Простые слова

– Тогда нам обоим нужно поскорее найти выход!

– И что ты предлагаешь? Набивать синяки, выламывая дверь? Орать, как умалишённые?

– Твоё предложение?

– Ждать и не тратить вхолостую силы! Пацаны меня потеряют по-любому и пойдут искать. Если будем сидеть тихо, услышим их шаги, тогда и заорём! А пока нам нужно найти выключатель и осмотреться: вдруг здесь есть ещё один выход. Согласна?

– Ладно, твоя взяла!

Осторожно, сантиметр за сантиметром мы ощупываем стены возле двери, но заветного выключателя так и не находим. Исследовать коморку дальше от выхода в кромешной темноте не решаемся – в памяти свежи разговоры о крысах, а потому, подперев дверь спинами, садимся на пол и ждём.

– А у меня нет друзей. Совсем, – произносит девчонка немного грустно.

– Ты это к чему? – спрашиваю, монотонно стуча затылком по прохладной поверхности металла.

– Просто так.

– Просто так даже мухи не летают.

– Ты сказал, что друзья тебя будут искать. Меня никто не станет… Если только тренер. Да и то, потому что ей положено за мной следить.

– Без друзей погано, – констатирую факт. – Да и скучно.

– Кому ты рассказываешь? – соглашается и, усаживаясь поудобнее, случайно касается меня плечом. – Прости!

– Хочешь, я стану твоим другом по темноте? – вырывается спонтанно.

– Не откажусь! Когда темно, друг особенно необходим.

Она хихикает, а я нахожу её ладонь своей и зачем-то сжимаю. А потом вдруг понимаю, что совершенно ничего не знаю о своей новой подруге.

– Как тебя зовут?

– Ма…– начинает девчонка, но внезапно замолкает.

– Маша?

– Нет.

– Марина?

– Нет, погоди! Всё так необычно, – она снова елозит, но руки из моей ладони не выдёргивает. – Мы, как слепые котята, жмёмся друг к другу и пытаемся казаться смелыми. Хотя я наперёд знаю, что ты боишься крыс, а я… я тоже боюсь. Не крыс – одиночества! Я бы сошла с ума, если бы этот старик запер меня здесь одну. Честно! А ещё, я никогда и никому не признавалась в том, о чём тебе сказала так легко.

– Ты о друзьях?

– Нет, но и это неважно! Ты только подумай: вокруг – целый мир. Яркий, огромный, шумный! А наш внезапно сузился до размеров чулана. Пусть тёмного и местами страшного! Но в этой темноте каждый из нас волен быть самим собой и в то же время может не переживать, что его осудят. Ты меня понимаешь?

– Нет, – отвечаю честно.

– Не будет имён! – воодушевлённо щебечет девчонка. – Хотя мы можем их выдумать! А ещё никакой конкретики! Нас найдут – и мы разбежимся! Навсегда! Но поклянись, всё, что ты узнаешь от своего друга по темноте, не расскажешь никому и никогда!

– А без всех этих сложностей нельзя?

– Нельзя! – Обрубает на корню все сомнения.

– Ладно, – отмахиваюсь от зануды. Кто знает, сколько нам ещё здесь сидеть, и уж лучше провести это время за мирной беседой, нежели в ссоре. – Выдуманные имена, говоришь? Тогда меня зови Ураган!

– Пффф, – пшикает со смеху так называемая подруга.

– Что «пффф»?

– Какой из тебя ураган? – Продолжает смеяться. – Так, летний бриз.

– Ну, знаешь! – ворчу и, отпустив ладонь девчонки, скрещиваю на груди руки.

– Ладно! – Решает сжалиться. – Ураган так Ураган.

Хмыкаю и даже не спорю.

– А сама-то ты кто?

– Нана, – произносит смущённо.

– Нана?

Сколько раз за сегодня я вспоминал это имя, хотя думал, что давно о нём позабыл? Фигурное катание, отец, внушающий страх… Да не сойти мне со скамейки запасных, если рядом со мной сидит не та самая Нана из моего детства!

– Меня так мама называет, – робко поясняет принцесса из прошлого.

Как же я тогда переживал, что больше никогда её не увижу! Как много хотел сказать. Даже письмо ей пытался написать, пока лежал с воспалением лёгких в больнице. Правда, мои каракули тогда не смог разобрать даже отец. Я злился. Пытался переписать. Но лучше никак не выходило.

– Нана. – На губах расцветает улыбка, а на душе становится светло, несмотря на темень вокруг.

– Ты чего завис? – Пихает меня острым локотком в бок.

– Нана – это от Марьяны? – уточняю, окрылённый надеждой.

– Нет! – вскрикивает слишком резко. – И вообще, мы же договорились: никаких имён.

– Ладно, – выдыхаю, а сам подбираюсь к правде с другой стороны. – Какая ты, Нана? Опиши себя!

– Фу, как банально! – И снова тупи́к. Хотя… – Попробуй ты меня описать, Ураган!

– Я же тебя не видел! – беспечно вру, пробуждая в памяти образ семилетней девчонки.

– В этом и интерес. Ты расскажешь обо мне, а я о тебе! Победит тот, кто больше угадает!

– И какая награда ждёт победителя?

– Желание! Но, – спохватывается на ходу, – приличное! Никаких пробежек голышом, уяснил?

– Ладно. Ты первая!

– Слабак! – усмехается Нана и снова копошится рядом. Но не успеваю раскрыть рта, как ощущаю лёгкие прикосновения тонких пальцев к своему лицу.

– Ты что делаешь? – испуганно выдыхаю.

– Составляю твой портрет! – отвечает, как ни в чём не бывало, а сама пропускает сквозь пальцы непослушные пряди моих коротких волос. – Не переживай, ты потом сможешь воспользоваться моим запатентованным методом.

И пока я теряюсь в незнакомых доселе ощущениях, Нана настырно продолжает изучать меня, вкрадчиво окутывая теплом своих пальцев каждый миллиметр кожи. Её медлительная нежность сродни пытке! Нана точно издеваясь, неспешно проводит подушечкой пальца по моему носу и спускается к губам, игриво обрисовывая их контур. Тыльной стороной ладони скользит по щеке и, слегка царапая кожу ноготками, тормошит мои уши. А затем, пуская по телу табун бешеных мурашек, кончиками пальцев выводит замысловатые узоры на моей шее. Я невольно прикрываю глаза, а после внезапно вздрагиваю, когда второй рукой Нана проводит по моему плечу.

– Довольно! – Вскакиваю на ноги, бесцеремонно скидывая с себя руки девчонки. – Твоё время вышло!

Голос хрипит, а дыхание сорвано, как после двухчасовой тренировки. Позабыв про крыс, я делаю шаг назад и с грохотом падаю, запнувшись то ли о ведро, то ли о какой-то контейнер.

– Ты там живой? – Смеётся от души мелкая ведьма и давит на больную мозоль: – Поднимайся скорее, а то крысы загрызут!

– Вот поэтому у тебя и нет друзей! Ты же самая настоящая язва! – бросаю в сердцах и в панике поднимаюсь.

Нана молчит. Перестаёт смеяться. А я с силой стискиваю зубы, коря себя за несдержанность.

– Ты красивый. – Внезапно начинает моё описание Нана. Вот только в её голосе больше нет былой лёгкости, да и слова вылетают будто сквозь слёзы. – У тебя волевой подбородок. Такие бывают у великих людей. И ты многого добьёшься, вот увидишь! Если, конечно, перестанешь всего бояться. У тебя жёсткие непослушные волосы, такие же, как и ты сам. Наверно, они русые, ближе в светлому. А глаза голубые и очень добрые. А ещё, мне кажется, твой нос усыпан веснушками. Я угадала?

Нет! Она промахнулась на все сто! Но мне становится так стыдно за свои недавние слова, что я соглашаюсь. Бубню «прости» и снова сажусь рядом.

– Моя очередь, – своим плечом задеваю её. Странное дело: сидеть на полу рядом с Наной совсем нестрашно. Я мгновенно забываю про крыс, а темнота из пугающей становится скорее манящей.

– Ты невысокая, да и вообще, мелкая и худая. У тебя волосы цвета молочной ириски. Они мягкие, длинные и пахнут яблоками, а ещё немного вьются на самых кончиках. Только ты часто прячешь их в нелепых пучках на макушке, перетягивая резинками.

Воскрешаю в памяти образ пятилетней давности. Мне не нужно касаться Наны и ничего выдумывать. Какая она – я знаю, помню, как будто видел только вчера.

– Твои глаза ярко-карие, с оттенком бельгийского шоколада. Большие и выразительные. А ещё у тебя маленький вздёрнутый нос! Ты часто его задираешь кверху, чтобы казаться сильной и смелой, отважной и гордой. За этой бронёй ты прячешь от мира свои слёзы, боишься показаться слабой, стесняешься быть собой. Поэтому никого не подпускаешь близко. Я прав?

– Нет, – вскрикивает испуганно, предчувствуя поражение, а потом врёт: – Я совсем другая. Да, невысокая и тощая, но волосы у меня почти чёрные, а глаза серые. Я не задираю нос и не прячу никаких слёз. Я не плакса! Всё мимо, Ураган!

– Значит, эту битву ты выиграла! С меня желание!

Нана соглашается и проваливается с головой в собственные мысли. Наверно, думает, что загадать. В каморке снова воцаряется тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием. Мы всё так же сидим рядом, возле двери, едва касаясь плечами друг друга, и терпеливо ждём спасения. Теряемся во времени, не замечая минут, проносящихся со скоростью света. И даже не знаем, ищут ли нас или просто забыли. Каждый шорох в этом проклятом чулане будоражит фантазию, отсылая к фильмам ужасов, и напоминает о крысах. Я снова и снова завидую смелости Наны и её выдержке, ощущая себя слабым и трусливым. Мне необходим её тонкий голос, смех, колючие фразы. Глупо, но она мой свет в этой кромешной темноте!

– В свой десятый день рождения я просидела в тесной кладовке всю ночь, – Нана как чувствует, что нужна мне, и начинает говорить. – В разгар праздника меня заперла в ней подруга, которой я верила, как себе.

– Случайно заперла?

– Наивный!

– И что никто не заметил твоей пропажи? Родители? Другие гости? – То, о чём рассказывает Нана, не укладывается в голове.

– Мама устроила мне пижамную вечеринку с ночёвкой. Все подумали, что я просто ушла спать, и продолжили веселиться. Это к вопросу, почему у меня нет друзей. А откуда у тебя страх крыс?

– Не страх, – Мотаю головой. – Просто неприятие. Мерзкие животные, да ещё и заразу всякую разносят.

– Есть такое!

Нана вытягивает ноги, а головой наваливается на моё плечо.

– Прости мне мои слова про друзей, – Мне до сих пор совестно, что ляпнул сгоряча ерунду.

– Проехали.

– Я обещаю тебя не предавать. Друзья по темноте – это серьёзно! А если что, клянусь сидеть с тобой в страшной кладовке на пару.

– Ловлю на слове! – А вот и её долгожданный смех. Так-то лучше!

– Ты тоже мне что-нибудь пообещай, Нана!

– Например?

– Например, что друзья по темноте – это навсегда!

– Глупости! Нас скоро найдут, и мы больше никогда не увидимся. Давай лучше я научу тебя ничего не бояться.

– Да сколько тебе повторять? Я и так ничего не боюсь! – Снова закипаю. Что же за невыносимый характер такой у девчонки?

– Я серьёзно! Кто знает, что ждёт тебя завтра. Вдруг тебя похитят инопланетяне? Или соперник подкинет крысу в ботинок конька?

– Ладно! Чувствую, тебя легче выслушать, чем переспорить.

Следующие минут двадцать Нана с упоением рассказывает, как на месте крысы научиться представлять пушистого цыплёнка, как правильно дышать, чтобы страх отступил, а напоследок, когда каша в моей голове начинает сочиться из ушей, добавляет:

– А если всё это не поможет, просто прошепчи: «Нана». Я услышу. Обещаю. Где бы я ни была, мысленно возьму тебя за руку. Вот так. – Нана переплетает наши пальцы и придвигается чуть ближе. – Вдвоём не так страшно, правда?

Ещё часа три, а может, и четыре мы перебираем всякую ерунду: говорим о фильмах и книгах, любимых играх и ненавистных уроках, мы спорим, смеёмся и снова спорим; стараемся не думать, почему нас до сих пор не нашли, и притворяемся, что не слышим, как урчит в животах от голода. А потом засыпаем. Точнее, засыпает Нана, уютно устроившись на моих коленях. Я же ещё какое-то время продолжаю прислушиваться к звукам за дверью, еле слышно шепчу «Нана», когда страх берёт надо мной верх, а потом сдаюсь.

Нас будят громкие голоса и ржавый скрежет ключа в замке. Спросонья не сразу соображаем, что делать. Успеваем вскочить на ноги и вновь переплетаем наши пальцы. Яркий свет, внезапно ворвавшийся в тёмную обитель, безжалостно режет глаза. Мы щуримся, прикрывая лица руками.

И снова голоса. А после обжигающая боль: Сан Саныч хватает меня за ухо и силой вытаскивает в коридор. Размашистыми шагами он ведёт меня за собой, не позволяя обернуться, а я, растерянный и уставший, не нахожу в себе сил на сопротивление. Минуя длинные коридоры гостиницы, мы выходим на улицу. Не сбавляя темпа и не ослабляя хватки, сквозь ночную тьму Саныч гонит меня к автобусу, в котором измученные ожиданием сидят ребята. Мы должны были выехать в начале пятого, сейчас – глубокая ночь. Кто-то, навалившись на тёмные окна, дремлет, кто-то копается в телефоне, а некоторые сверлят меня недобрым взглядом, обвиняя во всех смертных грехах. Их неудобные позы, спёртый воздух, пропитанный потом и чипсами – это всё из-за меня, знаю!

Саныч старательно бьёт словами, грозится отчислить и всё произошедшее трактует по-своему. Я не спорю. Занимаю свободное место и снова проваливаюсь в сон. Беспокойный, липкий, страшный…

В наш городок мы возвращаемся ранним утром. Автобус размеренно заезжает на парковку возле ледовой арены, где уже столпились обеспокоенные родители. Ещё бы! Они ждали, что мы вернёмся накануне поздно вечером. И пусть Сан Саныч предупредил их о задержке, на лицах взрослых красуется неподдельное волнение за своих детей. Взглядом выискиваю отца. Я подвёл не только ребят, но, возможно, сорвал и наш семейный отдых. Во сколько там у нас поезд? В одиннадцать? Навряд ли теперь успеем. Впрочем, в толпе малознакомых лиц родное не нахожу.

Пока ребята потягиваясь собирают вещи, спешу на выход. Продолжаю глазами искать отца, но, увы, меня никто не встречает. Игнорирую тревожные звоночки и жду, когда водитель откроет грузовой отсек автобуса, чтобы забрать свои вещи. И в этот момент моего плеча касается холодная костлявая рука совершенно незнакомой мне тётки.

– Савелий? Ветров? – Голос бесцветный и нетерпящий возражений. – Меня зовут Нелли. Я социальный работник. Тебе придётся пойти со мной.

– Никуда я с вами не пойду! – пытаюсь освободиться и жадно смотрю по сторонам. Где это видано, чтобы детей похищали вот так, на виду у всех. Но до меня нет никому дела. Радость встречи со своими отпрысками затмевает глаза чужих мам и пап, а мои, как назло, где-то задерживаются.

– Поверь, Сава, так надо! – не унимается женщина. Тощая, немного сутулая, с мышиным цветом волос, забранных в скучный хвост. На её носу красуются очки, а в руках – что-то наподобие папки. Она пытается мне улыбнуться, но выходит натянуто и как-то жалко. За спиной настырной тётки замечаю сотрудника полиции в форме, и сразу всё встаёт на свои места. Резко вырываюсь из рук дотошной метёлки и, расталкивая встречающих локтями, несусь к Санычу. Я виноват, не спорю! Но привлекать полицию – перебор!

Сан Саныч стоит у раскрытой двери автобуса и напряжённо что-то объясняет ещё одному полицейскому, а затем оборачивается ко мне. От его неподъёмного взгляда по спине бегут иголки и становится трудно дышать. Кто бы мог подумать, что невинная шалость с прятками приведёт к таким серьёзным последствиям.

Слегка замедляю ход, но продолжаю протискиваться ближе.

– Сан Саныч, я же не сам себя запер в этом дурацком чулане! В чём моя вина́? Зачем полиция? – Голос тревожно сипит. Меня отчаянно пугает взгляд тренера. В нём больше не вижу агрессии и злости – только жалость!

Саныч протягивает руку, подзывая к себе, и крепко обнимает за плечи. Ничего не понимаю! Кручу головой, снова и снова выискивая в толпе отца.

– Савка, – хрипит Саныч, не находя слов. – Тут такое дело…

– Я не виноват! Слышите? – перекрикиваю чужой смех и трель голосов. – Сейчас родители приедут! Они вам все объяснят!

– Они не приедут, Сава! – руки тренера до хруста сжимают мои плечи, а голос кривым гвоздём царапает сознание. – Больше никогда не приедут. Ваш дом сгорел этой ночью. Они погибли, парень! Прости!

Глава 13. Мой свет

Наши дни.

Савелий.

Я уже давно не боюсь темноты. Но и света в моей жизни не так и много. Редкие звонки бабушке, Рыжий с Федькой, да глупые мечты – это всё, что осталось у меня в этой жизни. Теперь знаю, что крысы – это не самое страшное, а одиночество гораздо теснее и темнее самого жуткого чулана. У меня было предостаточно времени, чтобы вкусить его горечь на все сто! Мой личный ад длиной в пять лет слишком быстро заставил меня повзрослеть, алой лентой невыносимой боли разделив моё существование на «до» и «после».

Помню, в первые несколько недель после трагедии я ещё умудрялся верить, что кошмар развеется, а прежняя жизнь вернётся на круги своя. Терпеливо ждал бабушку и готовился уехать с ней в Штаты. С утра до вечера я смотрел в окно, выглядывая в прохожих родной силуэт. Почти не ел. Мало спал. Много плакал. И каждому пытался доказать, что я нормальный! Не сирота! Не оборванец! И никогда ими не стану!

В интернате, куда меня поместили на время, я стал белой вороной. Взрослые меня поначалу жалели, дети – с ходу возненавидели. Я не соглашался жить по правилам: знал, что скоро уеду! С лёгкостью нарушал субординацию и нажил слишком много врагов! Мне были противны рябые лица сирот! Они казались жалкими и недалёкими, грязными, борзыми и обозлёнными! Я не хотел быть таким! Отвращение к этому месту считывалось с перекошенного выражения моего лица, небрежных жестов, с нежелания по утрам есть овсянку, похожую на отрыжку повара; с дерзких слов, за которыми даже не пытался следить. Я думал, что был выше, значимее, что это не моя история! Я должен был уехать…

Несколько недель меня не трогали – терпели. Для всех я был неприкосновенным мальчиком, которого вот-вот отправят в Штаты. Но судьба жестоко рассмеялась мне в лицо. Этой суке было мало лишить меня родителей и дома! Она забрала всё!

Стоило новости об инсульте моей единственной живой родственницы разлететься по интернату, как местные поспешили снять с моей головы корону. Меня безжалостно пытались сломать, согнуть под формат системы, поставить на место! Меня унижали. Все. От соседа по комнате до завхоза. Я раздражал. Бесил. Не повиновался. Об меня вытирали ноги, указывая, где мне теперь место. Я же продолжал быть собой. Упрямо. Вопреки всему.

То немногое, что осталось из прошлой жизни, было украдено, а я сам стал посмешищем и мальчиком для битья. Ночи в подвале, осколки стекла в валенках, дохлые крысы под подушкой, постоянные фингалы и ссадины. Моя тьма казалась вечной и беспробудной, а желание жить – угасало с каждым днём.

Это потом я научился сдавать сдачи. Потом завёл друзей. Сбега́л. Слонялся по подворотням, пробуя на вкус настоящую жизнь. Всё это было не сразу. Сначала была темнота и тихое «Нана», отчаянно слетавшее с потресканных губ.

Каким же я был дураком! Наивным, доверчивым, смешным! Только я мог на полном серьёзе все эти годы шептать её имя, когда земля уходила из-под ног.

Вместо молитвы.

Вместо света.

А порой вместо воды и еды.

С именем Наны на губах я вставал после драк: раз она семилетняя и мелкая с изодранными в кровь ногами могла крутить твизлы на льду, то значит, мог и я! С её обещанием держать меня за руку, я терпел насмешки и боролся со страхами. Сидел в тесных шкафах ночи напролёт и представлял, что не один. Я хотел быть смелее. Верил, что смогу, как она… И я смог.

Вот только слова Марьяны оказались ложью, а обещание – пустым звуком! Нет, я не ждал, что спустя пять лет Нана меня узнает, но до последнего верил, что её свет не погас.

Лбом прикасаюсь к прохладному стеклу. Вокруг слишком тихо и снова темно. Воздух пропитан духами Марьяны и нашим недавним смехом. Секунды счастья и нелепой надежды слишком быстро сменились очередной порцией мерзкой лжи.

Смотрю в окно, привычно цепляясь взглядом за одинокие качели во дворе. Никому не нужные, всеми позабытые и нескладные, ночами они изрядно напоминают меня самого. Сколько раз за эти два месяца, когда бессонница сводила с ума, я приходил в комнату Наны и часами смотрел в это самое окно. Позволял себе мечтать. Надеялся, что выбрал правильный путь. А ещё отчаянно ждал возвращения Наны из Испании. Тогда я верил, что вот-вот света в моей жизни станет немногим больше.

Марьяна вернулась, но вокруг всё так же темно.

Кручу в руках её мобильный. Я нашёл его под кроватью, пока отбывал наказание по уборке. Розовый чехол, а на заставке – закат, огненными всполохами света озаряющий морскую гладь. Я и тут сплоховал: сколько ни пытался взломать пароль – всё мимо. В отличие от своей подруги Марьяне точно есть что скрывать… Впрочем, из сообщений Златы я тоже узнал немало. Идиот! Стащил телефон Смирновой, чтобы защитить Нану от очередного разочарования в подруге, да вот только сполна разочаровался сам. Девичьи сплетни порой информативнее выпуска новостей. И всё же читать чужую переписку было тошно! Зато теперь знаю, как сильно раздражаю своим присутствием Нану, как не хотела она возвращаться домой, как жалко ей было отдавать одну из своих комнат никчёмному беспризорнику. Но больнее всего задели слова о Булатове… Вот он её идеал: русые волосы, голубые глаза, волевой подбородок. Это его она описывала, прикасаясь ко мне той роковой ночью. О нём грезила уже тогда. Ему подарила свои первый поцелуй. А потом в тёмной кухне решила поиграть со мной… Маленькая лживая дрянь!

Небрежно швыряю мобильный на тумбочку и хочу уйти. Какой смысл стоять посреди комнаты Наны и изводить себя пустыми мечтами. Это я жил воспоминаниями, не она. Я вообразил, что мы друзья, не она. Я нарисовал её светлый и чистый образ в своём сознании, только мне и отвечать…

И всё же неведомая сила снова тянет к окну. Меня грызёт беспокойство. За неё. За ту, которой на меня наплевать. Вспоминаю, как горел лоб девчонки, когда она заснула, и никак не могу скинуть с плеч груз ответственности за неё. Я обещал защищать Нану! Не предавать! Пусть давно! Пусть она сама ни черта не помнит. Но слово Ветра – это навсегда!

В дрожащем сиянии фонарей различаю её силуэт. Маленький, хрупкий, обманчиво светлый. Нана держит Булатова за руку и неспешно подходит к подъезду. Парень по-свойски целует её в щеку. Не пошло. Не нагло. Скорее по-дружески… Это кажется странным и совершенно не вяжется с тем, что я видел в школе. И снова за грудиной жжёт. С Булатовым Нана настоящая. С ним ей хорошо. А я просто никчёмный оборванец, без спроса ворвавшийся в её жизнь, сибирский валенок, напрасно сохранивший в памяти то, что давно следовало отпустить.

Сжимаю в ладони занавеску и не сразу соображаю, что в комнате становится светло. В зеркальной поверхности стекла вижу нас: крупным планом себя, угрюмого и потерянного, а чуть поодаль – Нану. Различаю её испуганный взгляд, а после слышу тихое «Уходи».

Шумно выдыхаю, в своём отчаянии достигая пика, и, оттолкнувшись от подоконника, спешу на выход. Я лишний. Чужой. Ненужный.

Стараюсь не смотреть на девчонку. Моё сострадание к ней – дополнительный повод для Марьяны ударить побольнее. Но всё равно замечаю, как она обессиленно оседает на пол, как алеют щёки на её поникшем лице, как острые коленки подпирают подбородок, а тонкие пальцы путаются в волосах. Здесь и слепому ясно: ей плохо! И всё же сжимаю кулаки и прохожу мимо.

– Прости, – шепчет сдавленно, стоит мне дойти до двери. – Ты хотел помочь, а я поступила по-свински. Просто у меня не было выбора. Да и знала, что тебя не тронут.

Киваю и по обыкновению молчу. Выбор есть всегда! И каждый из нас его сделал этим вечером.

– Мне стыдно! Доволен? – срывается в хрип и смотрит на меня снизу вверх. Глаза воспалённые, уставшие, бесцветные. Губы сжаты в узкую линию, а подбородок дрожит.

– Опять молчишь? – Мотает головой, а в уголках ее глаз замечаю слёзы. – Какого чёрта ты вечно молчишь, Ветров?

Она хочет встать, но сил не хватает. Снова падает на пол и закрывает лицо руками. Тихо всхлипывает и что-то неразборчиво бубнит. Мысленно уговариваю себя уйти. Хватит! Сегодня уже сполна поплатился за свою жалость к Марьяне!

Но вместо того, чтобы открыть дверь, я запираю ее на замок, выключаю в комнате свет и зачем-то сажусь рядом с Наной, нарочно задевая девчонку плечом. Та вздрагивает, но не сбега́ет. Уверен, хочет спросить, какого лешего я творю, но робко молчит.

Битый час мы сидим в темноте. Просто рядом, как когда-то давно, в прошлой жизни, от которой остались жалкие осколки воспоминаний. Но как же мне хочется, чтобы именно сейчас своими острыми гранями они врезались в сознание Наны.

– Ты хотела поговорить? Спрашивай! – Затылком упираюсь в стену. – Я отвечу всего на три твоих вопроса: не ошибись с ними, Нана.

Девчонка недовольно хмыкает. Возможно, бесится, что я вновь назвал ее Наной. А быть может, не желает играть по моим правилам. Что ж, по чужим я не играю давно.

– Это ты избил Симонова?

Моя очередь усмехаться: неужели расквашенный нос болтливого мерзавца – сто́ящая тема для разговора?

– Да, – отвечаю сухо. Гордиться особо нечем, но я ни капли не жалею, что преподнёс уроду урок.

– Зачем? – спешит с уточнением Марьяна.

– Это уже второй вопрос, – напоминаю на всякий случай. К горлу волнами подкатывает разочарование. Я зря надеялся, что Нана хоть что-то вспомнит…