Дикое Сердце Леса. История Нижнего Новгорода

И тогда он просто перестал думать. Он отпустил свой мечущийся, бесполезный разум и позволил телу действовать.

Его взгляд упал на густые заросли крапивы у ручья. Руки сами потянулись к ним. Он, не задумываясь о боли, начал срывать толстые, волокнистые стебли. Ожоги покрыли его ладони, но он будто не замечал. Он нёс охапку крапивы к ручью, опускал в воду, прижимал камнями. Зачем? Он не знал. Просто чувствовал, что так надо.

Несколько дней он оставлял крапиву вымачиваться, а сам бродил по лесу, всматриваясь в деревья. Его взгляд, минуя сосны и ели, остановился на молодом, стройном орешнике. Пальцы сами потянулись к стволу, измерили его толщину, оценили упругость. Не разум – ладони приняли решение. Этому дереву суждено было стать луком.

Он срубил его ножом, очистил от веток и принёс в своё убежище. И снова магия безмолвного знания. Он начал осторожно состругивать кору, формируя изгиб. Нож в его руках двигался уверенно, срезая тонкие слои древесины именно там, где это было нужно, чтобы придать оружию силу и гибкость. Он не знал, почему делает так, но чувствовал: ошибка в одном движении – и дерево треснет при первом же натяжении.

Вернувшись к ручью, он вытащил вымоченную крапиву. Теперь она не жглась. И снова началось таинство. Его пальцы, ловкие и послушные, начали отделять длинные, прочные волокна от размякшей мякоти. Затем, собрав их в пучок, он принялся их сучить. Скручивать, сплетать, добавлять новые, пока в его руках не начала рождаться тонкая, но удивительно прочная верёвка. Тетива.

Пока сохла тетива и "отдыхало" дерево для лука, он взялся за стрелы. Нашёл несколько идеально прямых, как тростинка, молодых побегов. Очистил их. Но наконечник? У него не было ни железа, ни камня, который он мог бы обработать. Он долго сидел в задумчивости, вертя в руках гладкое древко. И снова пришло озарение, рождённое не мыслью, а ощущением. Огонь.

Он развёл костёр. И, терпеливо вращая, начал обжигать концы стрел, придавая им острую, клиновидную форму. Затем он закалил их, окуная в холодную воду ручья. Наконечники получились не такими смертоносными, как железные, но достаточно твёрдыми, чтобы пробить шкуру мелкого зверя.

Для оперения он использовал перья какой-то крупной птицы, найденные в лесу. Он расщепил их, привязал к древку тонкими крапивными волокнами, проклеивая смолой, собранной с сосны.

Когда всё было готово, он взял в руки готовый лук. Натянул тетиву. Оружие послушно изогнулось, заскрипев, как живое существо. Он вложил стрелу, оттянул тетиву к уху. В этот миг мир сузился до одной точки – ствола дерева в двадцати шагах от него. Его стойка была идеальной. Его дыхание замерло. Тело помнило. Тело знало.

Пальцы разжались.

Стрела с сухим, хищным шелестом сорвалась с тетивы и, пролетев по воздуху, с глухим стуком вонзилась в кору.

Он опустил лук, тяжело дыша. На его лице впервые за долгое время было не отчаяние или страх, а изумление. Он не помнил, кто он. Но он знал, что его руки помнят, как создавать смерть. Его тело было телом воина и ремесленника. И это было больше, чем ничего. Это было оружие. Это была надежда.

Глава 6: Следы Хозяина

Самодельный лук в его руках казался продолжением воли, но стрелы, пущенные дрожащей от голода рукой, слишком часто уходили мимо цели. Несколько раз ему удалось подстрелить белку да зазевавшегося рябчика, но этого было отчаянно мало. Мелкая дичь, опалённая на костре, лишь раззадоривала голод, не насыщая. Холод по ночам становился всё злее, и тонкая рубаха уже не спасала. Ему нужно было нечто большее. Настоящая добыча.

Однажды, обследуя территорию в поисках охотничьих троп, он наткнулся на них.

Следы.

Они были огромны. Каждый отпечаток лапы, вдавленный в сырую лесную почву, был размером с две его ладони. Глубокие, чёткие, они говорили о весе и мощи их обладателя. Он провёл пальцами по краю отпечатка. Земля здесь была спрессована так, будто на неё наступил не зверь, а великан. Он посмотрел вперёд, прослеживая путь этого существа. В нескольких шагах от следов стояла могучая сосна. Её кора была содрана широкими, глубокими полосами на высоте двух человеческих ростов. Пять параллельных борозд, оставленных когтями толщиной с его палец.

Медведь.

Но это слово было слишком простым, слишком обыденным для того, что он почувствовал. Это был не просто медведь. Судя по размерам следов и высоте задиров, это был исполин. Повелитель этого участка леса. Настоящий Хозяин. Тот самый, чей печальный вздох он слышал в первую ночь.

Его первой реакцией был животный, первобытный страх. Инстинкт вопил, заставляя кровь леденеть в жилах. Бежать. Прятаться. Забыть про эту тропу, обходить это место за версту. Этот зверь мог убить его одним ударом лапы, сломать, как сухую ветку, и даже не заметить этого. Это было воплощение дикой, необузданной силы, которой он, слабый и голодный человек, не мог противостоять.

Он уже почти поддался панике и собирался отступить в тень деревьев, но тут другая мысль, холодная и расчётливая, вонзилась в его сознание. Голодная мысль.

Шкура. Толстая, тёплая, способная защитить от любого мороза. Целая гора жира, который можно было перетопить и использовать как топливо для светильника и как ценнейшую пищу. И мясо. Огромное количество мяса, которого хватит на всю долгую, безжалостную зиму, что уже дышала ему в затылок.

Всё это было воплощено в одном этом звере. Его смерть была его жизнью. Его гибель была его спасением. Это был единственный шанс. Рискованный, почти самоубийственный, но единственный. Выбор был прост: умереть от голода и холода медленно и жалко или рискнуть всем в одной-единственной схватке и либо обрести будущее, либо принять быструю смерть.

Страх никуда не делся. Он клубком свернулся в животе. Но поверх него лёг слой холодной, отчаянной решимости.

Он больше не был просто выживающим. Он стал охотником.

Припав к земле, он начал внимательно изучать следы. Направление движения. Глубину отпечатков. То, как зверь ставил лапы. Он поднял голову, вглядываясь в лес, пытаясь угадать путь Хозяина. Он не будет нападать в открытую. Это было безумием. Он должен был использовать единственное преимущество, которое у него было перед этим гигантом. Разум. Хитрость.

Он встал и, стараясь ступать бесшумно, двинулся не по следам зверя, а параллельно им, прячась за деревьями. Он начал выслеживать Хозяина. Не для того, чтобы атаковать, а чтобы изучить. Понять его привычки, его тропы, его логово.

Игра началась. И ставка в ней была – жизнь. Его или зверя.

Глава 7: Битва в Овраге

Два дня он шёл по следу, как тень. Он не спал, лишь изредка проваливаясь в тревожную дрёму, и почти не ел, перебиваясь кореньями. Весь его мир сузился до медвежьих следов, запаха зверя на ветру и тихого треска веток впереди. Наконец, след привёл его к глубокому, заросшему буреломом оврагу. На противоположном склоне, под нависающей скалой, чернел зев пещеры – логово.

Прямая атака была бы самоубийством. План созрел в его голове, продиктованный отчаянием и остатками воинской хитрости. Он потратил целый день, обходя овраг и выбирая место. Узкая тропа, по которой зверь, очевидно, спускался к ручью на дне оврага. Здесь.

Он работал как одержимый, игнорируя боль в натруженных мышцах. Своим ножом и заострённой палкой он рыл яму прямо на тропе. Глубокую, в свой рост. Затем он натаскал сухих, крепких кольев, заострил их концы в огне и вбил в дно ямы, направив остриями вверх. Это была классическая «волчья яма», ловушка, которую его руки помнили, как делать. Закончив, он тщательно замаскировал её мхом и тонкими ветками, стараясь, чтобы это место выглядело неотличимым от остальной тропы.

План был прост: дождаться, когда зверь выйдет, и загнать его на ловушку.

Он не учёл одного. Хозяин Леса был не просто зверем.

Вечером исполин появился у входа в пещеру. Он был даже больше, чем представлял себе Александр. Огромная туша, покрытая бурой свалявшейся шерстью, перекатывалась на мощных лапах. Медведь поднял массивную голову, повёл носом, втягивая воздух. Его маленькие, умные глазки смотрели прямо в ту сторону, где за валуном притаился Александр. Зверь знал, что он здесь.

Но Хозяин не пошёл к ручью по привычной тропе. Вместо этого он с рёвом, от которого затряслись деревья, начал спускаться напрямик по крутому склону, ломая кусты и выкорчёвывая молодые деревца. Он шёл прямо на него. Не убегал. Атаковал.

Страх ледяными тисками сжал горло Александра. План рухнул. Он остался один на один с разъярённым монстром.

Бежать было поздно. Он вскочил на ноги, выхватил лук. Первая стрела с сухим щелчком отскочила от толстой шкуры на груди зверя. Вторая вонзилась в бок, но, казалось, лишь раззадорила его. Раненый зверь взревел, и в этом рёве было столько ярости, что у Александра заложило уши.

Медведь был уже в нескольких метрах. Александр отбросил бесполезный лук и схватил своё единственное тяжёлое оружие – копьё с обожжённым наконечником. Он выставил его перед собой, уперев тупой конец в землю, как делали воины, встречая атаку конницы.

Туша налетела на него, как таран. Наконечник копья с хрустом вошёл в грудь зверя, но древко не выдержало чудовищного веса и треснуло, разлетаясь в щепки. Удар лапы, сверкнув когтями, отбросил Александра в сторону, как тряпичную куклу. Он прокатился по земле, мир завертелся. Боль в плече была такой острой, что он чуть не потерял сознание.

Медведь, с обломком копья в груди, надвигался на него, ревя и пуская изо рта кровавую пену. Александр, превозмогая боль, вскочил. Шансов не было. Он метнулся в сторону, к краю оврага. Медведь, неуклюже развернувшись, бросился следом.

Это был его последний шанс. Он подбежал к тому месту, где выкопал яму.

«Давай! Иди сюда, тварь!» – закричал он, сам не узнавая своего хриплого голоса.

Зверь, ослеплённый яростью, не разбирая дороги, ринулся на него. Александр в последнее мгновение отпрыгнул в сторону. Передние лапы медведя проломили маскировку. Раздался оглушительный рёв боли и отчаяния. Огромное тело, потеряв опору, рухнуло вниз.

Глухой, влажный звук удара. Затем тишина.

Александр, шатаясь, подошёл к краю ямы. Внутри, на окровавленных, торчащих из земли кольях, корчился в агонии исполин. Один из кольев пробил ему брюхо насквозь. Зверь был ещё жив. Он поднял голову, и его маленькие глаза, полные невыносимой боли, посмотрели на человека. В них не было больше ярости. Только страдание.

Рука Александра сама потянулась к ножу. Это не было добиванием врага. Это был акт милосердия. Прервать мучения того, кто был настоящим Хозяином этого леса.

Он спрыгнул в яму, по щиколотку увязнув в крови и земле. Медведь не сопротивлялся, лишь смотрел. Александр, избегая его взгляда, нашёл место за ухом, где кожа была тоньше, и, собрав все силы, вонзил свой простой нож по самую рукоять.

Тело зверя вздрогнуло в последний раз и обмякло.

Он сидел в яме, в луже крови поверженного бога, весь покрытый грязью, потом и кровью. Победитель. С вывихнутым плечом, глубокими царапинами на боку, но живой. Он отнял жизнь у Хозяина Леса. И теперь эта жизнь принадлежала ему.

Глава 8: Клык и Шкура

Из ямы смерти пахло горячей кровью, палёной шерстью и кишками. Он с трудом выбрался наружу. Адреналин от схватки отступил, и на его место пришла тупая, всеобъемлющая боль. Плечо горело огнём, казалось, оно вот-вот оторвётся. Но времени на слабость не было. Лес уже учуял запах свежей крови. Скоро сюда сбегутся падальщики, от волков до мелких лесных духов, падких на чужую смерть. Нужно было работать быстро.

Перед ним стояла титаническая задача – вытащить и разделать тушу весом в несколько сотен килограммов. С помощью веток, использованных как рычаги, и остатков крапивной веревки, он, стеная от боли и напряжения, час за часом тащил мёртвого зверя из ямы. Когда огромное тело наконец оказалось на земле, он упал рядом, без сил, тяжело дыша.

Но работа была только в самом начале.

Разделка туши стала для него кровавым, почти ритуальным действом. Его нож, единственный инструмент, казался игрушечным по сравнению с размерами зверя. Он начал со шкуры. Делал глубокие, точные разрезы вокруг шеи и лап, как его учили руки, а не память. Затем, упираясь ногами в тушу, он начал стягивать тяжёлую, покрытую жиром шкуру. Работа была грязной, липкой и изнурительной. Под его руками обнажались бугры мышц, белые сухожилия и желтоватые пласты жира. Воздух наполнился густым, мясным запахом.

Закончив со шкурой, он приступил к самому зверю. Вспарывая брюхо, он старался не задеть кишечник, чтобы его содержимое не испортило мясо. Горячие, дымящиеся на холодном воздуху внутренности вывалились наружу. Он отделил печень, сердце и почки – самую ценную, богатую кровью еду – и отложил их в сторону.

Затем началось главное. Отделение мяса. Он резал огромные, тёмно-красные пласты с рёбер, со спины, срезал массивные куски с окороков. Руки по локоть были в крови. Лицо и одежда были забрызганы ею. Он работал в каком-то исступлении, забыв о боли и усталости. Это было не убийство, а жатва. Он собирал урожай своей победы.

Когда основные куски мяса были срезаны, он взялся за голову. Ему нужны были клыки. С помощью камня он с хрустом разбил челюсть и выломал четыре огромных, желтоватых клыка. Они были твёрдыми как камень и острыми на концах. Идеальное оружие. Он вырвал и длинные, чёрные когти, которые чуть не вспороли ему бок. Они тоже могли пригодиться.

К вечеру работа была закончена. Он сидел у ручья, пытаясь отмыть с себя кровь и грязь. Рядом с ним лежала огромная, расстеленная на земле шкура, горы мяса, укрытые еловыми ветками, и его трофеи – клыки и когти. Он взял самый большой и толстый клык, который был размером с его ладонь. Примотал его обрывками кожаного ремня к прочной рукояти из ветки орешника. Получился нож. Не просто нож, а жестокий, первобытный инструмент для убийства, символ его победы над Хозяином Леса. Этот клык нёс в себе ярость и мощь поверженного бога.

Остаток ночи он провёл без сна. Не из-за страха – лесные духи обходили это место стороной, чуя запах великой смерти. Он сидел у маленького костра, жаря на палочке кусок медвежьей печени. Вкус был божественным. Горячее, сочащееся кровью мясо возвращало ему силы.

Следующие дни он был занят обработкой добычи. Мясо он резал на тонкие полосы и развешивал вялиться на ветру. Жир перетапливал в глиняном горшке, найденном у ручья, и сливал в самодельные мешочки из медвежьего желудка. Шкуру он очищал от остатков мяса и жира, натирал мозгом зверя, чтобы сделать её мягче, и растянул на раме для просушки.

Из части выделанной кожи и сухожилий он сшил себе новую одежду. Грубую, неуклюжую, но невероятно тёплую и прочную. Куртка-безрукавка, штаны. Он больше не был похож на оборванца. Теперь он выглядел как дикий лесной охотник, как часть этого первобытного мира.

Надев на себя новую одежду, поправив на поясе простой нож и свой новый, брутальный тесак из медвежьего клыка, он посмотрел на своё отражение в спокойной воде ручья. На него смотрел незнакомец. Обросший, со шрамами на лице, с диким, холодным взглядом в глазах. Человек, которого он не знал. Но этот человек выжил. И он был готов ко всему, что ещё мог подкинуть ему этот лес.

Глава 9: Дом в Земле

Победа над Хозяином Леса изменила всё. Теперь у Александра было то, что давало ему время – еда. Вяленое мясо, висевшее тёмными гирляндами на ветвях у его убежища, обещало сытость на недели, а может, и месяцы вперёд. Медвежий жир, разлитый в импровизированные сосуды, был залогом тепла и света. Он мог больше не тратить каждый световой час на отчаянные поиски кореньев и мелкой дичи. Он мог строить.

Работа над землянкой возобновилась с новой силой. Сытый и полный энергии, он работал теперь не как измученный раб, а как целеустремлённый хозяин. Заострённое копьё, сломанное в бою, превратилось в отличный рычаг, которым он выкорчёвывал камни. Плоская лопаточная кость медведя стала удобной лопатой для глины.

День за днём нора в склоне углублялась и расширялась. Вскоре это была уже не просто выемка, а настоящая комната, достаточно просторная, чтобы он мог выпрямиться в полный рост, и достаточно глубокая, чтобы стены из плотной глины надёжно защищали от пронизывающего ночного ветра. Он даже сумел проделать в потолке небольшое отверстие для дыма, укрепив его прутьями и обмазав глиной.

Когда основная работа была закончена, он взялся за обустройство. Изнутри он укрепил стены толстыми ветками, создав подобие каркаса. Пол он выровнял и утоптал, а затем застелил толстым слоем сухого мха, который принёс из глубины леса.

В центре комнаты он выложил из плоских камней очаг. Это было сердце его нового дома. Над ним, в дымовом отверстии, он приладил крюк из прочного сука, на котором теперь мог коптить мясо или вешать котелок.

В дальнем углу он соорудил лежанку. Сначала уложил толстый слой упругих еловых лап – лапника, который не только давал мягкость, но и отгонял своим смолистым запахом насекомых и мелких тварей. А сверху, как венец своего творения, он расстелил её – огромную, тяжёлую медвежью шкуру.

Он провёл рукой по густому, грубоватому меху. Шкура ещё пахла зверем, лесом и дымом, и этот запах был запахом его победы. Он лёг на неё. Тело утонуло в тепле и мягкости. После недель сна на холодной земле под голым небом это было почти нереальным блаженством.

Вечером он впервые зажёг огонь не снаружи, а внутри своего дома. Маленькие язычки пламени плясали на камнях очага, отбрасывая дрожащие тени на глиняные стены, и наполняя тесное пространство теплом и уютом. Дым послушно уходил в отверстие в потолке. Он сидел на медвежьей шкуре, поджав под себя ноги, и жевал полоску вяленого мяса, глядя на огонь.

За стенами его дома завывал ветер, лес жил своей таинственной, опасной жизнью, где-то там бродили голодные звери и злобные духи. Но здесь, в этом маленьком, вырытом его собственными руками мирке, было тепло, безопасно и пахло дымом.

Это было не просто убежище. Это был дом.

Впервые с момента своего пробуждения в этом мире он почувствовал нечто похожее на покой. Пустота в голове никуда не делась, но она больше не казалась такой оглушительной. Теперь её заглушал треск огня в очаге и ровное биение его собственного сердца. Он был один. Он был никем. Но у этого "никого" теперь был дом. И это меняло всё.

Глава 10: Разговор с Тишиной

Несколько дней он жил в состоянии почти забытого покоя. Дом давал чувство защищённости, а запасы еды – уверенность в завтрашнем дне. Он укрепил вход в землянку, соорудив из прутьев и шкуры подобие двери. Он даже смастерил простой светильник – глиняную плошку, наполненную медвежьим жиром, с фитилём из мха. Теперь его ночи были озарены не только пляшущим пламенем очага.

Но что-то не давало ему покоя.

Каждый раз, когда он ел сочное, вяленое мясо или зачерпывал ложкой тёплый жир, его терзало смутное, но настойчивое чувство. Он победил Хозяина. Он забрал его силу, его шкуру, его плоть. Но он победил не в честном бою, а хитростью. Он, пришелец, убил того, кто был этим лесом, кто был его частью на протяжении сотен зим.

И это чувство требовало ответа.

Однажды утром он отрезал самый большой и жирный кусок медвежатины, какой только смог найти. Наполнил до краёв свою лучшую глиняную плошку топлёным жиром. Аккуратно завернув всё это в большой лопух, он вышел из землянки и направился в самую глубь леса.

Он шёл не по тропе. Он шёл туда, куда вело его это необъяснимое чувство долга. Лес расступался перед ним, ветви, казалось, сами отгибались, пропуская его. Он вышел на небольшую, залитую солнцем поляну, какой никогда не видел раньше. В центре поляны лежал огромный, расколотый молнией валун, полностью покрытый седым, бархатным мхом. Камень был таким древним, что казался не частью горы, а живым существом, спящим под зелёным одеялом. От него исходило ощущение силы и глубокого, нечеловеческого покоя.

Это было то место.

Александр медленно подошёл к валуну. Он развернул свой дар и аккуратно положил кусок мяса на самую вершину камня. Рядом поставил плошку с жиром. Он сделал это без страха, без заискивания. Это был дар не из ужаса перед неведомым, как та крошка лишайника в первую ночь. Это был дар из уважения.

Он стоял перед камнем молча. У него не было слов, молитв или заговоров. Пустота в голове не могла предложить ему ни одной подходящей фразы. И он решил поговорить с тишиной.

«Я убил твоего зверя,» – сказал он вслух, и его голос прозвучал в лесной тишине непривычно громко и глухо. – «Я был слаб и голоден, а он был силён. Я забрал его шкуру, чтобы согреться, и его мясо, чтобы жить. Я не прошу прощения. Я лишь… отдаю часть. Как долг. Как знак того, что я помню, чью жизнь я взял, чтобы продлить свою».

Он замолчал, чувствуя себя глупо. Разговаривать с камнем… Но он продолжал стоять, глядя на свой дар, на тёмный кусок мяса и жёлтый жир под лучами солнца.

Ничего не произошло. Птицы не замолчали, ветер не стих. Но ему показалось, что весь лес вокруг, каждая травинка, каждый лист, затаил дыхание. На мгновение установилась такая абсолютная, звенящая тишина, что он мог слышать, как кровь стучит у него в висках.

А затем лес выдохнул.

Это был не звук. Это было ощущение. Лёгкое дуновение ветра, что шевельнуло волосы на его голове. Тихий шелест листьев, будто в знак согласия. Солнечный луч, упавший прямо на подношение.

Лес принял его дар. Лес понял его.

Александр низко, почти до земли, поклонился замшелому валуну и, не оглядываясь, пошёл прочь. Он не знал, кому принёс свой дар – духу леса, древнему богу или просто своей собственной совести. Но, возвращаясь в свой дом, он чувствовал себя легче.

Он больше не был просто пришельцем, вырвавшим себе право на жизнь. Он стал частью этого мира, заключив с ним свой безмолвный договор. Договор, скреплённый кровью и уважением.

Он был готов к тому, что ждало его впереди.

Глава 11: Крик из Степи

Покой был хрупким, как тонкий лёд на осенней луже. Александр наслаждался им несколько дней, привыкая к размеренной жизни хозяина своей маленькой лесной вотчины. Днём он укреплял землянку, заготавливал дрова на зиму, чинил одежду. Вечером сидел у огня, глядя, как тлеют угли, и слушал тишину леса, которая больше не казалась ему угрожающей. Он даже начал давать имена знакомым местам: Ручей, Медвежий Овраг, Камень-Дар. Это была попытка упорядочить свой мир, сделать его своим.

Он почти поверил, что так будет всегда.

Именно в один из таких тихих, мирных полдней он услышал его.

Сначала это было похоже на крик какой-то незнакомой птицы, пронзительный и высокий. Но звук повторился, и в нём не было ничего птичьего. Это был человеческий крик. Женский, захлёбывающийся, полный такого неподдельного ужаса и отчаяния, что у Александра похолодела спина.

Крик доносился издалека, с той стороны, где его лес редел, уступая место бескрайним, выжженным солнцем просторам степи. Той самой степи, которую он до сих пор инстинктивно избегал.

Он замер, прислушиваясь. Внутри него мгновенно разгорелась немая борьба.

Одна его часть, та, что научилась выживать в этом диком мире, вопила: «Прячься! Затаись! Это не твоё дело!». Этот голос был голосом инстинкта, голосом страха, который помог ему пережить первые дни. Он шептал ему, что у него есть дом, есть еда, есть безопасность, и глупо рисковать всем этим из-за чужой, неведомой беды. Люди – это опасность. Люди приносят с собой смерть и хаос. Он видел это на своей шкуре.

Но другая его часть, погребённая где-то очень глубоко под пластами амнезии, пробудилась от этого крика, как от удара в набат. Эта часть не знала страха. Она знала только гнев. Праведный, холодный гнев на несправедливость, на насилие, на жестокость сильного к слабому. Это было эхо его забытой жизни, эхо давно минувших битв, где он, возможно, стоял плечом к плечу с товарищами, защищая кого-то.

Крик повторился снова, теперь ближе, и за ним последовал другой звук, от которого кровь застыла в жилах – грубый, гортанный мужской смех. Смех охотника, который загнал добычу и теперь наслаждается её агонией.

Решение было принято в одно мгновение. Голос инстинкта замолчал, задавленный волей.

Он бросился в свою землянку. Надел тёплую медвежью безрукавку. Проверил, как сидит на поясе нож из клыка. Схватил свой самодельный лук и колчан с дюжиной обожжённых стрел. В его движениях не было суеты, только холодная, отточенная целеустремлённость.

Он не знал, кто там кричит. Он не знал, кто эти мужчины. Он даже не знал, сможет ли он чем-то помочь. Но он знал одно: он не мог сидеть здесь, в тепле и безопасности своего дома, и слушать, как где-то рядом мучают и убивают человека.

Его обретённый покой был разрушен. Он выходил из своего маленького, упорядоченного мира и шёл навстречу хаосу, который принесли с собой люди. Он шёл на крик.