма не трепетали в торжественном смысле, а висели как попользованные презервативы. Я зашёл в театр, где лежали транспаранты, флаги, портреты, и взял первый попавшийся в руки, даже не посмотрев, что это такое. Так и прошёлся мимо трибуны, где стояло наше высшее руководство, слабо поддерживая массы криками:

– Слава… ура… поддерживаем… хрррррр… ура… хрррр-пшшшш…

Глаза слипались, мысли застыли, однако я неожиданно увидел изумлённые взгляды секретаря парткома, командира корабля, начальника КГБ, отдававшего какие-то распоряжения и показывавшего пальцем в мою сторону. Тогда я ничего не понял, и всё же обнаружил, что иду практически один – на расстоянии двадцати метров от меня никого не было. Демонстранты тоже странно косились на меня, кое-кто прокручивал палец у виска.

«Блин, что такое?» – недоумевал я, останавливаясь посреди площади.

Все прояснилось, когда ко мне прорвался участковый Ходжиматов с пятью рядовыми милиции. Они отняли плакат, что нес я, скрутили мне руки и поволокли в сторону отделения КГБ.

– Вы чего? – орал я, стараясь вырваться. И всё это транслировалось по всему кораблю, и наверняка мои родственники замерли от ужаса.

– Сейчас узнаешь, диверсант, – хрипло ответил Ходжиматов, угощая меня тумаками. Его коллеги тоже старались, и, естественно, вся сонливость с меня слетела, как туман от ветра.

В кабинете, куда любой из нас заходить боялся, прояснили мою враждебную деятельность. Оказывается, мной был взят плакат с изображением Уинстона Черчилля – английского премьер-министра двадцатого века. Видимо, это была часть декорации какого-то спектакля, посвящённого борьбе за мировой коммунизм, а я, не осознав и не взглянув на него, поволок на демонстрацию. Естественно, руководство и массы восприняли такой поступок не только как кощунство к памяти революции, но и как своеобразный политический вызов существующему строю.

Участковый бил меня старинным телефонным аппаратом и допытывался, на кого я работаю – на американскую или английскую разведку. В свою очередь, я пытался ему всё пояснить, что это ошибка, моё головотяпство, да только никто и не собирался слушать мои жалкие оправдания.

И вдруг Ходжиматов сел за письменный стол и достал папку с бумагами, долго перелистывал, после чего стал расспрашивать меня о… бывшем комсорге Иванове. Это было так неожиданно, что я стал заикаться. Милиционер понял это по-своему:

– Ага, значит, с ним заодно? Вместе планировали твоё контрреволюционное выступление на демонстрации?

– Нет, нет, – отвечал я. – Я вообще давно не видел Иванова… Он даже перестал посещать курсы повышения квалификации…

– А о его планах не знаешь? Чем он вообще занимался? О чём говорили? Ты же был у нашего партийного руководителя, так что мог рассказать Иванову о расположении вещей в комнате… Чем тот интересовался?

Я никак не мог взять в толк, к чему клонит Ходжиматов, причём тут Иванов, партком и мой плакат. И только через час узнал – наш бывший комсомольский вожак… сбежал.

– Как сбежал? Разве с корабля можно сбежать? – растерялся я.

Вид у меня был искренний, и участковый понял, что никакого отношения к этому событию я не имею. И всё же по намёкам стало ясно, как покинул «Лампочку Ильича» Иванов – он проник в кабинет секретаря парткома под видом электрика, сам вскрыл спасательную капсулу, влез внутрь и катапультировался. Его сигнал SOS засек японский грузовой космолёт «Меч самурая», который подобрал беглеца и сразу предоставил ему политическое убежище на Нептуне. Всё это произошло за день до моего «триумфального» шествия по Красной площади.

– Вот тебе, бабка, и Юрьев день! – ошеломлённо произнёс я.

Ходжиматов взял с меня объяснительные, а потом его рядовые пинком вышвырнули из кабинета. Дома пришлось оправдываться перед родными, а потом и руководством ЖЭКа. На Нептун смотрел опять с секретного места, который в ту же ночь тихо вскрыл. Синий шарик вращался далеко от нас, и где-то там уже обживался мой бывший вожак. Почему-то не хотелось его критиковать или проклинать. Где-то в душе даже зашибуршилась зависть.

ВОСЬМОЙ МЕСЯЦ ПОЛЁТА – НАШИ ДРУЗЬЯ ПО ИДЕЕ И МЕЧТЕ

Оказывается, в мире мы не одни, кто хочет построить светлое будущее за пределами Солнечной системы. На днях пересеклись путями с неким кораблём, напоминающим ржавое корыто – судя по всему, оно было в худшем техническом и внешнем состоянии, чем наша «Лампочка Ильича». Смотря на него через экраны и иллюминаторы, всё руководство чесало репы и обсуждало, кто это мог быть? Лишь умалишённый согласился бы отправиться в дальний космос на столь плохо приспособленном судне, хотя начальник КГБ, порывшись в каталогах, пробормотал: