скачать книгу бесплатно
– Святой? Какая чушь! Вот моя жена – та просто не может пройти мимо благотворительных объявлений. Я не успеваю подписывать счета.
Я кивнула и попыталась скрыть недоверчивую улыбку.
– А это просто маленький подарок обиженному судьбой человеку от большого удачника, – весело продолжал Орас. – Я только что приобрел «Мечту». Ева, вообрази – «Мечта»!
Я не могла вообразить, потому что никогда там не бывала, знала только – самый крутой ресторан в нашем городе, исключительно для местной знати. Самое простенькое блюдо стоило не меньше пятидесяти баксов. И мест в зале было что-то около тридцати. Впрочем, Орас и сам понял, что я там не бывала, и принялся мне описывать:
– Все стены покрыты деревянными панелями с резьбой, люстры бронзовые, приборы ставят серебряные. Но не в приборах дело. Главное – атмосфера. Там непременно русский стол, – он принялся пересказывать меню. – Из закусок – ветчина, красная рыба. На первое подают селяночку, а к ней – крошечные розовые расстегайчики, потом непременно поросенок с хреном…
Орас говорил о еде вдохновенно, так другие говорят о живописи или о музыке. Но при этом, слушая его, я ни на минуту не усомнилась, что нарезанная тоньше бумаги розовая ветчина вполне соизмерима с бесценным живописным полотном.
– Но вот что мне не нравится, – продолжал Орас всё тем же доверительным тоном, будто я была не посторонним человеком, а его компаньоном, – в «Мечте» нет зарплатны, но принято давать очень большие чаевые – не меньше пяти долларов.
– Ого! Я бы пошла туда работать, – усмехнулась я.
– Тебя не возьмут. Официанты в «Мечте» вышколены гораздо лучше, чем в моем кафе, а у шеф-повара есть бумага, что он работал прежде в Париже и Стокгольме. Разумеется, бумага липовая. Но повар он отменный.
– А разве можно без зарплаты? – удивилась я.
– Минимум по зарплате есть, но это же не деньги. Прежние хозяева во всем следовали старинным русским традициями, в том числе брали себе процент с чаевых. Но это не спасло их от разорения, и «Мечта» очутилась у меня в руках.
– Поздравляю! – воскликнула я, и радость моя была искренней. – А у меня сгорел дом. Тоже можете поздравить.
– Поздравляю, – Орас смутился. – То есть, конечно, сочувствую. А я-то думал – откуда это запах дыма. И такая здоровенная дыра на очень милой кофточке.
Надо же, я только сейчас заметила, как пострадал мой наряд в борьбе с огнем.
– Что же делать? А у вас не найдется, во что мне переодеться?
– Сейчас спрошу у жены.
– Нет, именно у вас, – упрямо повторила я. – Куртка или рубашка.
Кажется, его немного обескуражила моя беспардонность. Он даже на мгновение запнулся, что с ним случалось нечасто. Но мне ужасно захотелось иметь личную вещь Ораса. Что-то вроде сувенира. Желание было столь неодолимым, что казалось, оно идет не от меня.
– Есть ветровка, – уступил он. – Но она будет тебе великовата.
– Ничего, велико – не мало. Как-нибудь помещусь.
Он вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся с серебристой, почти новой курткой. Я тут же залезла в нее, затянула молнию до горла и закатала рукава.
– Ну вот, и мне кое-что перепало, не только Ваду, – засмеялась я, не сразу заметив двусмысленность своей фразы.
– Кстати. А что у тебя с этим Вадом? – спросил он невинным тоном.
– О чем это вы?
Не было сомнений – он задал вопрос намеренно. Неужели ревновал?
– Ничего, – ответила я противным фальшивым тоном, – в этом нашем кривом «Оке» мне подсунули его карточку. Вот и бегаю, хлопочу по служебным делам.
– Странно. Вад рассказывал иначе.
У меня задрожали губы. Я что – то бормотала, на ощупь отыскивала дверь и не могла найти. Дверь пропала. Мне хотелось быстрее исчезнуть, только бы Орас не смотрел на меня. Скрыться, спрятаться под одеяло, под подушку, засунуть голову в чулан, в клозет, только вон отсюда. Мысль, что коротышка Вад, сопя от самодовольства, рассказывает подробности нашего свидания, жгла раскаленной сковородкой.
– Где же дверь?! – закричала я, выходя из себя.
Орас поднялся и медленно подошел ко мне. При этом глаза его просто впились мне в лицо. Так смотрел Кентис во время пожара. Так когда – то на уроках в школе смотрел на меня Сашка. Вернее – почти так. В Сашкином взгляде была любовь, а здесь… Мне показалось, что взгляд Ораса пытается нащупать то место в моей душе, которое сильнее всего кровоточит. Я отвернулась и принялась рассматривать матовый плафон на потолке.
«Если он дотронется до меня, я его убью».
Но Орас остановился, не доходя двух шагов, распахнул незаметную меж облицовочных панелей дверь и, галантно поклонившись, сказал:
– Прошу.
Я бросилась в дверь как в колодец и сбила с ног Олежку, который дожидался меня у порога с очередной сливой в руках. Слива вылетела из маленькой ладошки и покатилась. Я же, с присущей мне ловкостью, въехала в нее каблуком. И, потеряв равновесие, растянулась. Тут же вскочила, подхватила Олежку на руки и, пробежав с ним весь коридор, поставила его у дверей гостиной.
– Слушай, парень, прекрати раздавать всем сливы. Если дело так дальше пойдет, тебе прямая дорога в «Око милосердия». А это не самая сладкая жизнь, говорю тебе честно.
13
К дому Вадима я бежала бегом. Мне хотелось поскорее отдать ему бумагу и сказать, что он скотина. Пусть уматывает в свою клинику и растит на дареные деньги нормальные руки и ноги, только длинноногого красавца я все равно буду ненавидеть! Надо же, явился к Орасу и рассказал…
Я внезапно затормозила и остановилась посреди улицы как вкопанная. В самом деле – какая чепуха! С каких это пор Вад ходит в гости к господину Орасу? Да пустят ли его на порог? Нет, розыгрыш не удался, господин Орас! Захотелось немного позабавиться за счет заведения? Ладно, мы стерпим, нам не привыкать. Работники «Ока» – люди не гордые, для них самое главное – благо человечества. Об этом, окунаясь с головой в дерьмо, не следует забывать. Бедняга Вад! Я чуть не устроила скандал, а он ни в чем не виноват! Ну что ж, тем лучше – зайду, поздравлю с удачей и попрощаюсь. Он может собираться в дорогу и выезжать хоть завтра…
– …хоть завтра? – переспросил Вад, вертя в руках бумагу. – А эта штука дорого стоит?
– Очень дорого. Там же написано. Но деньги можно использовать только на лечение. Снять сам ты не можешь ни рубля.
– Только на лечение, – разочарованно протянул Вадим. – Такая сумасшедшая капуста – на всякую ерунду! Лучше бы дали наличными.
– Наличными нельзя, – заявила я назидательным тоном, будто все еще беседовала с Олежкой. – Возможно, тебе придется лечиться несколько лет. И этот полис – твоя гарантия.
– Никуда не поеду! – решительно заявил Вад и сунул Орасову бумагу в ящик буфета. – Тратить лучшие годы на лежание в больнице? Другого дурака ищите! Я и так счастливее многих, рукастых и ногастых!
Я смотрела на него и глупо хлопала глазами. Мне казалось, что человек в его положении готов отдать полжизни за этот счет в клинике.
– И как же ты будешь?
– А как я раньше жил? Разве плохо? Нормально. И еще лучше буду. Давай лучше займемся более приятными вещами.
И он потянулся обнять своими короткими ручонками. Я отшатнулась.
– Ты что, не хочешь? А зачем ты тогда пришла? – раздраженно выкрикнул Вад. – Только затем, чтобы притащить дурацкую бумажку?
Господи, я ведь для него старалась. Он что, не понимает?
– За «дурацкую бумажку» мне пришлось долго кланяться Орасу, – выдавила я, почти оправдываясь.
– Где кланяться? В постели?
Ну вот – он уже держит меня за шлюху. Ему дала, значит, и любому другому могу дать. Ничего не скажешь, – логично.
– Мне лучше уйти, – я шагнула к двери.
– А я тебя не отпущу, – хихикнул Вад.
– Ты?! – я рассмеялась.
Нехороший получился смех. Презрительный. Конечно, я не должна была так смеяться. Вад дернулся как ужаленный.
– Ах вот как! Думаешь, я не смогу тебя удержать? Не смогу, потому что я такой, да? – выкрикнул он и в уголках его губ появились комочки густой белой пены.
– Извини, ничего такого…
Он вдруг вцепился, как бульдог, в ветровку и рванул ее изо всей силы. В кино насильник обычно так эффектно рвет кофточку на груди. Но тут вышло по-другому – толстая ткань выдержала, не лопнула, но от рывка меня швырнуло вперед и, чтобы устоять на ногах, я сделала замысловатый прыжок, а руки сами собой вцепились Ваду в волосы. Страха не было – ярость так и шипела во мне, и рвалась наружу. Я ухватила Вада двумя руками за волосы, оторвала от пола и отшвырнула от себя. Показалось, что швыряю паука – так смешно он махал своими ручонками и ножками, корчась в углу, под свалившейся сверху макушкой буфета.
В следующую секунду я вылетела на улицу и помчалась пулей.
– Дрянь! Дрянь! Дрянь! – выкрикивала я так громко, что прохожие оборачивались.
Но мне было наплевать.
14
Дом пропитался насквозь дымом и сыростью, нежилой мертвящий запах проник в вещи, и даже на кухне, воле электроплитки, меня бил озноб. Пашка наскоро залепил окна кладбищенскими решетками, и теперь ночной летний ветерок гулял по обугленной гостиной. Пашка требовал, чтобы я подала на Кентиса в суд.
На этот раз они связались со мной по телефону. Знакомый визгливый женский голос затараторил в трубку:
– Твое поведение недопустимо. Устав Лиги…
Надо же, они перешли со мной на ты: так хозяева разговаривают со своими рабами.
– А в чем, собственно, дело?
– Ты жестоко избила Вадима Суханова.
– Он хотел меня изнасиловать!
– Ты не должна была сопротивляться. Ты – истинный мартинаний. Ты входишь в Лигу. Призвание мартинария – максимальное страдание…
– Это я уже поняла.
– Ты должна вернуться.
– Слушай, трахайся с ним сама, если нравится. А меня уволь, – огрызнулась я.
– Ты не представляешь, какой вред себе и окружающим может причинить твое недопустимое поведение. Трансформация уже началась, и отказ от функционального развития…
– Иди в задницу! – я швырнула трубку.
Что, съели? Я показала ни в чем неповинному аппарату старательно сложенный кукиш. Разумеется, я не против того, чтобы услужить Лиге, когда неудачи падают мне на голову сами, как кирпичи. Но бить себя по башке булыжником – нет уж, увольте. Это что же получается: если я внезапно вытяну счастливый билет, господа «лигачи» потребуют, чтобы я от него отказалась? Разумеется, я глупа. Но не настолько же! Сегодня я неожиданно почувствовала себя счастливой. Мне понравилось быть сильной и уметь дать отпор. Я прекрасно понимала, что сейчас в своей крошечной каморке Вад бесится от обиды и злости. Но в происшедшем мне ничего не хотелось изменить. Выговор Лиги меня только раззадорил. Я – не мартинарий, и не хочу им быть, потому что… Не хочу и всё!
Я бросилась в постель, но сна не было. Ясно было, что драка не закончена, и мне еще наставят в ближайшем будущем синяков. Ну, ничего, я тоже попытаюсь пустить в ход зубы. Я вспомнила о проклятом желваке на ладони. Интересно, этот значок – что же, тавро Лиги? А потом может проявиться какая-нибудь буковка? Может «м» – читай «мартинарий», а, может, и «ж» – огромная жопа. Но проверить было нельзя – глубокий порез поверх шва был заклеен пластырем, а ковырять снова живое мясо у меня пока не было желания.
Было уже за полночь, когда вновь зазвонил телефон. Я сдернула трубку, и уже открыла рот, чтобы отлаять новоявленного опекуна, но услышала тихий, поначалу не узнанный мною голос:
– Ева, дорогая, как мне освободиться от этой проклятой роли? Я знаю, ты можешь помочь. Верю, что можешь.
Я хотела спросить, кто говорит, но почему-то не решилась.
– Освободиться?! Что может быть проще! – выкрикнула я радостно. – Просто скажите «нет», и вы свободны как птица. Если, конечно, это «нет» для вас важнее всего. А если есть вещи подороже, тогда вы несвободны навсегда. И тут вам никто не поможет – ни Ева, ни Адам.
Мне показалось, что слушавший меня на том конце провода усмехнулся, но не шутке, а моей недалекости, и мысль эта уколола меня пребольно. И я поняла, что моя крошечная победа над собой (а не над Вадом), еще ничего не значит, ибо шкура мартинария намертво приросла ко мне. А самоистязательность мыслей – моя суть, вечное клеймо мартинария.
В трубке уже по гиеньи хихикали гудки. И только тогда я вспомнила, кому принадлежал голос. Звонил Кентис.
15
В утренних новостях показывали все то же, что и в вечерних накануне – искореженный, разорванный на две части автобус, застывший возле кромки тротуара. На асфальте, навзничь, раскинув толстые руки и ноги, лежала старуха в луже крови, а вокруг нее раскатилась картошка, разлилось подсолнечное масло. Рыжая панамка, тоже в крови, висела на ветке дерева – отбросило ли ее туда взрывом, или кто-то, в растерянности, повесил ее на ветку, Кентис не знал.
Потом появилось лицо старухи в черном. Но она ничего не говорила, лишь бессвязно выла и махала рукой, пока двое вели ее к машине «скорой». Ее место в объективе занял мужчина лет сорока.
– Я его видел… я видел, – твердил свидетель. – Он выскочил из автобуса и побежал.
Какой-то человек в штатском оттеснил репортера и прикрыл камеру рукой.
– Тайна следствия, – заявил хозяин ладони и исчез из объектива вместе со свидетелем.
После этого показали, как на место трагедии прибыл мэр. Это была излюбленная манера Старика – сразу же, немедленно, прибыть туда, где горит, где взрыв, авария, трупы и возле этих трупов гневно пригрозить и сочувственно пообещать. Это он умел. Самое странное, что ему до сих пор верили.
– Негодяя мы найдем! – Старик так сурово глянул в камеру, что у Кентиса противный холодок пробежал меж лопатками.
Неужели Старик знал? Да какое там «неужели» – наверняка знал. Но тогда и причина тоже была ему известна. О боги, что же делать?!
Всю ночь Кентис не сомкнул глаз – метался по комнате, наливал водку, пил залпом, не закусывая и не хмелея. И ждал звонка. Но Старик так и не позвонил. Несколько раз Кентис пытался лечь. Но лишь закрывал глаза – видел старуху в луже крови, рассыпанную картошку и панамку на ветке. Он тут же вскакивал.
– Я как Раскольников, – бормотал он, хихикая, в который раз наполняя стакан. – Кокнул старушку – и все проблемы решены. Но ведь старуха лучше, чем молодая. Если уж выбирать, то старуху, так ведь? – спросил он у своего отражения в зеркале.
И отражение согласно кивнуло.
– Наверное, в России очень вредные старухи, если их так часто хочется кокнуть, – вздохнул Кентис.
Часа в два ночи он позвонил Еве. Зачем? Он и сам не знал. Может, надеялся, что она скажет что-то спасительное. Женщина должна уметь спасать, иначе ей грош цена. Но Ева бормотала чепуху, вообразив, что изрекает афоризмы. Ладно, плевать на нее и на ее глупости. Надо, чтобы Старик позвонил. Только и всего. Но он не позвонил. Ни ночью, ни утром. Это молчание было хуже самой суровой отповеди. Это означало одно – Старик принял решение.
16
Павел Нартов вставал рано и много работал. Он гордился своей целеустремленностью, несгибаемостью и той легкостью, с какой мог отказывать себе в маленьких удовольствиях. Удача его не баловала. Сверстники, ни мало не запыхавшись на подъеме, давно обогнали его, работая вполсилы, не обладая и четвертью его ума и энергии. Но Павел упорствовал, пробивая незыблемость стен, окружающих человека безродного. Его утверждение в команде Старика на столь высоком посту можно считать почти чудом. Нартов никогда не сомневался в себе, а неудачи вызывали в нем лишь злость, подхлестывая ударами плети.
