Забери моё сердце

– Рыжий – чемпион! – самозабвенно драл горло Добрынин. – Рыжий – чемпион!

В своем дутом пуховике-оверсайз и шапке-ушанке Митяй напоминал бурого медведя, случайно проснувшегося посреди зимы. Такой же огромный, плечистый, неуправляемый, он неуклюже переступал с ноги на ногу и, позабыв, что, вообще-то, являлся сыном директора школы, бесстыже гудел на всю округу. Впрочем, Камышов от него не отставал.

– Луч – это сила! – кричал Леха, притопывая в такт речовки. – Луч – это класс! Любой снегоход он обгонит на раз!

– Господи! – Сунув мобильник в карман, я приложил ладонь ко лбу и, не веря своим глазам, рассмеялся. – Что вы здесь делаете?

– Мы? – Митяй в неподдельном удивлении округлил глаза. – Не, нормально, Леший? – Он развел руками и посмотрел на Камышова. – Мы тут, понимаешь, второй час мерзнем, а Рыжий еще и наезжает!

– Да не наезжаю я. – В два счета я преодолел оставшееся до пацанов расстояние и шутя надвинул Добрынину шапку на глаза. – Просто не понимаю, кто вас, обормотов, сюда пустил: заезд закрытый же.

– Закрытый, открытый – какая разница? – Леха одарил меня своей фирменной приторно-нахальной ухмылкой. – Главное, мы его не пропустили.

С Камышовым мы дружили с первого класса. Уже тогда для Лехи не существовало правил и запретов. Он внаглую открывал с ноги любую дверь, не заботясь о последствиях. Сын местного олигарха, Камышов ни в чем и никогда не знал нужды. Ни в чем, кроме любви. Наверно, поэтому всегда чудил не по-детски, лишь бы отец заметил, мать обняла. Моя полная противоположность. Красивый, как Аполлон, успешный, дерзкий, он всегда мечтал о семье, а я завидовал его свободе и пытался научиться смелости. В одном мы были схожи: оба любили скорость. Но если я, как правило, летел вперед исключительно на зеленый и с оглядкой на знаки, то Камышов осознанно играл с судьбой по своим правилам. Гребаный солдат удачи, он даже не представлял, как боялись мы с Митькой однажды недосчитаться друга.

– Иди сюда, Леший! – глухо вырвалось из моей груди, но главное – результат: ударившись кулаками, мы сцепили наши ладони в крепком рукопожатии, а потом без лишних слов обнялись.

– Эй, че за фигня?! – Поправив шапку, Митяй со всей дури навалился на нас с Камышовым. – Обнимашки, и без меня?! Так не пойдет!

Не удержавшись на ногах, мы все втроем рухнули в сугроб. Снег царапал щеки, забивался за шиворот и без спроса лез в обувь. Пальцы рук сводило от холода, а скулы – от бесконечных улыбок. Не замечая ни черта вокруг, мы хохотали на весь полигон, раскинув руки в стороны, рисовали ангелов, бросались снежками и что-то кричали. Зря нас в школе прозвали богатырями – прямо сейчас мы куда больше напоминали трех сумасшедших, на денек сбежавших из психушки. Но если счастье – это удел безумных, то мне отчаянно не хотелось становиться нормальным.

В то воскресенье мы вернулись в город лишь под вечер. Продрогшие, с сырыми ногами и шмыгающими носами, завалились в пиццерию возле школы. Пара кусочков «Гавайской», двойной раф и наш столик в самом углу – тепло медленно окутывало собой каждую клеточку тела, разговоры становились все тише, а слова – честнее. Мечты, сомнения, трудности – когда тебе семнадцать, порой кажется, весь мир против тебя, но если есть кому выслушать и поддержать, то очередной шаг в бездну уже не так и страшен, правда?

Мы говорили обо всем: Митька – о Варе. Леший – об отце, а я как главный зануда нашей троицы – об учебе, треклятом ЕГЭ и поступлении. Еще детьми мы думали пойти всем вместе на строительный. Потом, классе в седьмом, мечтали создать свою гильдию архитекторов. Чертили, воображали целые города. А прошлым летом все как-то резко развалилось: Камышову светила учеба за бугром, ну а Митяй, по уши влюбленный в Варьку, запросто изменил своей мечте: согласился попробовать свои силы на юридическом, лишь бы ни на миг не расставаться со Скворцовой.

– Рыжий, у тебя входящий! – с набитым ртом произнес Леший и кивнул в сторону моего мобильника.

– Уже третий или четвертый, – хмыкнул Митяй. – Чего не отвечаешь, Илюх?

Улыбнувшись, я перевернул гаджет экраном к столу и возвратился к теме учебы, но пацаны явно меня не слушали.

– Луч, звонил-то кто? – Леший продолжал уплетать пиццу.

– Дай угадаю. – Митька забарабанил пальцами по столу. – Настена, да?

– Воронцова?! – едва не подавился Камышов. – Вы че, вместе?! Давно?!

– Лех, ты нормальный?! – Я покачал головой. – Вот только Насти мне для полного счастья не хватает!

– Ну а че? – заржал Леха. – Чем не вариант? Не дура, фигурка что надо, да и ради тебя на все согласная – бери и пользуйся!

– Вот и пользуйся сам! – Откинувшись на спинку кресла, я закатил глаза.

– Так она ж по тебе сохнет! – хмыкнул Камышов, вытирая салфеткой рот. – А вообще, Луч, что ты все один, в самом деле? Вроде не урод, нашел бы себе крашку какую.

– Кто бы говорил! – ответил я. – Сам бы с кем-нибудь замутил!

– У меня траур по любви, ты же знаешь! – невесело улыбнулся Леха.

Сердце Камышова было давно и бесповоротно разбито Танькой Рябовой – нашей бывшей одноклассницей. Несколько лет назад ее семья трагически погибла, а Таня осталась под опекой бабки. С тех пор Рябова сильно изменилась: начала вести себя странно, одеваться, как принцесса болот, а Камышова и вовсе забанила по всем фронтам. Леха к ней и так, и эдак, но все впустую. А в сентябре Таня и вовсе забрала документы из школы и вместе с бабкой куда-то переехала. Леший ее полгода искал, но так и не нашел. С ума сходил, пару раз из дома сбега́л, от отчаяния к уличным гонкам пристрастился, только выкинуть из сердца Рябову так и не смог.

– А у меня на все эти ваши телячьи нежности времени нет, – поспешил я закрыть тему: понимал, что хожу по тонкому льду. – Тренировки, экзамены на носу, вон и Миронова очередную развлекуху для меня придумала: план рассадки ей новый к понедельнику подавай!

– Нахрена? – поморщился Камышов, хотя наверняка и сам был рад съехать с темы.

– Так к нам в класс новенькую переводят, не слышали? – протянул Добрынин.

– Папаша твой забыл позвонить и рассказать! – поддразнил его Леха.

– Да и мне классная ничего такого не говорила, – удивился я. Уже третий год я был бессменным старостой класса и обычно о таких вещах всегда узнавал первым, ну или почти одновременно с Добрыней. – Хотя стоп! Миронова попросила всех перетасовать, а на первой парте свободное место оставить. Я еще удивился, зачем ей это.

– А школу зачем менять в середине одиннадцатого класса? – Камышов выгнул бровь. – Тут учиться-то осталось всего ничего.

– Насколько я понял, девочка эта вообще никогда в школу не ходила, она на домашнем была, – пожал плечами Митька.

– И в чем подвох? – сдув со лба челку, нахмурился Леший.

– А хрен его знает! – развел руками Добрынин. – Может, скучно стало, экстримчика захотелось.

– Ну это мы «могём»! – заржал Камышов на всю пиццерию.

– Погоди ты, Леший! —Я пихнул его локтем, чтоб не шумел. – Странно это все, Митяй. А че отец говорит?

– Как я понял, девочка эта – дочь его старого знакомого. Они к нам в гости недавно приходили. Сам я ее не видел, но Варька от этой батиной протеже не в восторге.

– Стерва? – предположил Леха.

– Первая парта? – перебил я его. – Скорее, заучка какая или слепошарая.

– Странная она, – заключил Добрынин, – но отец просил за ней присмотреть. Рыжий, а тебя Миронова куда посадила? Случайно, не за ту же самую первую парту?

Вот черт! Сообразив, что классная записала меня в няньки, я заложил руки за голову и, скорчив кислую мину, неохотно кивнул.

– Рили? – Леший выпучил свои серые глазищи.

– Можно подумать, мне без этой новенькой забот мало! – хмуро выдохнул я. – А ты, Леший, мне еще про любовь втираешь! Вот и когда мне личной жизнью заниматься?

– А вдруг это судьба, Лучинин? – Камышов нарисовал в воздухе сердечко и расхохотался. – Не хочешь красавицу Воронцову – получи взамен очкастую зубрилку!

– Ну ее, такую судьбу! – на полном серьезе отмахнулся от слов Лешего Митя. Он точно знал куда больше, чем говорил.

– Выкладывай, – кивнул я ему. – Что с этой новенькой не так?

– Без понятия, но, когда я завожу разговор о ней, отец меняется в лице, а Варька словно воды в рот набирает. Не к добру это, пацаны!

– Да сдалась вам эта новенькая, а? – Леший стащил со стола последний кусок пиццы. – Давайте лучше еще чего-нибудь закажем.

До дома я добрался ближе к ночи. Наскоро приняв душ, рухнул в кровать. Вот только сон не шел. В голове вихрем вертелись воспоминания о сегодняшнем заезде, звонках Воронцовой, чертовом плане рассадки, который я так и не составил. Да еще и мелкий кряхтел на соседней кровати – тоже не спал. Родику было уже тринадцать, а мы все еще ютились с ним в одной комнате – больше по привычке, чем по необходимости. Родители не раз предлагали мне перебраться в комнату Ромыча (брательник давно уже не жил с нами – учился на юрфаке и снимал однушку неподалеку), но мне все было как-то недосуг, да и на пару с мелким жилось веселее.

– Чего не спишь, Родь?

– Не знаю, – проворчал он. – Расскажи мне еще что-нибудь про заезд.

– Да сколько можно уже?!

– Ну-у, Илюх, че тебе стоит?

– Ладно, слушай!

Наутро я проснулся разбитым: в голове гудело, глаза отчаянно не желали открываться, да и нога в месте ушиба болела не по-детски. Пока завтракал, набросал примерный план для Мироновой. В автобусе успел повторить пару параграфов по истории, а на биологии – немного вздремнуть. На геометрии подбадривал себя тем, что понедельник день лайтовый: всего пять уроков, и половина из них была уже позади.

До очередного звонка оставалось минут десять. Впрочем, в классе уже давно царила нерабочая атмосфера. Всему виной был Смирнов. Гуманитарий до мозга костей, Стасян стоял у доски и тупил по-страшному. Тема была старой, еще с прошлой четверти, да и задача – весьма банальной, но Смирнов, на свою беду и потеху классу, раз за разом допускал ошибки в чертеже. Марья Ивановна, наша математичка, все чаще постукивала авторучкой по столу и призывала класс к порядку, а Стасян краснел, пыхтел, а потом по новой начинал царапать мелом доску.

– Смирнов, еще раз прочитай условие задачи!

– Точки А и В лежат на сфере радиуса R.

– Ну! А ты что начертил?

– Вот тупой! – язвительно хмыкнула Настя, моя соседка по парте. – Все мозги в качалке оставил!

– Просто геометрия – это не его, – шикнул я на Воронцову. Ее беспрестанная болтовня бесила куда сильнее невнятного мычания Смирнова и, что греха таить, дико отвлекала…

В отличие от Стасяна задачу я решил в числе первых, зато с треклятым планом рассадки маялся уже второй урок. Учесть все пожелания классной и при этом не перессорить добрую половину 11 «А» оказалось той еще головоломкой. И дернула меня нелегкая взвалить на себя еще и это!

– А где я буду сидеть? – Пытаясь разобрать мои каракули, Настя почти легла мне на плечо. От сладковатого аромата ее духов у меня дико щекотало в носу, а пустой желудок скручивало в узел.

– Третий ряд, четвертая парта, – прошептал я, прикрывая ладонью нос.

– А с кем? – не отставала Воронцова.

Не успел я ответить, как к нам обернулась Милана.

– Рыжий, что у нас с физрой? Лыжи или зал?

– Лыжи со среды, я же писал в чате!

– Вот мне заняться нечем, как каждое твое сообщение отслеживать! – Закатив глаза, Милана вернулась на место.

– Ты не ответил, Илюш! Я хочу с тобой сидеть!

А я хотел волком завыть, но кого это волновало?

– Погоди! Ты что, меня со Смирновым посадил?! Ты в своем уме, Лучинин?!

Я захлопнул тетрадь и тем самым волком уставился на Воронцову:

– Всех перетасовать – распоряжение Мироновой, ясно?

– А на Митю с Варей, значит, указ не распространяется? – процедила сквозь зубы Настя.

– У них любовь, – хмыкнул я, невольно оглянувшись на сладкую парочку.

– У нас, быть может, тоже.

– Насть, не начинай! – Я покачал головой, наверно, наглухо отбитой. А как иначе можно было объяснить, что меня совершенно не тянуло к Воронцовой? Ее идеальная красота не трогала моего сердца, а привязанность Насти ко мне и вовсе дико раздражала.

Пацаны в школе крутили у виска, а Стасян так и вообще готов был душу дьяволу продать, лишь бы Настя на него взглянула. Один я открещивался от ее внимания, как от чумы, и не находил ничего привлекательного ни в томных карих глазах, ни в стильном каре, ни в откровенном декольте, ни тем более в ее до одури навязчивом характере.

Впрочем, я просто не создан был для любви. Леший шутил, что я не дорос, Митяй отмахивался, называя меня чудилой, а я больше всего на свете боялся превратиться во влюбленного остолопа, безвольного и зависимого от какой-то там девчонки, и тем самым упустить в жизни действительно что-то стоящее и важное. Любовь дурманит голову, а мне моя нужна была ясной и трезвой.

– У меня аллергия на любовь, помнишь? – закусив кончик простого карандаша, подмигнул я Воронцовой.

– Да иди ты, Луч!

Получилось резковато, но главное – Настя наконец отстала, а я смог вернуться к набившей оскомину схеме. Правда, сосредоточиться на деле никак не получалось. Я грыз зажатый между пальцами карандаш и как в пустоту смотрел на доску. Начало четверти – сплошная нервотрепка! Меняющееся по десять раз за день расписание, лыжи эти дурацкие, план рассадки – мозги кипели, как лава в жерле вулкана…

Из раздумий меня вырвал резкий стук в дверь. Не успел я опомниться, как в кабинет вошел Владимир Геннадьевич – директор школы и по совместительству Митькин отец, за ним следовала классная, и замыкала всю эту делегацию незнакомая мне девушка – моя ровесница. Невысокая, угловатая, слишком худая, она ступала невесомыми шагами – почти плыла. Ее белоснежная, идеально выглаженная блузка сливалась с цветом бледной кожи, а собранные в тугой хвост волосы отдавали серебром. Пока Добрынин-старший толкал приветственную речь, незнакомка зачарованно смотрела по сторонам. Плакаты на стенах, цветы в горшках, портрет Лобачевского – ей было интересно все, и в то же время она ни на чем не задерживала внимания.

– Знакомьтесь, 11 «А»: ваша новая одноклассница Ася Снегирева!

Услышав свое имя, новенькая вздрогнула и, поправив рюкзак на плече, резко опустила взгляд. Она не улыбалась и ничего не говорила, только кусала губы и еле заметно раскачивалась на пятках. И правда, странная, непонятная, немного смешная, но я не мог отвести от нее взгляд…

– Ася… – Как сладкоежка при виде шоколадной конфеты, не удержался и попробовал на вкус ее имя. Одними губами. Едва уловимым шепотом. Но Ася почувствовала.

Заправив за ухо воображаемую прядь, она глубоко вздохнула и, окинув класс беглым взглядом, впервые посмотрела на меня. Так колко, так холодно, словно в бездну.

Дурацкий карандаш выпал из рук и, отлетев от края парты, закатился за стул. Добрынин что-то говорил, говорил, говорил, а я тонул в глазах новенькой, как в Северном Ледовитом океане, и впервые не искал спасения.

Глава 3. Мой маяк

Ася

Радость – весьма эфемерное понятие. Мимолетное. Хрупкое. Изменчивое. Еще недавно мне казалось, что ей не будет предела, а теперь она так легко уступила место страху.

Я снова боялась. Последние дни только и делала, что сомневалась. В себе. В верности принятого решения. Кусала губы. Горстями пила успокоительное. Все больше отсиживалась в своей комнате: не хотела, чтобы еще и родители начали во мне сомневаться. Мама и без того не находила себе места, а отец успел разработать для меня обновленный список из бесконечных «нельзя». Можно было подумать, старого не хватало. Впрочем, папе так было спокойнее, а мне, по большому счету, все равно.

Чтобы лишний раз не накручивать себя, я читала. Много. Без разбора. В ход шло все – от классики и школьной программы до современных детективов и книг о вампирах. Последним, к слову, я немного завидовала. Нет, пить человеческую кровь меня ни капли не тянуло, а вот как они, навеки проклятые и бессердечные, умудрялись жить, не терпелось узнать.

День Икс наступил слишком быстро. Так бывает порой: думаешь, что в запасе у тебя еще вагон времени, а по факту уже опаздываешь. Вот и я проспала. Всего на пятнадцать минут, но их хватило, чтобы утро не задалось.

У мамы подгорел омлет, я вдруг усомнилась в выбранном с вечера гардеробе, а папа и вовсе остался без кофе: снег сыпал всю ночь, и теперь, чтобы выехать из Речного, отцу пришлось вспомнить, что такое лопата.

В областной центр мы перебрались еще в ноябре. Правда, жили теперь не в пятиэтажке, как раньше, а в небольшом частном доме в нескольких километрах от города. Мама была в восторге от Речного: своя территория, охрана, озеро неподалеку, опять же, воздух чистый и тишина. Отец тоже был рад переезду, хоть и сетовал порой на пробки возле моста: он давно уже мечтал перенести свой бизнес в город покрупнее, да и за меня теперь чуть меньше волновался.

У Речного был только один весомый недостаток: дороги здесь чистили нерегулярно. Трактор приезжал по заявкам от жильцов, а поскольку зимой бо́льшая часть коттеджей пустовала, то и вспоминали о вызове спецтехники далеко не всегда либо в самый последний момент. Раньше меня это особо не волновало: спешить было некуда, да и на улицу я выбиралась редко. Не любила зиму, холод всегда вгонял меня в уныние. Но сегодня я опаздывала в школу. Точнее, уже опоздала.

Стрелка часов, казалось, гнала галопом, а я все никак не могла отойти от окна. Наблюдала за отцом. Проклинала метель и снова кусала губы. Дурацкая привычка, но, когда волнуешься, контролировать себя бывает непросто.

До школы мы ехали молча. Папа ненавидел опаздывать, а потому, всецело сосредоточившись на дороге, выжимал газ на полную. Да и мне не хотелось говорить. Все отцовские наставления я давно выучила наизусть и заранее знала ответы на любой из моих вопросов. Отвернувшись, я смотрела на проносившийся за окном заснеженный лес и пыталась представить, что ждет меня в мой первый учебный день.

Длинные коридоры, бесконечные лестницы, таблички на дверях – это была не школа, а настоящий лабиринт. Владимир Геннадьевич шел нарочито медленно, до последнего оставляя за мной право передумать. Он, как и отец, не особо разделял моего стремления с головой окунуться в школьные будни. Впрочем, я его понимала: брать на себя ответственность за такую, как я, было не каждому по душе.

– Здесь у нас библиотека, – произнес он в нос, указав на дверь в конце коридора. – Читальный зал этажом выше…

– Читальный зал? – Вот уж не думала, что в современных школах они все еще сохранились.

– Ну… это такое место, где в спокойной атмосфере можно почитать книгу, подготовиться к уроку, скоротать время, если вдруг захочется тишины…

– Я знаю, что такое читальный зал! – бросила раздраженно. – Я была на домашнем обучении, а не на Луне!

– Разумеется! – Виновато улыбнувшись, Владимир Геннадьевич кивнул. – По коридору налево – выход к актовому залу…

– Извините, я не хотела показаться грубой, просто немного волнуюсь.

– Я все понимаю, Ася. Кстати, а вот и кабинет математики.

Сердце пропустило удар, а в горле предательски запершило: прямо сейчас я стояла на пороге новой жизни, к которой так рвалась последние месяцы и которой боялась до дрожи в коленках. Еще никогда сомнения не раздирали мою душу с такой силой: что, если отец был прав и, шагнув в бездну, я разобьюсь?

– Подожди здесь. – Владимир Геннадьевич подтолкнул меня к деревянной скамейке напротив кабинета и в ту же секунду скрылся из виду за неприметной дверью учительской.

Оставшись наедине с собой, я наконец смогла как следует откашляться и засунуть под язык мятный леденец. Бросив рюкзак на скамейку, начала расхаживать по коридору туда-сюда. Старалась не шуметь, понимая, что идет урок, и в то же время удержать себя на одном месте не получалось, хоть ты тресни! Я чувствовала одновременно любопытство и страх, ожидание сводило с ума, и от лютой неуверенности в собственных силах меня бросало в дрожь.

– Сомнения – разрушительная штука, да, Ася?

Я и не заметила, как из учительской вышел Владимир Геннадьевич, но уже не один, а в сопровождении моей будущей классной.

– Не соглашусь, – покачала она головой. – Как сказал Гете, «точно знают, только когда мало знают; вместе со знанием растет и сомнение».

Анна Эдуардовна Миронова преподавала в школе английский. Молодая, стройная, симпатичная, она была на голову выше директора и своей улыбкой могла обезоружить кого угодно. Мы познакомились еще на прошлой неделе, когда я вместе с отцом приехала за учебниками. Анна Эдуардовна сразу произвела на меня приятное впечатление, и сейчас я была рада встрече.

– У тебя все получится, Ася! – Она произнесла это так, словно и правда в меня верила, и тут же подмигнула: – Идем знакомиться с классом?

Промокнув вспотевшие ладони о клетчатую ткань юбки, я нерешительно кивнула и приняла из рук Владимира Геннадьевича рюкзак. Глубоко вдохнула. Медленно, как учил отец, выдохнула. И наконец, вошла в класс.

Кабинет математики оказался именно таким, как я его себе представляла: просторный, светлый, с зеленой, местами белесой от мела доской и проектором под потолком. Стены были увешаны плакатами со справочной информацией, а по центру красовались портреты великих математиков: Пифагора, Декарта, Лобачевского… Широкие подоконники были заставлены цветочными горшками, а замерзшие окна украшены бумажными снежинками. Правда, я не учла главного…

– Знакомьтесь, 11 «А»: ваша новая одноклассница Ася Снегирева!

Чужие лица, застывшие улыбки, чей-то шепот; волна постороннего внимания розгами прошлась по оголенным нервам. На меня смотрели, меня изучали – да, что там! – насквозь просвечивали любопытными взглядами. Я знала, на что шла, но явно переоценила свои силы: в ушах зашумело, мир покачнулся, лица будущих одноклассников слились в одно серое размытое пятно. Еще немного, и я рисковала овощем свалиться под ноги классной…

Я пыталась выровнять дыхание – тщетно! Старалась сосредоточиться на басовитом голосе Владимира Геннадьевича – бесполезно! Я цеплялась за лямку рюкзака, словно тот способен был удержать меня на ногах. Раскачиваясь на пятках, до крови кусала губы, но сознание по-прежнему погружалось в темноту.

И вдруг среди всего этого хаоса мне почудился свет. Яркий, как солнце в ясный полдень. Теплый, как бабушкина шаль. Он как маяк в ночи рыжеватым мерцанием указывал дорогу и, сам того не ведая, придавал мне сил.

Секунда, вторая, третья… Я снова обрела способность дышать. Мир вокруг постепенно обретал привычные очертания, а слова директора – смысл. Но в эпицентре внимания по-прежнему оставался он, мой спасительный маяк – рыжий, как лисенок, и лохматый, будто спросонья, парень с улыбчивым изумрудным взглядом и миллионом веснушек на вздернутом носу.

Забавный! Он смотрел на меня в упор, а мне вдруг захотелось ему улыбнуться. Странное желание. В корне неправильное. Глупое… И настолько сильное, что я заставила себя зажмуриться, лишь бы не поддаваться ему. Только дурак не знает, что улыбка – первый шаг к дружбе. Для меня же любая привязанность была под запретом, как сахар для диабетика.

Меня спас звонок. Адской трелью он насквозь пронзил кабинет, а заодно и мысли мои непутевые очистил от всего лишнего. Улыбаться парням – против правил. Пункт номер семь в моем «черном списке» еще никто не отменял! Облизнув губы, я расправила плечи и распахнула глаза. Если я хотела сохранить свое сердце, то просто обязана была заморозить душу.

– Так куда это вы все засобирались? – ничуть не тише звонка пробасил Владимир Геннадьевич. – Я разве сказал, что урок окончен?

– Уроки уроками, – вальяжно развалившись на стуле, как в кресле директора, возразил темноволосый парень с лицом ангела и взглядом самого́ черта, – а обед по расписанию. Да вы, Владимир Геннадьевич, не переживайте. – Он просканировал меня нахальным взором, от которого по коже пробежали мурашки. – Мы всё поняли: новенькую будем любить и лелеять, все ей покажем, все расскажем. А теперь можно в столовую?

– Леший дело говорит, Владимир Геннадьевич, – жалобно простонал за моей спиной очередной одноклассник. Невысокий, коренастый, он что-то писал на доске в тот момент, когда мы зашли в класс, а теперь, спрятав руки за спиной, неловко топтался на месте. – Ща пятиклашки набегут – все сметут. А нам потом голодай до вечера!

– Тебе бы только пожрать, Смирнов, – поджав аккуратные губки, ехидно прошипела миловидная брюнетка с волосами до плеч и королевской осанкой. Девица сидела за одной партой с моим рыжим спасителем и, казалось, совершенно не умела обращаться с пуговицами, ибо ее кофейного цвета блузка была расстегнута чуть ли не до пупка. Впрочем, ее соседа это нимало не отвлекало. Подняв с пола карандаш, Рыжий принялся что-то усердно чиркать в тетради. Вот уж кому было совершенно не до еды!

– Ну прости, Настен, я на одном яблочке, как ты, долго не протяну, – заскулил в ответ оголодавший у доски Смирнов, но его нытье потонуло в гуле голосов и чужих перешептываний.