Длинные зимние выходные

– А как же Сергей Ильич работал без доступов к архивам, библиотекам? – задала я давно сидевший во мне вопрос.

– Ну ему же не было запрещено посещение столицы, поэтому он регулярно оставлял Арину Яковлевну в этой веселой компании и часто на месяц, а то и на два отправлялся в Москву, в Ленинград, в Псков… Возвращаясь, неотрывно работал, и Аринушке даже приходилось напоминать ему о времени обеда или о необходимости хоть немного спать.

Вскоре началась война. Сергей Ильич был комиссован, и они так войну здесь и пережили… А вот художники ушли все, и далеко не все вернулись.

– После войны родился Коленька, – продолжала Тамара Марковна, – и это время, хоть и очень тяжелое, Арина Яковлевна тоже вспоминала с теплом. Война закончилась; в разросшемся поселке, в который во время войны стекались беженцы, бежавшие от немцев, – ведь до Морского немцы не дошли – организовали магазин, почту, школу, медпункт.

Теперь Сергей Ильич оставлял дом реже, у него была активная переписка с коллегами и архивами, а когда за свои труды он удостоился Сталинской премии, ему был предоставлен в личное пользование автомобиль, которым Арина Яковлевна немедленно выучилась управлять, и жизнь стала совсем прекрасной!

Потом мальчики один за другим пошли в школу. Учителей в школе не хватало, поэтому привлекали и обосновавшихся здесь деятелей науки и даже их жен. Так что Игорь и Коленька получили великолепное образование, не хуже, чем в Москве или Ленинграде.

Оба мальчика были очень способными, но особенные дарования выказывал Коля, что вызывало у отца чувство гордости. Он заметно отличал младшего сына, не принимая во внимание предостережения жены. Неудивительно, что в боготворившем отца Игоре постепенно развилась хмурая неприязнь брата, который к тому же, перепрыгнув через два начальных класса закончил школу всего на два года позже его. Коля же был всегда весел, всем доволен, покладист, к матери очень ласков и, казалось, ничего не замечал.

Болезнь легких у Сергея Ильича после переезда в Морской много лет не давала о себе знать. Однако через несколько лет после войны недуг стал опять его беспокоить; академик слабел, часто лежал в госпиталях… Поэтому, окончив школу, Игорь в университет не поехал, требовалось много помогать в работе еще совсем не старому, но очень ослабевшему отцу. Игорь ездил в Москву, в архивы, куда отец выхлопотал ему доступ, в археологические экспедиции, копировал документы, рукописи… По приезде систематизировал материалы и действительно очень помогал отцу. К работе привлекался и Коля, но в отличие от Игоря, Коле предлагалось не подбирать, а изучать и анализировать материал. Отец был очень доволен его выводами, часто хвалил, совершенно не считаясь с самолюбием Игоря… тот в общем-то и не выказывал обид, держа их в себе.

Замечала все только Арина Яковлевна и как могла сглаживала ситуацию, но повлиять на мужа, чтобы он не выделял одного из сыновей, ей не удавалось.

Коленька тем временем закончил школу и отец решил, что пора мальчикам ехать в Москву в университет: Игорь намеревался пойти по стопам отца и идти на филологический факультет, Николай выбрал исторический… и это давало надежду Арине Яковлевне, что учеба на разных факультетах разведет их в разные стороны и погасит латентную вражду.

В это время шли работы по восстановлению Спасо-Мирожского монастыря в Пскове, с которым связывают один из первых летописных центров Псковской вечевой республики. Шло восстановление его разрушенных в войну главок, продолжалось вскрытие фресок…

При работах обнаружился схрон с рукописными книгами и свитками, по-видимому, из обширной когда-то библиотеки монастыря. Сергею Ильичу, как эксперту, предложили приехать и оценить найденное, но пошатнувшееся здоровье не позволило ему принять это крайне интересующее его предложение. Пригласили других экспертов. Но академик добился разрешения, чтобы при экспертизе присутствовали и его сыновья. Сергей Ильич снискал себе большой авторитет, как знаток древних рукописей; кроме того, Игоря уже знали в этих кругах, поэтому разрешение было получено, и мальчики отправились в Псков. У них было еще полтора месяца до отъезда в университет, и отец был доволен, что они за это время успеют собрать и передать ему материал – в основном копии, фотографии найденных текстов.

А через две недели после начала работы из расположения экспедиции – буквально за день до отправки найденного в Москву – свитки пропали …

– Далее, впрочем, мои сведения крайне скудные, – остановила рассказ Тамара Марковна, – Арина Яковлевна очень скупо описывала события – ей было тяжело все это вспоминать, а я и не настаивала – поэтому заранее прошу снисхождения… Сейчас я уже и не припомню точно, что говорила она сама, а что я почерпнула из слухов.

Тамара Марковна снова замолчала, давая себе передышку. Несколько минут она сидела, задумавшись и рассматривая свои руки, потом глубоко вздохнула и продолжила:

– Очень скоро свитки были благополучно найдены в сарае местного шалопая, одного из многочисленных приятелей Николая, которыми веселый и открытый Коля по приезде успел обзавестись. Поскольку из всей компании только один Коля имел доступ к реликвиям, то подозрение естественным образом пало на него. При этом причастность к похищению его приятель отрицал, как говорят – «ушел в несознанку». По утверждению же Николая сам он в день пропажи был полностью занят, проявляя фотографии рукописей: они с Игорем, зная, что книги и свитки вот-вот будут отправлены в Москву, торопились отснять как можно больше текстов для передачи отцу.

А Игорь… он не встал на защиту брата, мотивируя тем, что не отслеживал с точностью до минуты его местонахождение в этот день. Потом объявился какой-то полупьяный старик, который уверял, что видел Николая возле сарая…

Как бы то ни было, но в итоге Николая арестовали… Теперь путь в университет был для него закрыт.

Арест сына был страшным ударом для Сергея Ильича. Он не мог поверить, что его сын под следствием, да еще с таким чудовищным – как он себе представлял – обвинением. Гревский считал, что, украв реликвии, сын опозорил его имя, разрушил его авторитет и репутацию, поскольку именно он добивался включения сыновей в экспедицию.

Сергей Ильич, известный ученый, лауреат, скорее всего мог бы повлиять на судьбу Коли, но категорически отвергал мольбы Арины Яковлевны сделать это. Ей самой он запрещал навещать сына и как-то помогать ему.

Через некоторое время Игорь уехал в Москву учиться, Николай же оставался под следствием и вскоре был осужден. На суде никто из его семьи не присутствовал. Ближайший год ему предстояло провести на поселении где-то под Воркутой.

Арина Яковлевна слегла от горя, от жестокости мужа, от тревог за сына, в виновность которого она не верила. Немного оправившись, она все-таки пренебрегла запретом Сергея Ильича и поехала в Москву хлопотать об апелляции. Апелляцию в итоге приняли, был суд, и за недоказанностью вины Николай был оправдан.

Ужас состоял в том, что отец отказался видеть сына, продолжая считать себя опозоренным даже несмотря на оправдательный приговор. Николай и сам не захотел возвращаться в предавшую его семью и остался на поселении. Устроившись учителем истории в местную школу, где хроническая нехватка учителей вынуждала чиновников от образования закрывать глаза на отсутствие диплома. Он проработал там много лет и вернулся в Морской только на похороны отца.

Игорь после университета обосновался в Ленинграде, получив завидное приглашение в Пушкинский дом. Он продолжил помогать отцу материалами для работы, деньгами, но в Морском появлялся редко.

Арине Яковлевне приходилось трудно: подступала старость, муж часто болел… И однажды в доме появилась молодая женщина – Раиса, Раиса Витальевна, – я не знаю ее фамилии. Она работала медсестрой в медпункте, а затем и в созданной на его основе больнице; и Аринушка часто просила ее делать уколы мужу, ставить капельницы… короче, выполнять назначения врачей. Вскоре Сергей Ильич слег, и она стала сиделкой, да так и осталась в семье, превратившись в незаменимую помощницу Арине Яковлевне.

Братья встретились только на похоронах отца. Общались друг с другом скупо, но оба как могли старались поддержать мать. Затем Игорь уехал, а Николай с женой остался.

А еще через несколько лет я познакомилась и сблизилась с Ариной Яковлевной. Но наши отношения по непонятным для меня причинам не нравились Раисе Витальевне. Она всегда была недовольна моими посещениями, в моем присутствии из комнаты уходила, на звонки отвечала глухо… Аринушка тоже не понимала причины такого поведения, но просила меня не обращать внимания – это и в самом деле ни на что не влияло. Раиса заботилась обо всей семье: Коля много работал, у его жены было очень слабое здоровье, помощницей она была плохой, и Раиса практически тянула на себе весь быт.

А вот после смерти Арины Яковлевны, мои визиты стали откровенно нежелательными, Коля и его жена заняли нейтральную позицию, и моя связь с семьей прервалась.

Тамара Марковна замолчала и протянула руку к чашке с уже остывшим чаем.

– Вот, собственно, и все, – сказала она устало. – Надеюсь, я вас не очень утомила?

– То есть детей у Коли не было, – задала я очень важный вопрос.

– При мне не было. И очень сомневаюсь, что появились потом. Его жена – очень милая, худенькая женщина – хоть и много моложе Коли, но всегда была очень слаба; кажется, у нее были проблемы с сердцем. Мне трудно представить ее матерью – она сама требовала неусыпных забот… Добрая, очень трогательная, маленькая болезненная взрослая девочка…

Н-да… похоже моя миссия окончится с отрицательным результатом. Сама же история семьи меня, признаться, сильно взволновала. С одной стороны, дотошность в желании объяснить странную неосведомленность жены академика в элементарных для любой семьи отношениях родственников, позволили мне увидеть целый срез времени, на фоне которого шел рассказ, и это было чрезвычайно интересно… Но с другой, меня одолевали нешуточные муки сомнения: а стоило ли передавать то, что я сейчас услышала, детям академика? Его роль и роль его отца в судьбе брата и сына казались мне как минимум неблаговидными!

Я глубоко вздохнула… все сильнее я начинала чувствовать навалившийся на меня груз чужих скелетов! Я проклинала свое любопытство, из-за которого поддалась на предложение выслушать историю семьи Гревских! О, силы небесные! За что мне эти муки! Я совершенно посторонний человек, в конце концов!

Тамара Марковна заметила мое изменившееся лицо и участливо спросила:

– Вы взволнованы? Не стоит… ведь все в прошлом!

– Нет-нет, – я попыталась скрыть очевидное, – просто соображаю: стоит ли теперь ехать в этот самый Морской…

– Сто́ит! – твердо вмешался Михаил. – Я уже и маршрут сверил… Раз вы уже все-равно здесь, то дело надо закончить.

– Да, пожалуй, – пробормотала я без энтузиазма…

– Тамара Марковна, я непременно заеду на днях и расскажу вам о результатах поисков, а сейчас мы, пожалуй, поспешим, – почти извиняясь, произнес Миша. – Если в Морском кто-то еще остался из семьи Гревских, то есть шанс, что мы обернемся быстро, и до самолета я успею показать Алисе Аркадьевне город.

– Да, да, конечно, – закивала головой Тамара Марковна, – но, Мишенька, дорогой, поосторожней за рулем: в такую погоду горная дорога не самое безопасное место.

Уверив, что будем предельно осторожны, мы попрощались и вышли на улицу.

Ветер, как и обещал Миша, заметно ослабел, дождь прекратился, в прорехи разорванных кудлатых туч уже вовсю стреляли солнечные лучи… «Еще немного и в самом деле будет похоже на субтропики…» – равнодушно подумала я, продолжая пребывать в состоянии мучительных размышлений: что же теперь делать с полученным ворохом знаний из истории семьи Гревских?

– Ну, что, Алиса Аркадьевна, – весело произнес Миша, – как-то вы не очень-то радуетесь нашей удивительной удаче! Если бы краеведческий музей не попался бы на нашем пути, или вы бы его не заметили… ох, по каким дорогам мы сейчас таскались бы безо всякого результата!

– Ну, почему уж совсем без результата… Кто-нибудь да вспомнил бы фамилию Гревских, и поселение Морское… – не поддаваясь Мишиному веселью мрачно парировала я.

– Ничего себе оптимизм! Прямо-таки трагический! – вовсю расхохотался Миша. – Садитесь, пора заглянуть к Раисе Витальевне, если она, конечно, еще жива. Судя по всему, лет-то ей никак не меньше, чем Тамаре Марковне… – потом он опять уткнулся в карту и пробормотал: – вот он – Морской… надеюсь, дороги подсохли…

Поселок Морской

Все еще пребывая под гнетом непонимания, что же мне теперь делать с полученными знаниями, я не следила за дорогой и не заметила, как мы выехали из города и двигались уже по горной местности. Наконец я смекнула, что вполне резонно перевесить эти сомнения на Риту, малодушно решив, что все эти скелеты не моего ума дело, и пусть Данилова сама с этим разбирается – в конце концов это ее родня! Рита не страдает, как я, синдромом бесконечных колебаний и вполне прагматична: она смекнет быстро и без мучений, что нужно делать в этой ситуации.

Понемногу отпустило, и я обратила внимание на пейзаж за окном… А пейзаж стоил того! С левой стороны автомобиля, к которой я приткнулась, устроившись на заднем сиденье, вставали то высокая голая скала, то крутой склон, поросший лесом; но при переходе на другой виток дороги открывался необъятный простор, ограниченный только горизонтом, в который упиралось море. Зрелище захватывало дух! Поросшие голыми деревьями склоны громоздились справа и слева, а непосредственно перед моим взглядом, казалось прямо из-под колес автомобиля, склон круто уходил вниз… Далее немного виднелась узкая полоса города, почти полностью скрытая деревьями склона, а все остальное видимое пространство досталось небу и морю… Волн отсюда, с высоты было не видно, и поверхность моря казалось ровной серо-бурой гладью.

А вот на небе разыгрывалось настоящее действо: ветер с огромной скоростью гнал стадо туч, еще плотное, и казалось крепко сбитое, но на самом деле уже рвущееся то здесь, то там, как прохудившаяся ткань; в эти дыры тут же устремлялись потоки солнечных лучей; они упирались в поверхность моря и окрашивали воду в ярко синий цвет. Тучи тут же смыкались, гася ярко синие пятна, и… рвались в другом месте – туда немедленно врывалось солнце, и эти видимые пучки света казались лучами прожекторов, мелькающих по небу, как я видела в военных фильмах; а от калейдоскопа синих пятен на поверхности моря – исчезающих и вспыхивающих вновь – рябило в глазах.

Я попробовала сфотографировать удивительное зрелище на телефон, но снимки не передавали и половины впечатления, к тому же мы заехали на следующую петлю дороги, а автомобили, мелькающие на встречной полосе, мешали очарованию, поэтому я успокоилась и решила наконец поинтересоваться далеко ли нам еще ехать:

– Что-то мы очень уж ползем, Миша, долго ли еще?

– Ну, слава Богу! – весело отозвался проводник. – Я уж подумал, что вы ушли в глухую тоску…

Я смутилась:

– Просто порешала некоторые задачки… Требовалось сосредоточиться…

– И как? Решили?

– Ну-у-у, неблестяще надо сказать… – я решительно не желала развивать тему моих мучений. – Но вы мне не ответили…

– Дорога скользкая, быстрее нельзя… Здесь на петлях еще и подъем не сильно сказывается, скоро будет гораздо круче – как в начале пути, но этого вы вероятно не заметили, пока пребывали м-м-м… в трансе…

Мне показалось, что Миша превысил порог допустимой фамильярности, и я обиженно замолчала…

На дороге и в самом деле лежала мутная каша из мокрого снега, быстро, правда, сохнущая… Если погода не изменится, то есть шанс обратно ехать пошибче.

Петли серпантина кончились, дорога стала круче, и мы стали тащиться еще медленнее… но уже через несколько минут выехали на довольно ровную местность. Вдоль нашего пути стали попадаться небольшие дачные поселки, и повстречалась даже парочка вполне себе основательных деревень. Еще немного и мелькнула табличка «Морской» – прибыли!

Мы двигались по улице со странным названием Лесная, на которой в доме номер семь раньше жила семья Гревских. Здесь явно перемудрили с названиями… Поселок Морской находится в десяти километрах от моря, а Лесная улица – в населенном пункте, расположенном на плоском горном плато, где леса́ присутствуют только на склонах окружавших долину гор. Да и сама геометрия улицы вызывала удивление: она не имела ни одного прямого участка, извивалась поворотами, скручивалась и разве что не пересекла саму себя.

Я поделилась своими соображениями с Михаилом, но не нашла поддержки:

– Ну, положим, из московского далека́ в то время, когда здесь начали строить дома для ученых, это место вполне могло восприниматься как морское побережье… и что тогда здесь было – заросли или поляна – сейчас уже тоже не поймешь… возможно эту дорогу сквозь лес и прорубали… А такие закрученные улицы – довольно частое явление в таких поселках. Они расширялись произвольно: в войну сюда стекались беженцы с побережья и дома строили как придется – скорее всего, их ставили там, где вообще можно было хоть что-то построить, – здесь же сплошной камень… Проезды к домам и образовали улицу. Вот посмотрите, – он протянул мне планшет с картой, – здесь она вообще единственная, другой-то и нет! Весь поселок обходит!

– Похоже на центр… – через минуту пробормотал Миша и остановил машину около длинного одноэтажного здания.

Мы вылезли и огляделись: как раз в этом месте улица имела небольшой почти прямой отрезок. В длинном здании находились почтовое отделение, администрация поселка, небольшой магазин и нечто непонятное с обшарпанной дверью и вывеской «Калинка». На противоположной стороне – ровно в ряд – стояли пять небольших однотипных каменных домов разной степени запущенности: выкрашенных белой краской – свежей на вполне внешне благополучных и старой – грязной и облупленной – на прочих. Вправо и влево от этого единственного прямого строя улица уже начинала выделывать свои фортели, изгибаясь в разные стороны. Дома там, пусть простые и небогатые, уже имели более современный вид.

Пока я лицезрела своеобразную улицу, Миша разглядывал длинное здание:

– Чутье мне подсказывает, что это заведение – «Калинка» – не иначе как местная кафешка, – мечтательно произнес он.

– И что же на это указывает?

– Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос сердца, – с улыбкой процитировал Миша Летику из «Алых парусов», и я от всего сердца простила ему такую ерунду как излишнюю фамильярность!

– Вы, наверное, проголодались! – сладким голосом проворковала я, подкупленная и умасленная его знанием моего восторженно любимого автора.

– Да, что вы, Алиса Аркадьевна, у нас в машине еды в контейнерах на две полноценных трапезы. Я думаю, что в кафе можно узнать, где находится дом номер семь, в котором жили Гревские, так как табличками с номерами домов, похоже, удосужились обзавестись не все хозяева…

– А может это парикмахерская?

– Это было бы еще лучше! Обмен информацией там наиболее активный, – парировал мой проводник и бодро направился к заведению, я поспешила за ним.

Все-таки заведение оказалось именно кафе, вернее, столовой с очень – на удивление для удаленного поселка – чистым и аккуратным залом и удобной стойкой с красиво оформленным меню, и не удивлюсь, если здесь еще и неплохо кормили… Столовая была пуста: время завтраков уже закончилось, обеденное для работающего люда еще и не думало наступать, а праздношатающихся не в сезон в поселке не наблюдалось.

– Гревские? М-м-м… Не знаю таких, – оторопело покачала головой полноватая, излишне разукрашенная на мой отсталый вкус девица за стойкой, потрясенная, похоже, вниманием неотразимого, затянутого в кожу мачо, вольготно оперевшегося локтями прямо на стойку и тем самым максимально приблизившегося к девушке.

Миша с азартом одурманивал служащую общепита:

– Как?! Такая милая девушка и не знаете, что в вашем поселке жил ученый с мировым именем?! Сергей Ильич Гревский – академик, историк, исследователь древнерусской словесности? Я вам не верю… – мило улыбался он, глядя девушке прямо в глаза.

– Ах, академик! – тут же вспомнила та. – Я просто фамилию подзабыла… Так из ученых кто только здесь не жил когда-то! Все старожилы знают, да и нам в школе рассказывали… Только после войны поразъехались все.

– А вот Сергей Ильич не уезжал, – Миша продолжал вести светскую беседу неуловимо изменившимся, каким-то воркующим голосом. Может, вы подскажете, как нам найти дом, в котором он жил?

«Во дает! Ну прямо мартовский кот! – восхищенно наблюдая его мурлыканье, подумала я. – И почему это, если девушка «такая милая», то она обязательно должна знать, кто жил в поселке задолго до ее рождения. Впрочем, с моей женской, да еще и старомодной точки зрения мне никогда не понять парадигму молодых парней, обхаживающих девушек».

Миша окончательно смутил несчастную: она отвечала, уже запинаясь:

– За… за этими белыми домами… еще такие же… кажется там… то есть кажется какой-то академик там жил… в одном их них… кажется второй слева…

– Вы же наша спасительница! – восхищенно ворковал Михаил. – А как вас зовут?

– Тася… Таисия – с этого момента девушка начала осваиваться и отвечать более связано – спросил имя! Значит не просто так!

– Тасенька, как красиво, – не унимался мой проводник, – а меня Михаил. Тасенька, может, телефончик дадите?

Тася, не глядя, протянула руку, взяла салфетку и написала номер, который Миша демонстративно тут же вбил себе в телефон – завоевание девичьего сердца закончилось полной победой!

– Тасенька, вы прямо находка! А, может, вы еще и знаете кто там сейчас живет? В поселке же все друг друга знают…

– У нас большой поселок, – с укоризной ответила жертва охмурения, – но я знаю… Она работала в больнице… уколы мне делала, когда я маленькая была… Она на пенсию давно уже ушла… С внучкой живет…

– Кто она? Ну та, которая ушла на пенсию?

– Раиса Витальевна…

– А фамилию знаете?

Кажется девушка начала подозревать, что кроме этой старухи, молодого красавца здесь больше никто не интересует, и тон изменился:

– Да понятия не имею… – фыркнула она, – Раиса Витальевна и Раиса Витальевна… А то и просто Раиса…

– А то и просто Райка… – хмуро передразнила я, обидевшись на отношение к пожилой медсестре, обслуживающей когда-то весь поселок и эту девицу в том числе.

Девица повернула голову и оторопело уставилась на меня как на какое-то недоразумение – пораженная сиянием Михаила Великолепного она даже не заметила моего присутствия.

Ответить она не соблаговолила, но, не желая все-таки так просто потерять внимание красавчика, зашла с другой стороны:

– Может, покушать хотите? – ласково спросила она. – Борщ горячий, с пампушками…

– Ну, как, Алиса Аркадьевна, мы хотим покушать? С пампушками? – лукаво спросил Миша, слегка повернув ко мне голову. Но, не дожидаясь моего ответа, вернул голову обратно и жизнерадостно подтвердил:

– Да! Мы хотим покушать горячего и с пампушками! Только быстро, Тасенька, у нас мало времени.

Тасенька мгновенно испарилась, скрывшись в недрах «Калинки».

– Ну, Миша, вы даете… Ваш облик чрезвычайно разнообразен! Не пора ли мне испугаться – что там еще припрятано?

– О да! Я многолик! – подхватил мой проводник и расхохотался.

Мы уселись за столом, и Миша, приглушив голос, разъяснил:

– Надо поесть горячее, пока есть возможность. А наши запасы нам еще пригодятся… даже холодными.

– А я-то было подумала, что… – ехидно начала я, но Миша меня прервал:

– Нет! Горячее питание! – твердо сказал он, и, хитро улыбнувшись, добавил: – Но в окружении приятных дам горячее питание действует гораздо благотворнее!

– Смотрите не обожгитесь! – угрюмо предупредила я.

Миша не успел парировать: из-за стойки вынырнула Тося с подносом. Она расставила тарелки с дымящимся борщом, корзинку с теплыми пампушками, от которых исходил умопомрачительный запах чесночной приправы, плошку с густой сметаной и… компот из вишен!

Все-таки на юге никогда не относятся пренебрежительно к еде и умеют… это самое… покушать!

– Миша! Моя миссия под угрозой провала… – удалось мне произнести через некоторое время в перерыве между двумя пампушками.

– Спокойно! Все под контролем! Прошло всего пятнадцать минут… есть еще пять на компот.

Еще через десять минут, я вышла на улицу, оставив своего проводника расплачиваться. Значение слова «расплачиваться» у многоликого Миши могло иметь несколько толкований, и я не хотела в этом участвовать. Однако он вышел буквально через минуту, заглянул в окно кафе, еще раз махнул рукой и подошел ко мне:

– Ну-с, Алиса Аркадьевна, продолжим! – деловито произнес он. – Вот за этими пятью домами – стоят еще пять таких же. Скорее всего, это и есть те самые дома, построенные когда-то Академией для своих ученых. Видок у них конечно же… хм… Но наверняка такие дома на юге когда-то казались роскошью… Мы можем пройти пешком между домами или проехать по этой – не побоюсь этого слова – улице. Таисия уверяет, что она скоро круто повернет и пойдет практически параллельно этой ее части – там мы и найдем дом номер семь.