Длинные зимние выходные

Тугой ветер уже превратился в легкий ветерок, солнце светило вовсю, но шататься по странному поселку не хотелось.

– Поедем! – твердо решила я.

Дом номер семь

Дом семь был из числа обшарпанных, но табличка, указывающая его номер, была. И еще висела небольшая бронзовая мемориальная доска, сообщающая, что здесь жил и работал выдающийся советский ученый, академик Гревский Сергей Ильич. Табличка с номером дома и бронзовая доска были тщательно вычищены и сияли под лучами солнца, чего не скажешь о самом доме. Вид он имел самый печальный: краска на окнах и стенах почти слезла, а цвет ее остатков мало напоминал белый; перила крыльца кренились набок, торцевые доски самого крыльца частично отсутствовали, напоминая щербатый рот; деревянный козырек над крыльцом держался на честном слове… Однако и само крыльцо, и дорожка к калитке были тщательно выметены, стекла на окнах блестели чистотой, и занавески за ними не вызывали сомнений в своей белоснежности.

Сложилось четкое ощущение, что в этом доме живут очень бедные, очень независимые, если не сказать высокомерные, и гордые своей близостью к академику люди. Я почему-то даже оробела…

– Вас что-то смущает, Алиса Аркадьевна? – Миша заметил мою растерянность.

– Признаться, я в некотором замешательстве… – побормотала я. – Вот как я должна с ней говорить? Что, собственно, должна спросить: – «Не является ли ваша внучка дочерью Николая Гревского?» И с какого перепуга она должна мне – нежданно свалившемуся ей на голову незнакомому человеку – что-то отвечать? Странное положение… Конечно, я подготовила легенду… Но сейчас, представив себя на ее месте, я не уверена, что сработает…

– Ну-у, других вариантов все равно нет, – сочувствующим тоном ответил Михаил, – но иногда, когда именно «как снег на голову», человека и можно разговорить…

– Я, пожалуй, одна пойду… – понизив голос, тихо сообщила я Мише, не отрывая взгляда от чисто вымытых окон. – Что-то мне кажется так будет лучше…

Миша тоже молча рассматривал интересный дом и ответил не сразу:

– Как скажете, Алиса Аркадьевна… хотя я бы поприсутствовал… как-то этот дом меня настораживает… сам не знаю почему.

Миша тряхнул головой, как будто смахивая с себя наваждение и уже твердо произнес:

– Да, нет, что за ерунда! Очень пожилая дама с внучкой… Идите спокойно, я отъеду…

– К Тасеньке? – машинально съязвила я, продолжая с непонятной тревогой всматриваться в окна дома.

– Колеса подкачаю! – возмутился Михаил. – Во-он на той площадке встану, отсюда видно…

Я улыбнулась, забрала из машины нарядно упакованный пакетик с чаем от Рафика и решительно вошла в калитку.

Русский язык замечательно богат и при определении очень пожилых женщин верен себе. Ласковых и милых мы называем старушками; чопорных, высокомерных или злых – старухами; хитрых, вертлявых пройдох – старушенциями… А есть еще и старушонки, старицы, бабульки, бабки, бабуси, божьи одуванчики, старые карги, и Бог знает, сколько существует еще слов и выражений, которыми мы определяем в общем то одно и тоже… в зависимости от того, какое впечатление на нас производит та или иная очень пожилая дама.

Тамара Марковна – безусловно приятная старушка; моя соседка по участку – вредная старая карга, сухая и злобная старуха; а моя давно ушедшая бабушка с Кубани – милая бабунечка, старушечка, мой чудесный ангел…

Та женщина, которая открыла мне дверь в ответ на мой стук, – звонка я не обнаружила – вызывала двоякое впечатление: очень высокая – выше меня на голову – сухая, затянутая в чопорное черное креповое платье, непостижимо старомодное, прямая как жердь и внешне очень аккуратная – ну ни дать ни взять старуха! Но когда, задрав голову, я рассмотрела ее лицо, с улыбающимися светлыми глазами, спрятанными в милые морщинки, седые волосы, стянутые на затылке в аккуратный пучок, когда услышала ее приветливый удивленный голос: «Добрый день, вы ко мне или кого-то ищите?» – мои лингвистические умозаключения по поводу старух пошли прахом… К какой категории отнести этот особый случай у меня не было ни малейшего понятия. Однако странная тревога сразу пропала…

– Вы ведь Раиса Витальевна? – вслед за приветствием начала я, немного робея, и продолжила после утвердительного кивка: – Извините, за беспокойство… Меня зовут Алиса Аркадьевна, я приехала из Петербурга по поручению Игоря Сергеевича Гревского… Видите ли… Он нездоров, перенес инфаркт… Попросил съездить, разузнать…

Я безбожно врала, почему-то не испытывая при этом – в отличие от недоговоренностей при общении с Тамарой Марковной – ни малейшего стыда! Занятно…

Дама слушала меня молча, ничему, казалось, не удивляясь и не снимая с лица вежливой улыбки…

– Проходите, Алиса Аркадьевна, – она мягко пригласила меня войти.

Следуя за ней, я, подняв глаза, рассматривала ее затылок с примостившимся там аккуратным седым пучком туго стянутых волос. Мы вошли в темную прихожую; затем она провела меня в большую, заставленную мебелью гостиную, которую в этих местах называют залой.

– Располагайтесь, – вежливо предложила Раиса Витальевна, – я поставлю чайник.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – крикнула я вдогонку, присаживаясь на диван и радуясь, однако, тому, что она вышла, и у меня есть возможность осмотреться.

Меня окружала очень старая, но добротная, крепкая мебель, содержащаяся в идеальном состоянии. Преобладал сталинский ампир – но круглый дубовый стол и резной буфет были явно старше. Громадный кожаный диван с накинутой на спинку кружевной салфеткой, фарфоровые статуэтки, тканевый абажур люстры над столом, даже старенькое пианино – здесь все застряло в пятидесятых годах… но смотрелось на удивление приятно… И все-таки бедность дома читалась явно: потрескавшиеся, выгоревшие, неумело подклеенные обои; истершийся, давно не крашеный и не ремонтируемый пол; покосившиеся скрипящие двери, – все, что требовало не уборки, а именно замены или ремонта – все предательски выдавало отчаянную стесненность в средствах обитателей дома.

Фотографий на стенах – что было широко распространено в том времени, в котором застряла эта зала – тем не менее не было, как, впрочем, и картин. Оглядевшись, я все-таки увидела на комоде, покрытом кружевной салфеткой, чью-то фотографию в рамке. И хотя мое айтишное зрение не позволяло мне рассмотреть изображение с моего места, но что-то во мне непроизвольно екнуло: я встала… подошла ближе – с фотографии на меня смотрела Лера Гревская…

Мгновенно вспыхнуло забавное чувство торжества от того, что выводы нашего с Даниловой мозгового штурма за тысячи километров от этого смешного морского места подтвердились. И хотя при внимательном рассмотрении разница между девушками все-таки прослеживалась – фото было сделано довольно давно, – но было понятно, что если добавить девушке несколько лет, обрезать эти длинные волосы в короткое каре, немного подкрасить и… придать лицу хмурое выражение, то это будет именно та девушка, которую я встретила у калитки дачи Гревских в вечер кражи.

Осталось выяснить кто она, и почему в поселке ее считают внучкой Раисы Витальевны, которая по сведениям Тамары Марковны не принадлежала семейству Гревских.

Я едва успела вернуться на свой диван, как вошла хозяйка с подносом, на котором громоздились два разновеликих фарфоровых чайника, две чайные пары и вазочка с печеньем. Поднос был явно тяжеловат для старой женщины, и я вскинулась помочь. Но она успела поставить его на стоящий около входа в залу буфет. Затем она достала белоснежную скатерть, накрыла круглый дубовый стол, перенесла туда чашки, чайники и жестом пригласила меня пересесть.

Такой старый чудесный фарфор я видела когда-то очень давно в детстве, в доме друзей моих родителей. Там так же подавали кипяток не в том чайнике, в котором он вскипел, а в большом фарфоровом из того же чайного сервиза… Я помню, как мать хозяйки – старуха под девяносто лет – нахмурилась и сделала мне замечание, когда я, размешивая сахар в чашке с чаем, допустила постукивание ложкой о ее стенки… Мне тогда показалось это странным – ведь так красиво звенел фарфор от легких ударов серебряной ложечкой…

Раиса Витальевна разлила чай – на всякий случай я отказалась от сахара – пододвинула ко мне поближе вазочку с печеньем и наконец присела.

– Так значит Игорь Сергеевич все-таки вспомнил свой родной дом… – скорее размышляя вслух, чем спрашивая, проговорила она. Ее голос звучал мягко, лицо было спокойным и доброжелательным, взгляд – грустный, задумчивый, при этом какой-то смятенный – был направлен куда-то в сторону, словно дама что-то вспоминала… У меня сложилось впечатление, что внутри ее поднимается давно погашенный гнев или неприязнь, и упоминание Игоря Сергеевича не вызывает ничего, кроме раздражения. Впрочем, я могла и ошибаться.

– Он болен, – напомнила я, – обширный инфаркт… Сейчас его состояние стабильное, его хорошо подлечили и очень хорошо за ним ухаживают, однако… да… он попросил меня узнать, не остался ли здесь кто-нибудь из семьи?

Я сильно рисковала… Ведь нельзя было исключить вероятность, что Игорь Сергеевич находился в переписке с Раисой Витальевной и ее внучкой, и был вполне в курсе дел обитателей Морского. Однако Раиса Витальевна пока не давала повода так думать…

– Да-да, я понимаю – все так же находясь мыслями где-то далеко, произнесла она… и, помолчав, добавила: – Когда-нибудь всегда наступает момент… – она не договорила фразу, окончание которой, впрочем, было вполне понятно. – Ну что же… лучше поздно, чем никогда…

Вдруг она прямо посмотрела на меня, как будто осознав настоящее, и спросила:

– Алиса Аркадьевна, простите за мой вопрос, а почему он попросил вас? Кем вы, собственно, ему приходитесь? Может, вы просто здесь по делам, и он воспользовался оказией и попросил… Или…

Я не стала дожидаться других вариантов – в этой части своей легенды я решила быть точной… ну почти…

– Моя близкая подруга – родственница его жены. Их семьи очень близки, а я близка подруге, поэтому я хорошо знаю семью Игоря Сергеевича. Ни у его жены, ни у моей подруги нет возможности приехать сюда по одной и той же причине: они не могут отойти от больных близких. Его жена очень сокрушалась, что не знает вашего телефона; почта – это долго, а Игорь Сергеевич очень просил связаться, все время беспокоился… А у меня возможность была – и по их просьбе я прилетела…

Раиса Витальевна встала, отошла к окну, за которым синели вечные горы и после довольно длительного молчания, не отрывая взгляда от гор, сухо и напряженно спросила:

– Так чего же он хочет?

– Расскажите о последних годах жизни брата и его жены… Вы же были рядом? И еще… Вот эта фотография – я указала на фото на комоде – эта девушка очень похожа на Леру, Валерию, его дочь.

Раиса Витальевна отошла от окна, подошла к комоду и взяла фотографию. Похоже, что до этого момента в ней происходила какая-то внутренняя борьба, и сейчас она пришла к какому-то решению. По крайней мере ее лицо потеплело, ушла напряженность и растерянность во взгляде, речь стала тверже:

– Это Варенька, дочь Николая… – сказала она, вернувшись за стол.

– У Николая значит есть дочь! – услышала ли дама невольное торжество в моем голосе? Боюсь, что я не смогла его скрыть. По крайней мере она бросила на меня удивленный взгляд перед ответом:

– Варенька долгожданный и очень поздний ребенок. Николаю было за шестьдесят, когда она родилась, а его жене, Милочке, за сорок. Все годы они надеялись на появление ребенка, но надежды давно ушли… Кроме того, ее сердце было очень слабым, врачи предостерегали о том, что роды могут убить ее; но она так долго мечтала о дочери, что когда поняла, что у нее будет ребенок, категорически отказалась прервать беременность… Мила умерла, когда Вареньке исполнился год, но это было лучшее время в ее жизни… Она все время улыбалась, строила планы, несмотря на увеличивающуюся слабость и отдышку… И Коля, и я… мы, конечно, понимали, что конец близок, но старались не показывать виду…

– Как печально! – отозвалась я, невольно прервав ее речь.

– Это как посмотреть… С того момента, как она узнала о ребенке, и до самой своей смерти Милочка была счастлива, жила окрыленной… Это многого стоит… и не сомневаюсь, что она, даже заранее зная, чем все закончится, без раздумья опять выбрала бы этот путь…

Николай умер скоропостижно… тоже сердце… Варе было тогда двенадцать лет… Ее присутствие необыкновенно скрасило ему последние годы. Жили они душа в душу, он проводил с ней все свободное время: очень много гуляли, много разговаривали обо всем, в том числе он рассказывал о ее матери, Милочке, о своем отце, Сергее Ильиче, но больше о своей матери – ее бабушке. Поэтому Варенька жила как бы в окружении близких людей, хоть и ушедших…

– А о брате? – посмела спросить я.

– Совсем немного, – Раиса Витальевна нахмурилась, – скупо… И что-то всегда было в его рассказах о брате… что… в общем, Варенька никогда не задавала вопросов о своем дяде, хотя про бабушку, маму, деда, она могла слушать постоянно и требовать все новых и новых подробностей… Мне и самой казалось, что они все рядом, здесь, с нами; что сейчас Аринушка заведет свою старую машину, и мы поедем за покупками в город, и обязательно возьмем с собой Варю… а потом пошлем ее в кабинет звать деда обедать… А потом Мила будет давать ей уроки музыки – она неплохо играла на пианино…

Здесь Раиса Витальевна запнулась и умолкла, видимо, поняв, что ушла слишком глубоко в очень личные воспоминания и, уходя, оставила дверь открытой… перед незнакомым человеком.

Во мне же выросло тревожное чувство, что девочка жила среди призраков, пусть и любимых, и добрых, но призраков… Чтобы помочь Раисе Витальевне выйти из деликатного положения, я произнесла:

– В поселке Варю считают вашей внучкой…

Раиса Витальевна взяла себя в руки, взгляд ее потерял размытость, стал строже:

– Мне не разрешили удочерить Вареньку, – произнесла она, – из-за возраста. А опекунство разрешили… Но я считаю ее своей внучкой. Я вырастила ее – как же может быть иначе.

Я представила себе жизнь одинокой, очень немолодой женщины с ребенком на руках…

– Как же… На что же вы жили-то? – не удержалась я от сокрушенного вопроса.

Раиса Витальевна взглянула на меня с непонятным выражением на лице:

– Мне пришлось вернуться на работу в больницу – медсестер всегда не хватает… Выплаты на Вареньку, моя зарплата и пенсия, в феврале-марте иногда удавалось сдать половину дома туристам, приезжающим на лыжный курорт, – это помогало нам существовать вполне сносно. Но еще до окончания Варенькой школы я ушла из больницы – стали дрожать руки, – она усмехнулась. – Вот тогда стало тяжеловато.

– Почему же вы не нашли Игоря Сергеевича?! – воскликнула я. – Он не отказал бы в помощи. Я его неплохо знаю, он может представляться вам каким угодно, но он совсем не скуп!

Облик Раисы Витальевны неуловимо изменился, она выпрямилась, во взгляде появилась жесткость, но ответила она мне очень сдержанно, даже довольно мягко и тоном несколько нравоучительным, как для неразумной дитяти:

– Роль Игоря Сергеевича в судьбе своего брата слишком неблаговидна, чтобы обращаться к нему за помощью, – произнесла она. – Да и крайности в общем-то не было.

Она замолчала надолго, как будто бы коря себя, что открылась-таки незнакомому человеку. Я сделала вид, что ничего о неблаговидной роли не знаю и не интересуюсь, и поспешила разрядить ситуацию:

– Варя училась в школе поселка? В которой ее отец работал?

Раиса Витальевна оживилась:

– Да, да, она даже успела поучиться у отца, которые преподавал историю в ее классе. Хотя он учил дочь не только в школе – они очень много занимались дома… В том числе и живописи…

– Живописи? – я почему-то разволновалась. – Я слышала, что Сергей Ильич до войны привечал молодых художников – и студентов, и только что закончивших академию.

– Ну, я это время не застала, – улыбнулась Раиса Витальевна, – я родилась позже… но очень много наслышана от Арины Яковлевны. Некоторые из этих художников стали очень близки семье: Витя Родченков, Ваня Лаптев, Женя Курохин, Леша Велесов… Именно они жили здесь как раз перед войной. Мне так много рассказывали о них… – Раиса Витальевна вдруг смутилась и поправилась: – Арина Яковлевна рассказывала… и они для меня как живые…

Эта тема похоже была ей приятна, и приятна возможно потому, что не касалась ее отношения к академику.

– Как необычно! – я попробовала показать интерес к теме, в надежде, что Раиса Витальевна продолжит. – Любопытно, как сложилась их судьба… Стали ли они известными, успешными?.. Вы что-нибудь знаете?

– Ну, насколько я поняла надежды подавал только Витя Родченков… Абстракционист, конструктивист… Его фамилия была очень похожа на фамилию известного художника Александра Родченко, и это очень импонировало ему. Писал он в той же манере. Ему уже до войны удалось выставляться, он даже удостоился хвалебных статей критиков… Остальные были, как говорится, в поиске… Женя Курохин и Леша Велесов, впрочем, писали очень хорошо – Аринушке очень нравилось. Оба пейзажисты, маринисты… А вот Ваня Лаптев, такой же простой, как и его имя, был всеобщим любимцем за удивительно добрый нрав, но все признавали, что писал он что-то невразумительное… Но его ничьи мнения не интересовали, он был, что называется, не от мира сего… тоже увлекался беспредметной живописью, был поклонником Кандинского, иногда копировал его работы – чтобы поставить руку, как он говорил, – но успеха это ему не принесло… Его любили, но его картины вызывали насмешку у его собратьев… Он не обращал внимания, иногда и сам посмеивался над созданными им образами, но работал очень много, был необыкновенно увлечен живописью, буквально одержим! Картины писал быстро… часто тут же замазывал холст и писал что-то новое… неясное, вдруг пришедшие в голову… как будто все время что-то искал. Законченные сразу же дарил всем подряд. Несмотря на то, что он был самым молодым их них, но уже успел жениться, и у него была маленькая дочь. Жена его, милая, мягкая женщина, жила тут же, у Гревских, помогала Арине Яковлевне по хозяйству… и совершенно смиренно и терпеливо относилась к одержимости мужа.

Когда началась война, все ушли на фронт. Жена Вани с дочерью, как ни уговаривали ее остаться, уехала в Ленинград, к родителям. Аринушка сокрушалась, что та совершила ошибку и попала в Ленинград как раз перед началом блокады города.

Леша и Женя погибли… Витя Родченков и Ваня вернулись, но Ваня был ранен, от ранения так и не оправился и умер вскорости… Арина Яковлевна узнала об этом случайно, от каких-то общих знакомых… Вот, собственно, и все что я знаю.

– Как интересно… – пробормотала я, думая об успешном Вите Родченкове, о погибших пейзажистах, о Ване Лаптеве, увлеченном бессеребреннике, который дарил всем подряд свои бесталанные работы… Чьи же полотна сейчас украдены?

– У Игоря Сергеевича в доме я видела несколько картин, – осторожно соврала я и тут же пожалела об этом – лицо Раисы Витальевны окаменело:

– Не удивлюсь, если это работы кого-нибудь из этих ребят… – хмуро проговорила она. – Когда началась война, все уходили быстро. Много их картин осталось у Сергея Ильича на хранении: все надеялись вернуться… А Игорь Сергеевич после смерти отца забрал книги отца, его бумаги… и все полотна. Арина Яковлевна не препятствовала.

– А что Варенька? – вернула я Раису Витальевну в настоящее время. – Она учится или работает?

– Она поступила в прошлом году в университет, на филологический, в Петербурге…

– О! В Петербурге! Это же замечательно! – воскликнула я. – Ах, как было бы здорово, если бы вы убедили ее заехать к дяде, познакомиться, поговорить… Он очень в этом нуждается сейчас!

Раиса Витальевна нахмурилась еще больше и надолго замолчала. В ней явно боролись неприязнь к старшему брату Николая с состраданием к больному.

– Я могу ей сказать, когда она позвонит, – наконец глухо проговорила она, наклоняя голову и рассматривая свои руки.

«Сострадание победило», – подумала я, но оказалось, что я права только частично.

– Но боюсь она сейчас занята: у нее сессия, и она должна сдать ее очень хорошо, чтобы перейти бюджетную позицию на втором курсе.

– Так она учится на платном отделении?

– Увы, наша школа, хоть и очень хороша для провинции, но все же не та, после которой легко поступают на бюджетные места… Мы с большим трудом собрали денег, чтобы заплатить за первый семестр, и ей придется работать, чтобы оплатить учебу во втором. И я никак – никак! – не могу ей помочь! – с некоторым раздражением проговорила Раиса Витальевна. – Но она, несомненно, талантлива и учится очень хорошо, очень… у нас большие надежды, что на втором курсе ее возьмут на бюджетное отделение.

Картины отошли на второй план! «Девушка влезла в дом именно в надежде на деньги», – пронеслось в моей голове. Как все просто! Все именно так, как предположили мы с Даниловой! Ай да молодцы! Ай да сукины… – нет, в сыновья не годимся… Но все равно здорово!

Моя миссия закончилась! Но пока мне нужно было доиграть свой спектакль до конца: осталось узнать, в каком она общежитии и желательно номер телефона.

– Не могли бы вы убедить ее заехать к дяде? Он будет очень рад познакомиться с племянницей. Нужно обязательно рассказать ему о проблеме! Он поможет ей! Он обязательно поможет! – возбужденно затараторила я, воодушевленная подтверждением всех наших догадок. – Хотите я ей позвоню сама, когда вернусь, или мы найдем ее в общежитии?

– Нет-нет, телефон без ее согласия я дать не могу, – сказала, как отрезала, Раиса Витальевна.

– Так, может, вы ей сейчас позвоните? – в надежде спросила я.

– Но… Варя не отвечает с утра, – скатилась на смущенный тон Раиса Витальевна, – она предупреждала, что уедет на несколько дней, и там возможно не будет связи… ее куда-то на дачу пригласили…

– А как же сессия?

– Досрочно! На одни пятерки!

Я не стала ловить старушку на том, что занятость Вари не может объясняться сессией, которая оказывается уже сдана, и только спросила:

– Ну тогда, может быть, подскажете в каком она общежитии?

Раиса Витальевна еще поколебалась немного, потом встала, подошла к письменному столу и, присев на стул, записала мне адрес.

Я доигрывала спектакль, рассказывая о семье Игоря Сергеевича: его жене, детях, и наблюдала странный интерес, которое проявляла Раиса Витальевна, слушая мой рассказ. Она явно его скрывала, но я видела, что слушала она жадно, ловя каждое мое слово. Я оставила ей книгу Игоря Сергеевича – «Тайны Псковских монастырей» – популярный труд с автографом автора, несколько экземпляров которого, выделила Альбертовна в расчёте, что пригодится и, конечно же, упаковку чая от Рафика!

Подарки ее, похоже, растрогали, и при расставании Раиса Витальевна совершенно вернулась в образ милой аккуратной старушки – попрощались мы вполне дружелюбно. Только когда за Раисой Витальевной закрылась дверь, я поняла, в каком напряжении я находилась во время разговора. Все время ожидать, что тебя раскусят в том, что Игорь Сергеевич никого сюда не посылал, что все чем я интересовалась на самом деле хорошо ему известно, и что Раиса Витальевна прекрасно это поняла. Сейчас мне стало казаться, что странная старушка просто подыгрывала мне, вела какую-то свою игру, свой спектакль… Возможно это ощущение просто плод моего воображения, вызванного напряжением во время этой встречи, но пока оно не проходило.

Я нашла скучающего в машине Мишу.

– Как все прошло?! – возбужденно спросил он, увидев меня и резко выскочив навстречу.

– Я узнала все, что собиралась узнать, – ответила я. – Но непонятно почему очень устала.

– Это надо перекусить! – уверенно заключил Михаил.

Мы уселись в машине, и я с удивлением для себя поняла, что здорово проголодалась, несмотря на обильный завтрак и горячий борщ с пампушками. Видимо, сказывалось напряжение всего дня. Во время перекуса я посвятила Мишу в разговор с Раисой Витальевной.

– Таким образом ваша миссия теперь полностью завершена! – улыбнулся мой проводник. – Но вы похоже чем-то озадачены?

– Да как вам сказать… – пробормотала я. – Да, конечно, я узнала то, за чем приехала сюда и даже больше… Но в течение всего моего визита, меня не покидало ощущение, что дама что-то скрывает: она все время находилась в состоянии какой-то внутренней борьбы… и несмотря на то, что сообщила мне все, чего я ожидала и на что надеялась, мне кажется, она все время боялась сказать что-то лишнее…

– Ну-у, Алиса Аркадьевна, – протянул мой проводник, – вы же не исповедовать ее пришли в конце концов. Вы незнакомый человек, а она одинока, ей хочется поговорить, особенно о прошлом… Но она все время сдерживала себя, поскольку и в самом деле не знает, что можно говорить хорошей знакомой этого вашего Игоря Сергеевича… Вы лучше подумайте: как просто и быстро все сложилось, – Миша улыбнулся, – ведь если бы не краеведческий музей на нашей дороге, еще неизвестно, где бы мы были сейчас! А теперь мы также просто и быстро слетим с этой чудесной горы, я покажу вам город, потом навестим Рафика, вы спокойно улетите в свой Питер, и ваше приключение закончится! Да и для меня день выдался очень интересным! Да еще оплаченным! Но если вам еще раз понадобится кого-нибудь найти в горах – звоните сразу. Я составлю вам компанию совершенно бесплатно! За такое удовольствие еще и самому платить надо!