«Кто ты?». Часть 2

– Я подготовила вам душевую, – раздался голос Веры. – Пойдёмте, покажу.

Минут двадцать она инструктировала нас, для чего предназначен каждый флакон, а их было на мраморной стойке перед большим зеркалом не менее двадцати, а потом, указав на висящую чуть поодаль вешалку, сказала:

– После душа одевайтесь в эту одежду.

Здесь висел весь комплект одежды – от трусов до верхнего вечернего костюма; было даже несколько галстуков с блестящими запонками. Оставив Сабира здесь, мы перешли в другую комнату, точно такую же, как предыдущая.

– Можете не повторять, я найду, что мне нужно, – сказал я ей и показал на мыло, дав понять, что кроме мыла ничего мне не понадобится.

Надо отметить, что с первой же минуты нашей встречи она смотрела на меня подозрительно, и эта подозрительность у неё постоянно возрастала. Она очень точно определила мой волевой и ничего не признающий характер. Видимо, служанки социалистического строя ко всему прочему ещё и хорошие психологи. Наверное, в условиях, в которых жила эта милая служанка, всё подчинялось определённому этикету, и всякая вольность считалась невоспитанностью. Как бы там ни было, с самого начала нашего знакомства она чувствовала во мне что-то такое, что всё больше настораживало её, и она при необходимости что-то сказать всегда обращалась к Сабиру, игнорируя меня.

– У меня есть свой спортивный костюм для дома, зачем мне эти тряпки, да ещё с галстуками? – спросил я.

Она пришла в ужас, на несколько мгновений даже потеряла дар речи. Так мне, во всяком случае, показалось. Но вскоре взяла себя в руки и, довольно натянуто улыбаясь, спросила:

– Вы хотите, чтобы меня уволили?

– За что же? Господь с вами.

– Вы понимаете, что говорите? Спортивный костюм в приличном доме – слыханные ли дела? Да меня сразу же выкинут на улицу.

– А вы-то причём?

– За внутренний порядок отвечаю я, молодой человек, и прошу вас: сделайте всё так, как я вам говорю.

– Хорошо, а свою одежду куда девать? – спросил я.

– Вот вешалки, – указала она на несколько вешалок.

– Надеюсь, вы не подвергнете её термической обработке?

– Что вы, что вы!

Она была на грани помешательства. Её глаза блуждали, как будто искали, за что бы ухватиться. Видимо, в этом доме никто никогда не шутил, и всё сказанное воспринималось дословно.

Я ухмыльнулся и сказал:

– Хорошо, извините. Я так, в качестве уточнения-с.

– Понимаю, понимаю, – протянула она и стала почему-то задом выходить из душевой.

– А дверь изнутри не закрывается? – показав на гладкую поверхность двери, спросил я.

– Нет, зачем? Она и так хорошо закрывается, – недоуменно ответила она.

– Мало ли, – гнул я своё, – какой-нибудь сквозняк или неосторожное прикосновение…

– Что вы, что вы! Никаких сквозняков здесь не бывает, да и кроме гостей в эту часть дома никто не заходит. В настоящее время кроме вас никого здесь нет.

– Вы хотите сказать, что у вас есть свои отдельные душевые?

– Разумеется, – недоумевала она.

– Бедняги.

– Что?

– Ничего, – ответил я и отвернулся.

В детстве я с такими же, как я, ребятами мылся в горном озере. Брали кусок хозяйственного мыла – и в холодную и, как слезы, чистую воду. Зимой же мать мыла меня в скотном дворе. Подогреет ведро воды и в скотном дворе помоет, поставив под ноги большой алюминиевый тазик. Вот и все флаконы. Конечно, во время учёбы в институте и в Ставрополе я видел более совершенные методы мытья, но такую роскошь встретил впервые. Например, четыре оранжевых флакона с пульверизатором и витиеватыми изгибами предназначались, как она объяснила Сабиру, для орошения (она так прямо и сказала) ноздрей носа и ушных раковин. Когда я, смеясь, сказал, что для этого хватило бы и одного флакона, она удивлённо ответила:

– Как можно орошать четыре объекта одной ёмкостью?

Надо отдать должное Вере. Костюмы она выбрала точно по размерам. Я не хотел надевать галстук, но, вспомнив её опасения, всё же нацепил его и пришёл в комнату, выделенную нам. Сабира ещё не было, и я начал потихоньку пробовать виноград, поставленный на стол в двух больших вазах. Зашла Вера.

– Товарища вашего пока нет? – спросила она.

– Нет, – ответил я, – видимо, он пока ещё орошает свой объект, как вы изволили сказать.

Она прыснула смехом, но быстро собралась и довольно долго смотрела на меня.

– Я тебя хорошо понимаю, Чингиз, – почему-то перешла она на «ты». – Я сама из простой семьи. Но ты уж не иронизируй, пожалуйста, – положение обязывает. Я ведь нахожусь на работе.

– Говорят, в Москве много заводов и фабрик и платят рабочим хорошо. Неужели ты не могла где-нибудь устроиться, и работать по-человечески? – спросил я.

– Я выросла без отца. Он погиб где-то под Берлином. Мать работала день и ночь, чтобы содержать меня с братом. Он с молодых лет пристрастился к алкоголю и сейчас сидит в тюрьме где-то в Мордовии. Я же, видя мытарства матери, с седьмого класса поступила в педагогическое училище. По окончании устроилась в детский сад на шестьдесят пять рублей в месяц. Этих денег не хватало даже на содержание себя, не то что на помощь матери. Несмотря на возражения и слёзы матери, пошла и устроилась на завод «Серп и Молот», есть здесь такой завод. На первых порах приняли меня в моечный цех – потом, мол, посмотрим. Весь день работали в резиновых одеяниях с ног до головы, мыли детали водой и другими растворами температурой семьдесят и более. В двух метрах от себя ничего не было видно: кругом туман, влажность абсолютная. В конце работы выходила я оттуда как из настоящего ада, многие падали прямо на выходе от свежего воздуха, а платили нам за всё это в пределах ста тридцати – ста пятидесяти рублей. А ты говоришь, много работы. Работы везде много. Только вот хорошая работа для тех, у кого есть связи или другой блат, а для таких, как я, – моечная, дорогой мой Чингиз. Работай, парься, мучайся за сто тридцать рублей, кто тебе не разрешает? «Издыхайте псы, если вы недовольны», – говорят французы. Долго ли я продержалась бы на той работе, как ты думаешь?

– Я, Вера, не то чтобы против тебя лично, упаси бог, просто неприятно, когда общаешься с маской на лице.

– Мне самой противны все эти условности. Но такой этикет, Чингиз. Иначе нельзя работать. Такие люди, как ты, сюда не приходят, если только случайно, как сейчас, а все остальные требуют этикет. Так уж у них заведено. Иначе я и двух дней здесь не продержусь, а у меня старая и немощная мать. То, что она когда-то работала на износ, сейчас выходит боком. Два раза её парализовывало, еле двигается в доме, на улицу уже не выходит. Кто же её содержать будет?

– Как здесь с тобой расплачиваются? – спросил я.

– Как обычно. Я получаю зарплату, и неплохую, потом продукты, всякие там фрукты сама хозяйка заставляет брать с собой, дай бог ей здоровья. Хорошие импортные лекарства в дефиците – тоже она достаёт. Она очень хороший человек, и я нигде так не смогла бы устроиться. Так что я дорожу своим местом.

– Ты замужняя?

– Нет, конечно, мне давно пора, но…

На этом месте пришёл Сабир, весь красный. После некоторых дежурных церемоний относительно удобств в душевой и прочего, Вера объявила, что ровно в семь часов хозяйка с дочкой будут ждать нас в столовой, где мы и будем ужинать, и ушла. Я из предыдущего опыта знал, что в таких домах за столом как следует поесть невозможно. Поэтому ещё до прихода Сабира попросил Веру, чтобы она на ночь поставила нам на стол чайник чая и немного хлеба с сыром – дескать, на всякий случай. Она обещала, что сделает, и показала на кнопку около двери, чтобы, если она будет нужна, нажимать на эту кнопку.

Хозяйка встретила нас, стоя за самой дальней стороной огромного стола. Рядом с ней стояла девчонка лет десяти-одиннадцати – вероятно, дочь. После того как мы познакомились, она поинтересовалась здоровьем своего друга, как он работает, и вообще как развивается народное хозяйство в Азербайджане. Получив на все свои вопросы исчерпывающие ответы от Сабира, ибо говорил один он, она показала, где нам сесть, и нажала на такую же кнопку, как в нашей комнате.

Столовая представляла собой огромное помещение величиной почти с баскетбольную площадку и вся была напичкана мрамором и дорогими люстрами. На всю длину этого зала тянулся массивный стол старинной работы, сделанный из красного дерева. Любой хозяйственный магазин позавидовал бы изобилию разнообразной посуды, вилок и ложек, которыми был сервирован этот стол. Улучив момент, я спросил у хозяйки: «Все ли квартиры в этом доме такие?» Она довольно улыбнулась и ответила, что в каждом так называемом сталинском доме имеется две-три такие квартиры для особо заслуженных людей и что эту квартиру им дали недавно по личному указанию самого Хрущёва, а раньше они жили в этом же доме, но в другой, значительно меньшей, квартире. Далее она сказала, что муж её, тоже народный артист СССР, сейчас находится на Украине, так как там снимается какой-то исторический фильм, в котором он приглашён сыграть одну из главных ролей. Она сообщила, что, следуя давно сложившимся правилам, завтра у неё приёмный вечер, в котором будет участвовать весь свет искусств и ещё кое-кто из больших людей. Она посоветовала нам также приготовиться к этому вечеру.

– Костюм или смокинг можете подобрать в нашем гардеробе, – сказала она и велела Вере, чтобы та показала нам гардероб.

Почти никогда я не надевал чужие вещи, и по мне лучше бы нас поругали последними словами, чем предлагать такое. Попробовав кое-что, я встал и, ссылаясь на недомогание, вышел из столовой. В комнате я первым делом переоделся, аккуратно сложив всю их одежду, повесил на вешалку и лёг на одну из диван-кроватей. Через некоторое время зашла Вера с подносом. Она принесла несколько бутербродов с икрой, хлеб, сыр и большой чайник чая. Увидев, что я переоделся, она села на стул и вопросительно посмотрела на меня.

– Послушай, Вера, плевать я хотел на всё, что здесь принято. Твоя хозяйка больше меня не увидит, можешь не волноваться.

– Как не увидит?

– Очень просто. Завтра рано утром я уеду в Подольск.

– Не делай этого, Чингиз. Да и товарищ твой обещал присутствовать на вечере.

– Товарищ волен поступать как хочет, а я – как я хочу. Я сюда не на маскарад приехал. Почему, интересно, не поступить мне по-своему? Что я кому-нибудь должен, что ли?

– Не в этом дело.

– А в чём же?

– Я уже говорила тебе, что она очень хорошая женщина, но у каждого человека, особенно у человека из их круга, есть свои привычки, которые они ценят больше, чем жизнь. Так вот, моя хозяйка не терпит ослушания от кого бы то ни было, и, уверяю тебя, она дойдёт до крайности, чтобы не только навредить, нет, а просто уничтожить тебя. Зачем тебе это?

– Зачем мы нужны твоей хозяйке? Вот лично я – зачем я ей нужен?

– Этого я не знаю. Может быть, вы просто ей понравились, а может, ещё что-то, но я знаю, что раз она сказала, чтобы вы присутствовали на вечере, – значит, вы должны быть там. Второго мнения не должно быть.

– Послушай, я приехал сюда в институт по своему делу, и пошла твоя хозяйка со своей привычкой куда подальше. Нас просили сопровождать груз, что мы и сделали. Что ещё нужно?

– Если ты откажешься от приглашения на вечер, она примет это как личное оскорбление.

– Ну и пусть. Что она мне сделает, съест, что ли?

Вера долго смотрела на меня.

– У тебя есть родные на родине?

– Есть, ну и что?

– Я не знаю, от кого эти приношения, но первые лица почти всех союзных республик знакомы с ними, семейно и очень близко знакомы. Представь себе, что она позвонит первому лицу вашей республики или в тот же институт, в который вы приехали, и как бы между прочим укажет на твою невоспитанность. Как ты думаешь, как они будут относиться к тебе после этого?

Я приподнялся и сел на койку.

– Ты думаешь, что она способна на такое?

– Я уверена в этом. Эти люди, когда задето их самолюбие, бывают смертельно опасными. За их сладкими улыбками покоятся гремучие змеи, и горе тому, кто их расшевелит.

– Ты считаешь, что мне надо остаться на вечер?

– Конечно. В конце концов, твой институт никуда не убежит. День раньше, день позже – какая разница? А на таких вечерах иногда очень даже интересно побывать.

– Серьёзно?

– Разумеется. Тут за один вечер можно узнать столько, сколько не узнаешь за весь год. Они давно знают друг друга. Давно уже всё сказано и пересказано. Поэтому новые лица для них просто находка. На нового кидаются все – и мужчины, и женщины, всем хочется быть первыми и самыми значимыми. Так что вам придётся ещё и отразить осаду.

– А о чём они говорят, Вера?

– Ну конечно, первым делом о себе. При этом он окажется самым-самым, а все остальные – так себе. Ни в коем случае их не перебивай. Когда они рассказывают о себе, перебивать их нельзя. Про другого ещё да, а про себя – нет.

– Почему?

– Потому что о себе они рассказывают как о загадочном персонаже и преподносят это так, как будто ты первый человек в мире, которому он или она доверяют раскрыть свою автобиографию, как некое сокровище. На самом же деле все они знают друг друга как облупленные. Но так уж принято, что надо обязательно предельно внимательно слушать их болтовню о себе и ни в коем случае не перебивать.

– Интересно.

– Ну да. А затем могут рассказать какую-нибудь чепуху, ну, скажем, как он спас жену Хрущёва от наводнения или что-то в этом роде. Всё надо слушать внимательно, с таким видом, как будто ты давно догадался, что он здесь самый главный, а остальные так себе-с.

– Да ты философ, Вера.

– Я говорю вполне серьёзно. Почти все они любят задавать вопросы, самые разнообразные вопросы. Отвечать надо моментально, без раздумья. Так, как будто ты целый год ждал этого вопроса, но в то же время ничего не говорить.

– То есть как?

– Очень просто. Говорить надо слаженно, логично, чтобы всё сходилось, в то же время, чтобы ничего конкретного в словах твоих не было. Так, чтобы каждый понимал, как ему нравится. Это очень трудно, но разрешимо. Если хоть раз, хоть на один вопрос ответишь правильно и чётко, то ты навсегда потеряешь к себе интерес окружающих. Здесь мнение распространяется молниеносно. Чем более загадочен и неопределёнен твой ответ, тем больше люди будут таскаться за тобой, тем знаменитее ты будешь становиться.

– Ну и дурдом.

– Самый настоящий. Если, например, спросят, сколько тебе лет, сначала назови одно число и тут же уменьшай его года на три, на пять и настаивай на последнем. Это им понравится. Среди гостей будет один тип, впрочем, когда-то очень знаменитый человек. Захар Захаровичем его звать. Он народный артист СССР. Лауреат Ленинской и всех других премий, а уже лет пятнадцать алкаш алкашом. Так вот этот тип почти эдак лет двадцать всем говорит, что ему сорок лет. Почти все знаменитые артисты, в том числе и моя хозяйка с мужем, – его ученики. Очень уж знаменитым он был раньше. Но потом пристрастился к алкоголю и уже давно пропил всё, даже квартиру, которую имел в таком же доме, а сейчас ютится где-то на окраине в панельной квартире. Однако среди своих он остался таким же авторитетом, как и раньше, и ни одно мероприятие, тем более приёмные вечера, без него не проходит. Он-то наверняка первым и бросится на вас. Так что не обижайте старика.

– Не будем. А много народу собирается на приёме?

– Ну, человек шестьдесят-семьдесят наверняка будет.

– Кто же их обслуживает?

– За порядком смотрю я, а в зале обслуживают работники – выписанные специально для этого случая люди из ресторана. Мы обычно приглашаем людей из ресторана «Прага». Ещё есть вопросы, господин Чингиз-хан?

– Нет, госпожа Вера Батьковна, спасибо.

– Тогда я пошла. До завтра.

– До завтра! Ты замечательная девушка, Вера!

– Вот-вот, примерно так. Тренируйся, и спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Утром я встал рано. Перекусив оставшимся со вчерашнего вечера бутербродом и запив его холодным чаем, я собрался выходить на улицу.

– Куда ты? – сонно пробормотал Сабир.

– Хочу в библиотеку имени Ленина сходить.

– Смотри не заблудись.

На улице мне объяснили, как проехать в библиотеку, и я зашёл в метро, первый раз в жизни. Стоя в стороне, я наблюдал, как люди пользуются этим видом транспорта. Пожилая женщина в униформе, сидевшая до сих пор в стеклянной будке, покинула свой пост и подошла ко мне.

– Долго думаешь, молодой человек.

– Первый раз, поэтому сразу не решаюсь.

Она объяснила мне всю процедуру, провела через турникет, показала, как наступить на эскалатор, и, сказав «в добрый путь», пошла к своей будке. Согласно настенным указателям, на третьей остановке я должен был выходить. Пропустив несколько поездов и насмотревшись на то, как люди заходят в вагон и выходят из него, я направился в вагон очередного поезда. Я не стал проходить и садиться, хотя народу было мало и многие места в вагоне пустовали. Напротив двери, около которой я стоял, сидел с дипломатом на коленях мужчина неопределённого возраста с длинными волосами, пышными бакенбардами и тронутой сединой клинообразной бородкой. Как только я зашёл в вагон, мужчина этот быстро открыл свой дипломат, достал оттуда несколько чистых листов и, положив их на дипломат, начал поспешно рисовать. По тому, как он делал свои заметки, постоянно смотря на меня, было понятно, что он рисует мою физиономию. Немногие пассажиры, в основном женщины, сидевшие недалеко, также обратили на это внимание и стали шушукаться между собою. Я сначала хотел было среагировать на это, потом решил не вмешиваться – дескать, мало ли кто чем занимается. На третьей остановке, увидев, что я собираюсь выходить, мужчина чуть приподнялся и взял меня за локоть:

– Очень прошу, проедемте ещё остановки две, от имени всех пассажиров прошу, – сказал он и обвёл взглядом сидящих пассажиров, как бы зовя их на помощь.

Подошла высокая, хорошо сложенная молодая дама, до сих пор сидевшая в дальнем углу вагона и очень внимательно следившая за действием мужчины. Она перегородила мне выход и, слегка обняв меня за пояс, обернулась к мужчине:

– Яков Савельевич, рисуйте не торопясь. Я его не пущу, пока вы не закончите.

Посмотрев на моё удивлённое лицо, она мило улыбнулась, показав ряд здоровых и красивых зубов.

– Вы разве не знаете Якова Савельевича? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Он гордость нашего народа, художник, гений божьей милостью, и за рубежом его многие знают и ценят, неужели не знаете?

Я помотал головой, давая понять, что не знаю я никакого Якова Савельевича, но она быстро прихватила мою голову и процедила:

– Не шевелите головой – он рисует. И запомните: любой из нас в данный момент счёл бы за честь быть на вашем месте.

Закончив рисовать, Яков Савельевич убрал бумагу в дипломат, встал и, поблагодарив даму, вышел, даже не посмотрев на меня. Вышла и дама эта, оскалив зубы на прощание. Видимо, она всем показывала свои красивые зубы. Я, ошарашенный случившимся, проехал ещё несколько остановок и тоже вышел.

Я был сбит с толку и потерял ориентир. Я понимал, что мне надо вернуться обратно, но как это сделать в голову не приходило. Постояв немного, я решил поступить как все и вскоре оказался на улице. О, везение! Я стоял всего метрах в пятидесяти-шестидесяти от нашего дома. Видимо, пока меня рисовали, пока я приходил в себя, поезд сделал круг и вернулся обратно, подумал я и весело зашагал к дому. Совершенно уверенный, что это тот самый дом, я поднялся на второй этаж и толкнул дверь напротив лифта. Дверь была заперта. Отыскав кнопку звонка, я нажал на неё и стал слушать. Подождав минуту, я ещё раз нажал на кнопку, но уже понастойчивее. Дверь открылась, и тут же мне под нос упёрлась широкая воронка, узкий конец которой был вставлен в левое ухо маленькой старухи. Не успел я опомниться, как тонкие, как клещи, пальцы старухи охватили рукав моего пиджака и рывком потащили меня внутрь квартиры.

– А… появился, красавчик. Вторую неделю издеваетесь над старухой, бессовестные вы этакие. Я вам покажу, как издеваться над старым человеком! Вот приедет мой сын, он поставит всех вас на место. Он у меня большой человек, на самом верху его знают и уважают. Ваш начальник ещё поплачет за такое свинство, свиньи вы этакие! Чего так-то пришёл? Ты чего, танцевать со мной пришёл? Где твои инструменты, а?

– Какие инструменты?

Тут же была подставлена мне под нос воронка. Я повторил свой вопрос.

– Как какие? А чем ты работать будешь? Пальцем, что ли, а? Отвечай ты, окаянный, чем всё это чинить будешь? – говорила она, указывая в сторону окна.

Там, под окном, в два ряда лежала какая-то разобранная мебель, обёрнутая в бумагу. Увидев, что я смотрю на дверь и собираюсь выйти из квартиры, она истошным голосом завопила:

– Джилбас!

Из полуоткрытой двери смежной комнаты появилась голова, а затем и всё туловище огромного дога. Он лениво огляделся кругом, оценивающе посмотрел на меня, потом медленно двинулся к входной двери, лёг около неё на полу и принял безразличный вид. Видимо, он знал своё дело и в подсказках не нуждался. Тем временем хозяйка всё сверлила меня, ругаясь всякими уличными словами, и грозила сыном, который скоро приедет и разнесёт всех нас.

– Так чего стоишь-то? Не дам я тебе ни копейки, за всё заплатила, есть квитанции у меня. Начнёшь ты или нет? Проклятые! – провопила она и исчезла в кухне.

Через несколько минут она вернулась, неся в руке гранёный стакан, заполненный на две трети жёлтой жидкостью, и поставила на стол, на ближайший ко мне угол.

– На, давись, закончишь – ещё налью… гады, пьянчуги, у-у-у… – ныла она.

Видя, что я не проявляю никакого интереса к стакану и его содержимому, она ещё громче закричала:

– Нету у меня ничего на закуску, так обойдёшься! За что вам только деньги плотят? Две недели, целых две недели издевались надо мной, а теперь я ещё и должна кормить и поить его! Нет уж, хватит! Я сейчас позвоню вашему начальнику, выведу я вас на чистую воду, бездельники, только и знают содрать с людей последнее да и нажраться. Как вас земля держит? У-у-у, погодите, погодите, вот приедет сын…

С этими словами она достала какую-то допотопную сумку, вынула из нее записную книжку, подошла к окну и начала перелистывать её – по всей видимости, искала телефонный номер «моего» начальника. Это была очень старая и высохшая низкорослая женщина, не по годам подвижная, с цепким взглядом. Насколько можно было определить, скорее всего еврейка с характерными повадками. Объяснить ей, кто я и как попал сюда, было почти невозможно из-за её глухоты да и бесполезно, так как по всему видно было, что она не отпустит меня так просто. Она была занята поиском номера телефона «моего» начальника, стоя у окна лицом к улице, собака дремала у двери. Зазвонил телефон. Я сделал шаг к телефону, но собака тут же подняла голову и настороженно посмотрела на меня. Я очень мило улыбнулся ей и, не переставая улыбаться, потихоньку, всё боком и боком, приблизился к телефону и снял трубку. На том конце молодой девичий голос вопил:

– Бабушка, бабуля!

– Алло? – отозвался я.

Вопли прервались и через несколько секунд заново возобновились:

– Кто вы такой? Где бабушка?

– Девушка, успокойтесь, пожалуйста, я врач.

– Врач?! – ещё громче закричала она.

– Да, врач скорой помощи. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, у вашей бабушки случился микроинфаркт. Нам позвонили соседи, и я сделал всё, что необходимо. Сейчас ей хорошо, но будет лучше, если вы приедете немедленно. Вы откуда звоните?

– Из Люблино. Мы сейчас приедем. Папа, папа!

Я положил трубку и так же осторожно с улыбкой на лице отошёл от телефона. Название «Люблино» мне ничего не говорило, но обнадёживало то, что девушка эта сказала, что они сейчас приедут. Прошло примерно полчаса. За это время старуха просмотрела две записные книжки и взялась за третью. Раза два подбегала ко мне, всовывая мне под нос широкую часть воронки, но я каждый раз энергично мотал головой: дескать, я ничего, молчу. Видимо, до неё всё же доходили какие-то звуки с улицы, которые она принимала за обращение к ней. Последний раз она спросила, что я кричу и почему не выпиваю. На что я также помотал головой и отвернул лицо. Она, ворча: «Завелись тут всякие непьющие», опять взялась за поиск телефонного номера. Наконец-то нашла его и, подняв указательный палец вверх со словами «сейчас я вам покажу», кинулась к телефону. Но когда она поравнялась со входной дверью, раздался звонок, похожий на пулемётную очередь. Теперь мне стало ясно, как она услышала мой звонок в дверь: поставили, значит, специальный звонок для неё. Она остановилась, посмотрела на собаку, потом на меня и, подойдя к двери, подставила к ней ухо. Звонок повторился и больше не прекращался, пока она не открыла дверь. В квартиру залетел высокий, хорошо сложенный мужчина кавказской внешности. За ним, держа свои очки, вбежала она. При виде её, я перестал дышать. «Как она сюда попала?» – задал я себе вопрос и стал ждать, когда она заметит меня. Но никакой реакции на мою персону с её стороны не последовало, что меня очень удивило. Неужели она стала видеть ещё хуже? Помню, однажды я снял с неё очки и надел их сам. У меня голова закружилась от этого и, возвращая очки, я спросил её: