Две недели до Радоницы

– Все.

Я подошел к ним и присел на краешек дивана. Передо мной стоял большой шкаф с чайными сервизами за стеклом. Рядом на стене висела плазменная панель. По сторонам – картины в рамках. На одной был изображен морской берег, а другая представляла собой умиротворяющую пастораль. Этот общий зал, а также дом в целом, производил ощущение простоты и элегантности – казалось, что рассматриваешь иллюстрации в книге по дизайну. В то же время в окружающей обстановке не было никакой индивидуальности и никаких следов связи с прошлым.

– Как ты живешь после такой дозы?! – вскричала Юлия и стала трясти меня за плечо, – Тебе не надо в госпиталь?! Не надо к доктору? Эй, русек, молви что-то!

– Споко, Юлия. Я справлю.

Наталья встала передо мной, уперев руки в бока, и заглянула в глаза. Я старался смотреть мимо нее. Как же я оказался в такой неудобной ситуации?!

– Совсем ничего не помнишь, так? – спросила девушка.

Она приложилась к бутылке с пивом, упала рядом на диван и провозгласила:

– Тогда поиграем в игру!

– Какую игру?

– Мы ведь тоже ничего не ведаем о тебе. Только, что ты в Москве жил, так?

– Но это супер! Я бы тоже хотела в Москве пожить! – вступила Юлия.

– Эй, на нас чекает Прага, памятаешь?

– Так, так! Только без смердячего Дамиана.

– Как хочешь, – вздохнула Наталья, – Но мы ушли в сторону. Итак, русек, мы поиграем в игру «Две правды и клямство8»! Юлия, ты тоже. Карабкайся ближе!

Дочь кузнеца села по другую сторону от меня. Она смела со стола бутылку и сделала несколько больших глотков. Слишком больших. Григорий ведь говорил, что она только школьница.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

Юлия прищурилась в ответ.

– Неее мооо-жжж-на о том пыыы-тать, – протянула со скукой в голосе. Затем быстро, – А тебе сколько?

– Давайте играть! – перебила Наталья и плаксиво заколотила кулачками по обивке дивана.

– Я никогда не слышал о такой игре. Не знаю, как играть, – сказал я.

– И я! И я никогда не слыхала! – закивала Юлия.

– Разве непонятно из названия? Молвишь три факта о себе. Две правды. Одно клямство. Андрей, так? Давай ты зачнешь.

– Ладно. Но что рассказывать первым? Клямство или правду?

Наталья с силой хлопнула себя по лбу. Кончики волос взметнулись под силой шумного вздоха разочарования.

– А, я поняла! – вскричала Юлия, – Мы сами должны отгадать. Давай, русек, молви о себе три факта. Но только честно молви!

– Хорошо. Я жил в Москве шесть лет.

– Это мы ведаем. Что-то другое поведай!

– Ну тогда… Мой папа был из Нагоры, а мама из России.

– Может быть, – с интересом сказала Наталья и загнула палец на ладони, – Это раз. Теперь другой факт. Або клямство.

– Несколько дней назад я попал под лавину в горах.

– Ооо-кей. Слабо верю. Но ладно. Три?

– Хммм. Я вегетарианец.

– Добра. Лавина – клямство. Юлия, как мыслишь?

Дочь кузнеца пристально глядела на меня, связав руки узлом на груди. Словно хотела прочитать ответ в моей позе.

– Последнее – клямство, – наконец, произнесла она. – Я с детства не ем мяса и скажу: для вегетарианца вид у тебя довольно кровожадный.

– Юлия, ты угадала.

– Что? То есть, о лавине – правда? – взвилась Наталья, – Но где довод? Не верю!

– Споко, Ната, споко. Я верю. Моя очередь, так?

Юлия сомкнула пальцы обеих ладоней в замок и высоко подняла руки над головой. Ей не терпелось начать.

– Факт номер один! Мой отец – необразованный рольник.

– Разве такое считается? – спросил я, – Это просто твое мнение.

– Считается, считается! – пропыхтела Юлия, – Ты был вчера у меня дома, видел как он со мной! Не розумею, чему ты захотел ему помогать.

– Захотел помогать?

– Ну да, ведь ты для того… – начала было Юлия, но прервалась на полуслове.

Я обернулся. Наталья быстро убрала палец от губ и улыбнулась с невинным видом.

– Другой факт, Юлия, – пропела она.

Девушка задумалась. Она долго смотрела в черный прямоугольник плазменной панели перед собой. Надула щеки и вдруг бессильно выдохнула:

– Ничего не идет в голову.

– Есть дюжо часу. Не спеши, – успокоила Наталья.

– Это не то. Я просто подумала об отце… – пробормотала девушка угнетенно. Но тут же встрепенулась, – Вымыслила! Ну слухайте: я знакома с Братом-сонце.

– Как это, с Братом-сонце? – не понял я, – С героем сказки, то есть? Ну это понятно, что клямство.

– Русек, ты что, новостей не читал? Хотя, если не помнишь ничего… Зараз покажу.

Юлия смела со столика «айпад» и после долгих манипуляций руками показала мне экран. Загрузилась страница «Гласа Нагоры». Раньше так называлась единственная газета в Бойкове. Веся иногда брала ее почитать. Название заметки гласило: «Поджог у главного офиса Sun & Son. Пранк или угроза?». Я стал читать дальше.

«Пугающее зрелище открылось прохожим столицы на главной площади Бойкова. Напротив здания офиса Sun & Son неизвестные устроили поджог деревянной фигуры, набитой соломой. Очевидцев самого действия не нашлось – о произошедшем говорит лишь обуглившийся остов чучела. Также на брусчатке рядом с чучелом была обнаружена надпись углями: «Памятай о Чорно сонце. Вы – не господаре для нагорцев». По сообщениям милиции, пострадавших нет. Директор компании Sun & Son, господин Собепанек, пока никак не отреагировал на происходящее. Данный акт вандализма – очередной в серии действий, направленных против главного инвестора края. Доказательств, что ответственность за хулиганские поступки несет самозваный ополченец по имени «Брат-сонце», нет. Редакция «Глас Нагоры» будет держать вас в курсе событий, если ситуация изменится».

«Вы – не господаре для нагорцев». Эти слова зажгли свет в темном чулане памяти. Я уже слышал их сегодня. Зацепившись крючком за эту фразу, я потянул леску – достать воспоминания из тумана забытья. Ах вот оно что! Мне срочно нужно было уводить отсюда Юлию!

***

Этим утром я рано проснулся – от звуков баяна. Каролина сидела у постели Марцеля и играла народную мелодию. Тихо пела на польском:

– Швечи, мещонц, швечи, с пувноцы до рана,

Не могэ запомнечь, не могэ запомнечь моего коханя.

Не могэ запомнечь, муй Боже едыны, моего коханя.

Голос ее звучал умиротворяще и вместе с тем меланхолично. Каролина была полностью погружена в музыку и не замечала меня. Я прошел в середу, взял осколки меча в мешке и вышел к лошадям. Подкормив кобыл горстью овса, я вывел Лозу из загона и поскакал к Григорию.

Черный кузнец колол дрова на заднем дворе. В его исполнении колка дров была настоящим искусством (хоть и незатейливым). Раз – он взял полено и пригвоздил его к пеньку, два – колун взлетел вверх, три – лезвие с громким щелчком раскололо дерево на две половинки. Я смотрел, как сапоги постепенно исчезали под грудой дров, пока не решился наконец позвать его по имени.

– Каролине нужен этот меч, – как можно решительнее сказал я, показывая осколки. – Проси что хочешь. Без твоего согласия я отсюда не уйду.

Квадратный рельеф мускулистых плеч загородил от меня восходящее солнце. Стрелы бровей сомкнулись над переносицей. Белки глаз холодными огоньками подрагивали в такт тяжелому дыханию. Сейчас как пошлет подальше. Григорий поднес могучий кулак, в котором держал колун, и передал мне инструмент. Кивнул на сложенные друг на дружке поленья под навесом шопы и отдал единственный приказ: «Руби». А сам ушел.

Ну ладно – раз просит, надо делать. Передо мной стоял пенек, весь в глубоких отметинах от удара топором. Я взял в руки инструмент, поставил на пень небольшой срез. Ясень. Кто-то мне говорил, что это самое простое дерево для рубки. Ну поехали, хлопаки. После первого удара лезвие глубоко увязло в стволе. Я уперся ногой в пень, потянул рукоятку на себя, но она никак не выходила. Покряхтел-покряхтел – наконец, поддалось. Топор полетел в сторону, полено завалилось на меня, а я неуклюже распластался задницей на дровах. Ррррррр, попытка номер два. Дрова, я иду.

Я наметил глазом срез, который остался после первого удара. Второй пришелся несколько сантиметров в сторону от него, и лезвие вновь увязло. После очередной пары бесплодных попыток расколоть полено, обессиленный и уставший от жары, я малодушно сдался. Улегся в тени шопы и стал жевать яблоко. Через полчаса вернулся Григорий. На нем были комбинезон и защитная маска – такие надевают во время работы с пчелами. Красное лицо блестело на солнце каплями пота.

– Не получается. Дерево не поддается, – я кивнул в сторону полена.

Кузнец поставил полено на пень, взял в руки топор, широко расставил ноги. Лезвие на миг блеснуло на солнце – ТУК! – две половинки дерева упали по разные стороны пня. Он воткнул топор в пень и ушел обратно в дом. Занавес. Пристыженный его примером, я снова взялся за работу. После россыпи косых ударов мне удалось-таки расколоть свое первое полено, Второе пошло легче. Следуя примеру Григория, я широко расставлял ноги, держал топор за самое основание рукояти и опускал его шибким и ровным взмахом.

Чем больше я колол, тем лучше у меня выходило. Дело пошло. Вскоре я стал замечать маленькие трещины на срезе у каждого полена. «Целься сюда» – словно говорили они. Шестое полено я расколол с первого удара. А вот бревна со срезами на боках было тяжелее расколоть. Или те, которые имели толстый ствол в сердцевине. Такие я валил набок и рубил поперек. Впрочем, порой колун глубоко застревал – так, что оставалось стучать древком по пню в попытке разбить упрямое дерево. Или же обратить топор рукоятью в дол и колотить пень прикладом. Пока колол дрова, солнце описало параболу над моей головой, зевая по пути. Окончив работу, насквозь мокрый, я подошел к ведру с водой и стал жадно пить.

Оценив результат моей работы, Григорий лишь кивнул. Присел рядом и стянул защитную маску.

– Холодное лето было остатне, – заговорил, – Пчелы совсем меда не давали. А у меня восемь ульев. Надо за ними каждый день ухаживать, маток лечить. Много работы.

– Вы жили с меда?

– Да еще как жили! Менял у господаров на молоко, на хлеб. Содержал нас с Юлей. А сейчас потребую дюжего хозяйства. Видал моих коз, видал огород? А так у всех тутай было, пока не уехали. Почему я, почему Марцель живем незалежно9, своим трудом? Цивилизация съест себя, как тот змей. Зверю нужно все больше и больше, чтобы расти. Но не видит он, что ест самого себя. В конце потянет в бездну вместе с собой и нас. А мы спокойно сидим в стороне и смотрим на то, как это происходит.

– Что происходит?

– Ты еще не видел?

– Я видел, что Ильмень-рощу вырубили.

– Поедешь в Бойков – поймешь. Ты и не слыхал о них, поди.

– О ком?

– «Санэндсан», – сухо изрек Григорий и громко сплюнул на землю, – Новые хозяева Нагоры.

– Кто они? Какая-то фирма, компания?

– На папирах – так. Но по правде они теперь господаре для нагорцев. Правят цеееее-лым краем.

– А как же Великий совет? Каролина говорила, что ты в нем состоял.

Григорий поднялся на ноги ожившим валуном.

– Нагрузи в тачку дров, – наказал, – Запалим печь, заварим чай. Поведаю тебе что.

Я так и сделал. Вскоре затрещали дрова в пламени каменной печи. В доме стояла тишина: из этого я заключил, что Юлии сегодня не было. Мне было интересно, вернулась вчера девушка или нет, но я решил пока не затрагивать тему. Тем временем Григорий заварил травяной чай.

– Травы сам собирал, – не без гордости сказал он, – Здесь крапива, тысячелистник и календула. Добро очищает тело от всякой тручизны10.

Чай показался горьким, и я спросил, нет ли сахара.

– Сахара не маю, – Григорий покачал головой, – А ты не маэш девчины, раз хочешь сладкого. Женщина должна услаждать жизнь, не сахар.

Он повторил последнюю фразу, но в этот раз его голос прозвучал тускло и безрадостно. Взгляд на меня – осторожный, с затаившейся в глазах тоской. Он словно размышлял, стоит мне что-то рассказывать или нет. Все-таки решился.

– Мать Юлии, моя жена то есть, сгинула пять лет назад, – поведал он, – Красивая женщина была. Волосы как солнце золотые, а от улыбки сердце радуется и жить хочется. Работала много – и с пчелами, и со скотом, и на огороде успевала. Мы хотели много детей. Как говорится в той присказке: «Один сын не сын…» и так далее, ведаешь? Но вот родилась Юлия, и пыл как-то угас. Жена моя сделалась тихой и редко розмовляла со мной. Я не ведал, почему так случилось, а даже не обратил уваги на то. Занят был.

Несмотря на содержание разговора, большие серые глаза не выражали никаких эмоций – они не смотрели ни на меня, ни на печь, ни на дымящийся фарфоровый чайничек на столе. Сколько раз он уже переживал эту историю в своей голове?

– Каролина молвила, что я был в Великом совете, так? – спросил он, – Так было, правда – занимался господарством целого края.

Он помедлил, но затем решительно опрокинул в себя кружку с чаем, поднялся из-за стола и пригласил за собой. Мы поднялись по сбитым деревянным ступенькам в мансарду. Григорий долго подбирал ключи к одной из дверей. Наконец, отпер замок и подналег, взявшись за ручку. С тягучим скрипом и грохотом дверь отворилась.

Вдоль стен, касаясь потолка, стояли высоченные дубовые шкафы. Каждая полка была вплотную заставлена книгами. Толстая вуаль пыли покрывала корешки.

– Юлия молвит, что я необразованный рольник, – с горькой усмешкой сказал Григорий, – Но были часы – я читал, много читал. Господарство – трудная тема. Но в совете некому было ее принять, и вызвался я. Не ведал, за что берусь, по правде.

Несколько огромных томов сразу привлекли мое внимание. «Капитал» Маркса. Пыли на этих корешках было гораздо больше, чем на остальных. Я проглядел другие названия. «Позитивистский катехизис», «Исследование и причинах и природе богатства народов», «Советская экономика 1980-х». Звучало донельзя скучно. Мне трудно было представить Григория, этого великана-бородача, сидящим в узкой комнатушке за столом при свете лампы и читающим книгу. Кузнец тем временем продолжал рассказ.

– В 2000-м году мы победили «Чорно сонце». Выгнали из края националистов. Большая радость, так? А в огуле11 так не было. Перед нами был трудный вопрос – что робить с советским долгом?

– Каким еще советским долгом?

– Ясно, что не ведаешь, – кивнул с усталостью во взгляде Григорий, – Видишь, Андрей, каков был главный принцип господарства в Нагоре, до коммунистов, то есть – самодостаточность. Мы – край для вольных духом, неважно какой ты народности. Бойки, лемки, украинцы, поляки, сербы, называй кого хочешь – мы всегда жили на этой земле, прочно сокрытые от решты света12 горами.

У каждого свое хозяйство, свой дом, вокруг дикая природа, а главное – вольность. Правдивому нагорцу больше ничего не нужно. Но когда пришли коммунисты, началась индустриализация. Нагора стала колонией для советской империи: Москва забирала все ресурсы, которые могла выжать из края. Правда – они выбудовали заводы, колхозы, сделали народный парк в горах. А Бойков! Какая там была будова! Варшава бы позавидовала. Остальное ты ведаешь: в 1980-х советы накопили большой долг перед Западом, и наступил крах системы. Однако долг остался. И тогда, в 2000-м мы все еще должны были заплатить немецким банкам 12 миллионов долларов. Вообрази себе – откуда край, который никогда не вел торговли с другими странами, возьмет такие деньги?

– Постой. Разве после распада Советского блока Москва не взяла на себя все обязательства по долгу? Я слышал такое.

– Нагора была особым случаем, – Григорий покачал головой, – Даже после индустриализации наш край мало что приносил в закрома партии. Народ не хотел працовать для коммунистов, ведаешь? Москва тратила жирные суммы на развитие, но не получала дюжо выгоды. Потому нагорский долг решено было оставить нетронутым.

Я пропоновал выплатить долг так, как это сделала Румыния в свое время. Чаушеску отказался от индустриальных технологий коммунистов и вернулся к основам. Землю вспахивали плугами, материалы перевозили в конных повозках, косили пшеницу косой и серпом. В Нагоре так было испокон веков – и что ж, мы взялись за работу! Вот только это оказалось долгим делом. По моим расчетам выходило, что на выплату долга таким способом уйдет больше двух десятков лет. Не все в Великом совете согласились с таким сроком. И однажды на совет приехал представитель одной западной компании с предложением полностью выкупить советский долг.

– «Санэндсан»… – прошептал я.

– Не надо молвить, так? – горестно усмехнулся Григорий, – Их директор, Собепанек, связался со мной, как с представителем господарства. В 2005 году было, ежели маю добрую память. Завел речь об импорте. Чтоб в Нагоре были те же товары и вся та роскошь, что в остальной Европе. Народ станет покупать, и в казне появятся деньги. Sun & Son, со своей стороны, будет заниматься выплатой советского долга. Такая была логика. Но не только об импорте розмавляли – Sun & Son хотели стать инвестором края. Ведь даже если они бы начали привозить товары, их негде было продавать. Не было торговых центров, супермаркетов. Это все нужно было строить за деньги. И Sun & Son готов был дать эти деньги.

– И ты согласился?

– Конечно, нет. На Великом совете я сказал Фагасу, голове: «Пока я занимаюсь господарством, никакая компания не придет в Нагору». Я ведал, что тогда всему наступит конец. Как появятся товары, как роскошь станет доступна, люди перестанут заниматься своим хозяйством, а будут только покупать то, что им привозят. Край станет зависеть от денег инвестора. И я твердо держался своей позиции.

– Но теперь они господаре в крае. Что пошло не так?

– Моя жена… – Голос великана задрожал, а слова выходили из него словно против воли. – Она сгинула из-за моего упрямства. Видишь, Андрей – пока я отказывал открыть рынок для Sun & Son, ей требовались заграничные лекарства. Мы узнали это слишком поздно. Я ездил в Бойков на собрания совета, а дома тратил часы на чтение. Утратил с женой контакт. А ей делалось горше день ото дня. Когда было время, я собирал травы и делал настойки. Звал знахарок в дом. Верил, что народные средства помогут ей исцелиться, что ее хороба несерьезна.

Однажды перед сном мы розмовляли с ней. Она всегда поддерживала меня, но в тот вечер я не узнавал ее. Словно бес вселился, ведаешь? Несмотря на слабость тела и жар, она кричала с сильной ненавистью в голосе: «Это твоя вина, что со мной такое!» Молвила, что если бы я разрешил импорт, в крае появились таблетки, хорошая медицина и госпитали. В глубине души я розумел, что она права. Да ясно было, что права! Но я мыслил так: «Я должен своим примером показать людям, как надо поступать». Если бы я поддался, дал ввезти лекарства, чего бы стоили мои принципы? «Заботится о себе, как дупу припечет. Грош цена его идеям» – молвили бы вокруг.

– И в конце концов ты поддался? Пустил компанию на рынок?

– Нет. То была децизия Фагаса. На одном из собраний Совета он сместил меня с позиции и наказал разрешить импорт. А мне уже было все одно. Моя жена умирала, и я не мог ничего изменить – хоть с заграничными лекарствами, хоть без них. Мы с Юлией похоронили ее. Дочь с того момента перестала розмавлять со мной. Я мыслил себе, что тоскует и что это пройдет. Но минул месяц, другой – а она все уходила к себе в покой, закрывала двери и сидела там день за днем. Я пробовал молвить с ней по-разному, и однажды она отповедала. Да так, что меня пробрал холод. Молвила: «Это твоя вина, что мама сгинула». Те же слова я слышал от своей жены в ту несчастливую ночь. Я догадался, что Юлия слышала целую нашу склоку. Наверно, ее разбудили голоса, и она спустилась вниз из покоя. Хотя что… то уж неважно. Поведение Юлии, ее отношение ко мне… То покута за мой грех. Розумеешь то слово – покута? Кара небесна, то есть. Юлия напоминает, что я виновен.

После этих слов на нас пал саван тишины. Огромные немые шкафы с книгами, на которых толстым слоем лежала пыль, единственное узкое окошко и низкий стол – эта комната напоминала скорее темницу, а не читальню. Отворив эту дверь после долгого времени, Григорий, казалось, выпустил из нее самого себя.

– Теперь видишь, куда заводят глупости? – изрек Григорий, – Никакой меч Марцелю не поможет.

– То есть, ты жалеешь о своем решении?

– Нет, – твердо сказал Григорий, – Sun & Son не место в Нагоре – того я держусь так же твердо, как и десять лет назад. Однако мы могли торговать с кем-то другим. В своей гордыне я был слеп. Мне следовало самому искать заграничные компании, искать, с кем можно порядочно торговать. Ведь Sun & Son хотел не только выйти на рынок. Нет, Собепанек жаждал большего – власти над целым краем.

– Но разве людям все равно, что происходит в стране? Не стало Ильмень-рощи, в парке исчезают деревья на горных склонах. Как может Совет одобрить такое?

– Они и что горше одобрили. Как уж поведал: будешь в Бойкове – увидишь.

– И ты закрылся от всего мира, так получается? Спокойно сидишь и смотришь, как змей пожирает себя?

– Ох, не суди меня, Андрей. Мои часы минули. Все, что я могу – это передать свои ценности и знания Юлии.

– Хорошо. Тогда не суди и меня, Григорий. Я вновь прошу тебя перековать меч, будь он хоть трижды бутафорский.

К моему удивлению, кузнец утвердительно кивнул.

– Сделаю. Сам принесу его Каролине.

– Правда? Благодарю…

– Но, – прервал меня Григорий, – в обмен на это прошу тебя об услуге. Юлия так и не пришла домой вчера. Не пришла и сегодня. Верни мою дочь, Андрей, и я выкую меч для Каролины.

– А где мне ее искать?

– Она часто ездит в Бойков, на импрезы13 в клубах. Только я не думаю, что вчера она поехала в столицу. Близко отсюда есть дом, в котором живет ее школьная подруга Наталья. Возможно, Юлия у нее.

– А что, эта Наталья одна живет?

– О нет. Она вышла замуж за немца, когда ей было шестнадцать. Познакомилась в Европе, ведаешь? Он построил в Купавах дом для них. Только сам редко дома бывает. Вот Наталье и скучно одной, а Юлия часто к ней за компанию.

– Сделаю, что смогу. Вчера ты на нее поднял руку, так что…

– Было-было. Поведай ей, чтобы дала мне по морде за то.

***

И вот как я оказался поздним вечером в компании пьяных полуголых девушек. Уфф, прошу прощения, читатель, за свою слабость. Два воспоминания спустя я готов был продолжать выполнение наказа. Но сперва я должен был убедить Юлию вернуться к отцу.

– Эй, русек, слышал третий факт чи не? Эй, вернись к нам, вернись! Куррччеее, Наталья, в конце не надо было му тыле14 давать!

Передо мной появились огромные глаза девушки. Вид она имела взволнованный, но вместе с тем любопытствующий. Нельзя было терять ни минуты – я схватил Юлию за плечи и взволнованно зашептал:

– Я пообещал твоему отцу, что ты вернешься сегодня домой. Пойдем!

– Эй, эй, что ты там молвишь! Я хочу ведать, я хочу ведать! – взвилась вдруг Наталья. Взмахнув белоснежными бедрами, она спрыгнула со своего места на другом конце дивана и в мгновение ока очутилась возле нас. В эту же секунду Юлия отстранилась от меня одной рукой, а другую – в которой держала за горлышко бутылку с пивом – резко отвела в сторону. Темная клякса выпрыгнула из горлышка, чтобы со смачным хлопком распластаться на футболке Наталья. Брызги оросили всех троих, а потерявшая равновесие Юлия неловко растянулась на ковре.

– УАААААА!!!!!! – в ужасе закричала Наталья.

– Не виновата, не виновата я, – затараторила Юлия, собирая себя с пола. – То Андрей меня толкнул!

– А вот и нет. Это ты меня толкнула! – возразил я.

– Престаньте спорить и помогите! – рассерженно вскричала Наталья.

Черно-белые волосы взметнулись наверх. Юлия воздела палец к потолку и сказала:

– Я те зараз принесу чистую кошулку15!

И убежала по сходам наверх. Сыпля проклятьями, Наталья пронеслась из зала в черноту коридора. Прямоугольник света выхватил из темноты девушку у зеркала. Со своего места на диване я видел, как Наталья, стоя в ванной, стаскивает с себя замаранную одежду. Под футболкой на ней ничего не было, кроме лифчика. В смущении я отвел взгляд в сторону. Впрочем, безуспешно – Наталья увидела меня в отражении.

– Русек, помоги девчине! – обернувшись, воззвала она. – Дай мне свою толстовку.

Что за ерунда? Зачем ей понадобилась моя толстовка? Разве Юлия не пошла за чистой одеждой наверх? В этот момент сверху донесся приглушенный голос дочери кузнеца: «Наталья, где твои чухи16? Не найду, не найду». Следом раздался грохот и гулкий звук от удара, будто что-то большое рухнуло на пол. Наталья вздохнула и разочарованно уронила голову ниже плеч. А потом меня опять пронзил ее острый взгляд.

– Ну что сидишь? Мне нужна твоя одежда! – приказала тоном, который не терпел возражений.

Я встал с дивана и, стараясь не сводить взгляда с потолка, подошел к Наталье. Попытался снять с себя толстовку, но она, как нарочно, не давалась – ладонь застряла в рукаве.

– Да ты дивись, что робишь! – со смехом сказала Наталья, – Або боишься на меня дивиться, так? Неужели голых девушек никогда не видел, хи-хи?