Жестокеры

Надо сказать, что имея многолетний опыт на других местах работы, еще до «Искуства жить», я вовсе не нуждалась в советах Полины, Эллы и кого бы там ни было. Я вспоминала все непростые рабочие ситуации, которые мне успешно удалось разрешить. Да, я работала в маленьких магазинчиках, не таких, как этот салон. Но это не умаляло важности тех задач, которые я там решала. И которые смогла решить. У меня были поводы для профессиональной гордости. У меня даже были грамоты, а также благодарности, написанные заказчиками в книгу отзывов. Мне было удивительно, что здесь со мной себя ведут именно так. Я не понимала, как можно принижать другого человека и придавать при этом столь большое значение себе самим, не имея на это никаких оснований.

«В чем они видят свою исключительность, свое превосходство надо мной, которое якобы дает им право чему-то меня учить? В том, что они проработали здесь на год, на пару лет дольше, чем я? Тоже мне достижение! Ведь это стечение обстоятельств – не более. На деле же эти высокомерные девицы ничем не лучше, не способней и не умнее, чем я».

Ни Полина, ни Элла, ни остальные девицы не понимали, как это глупо и пошло – разговаривать шаблонами «Вам что-нибудь подсказать?» и «На что вы ориентируетесь при выборе?». Ведь это звучит так наигранно! Еще более непрофессионально было за глаза называть людей «кошельками», пытаясь скрыть свое презрение за фальшивыми улыбками. Наверно, люди все-таки это чувствовали. К удивлению и досаде моих слишком много о себе вообразивших коллег, клиенты почему-то шли и потом всегда возвращались ко мне – несмотря на то, что я работала с ними «неправильно». Странно, но казалось, что именно за это – за то, что я работаю с ними «неправильно», – они меня и ценили. Уже через полгода у меня были свои постоянные заказчики – подрядчики, которые предпочитали работать именно со мной. В «Искустве жить» был плавающий график, и когда я была на выходном, мои клиенты, узнав об этом, предпочитали дождаться моей смены.

С ними пришли стабильные заказы. Мои растерянность и недоумение из-за странного поведения коллег сменились настроем на серьезную работу. Я рассчитывала как-то перетерпеть. Продержаться здесь годик-другой – пока не накоплю «финансовую подушку». Я все время напоминала себе:

«Работа – это то место, где зарабатывают деньги на мечту – жить по своему призванию. «Искуство жить» – это временно. Я здесь ненадолго. Уйду, как только встану на ноги и смогу посвятить свою жизнь настоящему искусству. И пусть не думают, что для меня свет клином сошелся на их пропыленном салоне!»

Но если бы я только знала тогда, какой долгой окажется эта история! И насколько важными и необратимыми – ее последствия.

III. ДЕВОЧКА С ИГОЛКАМИ

И я не знаю, каков процент

Сумасшедших на данный час,

Но если верить глазам и ушам —

Больше в несколько раз.

Виктор Цой и группа «Кино». Муравейник

Дал Ты мне молодость трудную.

Столько печали в пути.

А. Ахматова

О своем я уже не заплачу,

Но не видеть бы мне на земле

Золотое клеймо неудачи

На еще безмятежном челе.

А. Ахматова

Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен.

Дж. Оруэлл. 1984

– Если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурной, но ты чиста перед собственной совестью, ты всегда найдешь друзей.

Ш. Бронте. Джейн Эйр

Жизнь каждого человека – это дневник, в котором он собирается писать одну историю, а пишет другую; и самым жалким его часом становится тот, когда он сравнивает масштаб того, чего он реально добился, с тем, что он собирался совершить.

Джеймс М. Барри

Примерно через год после того, как я устроилась в «Искуство жить»

В то утро я шла на кухню, чтобы поставить в холодильник пластиковый контейнер со своим обедом. По смеху и крикам, которые раздавались из закутка, я поняла, что девицы, к сожалению, уже там – пьют свой утренний кофе. Они как всегда оставили дверь распахнутой настежь. Я услышала разговор, который заставил меня остановиться и замереть в нескольких шагах от кухни. Говорила одна из наших постоянных клиенток. Я узнала ее по голосу.

– А что у вас эта новенькая? Светленькая такая? Как она вообще?

Я поняла, что речь идет обо мне. Я улыбнулась: сколько я уже работаю в «Искустве жить», а до сих пор считаюсь «новенькой».

– Наша новая Марта? – раздался голос Настеньки. – Кха-кха. Да она ничего не знает! Учим ее, учим – все без толку… Камины она еще кое-как усвоила, с грехом пополам, может там отличить один от другого. Ну, так камины и дурак выучит – там все просто! А в остальном – ни бум-бум!

Я ушам своим не поверила! Ведь не кто иной, как сама Настенька недавно обращалась ко мне за помощью – сделать подборку по одному своему заказу. И я ей помогла. Хотя другая на моем месте не стала бы этого делать – при таком-то отношении к себе… А как Настенька благодарила меня! «Ты так хорошо во всем разбираешься! Ты такая умничка, все знаешь». Просто рассыпалась в комплиментах. Приторно до тошноты… Тем более странно было именно из ее уст слышать то, что я только что услышала.

– То есть клиентов к ней лучше не приводить, – насмешливо констатировала ее собеседница.

Странный вопрос. Не помню, когда в последний раз она приходила с клиентами и что-то покупала у нас. Чаще просто пила кофе и сплетничала с девицами на кухне – вот как сейчас. Любительница бесплатного кофе кокетливо продолжала строить из себя ключевого покупателя, на заказах которого держится весь салон:

– А то у меня есть один проееектик. Надо кое-что подобрать из материаааалов. Просто мои самостоятельные клиенты, оказывается, были тут без меня. И вроде как общались с ней… Вот тоже, умные пошли! Как будто что-то понимают в стилях интерьера! Ходят, занимаются самодеятельностью. Потом такого навыбирают – глазкам больно смотреть! При помощи вот таких, как она.

– Нет, к Марте точно не стоит приводить! Кха-кха.

Я поморщилась: этот Настенькин противный смех – словно лягушка квакает. Кстати, они снова, уже в который раз упоминают какую-то Марту. Кто это? И при чем здесь я?

– Ну я не понимаю, почему она с нами работает!

Ледяной голос Полины заставил меня вздрогнуть. Она, оказывается, тоже сидела с девицами на кухне.

– Нет, ты не подумай, дорогая, что мы что-то имеем лично против нее. Мы так говорим исключительно потому, что она непрофессионал. Просто хотим предупредить тебя. Твои клиенты будут крайне недовольны, если попадут к ней.

– Да! Кха-кха! Только, чтобы предупредить. Ага!

– Конечно! А зачем еще мы бы стали это делать?

– Хорошо, поняла вас, девочки. Вопросов больше нет.

Я почувствовала, как горят мои щеки. Волна возмущения поднималась во мне, снося мою, казалось, нерушимую стену невозмутимости и безразличия, которой я отгородилась от их необъяснимой неприязни. Тем временем сплетницы переключились на мою внешность.

– Зато волосы красит! – продолжала Настенька. – Я сижу рядом и рассмотрела это «чудо» во всех подробностях. Это уже давно не модно! Ну, вот я, конечно, тоже подкрашиваю – ранняя седина там и все такое… Но в цвет, близкий к своему натуральному – так, чтобы это было незаметно. Я не пытаюсь строить из себя красотку. Казаться кем-то, кем я не являюсь… Ты тоже красишь, я смотрю. – Настенька замолчала, очевидно, оценивая шевелюру своей собеседницы. – Почти не видно… А эта! Как будто мы такие дуры и не поймем, что она крашеная! Такой цвет не может быть натуральным!

– «Золотистый блонд». Прошлый век! Так сейчас никто не красит. Сейчас мода на натуральность.

– А я о чем? Кха-кха!

Я горько усмехнулась. Они что, действительно сидят там и обсуждают мои волосы? В самом деле? Им есть дело до моих волос?

– Златовласка хренова! – злобно пробурчала Полина. – Прям как Марта.

– Кха-кха!

– Кстати, девочки, что я про нее узнала! Знаете, где она живет? – Полина сказала это так, словно приготовилась достать козырь из рукава. Она выдержала театральную паузу. – В «трущобах»!

– Фу! – презрительно отозвалась клиентка. – Почему она там живет? Там же селятся одни проститутки, это все знают. В «трущобы» удобно водить клиентов. Эти жуткие маленькие, дешевые комнатенки в десять квадратных метров… Там, наверно, одна кровать и помещается.

Это было правдой. По какому-то несчастливому стечению обстоятельств я действительно жила в районе под названием «трущобы», в доме, где многие снимали комнаты для разовых любовных утех. Но разве я виновата, что жила в таком доме?

– Фи, да как она вообще оказалась в таком приличном салоне, как ваш?

– Представь! Жуть, правда?

Какое-то время девицы молчали. Слышно было, как кто-то шумно отхлебывает кофе и со стуком ставит кружку на стол.

– Кстати, она до сих пор не замужем, – заметила Полина.

– Да? А лет-то ей сколько?

– А кто ее знает! Где-то под тридцатник.

– А чего она тянет-то? Годы-то идут. Нет, ну как можно быть одной, когда тебе уже почти тридцать? Так разве бывает? Я такого не встречала. Чем она прозанималась, позвольте спросить?

«Да ничем особенным, дорогая. Просто своей жизнью – такой, как она у меня складывалась. Точнее, выживанием. Борьбой с нищетой и неустроенностью. Попытками разобраться со старыми психологическими травмами. Впрочем, ты ведь этого не знаешь. И никто не знает. Вас это вообще не должно касаться. Так ведь?»

Полина тем временем продолжала свои рассуждения, выстраивая поразительную логическую цепочку:

– Ну… Не замужем… красит волосы … живет в «трущобах» … где живут сама знаешь, кто… Понимаешь, да?

– Ааааа… Ты думаешь?

– Угу.

– Ну ничего себе…

– Каждый устраивается, как может.

Я все еще усмехалась, но теперь уже сквозь слезы, зачем-то предательски набежавшие.

«ЗА ЧТО?»

Я прислонилась к стене, не в силах дальше все это слушать и не в силах уйти – словно меня пригвоздили к этому месту. Я боялась, что кто-то из девиц сейчас выйдет из кухни и увидит, что я тут стою и подслушиваю.

Потом они совсем разошлись:

– Хм, у нее слишком длинные ноги. Как у цапли! И ходит так же, как цапля. Я не раз на это обращала внимание.

– Ну, какие ноги, так и ходит.

– Да и кофточка у нее безвкусная. Этот глупый сиреневый цвет. Он меня раздражает!

– Меня тоже.

– И у нее всегда такое лицо… Не понимаю, что оно выражает. Слушай, да ведь она и впрямь похожа на эту Марту! Даже внешне. И такая же дура.

– Вот точно! Кха-кха! Это ты, Полина, точно подметила!

– Те же дурацкие волосы. То же лицо с этим глупым выражением типа «я такая кроткая овечка, не обижайте меня, пожалуйста». Аж бесит. Ну Марта! Один в один!

– Ага. И закончит так же, как она!

Девицы дружно рассмеялись.

– Все дешевые крашеные пигалицы заканчивают одинаково!

Сделав над собой усилие, я все-таки вышла из закутка, держась за стену и стараясь ступать бесшумно. Это было нелегко – ноги стали словно ватные. Меня трясло. Я чувствовала себя так, словно на меня вылили ведро грязи.

Некоторое время спустя, напившись кофе и наевшись сплетен, довольные и сытые девицы вышли в зал.

– Ну, в общем, приходи, дорогая! Все выберем, подберем. Чмоки!

Обменявшись с клиенткой фальшивыми улыбками, Полина царственно прошла за свой стол, который стоял напротив моего – отличный наблюдательный пункт. Как всегда двигаясь нарочито медленно, она уселась, не спеша расправила юбочку и, ехидно ухмыляясь, вперила в меня взгляд своих круглых совиных глаз. Мимо прошмыгнула Настенька, улыбнувшись мне, как ни в чем не бывало.

Они невзлюбили меня сразу, с первого взгляда. Я ясно это почувствовала еще тогда, в свой первый день в «Искустве жить» – они даже не пытались этого скрывать. Но только сейчас, когда случайно услышала, что они обо мне говорят, я осознала всю глубину этой необъяснимой неприязни. Настенька с Полиной шушукались, поглядывая в мою сторону. Видимо, сплетен, съеденных за чашкой кофе, им показалось мало.

На следующее утро, собираясь на работу, я достала из шкафа новый жакет, но почему-то убрала его обратно. Взгляд упал на серый свитер с огромным воротником-хомутом, далеко не новый и немного растянутый. В него можно было завернуться, как в кокон – именно то, чего мне хотелось. Надев этот унылый свитер и завязав волосы в узелок, я, сама того не осознавая, включилась в эту игру.

1

Я всегда, с самого детства, чувствовала, что с этим миром что-то не так. И все потому, что в нем есть они – странные люди, с которыми явно что-то не так, хотя внешне, с первого взгляда, они кажутся вполне себе обычными. Я никогда не смогу их понять. Меня ужасает их уродливый способ существования.

Я узнала о них не сразу. Конечно, еще ребенком я различала в поступках окружающих какую-то издевательскую жестокость, но тогда еще не осознавала, как много их вокруг меня – этих странных людей. Начиная с самого моего детства, они всегда были где-то рядом и всегда были ко мне удивительно неравнодушны. Сколько себя помню. Когда линии наших жизней пересекались, это не оставалось для меня без последствий.

Впрочем, тогда, в детстве, это были еще цветочки. Да, они нападали уже тогда. Но тогда они еще не трогали меня так, как они умеют это делать. Как потрогают много позже. Тогда, в детстве, я еще могла оставаться незнающей и безмятежной, потому что все, что будет происходить дальше…

Да кто они, эти странные люди из моего детства? Инопланетяне? Безумцы? Ущербные?

Зачем они так поступают с нами? Зачем они так поступают со мной?

Когда-то давно, в детстве, мы случайно придумали им название – так, как дети придумывают новые слова, коверкая то, что услышали от взрослых. Мы играли в игру, по глупости казавшуюся нам забавной. Меня научили ее нехитрым правилам, когда я была еще совсем крошка. Мои друзья из начальной школы, чьих имен история не сохранила, растолковали мне:

– Вот есть люди хорошие, и есть люди плохие. Днем главные те, кто хорошие. А потом ночью они засыпают, и выходят те, которые плохие. Они днем притворялись хорошими, но ночью открывают глаза. И они начинают казнить. Тех, кто хорошие. Они молча указывают пальцем на того, кого они выберут. Есть еще Полицейский. И днем он говорит, что этот человек убит – тот, на которого плохие указали пальцем. А хорошие пытаются угадать, кто же плохой. И тогда того, кого они выбрали, Полицейский садит в тюрьму. Но это трудно – угадать правильно. Потому что те, плохие, они хорошо ведь притворяются! И хорошие могут и не угадать – у них же ночью закрыты глаза. И тогда снова убьют одного из них.

Мой непримиримый детский ум тут же горячо осудил тех – плохих. Я ожесточенно сжала маленькие кулачки.

– Какие же они злые – эти, которые плохие! Жестокие!

Самая младшая девочка – сестренка одного из ребят, которая была еще слишком мала для наших игр, но все равно хвостиком вилась вокруг нас – задумчиво повторила за мной это слово, возможно, впервые ею услышанное. Поскольку она еще плохо умела говорить, у нее получилось «зестокеы». Мы засмеялись – звучало действительно забавно. Но это странное корявое слово нам понравилось: емкое и звучное, оно отлично подходило для обозначения «плохих». Мы решили так их и называть – жестокеры.

– А как же мы назовем хороших? – спросила я.

– Для хороших слово еще не придумано, – немного поразмыслив, ответил мальчишка, который и объяснил мне правила этой игры.

Мы тянули жребий, чтобы распределить роли, и игра начиналась. Иногда – по воле случая – мне и самой приходилось быть жестокером. К моей непримиримой ненависти и отвращению к ним и к самой себе, когда мне выпадало на время становиться одной из них, примешивалось и другое чувство: злость и раздражение на Полицейского за его бессильное и молчаливое потакание. С упреками нападала я на этого вымышленного персонажа так, как будто он был реальным, живым:

«Глупый! Слабый! Трус! Ведь ты же видишь, что происходит! Все, что ты можешь, – это сообщать о смерти тех, кого уничтожили. Но ты ничего, ничего не делаешь для того, чтобы их спасти! Ничего!»

Его – этого безвольного и равнодушного Полицейского – я ненавидела еще больше, чем мерзких жестокеров.

***

Оказалось, что они существуют не только в наших детских играх. И это не какие-то редкие исключения, нет. Я была удивлена тому, как много их в мире, этих странных людей. Это удивление росло и увеличивалось по мере того, как мне снова и снова встречались очередные экземпляры.

И речь не об убийцах и маньяках из пугающих сводок новостей, которые целями днями слушала моя мать. Странные люди не попадают в такие сводки. Умные и хитрые, они выбрали себе иное наслаждение, вполне удовлетворяющее их извращенные потребности, но при этом безопасное с точки зрения возможных последствий. Социально приемлемое, если можно так сказать: психологическую жестокость, повседневную и тихую, которая не является преступлением, за которую не наказывают. О которой никто не узнает. А если и узнают, то тебе точно ничего за это не будет. Потому что делать это – не преступление. Это они усваивают еще с детства.

Да, все так. Не у всех детей жестокие игры вызывают отторжение и омерзение. Иногда вы можете увидеть их горящие глаза и открытые от восторга розовые ротики. Жестокие игры притягивают таких детей. И они с удовольствием мучают кошек. Травят одноклассника. Сбиваются в стаю, в которой каждый пытается превзойти остальных своим изобретательным зверством. Я сама видела таких. Это стало одной из тех слишком горьких пилюль, которые мне, морщась, пришлось проглотить в самом нежном возрасте. Очередным непросто доставшимся мне знанием, едва меня не сломавшим, с которым мне предстояло смириться, чтобы как-то жить в мире, в котором это есть. Но смириться я не могла.

– Почему ты не играешь с другими детьми? – спрашивала мать.

Другие дети… Еще в детском саду мне казалось, что они очень шумные и очень глупые. Потом я поняла: некоторые из них еще и очень жестокие.

– Потому что игры их злы. И сами они тоже.

Протест против жестокости – мой первый в жизни сознательный протест. Начиная с этого молчаливого детского протеста против истязания кошки, за которым я бессильно наблюдала в окно, через всю мою жизнь красной нитью тянется нетерпимость к глупому, бессмысленному злу, которое творят люди – и не важно, дети они или взрослые, всерьез они или просто играют. Мне стали ненавистны жестокеры – и не только настоящие, но и примерившие на себя эту маску во время игры. Мне стали чужды и противны подобные игры. Я отказывалась в них участвовать. Я проходила мимо своих вчерашних школьных друзей, в очередной раз тянущих жребий и распределяющих роли.

– Лен, идем играть с нами!

– Нет. В эту игру я больше не играю!

И маленькая принципиальная девочка с белыми косичками, сжав губы и кулачки, упрямо шла мимо.

Забавно: тогда я еще относилась к жестокости, как к чему-то ненастоящему, к чему-то, во что всего лишь играют. Что легко можно выключить, как выключают свет.

«Ведь это же не в самом деле, глупенькая! – успокаивала я себя. – Ведь они же просто играют!»

Мне казалось, что, как я сама навсегда решила выйти из этой глупой детской игры, так и настоящее зло прекратится по первому моему отказу иметь с ним дело, по первому же моему протесту. Стоит только сказать «все, я больше не играю», и твой мучитель тут же «выключит» свою жестокость.

Если бы я знала, если бы я только знала тогда, что эту игру ты по своей воле не прекратишь…

***

Ее я встретила, когда бежала на работу.

Она возникла на моем пути внезапно. Несчастным замученным котенком бросилась к моим ногам.

Я всегда срезала через школьный двор – так, наискосок, быстрее. Я проходила здесь каждое утро в одно и то же время – у детей как раз начиналась большая перемена: они с веселыми криками и дикими визгами выбегали во двор, сбивая друг друга с ног и налетая на все, что попадалось им на пути. Я каждый раз прибавляла шаг, чтобы успеть пересечь школьный двор до звонка, вещавшего конец урока, но каждый раз почему-то попадала в перемену.

В тот раз этого не произошло. На прошлой неделе я замещала Настеньку, которая по непонятной причине не вышла на работу, поэтому на этой неделе с разрешения директрисы я приходила на несколько часов позже. В тот день занятия у первой смены уже закончились, и детей распустили по домам. Проходя мимо школы, я увидела сбившихся в кучку девочек. Они весело хохотали, пританцовывая на месте, и что-то оживленно обсуждали. Они все были одеты в разноцветные курточки и плиссированные юбочки. В их волосах были крупные яркие заколочки, а за спинами – маленькие розовые рюкзачки, с нашитыми на них перламутровыми пайетками. Щечки малышек раскраснелись. Пытаясь перекричать друг друга, девочки манерничали и кого-то передразнивали. Я улыбнулась. Эти красочные девочки мало чем отличались одна от другой: все одинаково шустрые, шумные, явно залюбленные и избалованные.

Вдруг в стороне я увидела девочку, не похожую на них.

На ней не было яркого розового костюмчика и блестящих пайеток. Тусклым оттенком своего платья и всем своим видом она напоминала не жизнерадостную малютку, а, скорее, маленькую старушку. В одной руке девочка держала курточку, в другой – слишком большой для нее портфель, старый и некрасивый, так не похожий на модные рюкзачки тех резвых школьниц. Эта маленькая «старушка» чеканным шагом солдатика браво шла через школьный двор. Но было заметно, что она как-то странно дергается при этом. Было что-то надрывное и отчаянное в ее движениях. Это «что-то» и заставило меня остановиться.

Поравнявшись со мной, девочка замедлила шаг. Сердце мое екнуло! Ребенок был страшно худой, изможденный. На его бледном лице выделялись огромные замученные глаза, обведенные темными кругами нездоровья и недоедания. Подняв на меня голову с двумя тугими белыми косичками, девочка внимательно и как-то серьезно, по-взрослому, на меня посмотрела. И слабо улыбнулась. Да, она почему-то мне улыбнулась, хотя видела меня в первый раз в жизни. Опустив голову, она пошла дальше. Я какое-то время стояла в смятении, но вспомнила, что мне пора спешить. И все же я почему-то оглянулась и посмотрела на удалявшегося ребенка. И тут я увидела нечто такое, что заставило меня резко повернуть в противоположную от работы сторону и пойти следом за девочкой. Услышав мои шаги, она испуганно обернулась.

– Что это у тебя такое?

Я взяла девочку за руку и развернула спиной к себе. В ее платье были воткнуты иголки, с вдетыми в них разноцветными нитками.

– Что это?

Ребенок молчал. Я выдернула одну из игл.

– Не трогайте их, тетя! Не надо!

Я удивилась тому, какой у нее был голос: слишком низкий для такой маленькой девочки – скорее, как у паренька.

–Их нужно немедленно убрать! Кто это сделал?

Девочка упрямо молчала и угрюмо смотрела на меня. Она не произнесла ни слова. Но сколько крика было в ее молчании!

– Кто это сделал?

– Это просто игра.

– Да какая же это игра!

Я снова попыталась повернуть ее спиной к себе, чтобы выдернуть иголки, но девочка вдруг начала упираться, напрягая все силы своего маленького худенького тельца. Я была вынуждена ее отпустить.

– Но почему ты их не достанешь? Тебе же больно. Иди сюда, я помогу, – сказала я как можно более мягким голосом.

Девочка бросила быстрый взгляд в сторону школьного крыльца.

– Не надо. Если я достану их здесь, у школы, они воткнут новые. Они стоят и смотрят. Я сделаю это, когда зайду за угол.

– Кто это – они?

Ребенок не ответил, а только бросил еще один затравленный взгляд в сторону школьного крыльца. Там по-прежнему стояли те шумные, смеющиеся, красочные девочки. Я заметила, что они с любопытством посматривают в нашу сторону.

– А иголки с разноцветными нитками, потому что был урок трудов и мы шили, – сказала девочка и подняла на меня глаза. – Они хотели, чтобы я закричала, но я не закричала.

В ужасе я слушала ее. Что это такое: втыкать иголки в ребенка, как в игольницу? Что это за жуткое развлечение? Я еще раз посмотрела на сияющую пайетками смеющуюся стайку.

– Это сделали они – те девочки?

Ребенок затравленно смотрел на меня.

– Они не разрешили мне их доставать, – девочка взяла меня за руку. – Давайте зайдем за угол.

Мы прошли несколько шагов, пока школьное крыльцо не скрылось из виду. Поставив портфель на землю, неловко заводя назад руки, девочка начала вытаскивать иголки. Я ей помогала. Временами ребенок вздрагивал и морщился.