скачать книгу бесплатно
Несколько секунд Николь молчала, затем робко взглянула на него. Сзади уже доносились сигналы машин.
– Я ведь доверяла Райану, мы с детства друг друга знали, он даже нравился мне, – растерянно сказала она. – Никогда ничего подобного от него не ожидала… Нет: ожидала… Но не так…
Джеф молча обнял её, рывком прижав к себе и чувствуя шеей прохладную влажность её щеки. Плачет! Тихо, не слышно. Тронул машину, с места, отгоняя к обочине: хорошо, что тут пригород, а не автострада. Несколько минут они посидели так, прижавшись друг к другу. Николь тихонько посапывала. Он поймал себя на том, что, ощущая её дыхание на своей шее, постепенно успокаивается. Хотелось спрятать её, отгородить от всего мира, чтобы больше никто не посмел причинить ей боли. Ему было странно осознать, что она нужна ему. Он отвык и от сознания своей необходимости, и от желания беспокоиться о ком-то. То, что ему хочется заботиться о Николь, помогать ей, защищать её даже удивило его. Полузабытое ощущение ответственности о близком человеке оказалось неожиданно острым.
Таким острым, что он непроизвольно опустил голову, сглотнув, и прижался губами к волосам. Очень хотелось, чтобы она перестала плакать. Джеф с грустью пригладил растрепавшиеся лёгкие пряди.
Сказал тихонько:
– Послушай, Ники, это очень большая травма. Душевная травма. Психологический удар. Такой удар не каждый…– он вовремя проглотил слово "мужик", – сумеет выдержать. Тебе самой тут не справиться. Чем больше времени будет проходить, тем больше ты будешь себя мучить. Если бы это тебя не беспокоило, ты бы мне об этом не стала рассказывать. Я очень благодарен тебе за доверие. Честно. Я всегда предпочитаю невкусную правду, пусть даже от неё потом совсем худо. Мне было так же больно, как и тебе. У меня случались ситуации, хоть и не похожие на твою, но тоже тяжёлые, когда моё доверие к людям беззастенчиво попрали. Но в этом случае тебе даже я помочь не могу. Такие раны души, нанесённые человеком, которому доверяешь, можно лечить, несмотря на всю их болезненность. И знаешь, для этого мало собственного опыта, нужно ещё образование. Тут нужен специалист.
Джеф немного наклонился, пытаясь заглянуть ей в глаза. Не получилось –её волосы скрывали лицо. Спросил осторожно:
– Ники! Когда это случилось? Не четвертого июля?
Вопрос отозвался в нём уколом воспоминания и он, сам того не подозревая, скривился, как от боли.
Надеясь, что она успокоилась, Джеф протянул руку, чтобы отодвинуть её волосы и по его запястью неожиданно ударили несколько горячих капель: из глаз Николь градом сыпались слёзы.
– Да, – всхлипнула она.
Это "да" плитой легло в его сердце. Он вновь отчётливо увидел, как всё его весёлое настроение, кое-как наконец-то выросшее в нём к разгару праздника, разметало в клочья острым переживанием. Он тогда думал о Николь. О том, как она, после аварийной посадки смотрела на него из-под укутавшего её пледа, опираясь на мать, сказала ему, вылезшему из "башни" чтобы познакомиться с ней: "это ты – Джеф?". Думал о её голосе, отчётливо зовущем: "Джеф! Джеф!". Этот зов снился ему по ночам. Вдруг всё словно потемнело, показалось даже, что он упал в серую мглу или началось затмение. Три туманные фигуры на фоне туманного леса маячили в его сознании и внутренности заливал страх, просто всепоглощающий страх. Ничего подобного он не ощущал. Ни тогда, когда, выпрыгнув из самолёта, обнаружил, что парашют не раскрывается и пришлось использовать запаску, ни когда пытался выйти из пике под звонкий аккомпанемент системы пожаротушения. Затем боль сдавила мозг и вернулось всё: свет, музыка, весёлые лица. Перед ним стоял Стив, протягивая сосиску на вилке, и говорил: "Э-эй, командир, спишь что ли?"
Сначала он решил – привиделось с перепоя. Что и говорить, спиртного он тогда принял достаточно. Потом подумал, так вот они какие, видения. А после – навалилась тоска, которую он не мог классифицировать.
Похоже, он услышал тогда Николь. Это её переживания бередили ему душу, её настроение тяжело плескалось в нём, оглушая.
Воспоминание отступило, до Джефа дошёл бессвязный шепот:
– … к психологу. А реабилитационные центры…– да ну, я так не хотела… при полиции, там всё спрашивают и мама… уступила, не повела меня, они ведь давно дружат… Это значило бы… надо признать…А как, если Райан?.. Как же я могу быть права, если нет разрывов… а просто истеричка. Никто и не верит, всё правильно! – она просто захлебывалась в рыданиях.
Джеф сильнее прижал её лицо к своей груди, чтобы она поскорее замолчала. Чтобы заглушить, не слышать этот плач. В нём всё дрожало внутри. Хотелось вскочить, сделать что-то резкое: заорать, поколотить по машине, побить кого-нибудь. Не Ники, конечно. Он медленно-медленно вдохнул-выдохнул, вытолкнув воздух сквозь сжатые зубы. Ну и денёк сегодня выдался, чёрт. Да что с ним такое?! Кажется, он перестал выносить ещё и женские слезы. Это уже что-то новенькое: такого раньше он за собой не замечал.
– Я знаю, что с тобой было, – непослушными губами шепнул он. С силой оторвал притихшую Николь от себя, посмотрел ей в глаза. – Слышишь, Ники? Я… я тебе верю!
И снова прижал её к себе. Ну, невозможно без стыда смотреть в эти залитые слезами глаза. Что это у нас за мир, в котором невинность беззащитна!? Он почувствовал тошноту от пришедшего осознания новизны её облика, которую он отметил, когда она пришла, как только её увидел сегодня.
Есть выражение – "глаза побитой собаки", пришло ему в голову. Вот теперь что прижилось в глубине глаз Николь.
– Как это – знаешь? – Приглушённо спросила она куртку.
От его куртки пахло незнакомо: сигаретный дым, лосьон, кожа, пыль, вода, что-то неуловимо приятное, словно какое-то сладкое блюдо. Этот смешанный запах олицетворял самого Джефа, был привлекательным и дурманящим. Таким ощутимым, почти материальным. Он притягивал её, обволакивал, успокаивая и словно убаюкивая, туманил голову.
– Я видел это, – ответил Джеф с облегчением, не задумываясь, поймет ли она его. Плакать перестала и то хорошо. – Решил тогда, что у меня галлюцинации от перепоя среди бела дня. Напугался даже. С тех пор вообще ничего спиртного не пил. – Он хмыкнул и помолчал.
Отпустил Николь и смотрел, как она заправляет прядь волос за ухо, каким-то неуловимо знакомым жестом, с лёгким раздражением вытирает глаза. Вот полезла в карман. Зачем? А, достает носовой платочек. Джеф взял его из её влажных холодных пальцев, тихо промокнул слёзы на щеках – пережитая им только что эмоциональная встряска требовала действия.
Добавил задумчиво:
– Я тебя чувствую. Что с тобой происходит, твоё настроение. Работаю по ту сторону твоей частоты.
– Почему? – Тихонько спросила Николь, глядя на него.
– Мне кажется, я с тобой связан как-то после той грозы. Словно ниточка тонкая протянулась от тебя ко мне. После этого изменилась вся моя жизнь: я был почти на дне, немного ещё оставалось. Падал совсем, – Николь безотрывно смотрела на него. Джеф объяснял спокойно и просто, глядя ей в глаза. – Смысла в жизни не видел. Меня только работа и держала. Обязательства, чувство долга. Если не надо было на дежурство – я мог не бриться, сидеть без душа, не есть: мне было всё равно. Ходил домой раз в три дня, привести себя в порядок перед работой. А так, даже ночевал на вокзале.
– Почему? – повторила Николь одними губами, разглядывая его грустные глаза, напряжённую морщинку на переносице, худые щеки, прямые линии бровей.
– Одно время мне было очень тяжело, несколько лет назад. Не мог примириться с колоссальной несправедливостью жизни. На какое-то время я совсем в людях разуверился, это потом, постепенно, осознание пришло – не все одинаковые и уж жизнь-то здесь не при чём, раз я сам творю свои поступки. Но цель свою я потерял. Так, крутился по жизни в ожидании. Одна ответственность и осталась. Ты меня удивила. Заставила задуматься: просто дала понять, что даже абсолютно проигрышная, самая безнадёжная ситуация всё равно не окончательна и если я не вижу смысла, не значит, что его нет. Что я не имею права бросить борьбу с собой до самого конца. Мне стало стыдно перед тобой за мою пассивность. Ты меня возродила.
Они некоторое время сидели и молча смотрели друг другу в глаза, потом неуловимо двинулись навстречу друг другу, даже не осознавая этого. Джеф чуть наклонился и прижался губами к мягким завитушкам над виском. Его поцелуй смутил обоих. Они разом опустили головы и столкнулись лбами. Засмеялись разом. Джеф тихонько сказал:
– Извини, – и попытался было выпрямиться, но Николь обняла его, пряча лицо на его плече.
– Спасибо, – пробормотала она приглушённо.
Джеф замер, боясь шелохнуться и глядя на неё немного сбоку. Так близко перед его глазами были её тонкие волосы, через которые угадывались сомкнутые ресницы и нежный овал щеки, всё в таком нереальном, зеленоватом освещении от приборной панели. Николь по-прежнему не отпускала его и он, не в силах противостоять невыразимой нежности, наклонился и снова осторожно дотронулся губами до её волос. Закрыл глаза, неожиданно наполненный ощущением блаженства и покоя. Николь была такая уютная, слабая, хотелось отдать ей всё, что у него есть, обеспечить ей удобство и спокойствие, что бы видеть её улыбку.
Он и представить себе не мог, что два невинных поцелуя так его встряхнут. Словно ветер прошёлся внутри, шелестя засохшими чувствами как палой листвой, овеивая прохладой разгоряченную муками душу. Его захлестнула полнота жизни, ворвавшаяся в него. Сразу отступило постоянное и потому привычно-незаметное, щемящее чувство неудовлетворённости жизнью, осознание которого неожиданно выявилось только сейчас. В самой глубине его мозга всё время столько лет как будто пищали, скрипели, визжали на разные голоса досада, злость, ожидание, тревога. И когда они замолчали – остался стон. Этот неслышный стон жил в нём: дышал с ним, спал с ним, насылая кошмары; ел, пил, работал и звучал, звучал, звучал…
Джеф иногда думал, он просто спятил, при всех своих знаниях и талантах, раз не может выбраться из того пике, в котором он очутился. Не слыша этого стона души, он не мог определить источник своего постоянного неуловимого дискомфорта. Родившееся однажды разочарование росло и росло в нём, пропуская свои разветвлённые корешки всё глубже, заталкивая его глубже в пропасть.
И вдруг – пришла Николь. Со своими проблемами и бедами. Словно плеснула воды в его внутреннюю конюшню, избавляя его от того балласта, что накопился в нём за все последние годы. И всё исчезло, растворилось в её присутствии: выключился этот воющий звук.
Навалилась тишина, словно его внутренние уши заткнули.
Оглушённый молчанием своей души, Джеф почувствовал дыхание Времени.
Сидел, не шевелясь, с необычайной остротой воспринимая мелкие звуковые характеристики собственного бытия, как неотделимую часть той вечности, в которой они встретились. Грохот собственной крови в ушах, посапывание Николь, шум проезжающих машин, тонкий писк вспыхивающего зеленым глазком поворота на приборной панели, поскрипывание и шелест собственной куртки не нарушали этой обретенной тишины в нём. Ну, здорово. Он и не знал, в каком аду варился. Пронзительная доверчивость Николь словно открыла ему глаза. Поражённый, он всем своим существом, почти с болью, переживал осознание этого переворота, словно веху в его жизни. Рубеж, после которого уже ничто и никогда не будет прежним. Ожидание пришло к концу?
Тот Джеф, что был раньше – умер, вся прежняя жизнь завершилась.
Почему, он не мог понять – почему он не видел этого раньше? Это же так просто! Безвременье владело им теперь. Безвременье помогло принять ушедшее, примириться с этим. Это не значит – можно спокойно всё выбросить из головы, это не значит, что не будет причинять боли память, но теперь пытка кончилась.
Сразу захотелось действия в этой тишине. Работы, приносящей не только удовлетворение от её выполнения, но и дающей спокойную радость. Осознание жажды действия напомнило о времени.
С сожалением он оторвал губы от тонких, пахнущих свежестью волос, словно вынырнул. Взглянул на часы, бережно отодвигая Николь от себя. Она вздохнула и открыла глаза, откидываясь на спинку сиденья. Похоже, её тоже утомили эмоции.
Джеф, наклонившись над ней, внимательно посмотрел на неё, не замечая, что едва заметно улыбается.
Николь совсем не обижала его улыбка, и взгляд не причинял неудобства: Джеф смотрел на неё с таким выражением, какое бывает, если люди смотрят на что-то красивое и нежное. Бережность его взгляда была непривычна, так никто на неё не смотрел. Ни мама, ни папа. В их взглядах было все: забота, поддержка, неудовольствие, одобрение, осуждение, строгость, даже иногда понимание, что угодно! Но вот так неожиданно, до щекотания слез в кончике носа, просто взглядом, мягко поощрить, кроме Джефа не смог ещё никто.
– Джеф! – Шепнула она.
– Нас потеряют, – тихо предупредил он в ответ.
Но не шевельнулся и выражение его глаз не изменилось, позволяя Николь чувствовать его взгляд, наслаждаясь этой нежностью ещё некоторое время. Она неосознанно тянулась к силе его взгляда, не в состоянии оторваться.
– Надо ехать, – так же тихо повторил он.
Взял её лицо в ладони, словно изучая его руками, как слепой. Его пальцы легко, едва касаясь, знакомились с ней. Она неотрывно разглядывала его, запоминая эти знакомые черты снова и снова. Всё в нём казалось до боли родным, близким, своим. Николь удивлялась: как так могло получиться, что она столько времени не видела его и они так долго жили, не встречая друг друга? Вот Джеф чуть прищурился, немного улыбается. О чём он думает? Выражение лица какое-то озабоченное, словно он хочет задать вопрос.
Джефу даже не пришло в голову, что эта его ласка может подействовать на Николь, дразня. Наконец поймал сам себя на этом. Остановился, приглядываясь к её размышлению с неожиданным томлением. Прижал её к себе.
Николь не хотелось шевелиться. Джеф! Так близко, совсем рядом! Джеф! Такой сильный, красивый. Она чувствовала кончиком носа жесткий край воротника его сорочки, её подбородок легко задевала тонкая дужка очков в кармане, его дыхание согревало её щеку. Чуть прикрыв ресницами глаза, она разглядывала его точёные линии профиля, точечку родинки на правой щеке, чётко очерченные губы. Его облик был невероятно, непередаваемо чист, не замутнён той пошлостью, которая ежечасно окружала её.
Захваченная восторгом и испытывая настоящее счастье, она ощущала свободу, как человек, наконец-то избавившийся от груза, так долго терзавшего его. И от этой свободы стало так холодно и страшно, что из глаз опять потекли непрошенные слезы, видно их накопилось в ней незаметно слишком много. Та бездна, которая жила внутри неё с момента посадки самолёта, растворилась и превратилась в бездну будущего, у которой стоит Николь. Исчезни Джеф и туда рухнет всё.
Она после лагеря прониклась своей слабостью, ощущая своё бессилие в жизни как отраву, как что-то жалящее и ранящее. Это было новое чувство, непривычно вошедшее в её жизнь. Раньше у неё не было проблем борьбы со страхами: можно было пойти в церковь, посидеть там и всё вставало на свои места, даже если вокруг было всё очень плохо. Но сейчас и это не помогало. Её зависимость от родителей вынуждала постоянно помнить о своём бессилии, заботила и пугала до холодных спазм где-то внутри. Сама того не замечая, она ещё крепче вцепилась в Джефа, причиняя боль, поскольку натянула рукава на плечах и воротник куртки с железными вставками, заставляя их врезаться в шею. Он даже не поморщился, разглядывая её.
– Что? – Спросил тихо.
– Мне страшно, – прошептала она, проникшись ростом леденящего кома внутри.
– Боишься, что может что-нибудь случиться?
– Не знаю, – она сдвинула брови домиком, поглощённая своими ощущениями и не заметив его чуткого понимания, принимая его, как должное.
Покачала головой. Попыталась честно объяснить:
– Мне сейчас стало так легко, будто я освободилась от давления и так страшно, что трудно дышать. Словно что-то может случиться. Я чувствую мою уязвимость и мне от этого плохо, – в его движении она угадала кивок: его щека легко задела её волосы сверху вниз и обратно.
– Послушай, Ники. Хочешь, могу тебя поддерживать, когда тебе нужно. Идёт? Я всегда буду с тобой, как только я тебе понадоблюсь. Только позвони. Даже если работаю: теперь ты знаешь, что у нас там можно отсидеться.
– И отоспаться, – слабо улыбнулась Николь. – Тебе было очень неприятно то, что я тебе рассказала?
Джеф помолчал, не шевелясь и не отпуская её: размышлял почему возник такой вопрос. Может, он сделал что-то, что обидело её? Его опасение причинить ещё большие разрушения в ней, после того как по её душе так качественно прошлись сапогами, диктовало ему сейчас предельную осторожность. Спросил, смягчая голос:
– Почему ты так решила?
– Потому, что ты так ударил по тормозам, что я прикусила язык. И тогда я подумала, что зря я это всё начала, но уже не могла остановиться.
Джеф покачал головой, чувствуя щекой, как её, трепещущие от его движений, волосы тянутся за ним, прилипая к коже.
– Нет. Не зря. И нет, не неприятно. Просто больно. Я сразу врубился, откуда ветер дует. Потому что прочувствовал это лето на собственной шкуре. Мне пришло в голову: если бы я позвонил тебе ещё весной, как хотел, то этого не было бы. Не жалей, что рассказала, давай не будем иметь секретов?
– Давай, – согласилась Николь. – А ты не беспокойся, что не позвонил. Я так много думала обо всем этом, что пришла к выводу: всё равно, всё было бы так же или чуть иначе, но сущность осталась бы прежней. Это просто Райан такой. Если бы меня не было в лагере, он бы дома меня подловил, всё к тому шло. И не факт, что не было бы хуже – в лагере хоть народ сбежался на мои вопли. Я была просто наивная.
Джеф ничего не ответил. Мягким движением отодвинул её от себя, посмотрел в глаза. Она теперь изменилась, была совсем другая, не такая как в "башне". Он сидел так некоторое время не в силах двинуться.
Николь думала, что он хочет сказать что-то. Но он просто сидел и смотрел на неё. Молчал. Его глаза казались ей чёрными в полутьме, которую почти не рассеивали огоньки приборов и рекламы на улице. Его хмурый вид и наморщенный лоб выглядели для неё портретом отрешённого неудовольствия.
Странно, но она совершенно точно знала, что недовольство это направлено не на неё. Неулыбчивые глаза внимательно оглядывали её лицо, словно Джеф сканировал каждую чёрточку. Наконец он словно очнулся: осторожно взял её за подбородок одной рукой и тихонько провёл тыльной стороной указательного пальца другой руки под глазами, стирая оставшиеся слезинки. Было необычно ощущать кожей волосинки на его руке. Николь вздохнула.
– Возможно, ты права, – тихо сказал Джеф, отпуская её и добавил, после паузы. – Мы много времени потеряли. Надо пожалуй снова позвонить твоим родителям, что мы едем.
– Зачем? – Спросила она, удивлённая переменой темы.
– Думаю, они волнуются. Видела бы ты их лица, когда они сидели у меня в "башне" в грозу, а я вёл на посадку аварийный самолёт, в котором находилась их единственная дочь.
Николь снова вздохнула. Потёрла виски руками. Ощущение его рук на её лице было таким ярким, что она закрыла глаза, отдаваясь этому новому чувству. Что, всегда так в жизни? Если есть что-то хорошее, то быстро заканчивается и вновь приходит надоевшая обыденность.
Посмотрела на Джефа.
– Поверь,– глядя ей в глаза, убежденно сказал он, – даже если они тебя совсем не понимают и не верят тебе, это вовсе не значит, что они стали меньше тебя любить и беспокоиться.
– Ладно, уговорил, – обретая его хмурость, сказала она, все ещё думая о его близости к ней. Дома было Плохо. С Джефом было Хорошо. И расставаться с этим ощущением не хотелось. – Давай, теперь я позвоню.
Джеф удовлетворённо, хоть и едва заметно, кивнув, легко вывел машину снова на трассу. Николь набрала номер дома.
3
– Ну что ты злишься? – Поинтересовалась Марина, наблюдая перемещения Тома из одного угла комнаты в другой.
– Её и правда выпороть надо,– бросил Том.– Вся ночь пропала!
– Успокойся ты, надень пижаму, – поморщилась Марина.
Его метания уже надоели ей до невозможности. Отсутствие терпения начинало сказываться на её интонациях. Пожалуй, решила Марина, ему заметно, как плохо она держит себя в руках.
– Предлагаешь мне лечь спать? – Изумился Том. – Зачем? – В его голосе мелькнула злая насмешка.
Марина попыталась смягчить свой недовольный тон:
– Нет, ты же всё равно не заснёшь. Предлагаю отвлечься.
– Отвлечься я могу только за работой. Но работать я не могу из-за Ники, – сердито выдал он, явно досадуя и удивляясь её недогадливости.
Марина понимала его. Взглянула на часы. Без четверти три. Через три часа уже надо вставать, разве за это время отдохнёшь? А завтра такой насыщенный день! Ну и выбрала Ники время. Да и Том тоже хорош, интересно, что его больше бесит, что его оторвали от любимой работы или беспокойство о Ники? Лучше бы он так нервничал летом. У них с Ники были такие грандиозные планы, столько идей! Марина вздохнула. Из-за желания Тома соответствовать какой-то, им самим определенной ступени, пришлось отправить Ники не понять куда, а ей сидеть на горнолыжном курорте. Весь отпуск ушёл на спуск с гор, по проложенным трассам.
В детстве Марина довольно успешно бегала в школе на лыжах. Но только по равнине. А после того как однажды налетела на корягу, сломала лыжу и две недели ходила вся в синяках, стала относиться к лыжам с большим недоверием и самые заманчивые варианты прогулок, предлагаемые ей отцом, её не смягчали. Поэтому на курорте Марина сразу знала, что этот вид развлечений она не выносит и начала отчаянно скучать. Том бегать на лыжах вообще не умеет и, кажется, того впечатления, которое он надеялся произвести на уважаемое им общество, произвести ему не удалось. А потом всё и вообще поехало в разные стороны, вся жизнь.
– Я тебя не понимаю. Ты же согласился, чтобы Джеф сам её отвез после своего дежурства, а не отправлял её на такси. – Напомнила она.
– Сболтнул не подумав, – раздражение в голосе Тома подходило к критической точке.
– Так чего тебе надо? Джеф позвонил, сказал, что они выезжают. До аэропорта добираться полтора часа. Человек после работы, ночь, он везёт ребенка. Что ты от него хочешь? И что ты можешь? Сиди и жди. Ты сам расписывал мне в ярких красках положительные качества авиадиспетчера.
– Это было ещё весной. Моё мнение изменилось, – огрызнулся он.
– Но ты же признал, что Джеф – человек ответственный. Если там что-то случится, он позвонит.
Тут раздался звонок.
Они торопливо ринулись к телефону, столкнувшись руками над трубкой. Марина отступила.
– Слушаю, – рявкнул Том.
Как можно так разговаривать! Он совсем не сдерживается. Марина так и смотрела на него в ожидании, пока он разочарованно не ударил рукой по кнопке сброса.
