Воскрешение

– Быстрее! Держите его! – скомандовала Элизабет.

Наконец, Надира скрутили, связали руки и ноги, и под конвоем ассистенты отвели его в специально оборудованную камеру.

Камера представляла собой небольшое помещение с гладкими стенами, лишёнными каких-либо выступов или точек опоры. Потолок и пол были покрыты специальным материалом, который подавлял статическое электричество и затруднял передвижение. В центре находился стол, прочно прикреплённый к полу, а вокруг камеры была установлена система видеонаблюдения.

Однако, оказавшись внутри, Надир быстро адаптировался. Согнувшись и изогнувшись, он взобрался на стену, а затем, словно нехотя, переместился на потолок. Там он застыл, вися вверх ногами, как будто нашёл своё идеальное укрытие. Его тело неподвижно, лишь глаза медленно перемещались, наблюдая за окружающим пространством.

Тем временем у Элизабет зазвонил телефон. Она подняла мобильник и услышала голос директора Ричарда Трэша, ровный, но настойчивый:

– Фрау Харпер, зайдите ко мне.

Элизабет знала, что директор наблюдает за всем происходящим через камеры. Каждая лаборатория была под постоянным наблюдением – безопасность и контроль утечек информации были приоритетами. Вся работа, включая результаты экспериментов, представляла собой коммерческую тайну. Эти технологии, способные перевернуть представления о медицине и биологии, могли также стать оружием, за которое крупнейшие державы мира готовы платить миллиарды.

Она хорошо понимала, что если эксперимент удастся, проект можно будет выгодно продать. Пентагон, с его интересами в создании солдат будущего, уже был потенциальным клиентом. Но каждый шаг требовал осторожности, чтобы не привлечь лишнего внимания со стороны конкурентов и шпионов, ведь в мире биотехнологий каждая утечка информации могла стоить будущего.

Кабинет Ричарда Трэша поражал своей строгостью и холодной атмосферой. Пол был выложен тёмным камнем, отражающим тусклый свет, который падал с длинных металлических светильников на потолке. Серые стены практически лишены украшений, за исключением массивной картины в чёрно-белых тонах, изображающей крылья ангела, – символ компании Engelsflügel. Широкий стол из стекла и металла занимал центр комнаты, а за ним возвышалось кресло из чёрной кожи, в котором сейчас сидел Трэш. Его фигура, подтянутая и аскетичная, как будто сливалась с этим интерьером. В углу кабинета стоял небольшой стеллаж с книгами по философии, менеджменту и биоинженерии. Это пространство было рассчитано на то, чтобы демонстрировать порядок и контроль, а не комфорт.

Ричард Трэш был доктором философии, но его научная степень никогда не мешала ему быть блестящим управленцем. Его талант заключался в том, чтобы находить деньги, выстраивать связи и делать фирму успешной. Однако Элизабет Харпер – женщина, с которой ему приходилось работать, – была для него головной болью. Её напористость, готовность идти на крайности и полное отсутствие страха перед последствиями порой пугали его. Но он, кажется, догадывался, что двигало ей.

Когда Элизабет вошла в кабинет, Трэш молча бросил на стеклянный стол несколько фотографий. Она посмотрела на них – живая и счастливая девушка на первой фотографии, а затем та же девушка, мёртвая, лежащая в капсуле с трубками, соединёнными с её телом.

– Элизабет, кто это? – строго спросил он.

Она едва взглянула на снимки и ответила спокойно, почти холодно:

– Луиза Харпер. Моя сестра.

– Ваша сестра? – переспросил Трэш.

– Да, – подтвердила она. – Её убили пять лет назад. Точнее, задушил её парень, находившийся в состоянии наркотического опьянения. Том получил пожизненный срок, но Луиза всё равно была мертва.

– Так вот зачем вы всё это затеяли? – голос Трэша стал жёстким. – Вы переформатировали исследования фирмы ради того, чтобы вернуть её? Вы искали не только регенерацию тканей и восстановление утраченных функций, а оживление мёртвых?

Элизабет встретила его взгляд с вызовом.

– Да. Потому что ваши проекты были слишком скромны. Мы делали то, что и так делает медицина, только лучше. Но оживление мёртвых – это то, что никто ещё не готов сделать, а об этом мечтают миллионы. И сегодня мы это сделали.

Трэш откинулся в кресле, его лицо было неподвижным, но в глазах читалось беспокойство.

– Вы оживили свою сестру? – он бросил взгляд на один из мониторов на своём столе, где отображались кадры из лаборатории. – Я видел её труп в лаборатории.

Элизабет кивнула.

– Она очнулась.

– Но вы не подошли к ней, – заметил он, прищурившись. – Почему?

Элизабет на мгновение опустила глаза, а потом снова посмотрела на него.

– Потому что если бы она узнала меня, это раскрыло бы мои личные мотивы. А это запрещено Этическим кодексом нашей компании.

Кодекс Engelsflügel жёстко регламентировал поведение сотрудников. Опыты с участием родственников или близких людей были под строгим запретом, чтобы исключить личные интересы, способные исказить цели и результаты исследований. Однако Элизабет давно переступила эту грань.

– Вы сознательно нарушили Кодекс, – произнёс Трэш, его голос был холодным, как стены вокруг. – И теперь мы в сложной ситуации.

– Нет, – возразила она. – Теперь мы в точке, где можем привлечь интерес крупнейших инвесторов. Военные ведомства, правительства, медицинские корпорации. Все они мечтают о технологии оживления. Если мы продолжим, Engelsflügel станет компанией, которая изменит весь мир.

Трэш некоторое время молчал, обдумывая её слова. Но за фасадом его равнодушного выражения лица было заметно, что он понимает цену этого выбора.

Однако многое пугало Ричарда Трэша в том, что происходило в их лаборатории. Он указал на монитор, где в замкнутом цикле повторялись кадры с Хушматовым. Мужчина, как паук, прыгал по стенам, карабкался по потолку, его движения были резкими, неестественными, словно тело больше не подчинялось человеческим законам. На одном из кадров он вывернулся в позу, которая казалась невозможной для скелета, превращая своё тело в нечто, лишённое костной структуры.

– Вы можете это объяснить? – голос Трэша дрогнул, хотя он старался сохранить хладнокровие. – Это нечеловеческие движения. Он словно вывернут наизнанку. Как это вообще возможно? Мы вторгаемся в ту область, к которой человечество ещё не готово.

Элизабет пожала плечами, её взгляд был сосредоточенным, как будто она сама искала ответ на этот вопрос.

– Возможно, его мозг функционирует на уровне, который был характерен для ранних стадий эволюции человека, когда наши предки были ближе к приматам. Или это активация древних, дремлющих генов, которые проснулись в результате нашего вмешательства. Мы мало знаем о прошлом человечества. Даже генетика остаётся в значительной степени загадкой. Митохондриальные Ева и Адам – это максимум, чего мы достигли.

Ричард прищурился.

– Митохондриальные Ева и Адам? Напомните.

– Это гипотетические общие предки современного человечества. Митохондриальная Ева – женщина, от которой мы унаследовали митохондриальную ДНК, передающуюся по материнской линии. Учёные предполагают, что она жила около 150—200 тысяч лет назад. Адам, если говорить о Y-хромосомной линии, – мужчина, чьи гены по отцовской линии присутствуют у современных мужчин, жил примерно в это же время, но это не означает, что они знали друг друга. Это лишь образные фигуры, благодаря которым мы можем проследить эволюционную историю человека. Однако и это лишь теория. Что мы знаем наверняка? Практически ничего.

Трэш нахмурился.

– Но мы не знаем, куда это нас приведёт. Мы играем с огнём.

– Именно поэтому я провожу эти исследования, – голос Элизабет стал резким, наполненным страстью. – Чтобы однажды с уверенностью сказать: «Да, оживление возможно, это будущее человечества» или «Нет, это угроза, которую нужно прекратить». Вы понимаете, сколько талантов мы теряем каждый день? Людей, которые могли бы изменить ход истории, дать нам технологии, которые приведут к звёздам, открыть параллельные миры, искоренить бедность и болезни. А мы просто теряем их из-за старости, несчастных случаев, болезней или убийств. Разве это не преступление?

Трэш, поражённый её напором, откинулся в кресле. Его молчание длилось несколько секунд, которые показались вечностью.

– Хорошо, – наконец произнёс он. – Продолжайте. Но при условии полной изоляции. Ни одно оживлённое тело не должно покинуть это здание. Напрасно вы пригласили журналистов. Теперь нас завалят письмами, запросами, нас будут донимать представители церкви, парламента, правительства, службы безопасности. Что я им скажу?

Элизабет встала, её взгляд был твёрдым.

– Правду, герр Трэш. Только правду.

Её голос прозвучал как последнее слово в этом разговоре. Трэш, понимая, что спорить бессмысленно, кивнул. Элизабет вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Как только она оказалась в коридоре, её охватила усталость. Она прислонилась к холодной стене, чувствуя, как напряжение разговора постепенно уходит. Но перед её глазами стоял образ её сестры.

Лицо Луизы было осунувшимся, бледным, но живым. Тёмные волосы спутались, спадая на плечи, а взгляд, наполненный не столько осознанием, сколько инстинктом, следил за окружающими с осторожностью и тревогой. Её губы шевелились, но звуки, казалось, застряли где-то внутри. Это была она – и в то же время что-то новое, неведомое, страшное.

Элизабет в этот вечер вернулась в семейный дом в деревне Элгг, укрытый среди холмов и густых лесов. Дом, построенный в начале XX века, пережил не одно поколение её семьи. Реставрация сохранила его очарование: массивные деревянные балки на потолке, скрипучие половицы, уютный камин с резным каменным порталом. В просторной гостиной висели старинные часы с кукушкой, и из окон, украшенных лёгкими кружевными занавесками, открывался вид на цветущий сад, где буйно росли розы и пионы. Дом хранил тепло и дух прошлого века, несмотря на современные улучшения: электрические лампы под бронзовые канделябры и систему отопления, скрытую за старинными панелями.

Элизабет была дома одна. Её брат трудился в Америке, работая с командой Илона Маска над проектами «Старшипов», выводя корабли на орбиту. Их мать, пожилая Эльза, сейчас гостила у младшей сестры. Тишина наполняла дом, напоминая женщине, что жизнь здесь будто застыла после той роковой ночи.

Поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей на третий этаж, Элизабет подошла к двери, за которой когда-то жила Луиза. Комната оставалась нетронутой с момента её смерти – пять лет назад. Это было небольшое пространство, наполненное светом и уютом. Полки ломились от книг, а в углу стояла акустическая гитара, которую Луиза так любила. Она училась в Цюрихской высшей школе прикладных наук, подавая большие надежды как экономист. Её дневники были аккуратно сложены на столе, рядом с тетрадями, заполненными формулами и графиками. Луиза была амбициозной: отличные оценки, успехи в айкидо, где она достигла уровня коричневого пояса, и любовь к музыке – всё говорило о яркой и многогранной личности. Но её жизнь оборвалась слишком рано.

Томас, её парень, в ту ночь был под воздействием наркотиков. Они поссорились, и что-то тёмное овладело им. Луиза была задушена. Томас позже, в слезах, говорил, что не помнит момента убийства, не может объяснить, почему это произошло. Суд приговорил его к пожизненному заключению, но дом уже никогда не стал прежним. Его наполнил холод и пустота. Именно эта потеря подтолкнула Элизабет к проекту оживления мёртвых.

Элизабет понимала, что нарушает все возможные нормы. Она подделала документы, чтобы сохранить тело сестры, тайно поместив его в криокапсулу. Официально тело числилось невостребованным, и благодаря договорённости с Цюрихским госпиталем, оно оказалось среди других «неопознанных» мёртвых в хранилищах фирмы Engelsflügel. Директор Трэш был уверен, что исследования лаборатории сосредоточены на регенерации тканей. Однако Элизабет пошла гораздо дальше: она стремилась восстановить не только тело, но и сознание.

За окном стояла летняя ночь. Луна, полная и яркая, заливала серебряным светом сад, где тихо шелестели листья на старых яблонях. Звёзды мерцали, будто наблюдая за одиночеством Элизабет. Она стояла у окна, прижимаясь к прохладному стеклу, размышляя о пройденном пути и о том, что ещё предстоит сделать.

В комнате звучала Лунная соната Бетховена. Старый проигрыватель, купленный ещё её дедушкой, бережно прокручивал виниловый диск. Каждая нота, медленно наполнявшая пространство, проникала прямо в душу. Эта мелодия пробуждала воспоминания: Луиза часто играла её на гитаре, теряясь в созерцательном ритме, который так точно передавал её романтическую натуру.

Элизабет слушала, сжав руки в кулаки. Музыка вызывала острые эмоции, пробуждая боль утраты и напоминая о цели, которая теперь была смыслом её жизни. Восстановить Луизу. Вернуть её. Даже если для этого придётся переступить через все запреты человечества.

Элизабет выехала из дома около восьми утра, чтобы успеть к десяти в лабораторию. Её путь лежал через центр Цюриха, который просыпался под утренним солнцем. Узкие улицы старого города были вымощены брусчаткой, а здания с их аккуратными фасадами из светлого камня казались живым воспоминанием о столетиях архитектурной гармонии. Часовые башни возвышались над кварталами, отмеряя ритм города, а из кафе доносился аромат свежеиспечённых круассанов и кофе. Люди, спешащие на работу, наполняли улицы, а трамваи мягко скользили по рельсам, вписываясь в эту идиллическую картину.

Вскоре машина свернула в сторону от городского шума, и перед ней раскинулась территория компании Engelsflügel. За высоким металлическим забором, увитым датчиками движения и камерами, возвышалось массивное здание с зеркальными фасадами, отражающими окружающий лес. Комплекс включал в себя несколько корпусов: фармакологические лаборатории, исследовательские центры биоэлектроники, медицинские отделы и изолированные помещения. Главный вход охранялся серьёзно: высокие ворота, дежурные с автоматическим сканером автомобилей, и профессионально обученная охрана, которая строго проверяла пропускные документы.

Подземные уровни уходили глубоко вниз, до шестого подземного этажа, где находилась личная лаборатория Элизабет. Это было её царство: полностью изолированное пространство, доступ в которое имели только проверенные сотрудники с высшим уровнем допуска. Лаборатория была стерильной и высокотехнологичной, каждый её угол был рассчитан до мелочей для проведения уникальных исследований.

Элизабет переоделась в белоснежный лабораторный халат и вошла в основной блок. Там кипела работа. Несколько сотрудников анализировали данные воскрешений, сверяясь с мониторами и компьютерами, собирая отчёты и тщательно фиксируя малейшие отклонения в состоянии пациентов. Другие заботились о тех, кто был возвращён к жизни.

Эрика Лоуренс по-прежнему говорила на латинском, а сотрудники старались поддерживать с ней беседы, используя свои университетские знания языка. Её голос звучал неожиданно мягко, даже несмотря на явную растерянность. Тем временем Хушматов продолжал висеть на потолке, как будто его тело игнорировало законы гравитации. Его поза была странной и напряжённой, но он не пытался нападать, лишь молча наблюдал за происходящим. Марк сидел за столом в своей комнате, задумчиво уплетая белковый завтрак: омлет, йогурт и несколько протеиновых батончиков. Его взгляд был пустым, как у человека, который ещё не понимает, кто он и где находится.

За каждым оживлённым следил персонал. Сотрудники фиксировали малейшие детали их поведения, от жестов до интонаций речи. Всё записывалось на камеры, подключённые к центральному серверу, чтобы ни одна мелочь не ускользнула от внимания.

Элизабет, почти не останавливаясь, направилась к комнате Луизы. Помещение, где её разместили, было светлым и просторным. Мягкий свет ламп напоминал естественное дневное освещение. Белоснежные стены создавали ощущение чистоты, а минималистичная мебель – кресло, кровать, небольшой стол – не отвлекала внимания. На Луизе был лёгкий белый костюм, сшитый на заказ для лаборатории. Она сидела на краю кровати, её взгляд метался по комнате, словно она пыталась заново осознать окружающий мир.

Луиза выглядела так, как её запомнила Элизабет: стройная фигура, длинные светлые волосы, чуть волнистые и собранные в аккуратный хвост. Её лицо, раньше всегда радостное, теперь было задумчивым, глаза – серо-голубые – словно пытались что-то вспомнить.

Когда Элизабет вошла, Луиза заметила её и сразу напряглась. Её глаза задвигались, как будто она пыталась достать из глубин памяти образ знакомой женщины. Элизабет сделала шаг ближе, ощущая, как у неё сжимается сердце.

– Здравствуй, Луиза, – тихо произнесла она.

Луиза вздрогнула. Её дыхание участилось, глаза беспокойно забегали по комнате. Вдруг она выдохнула:

– Ты… ты… Ты Элизабет!

Элизабет не смогла сдержать слёз. Они хлынули сами собой. Она бросилась к сестре и обняла её, ощущая тепло её тела, которое всё ещё напрягалось от странного чувства тревоги.

– Привет, сестра, – хрипло произнесла Элизабет, захлёбываясь от эмоций.

Луиза ошарашенно уставилась на неё. Её голос был тихим и полным замешательства:

– Но я же умерла… Это ведь правда, сестра?

Элизабет почувствовала, как её трясёт от этих слов. Она крепче обняла Луизу, надеясь, что ей удастся скрыть слёзы, которые продолжали литься.

Элизабет, сдерживая слёзы, обняла Луизу, чувствуя, как её тело напряглось в ответ.

– Я так скучала по тебе, Луиза, так скучала, – взахлеб говорила она, слёзы стекали по её щекам. – Ты не представляешь. Что мы пережили. Как мучилась мама…

Луиза молчала, только её взгляд блуждал по комнате, как будто она пыталась понять, что происходит. Через несколько мгновений она тихо произнесла:

– Нельзя нас возвращать обратно…

Эти слова прозвучали, как приговор. Элизабет отшатнулась, не понимая. Она остановилась, смотрела на сестру с растерянным взглядом.

– Ты о чём? – с трудом выдавила она.

Луиза медленно повернулась к ней, глаза стали более осмысленными.

– Есть вещи, которые нельзя совершать. Ты вытянула меня из мира, откуда нет к вам дороги…

Элизабет нахмурилась, её сердце екнуло.

– Ты о каком мире? Ты о чём? Ты… про Ад и Рай?

Луиза сделала паузу, затем тихо, но с уверенностью ответила:

– Я не могу тебе объяснить… Но ты нарушила равновесие миров… и ты открываешь через нас портал…

– Что за портал? – в недоумении спросила Элизабет. – Я вернула тебя к нам! Ты сможешь жить как и раньше!

Луиза не ответила, её взгляд стал пустым и отрешённым, как будто она всё ещё не могла понять, что произошло.

Элизабет, почувствовав внутреннее беспокойство, вздохнула и отступила назад. Она подумала, что, возможно, рано восстанавливать отношения с сестрой. Луиза ещё не пришла в себя, её мозг не восстановил все нейронные связи, а эмоции не вернулись в полный объём. Поэтому она оставалась такой холодной и безчувственной. Это было всё так странно.

Женщина стояла, не зная, как реагировать. Было ощущение, что даже сама Луиза не понимала, что с ней происходит.

Но вдруг дверь открылась, и в комнату вошла ассистентка Маргарет.

– Есть общие наблюдения, – сказала она, её голос был тревожным.

– Говори! – требовательно ответила Элизабет, пытаясь собраться с мыслями.

– Во-первых, они отказываются питаться, – сказала Маргарет, подавая Элизабет планшет с данными.

– Чего? – недоумевала Элизабет. – Почему?

– Мы не знаем. Они не притронулись к еде: ни к ужину, ни к завтраку, и игнорируют обед. Похоже, они не голодны… или не нуждаются в еде.

– Это невозможно, – возразила Элизабет. – Метаболизм человека так устроен, что ему необходимы питательные вещества для поддержания жизни. Пищеварительная система перерабатывает еду, а клетки получают энергию из глюкозы.

Маргарет продолжила, немного нервничая:

– Ещё, у них проявляются сверхспособности.

Элизабет подняла взгляд.

– Ты про Хушматова, что висит на потолке?

– Не только, – Маргарет нахмурилась. – Надир замер в углу, не двигается, как статуя. Он не реагирует на наши крики, не отвечает на предложения поесть. Лаура говорит только на латыни, но её речь становится всё более запутанной. Мы не можем понять, что она говорит. А фрау Моргенштайн, которая умерла от инсульта, сейчас имеет температуру тела 49 градусов по Цельсию…

Элизабет почувствовала, как её сердце сжалось от страха.

– Что?! Это невозможно! – прошептала она. – При такой температуре белки начинают разрушаться, кровь становится вязкой. Это приведёт к серьёзным повреждениям органов. Высокая температура повреждает мозговую ткань, вызывая судороги, потерю сознания и, в конечном итоге, смерть.

– Но она ходит по комнате как ни в чём не бывало, – ответила Маргарет. – Вы можете сами проверить.

Элизабет замолчала, её мысли смешались в хаотичный поток.

– Это не всё, – продолжила ассистентка. – Мар Уилсон попросил бумаги и карандаши, чтобы нарисовать свою дочь, но вместо этого он нарисовал это.

На планшете были фотографии рисунков: из мрака выступали ужасные существа. Их искажённые фигуры были покрыты щупальцами и когтями, глаза горели холодным светом. Некоторые создания напоминали странных химер – переплетение человеческого и звериного. На заднем фоне угадывались тёмные силуэты, словно они шли из другой реальности.

– Уилсон сказал, что это он видел там…

– Где там? – резко спросила Элизабет.

– В том месте, откуда мы его вытащили, – тихо ответила Маргарет.

Элизабет тяжело вздохнула, чувствуя, как давление вокруг неё становится невыносимым.

– Это всё?

– Нет, – Маргарет нервно вздрогнула. – Клаус Вайсс, шофёр, сказал сегодня ночью, что индонезийский Боинг-737 потерпит крушение при взлёте из аэропорта в Токио.

– И что?

– Это уже случилось. Все новостные каналы об этом говорят.

Элизабет застыла.

– Он… предсказал это?

– Да, – подтвердила Маргарет. – А ещё сказал, что через полчаса произойдёт землетрясение в Чили, которое разрушит школу в Вальпараисо.

– И?

– Это уже произошло. Восемь баллов по шкале Рихтера. Погибло двадцать три человека.

Элизабет опустила планшет, чувствуя, как её тело становится ватным. У неё в голове крутились обрывки мыслей: метаболизм, температурные аномалии, предсказания, существа на рисунках… Всё складывалось в пугающую картину, но ответов не было.

– Что происходит? – прошептала она, глядя в пустоту.

В лаборатории стояла напряженная тишина, когда раздался звонок смартфона Элизабет. Тихий, едва слышный виброзвонок разорвал её раздумья. Экран засветился, показывая имя директора Трэша. Элизабет взяла устройство и прижала к уху, услышав хрипловатый и напряжённый голос:

– Элизабет, зайдите ко мне.

Голос был резкий, требовательный, словно в нём бурлило одновременно беспокойство и решительность.

– Да, скоро поднимусь, – коротко ответила она.

Убирая телефон в карман, Элизабет тяжело вздохнула. Она понимала, что предстоящий разговор будет нелёгким. Директор явно не был доволен, но её это не смущало. Она была уверена в своей правоте. За последние месяцы она добилась невероятного – вернула к жизни десять человек, вывела их из небытия. Даже если общество ещё не готово принять её достижения, она знала: это прорыв, сопоставимый с открытием ДНК.

Внутри неё боролись чувства. Она стремилась к большему, но единственная подлинная цель, которая двигала её – это вернуть сестру. Бросив взгляд на Луизу, которая задумчиво разглядывала свои пальцы, она покинула комнату с тяжелыми чувствами. Возле Луизы осталась Маргарет, которая подсоединяла к оживленной датчики для снятия донных.

Спустя некоторое время женщина вошла в кабинет директора. Трэш стоял у окна. Его фигура, подтянутая и строгая, выглядела необычно беспокойной. Мужчина тер воротничок рубашки, явно погружённый в собственные мысли. На его лице застыло выражение тяжёлой озабоченности. Услышав шаги Элизабет, он обернулся, бросив на неё взгляд, в котором читались упрёк и растерянность.

Элизабет молчала, давая ему возможность начать разговор.

– Я ознакомился с первыми данными вашего эксперимента, фрау Харпер, – начал он сдержанным тоном. – Высокая температура тела, знания древних языков, предсказания, видения собственной смерти у одного из пациентов, отсутствие потребности в пище. Ваши ассистенты сообщают об изменённом метаболизме, и это не всё. Нейронные паттерны показывают аномалии: новые электрические цепи, не похожие на человеческие. Что это?

– Мы ещё многого не знаем о природе человека, – ответила Элизабет спокойно, но уверенно.

Директор качнул головой, его голос стал громче и жёстче:

– Человек – высшая суть природы!

Элизабет усмехнулась, её тон приобрёл оттенок иронии:

– Высшая суть? Вы видите лишь вершину айсберга. Человек воспринимает менее одного процента электромагнитного спектра, слышит ничтожную часть звуковых волн. Половина клеток вашего тела принадлежит микроорганизмам, а не вам. Мы – буквально звёздная пыль, каждый атом нашего тела заимствован у взорвавшихся звёзд. И, кстати, у картофеля на две хромосомы больше, чем у нас.