Ругару

– Извините, – сказал «Тесей». – Я думал, ванная никому не нужна, – и, поскольку Леся всё так же с довольной ухмылкой его рассматривала, закинул на шею полотенце и попросил: – Разрешите, я пройду.

Девушка прислонилась к косяку и, когда он торопливо вышел, весело хмыкнула в безупречно красивую спину:

– Хам!

Она ругалась не всерьез. Но любой нормальный парень, если девушка им восхищается, хотя бы вежливо поулыбался. А с такой холодной вежливостью ведут себя либо какие-нибудь принцы из первой десятки в очереди на престол, либо мужчины, изнемогшие от внимания женщин (как в том анекдоте про станки, только наоборот11). И тех и других Леся недолюбливала. А тут вот довелось нос к носу столкнуться. Да, она худа и первой красавицей ее не назовешь, но это же не повод делать вид, точно ее вообще нет!

Ванную за собой Лекс оставил в идеальном порядке, и Олеся простила ему половину прегрешений. Она ненавидела мыть посуду и убирать грязь за чужими.

Когда она, уже одетая, спустилась в кухню, там сидел Лекс. Он дохлебал вчерашний борщ в два глотка, вымыл за собой посуду – вот же умничка! – и быстренько слинял.

– Определенно хам! – снова хихикнула Леся, но на этот раз тише.

…Экзамен она сдала быстро. Запыхавшись, влетела в аудиторию, где сидели последние из ее группы, подмигнула Наталье, схватила билет и почти сразу пошла отвечать. Оттарабанила всё о сестричках-душечках Бронте. Что, вот Шарлотта – да, неплохо, реализм с элементами романтизма, а Эмили – чистый романтизм, и никуда не годится, положа руку на сердце. После того как грозный Виталий Борисович, завкафедрой, вбил им эти определения так крепко, что они во сне ей снились, анализ произведения большого труда не составлял. Дело было за малым – прочитать. Она прочла. Второй вопрос она знала хуже, но остатки лекций застряли в голове, так что, поплавав немного, она все-таки выложила достаточно. И молоденький преподаватель с трогательной фамилией Млечко, очарованный первым вопросом, поставил ей таки пять. За оценками Леся особо не гналась, но повышенную стипендию получать было приятно. Особенно когда для этого не требовалась часами загибаться над учебниками. Она подождала Наталью – та заработала четверку. Кратко поведав ей о новом постояльце и забавном столкновении, она отдала конспекты по русской литературе, и они расстались – подруге надо было переписывать целые тома к экзамену.

С Натальей они подружились на первом курсе и теперь расставались только на время сессии. Вот если бы она со Светкой поделилась этим происшествием, непременно началось бы что-то вроде: «А можно адресок?» или «Ты, Леська, не теряйся, таких парней надо сразу арканить. Замуж не выйдешь, так хоть развлечешься, не каждый же день такие красавчики у тебя жить будут». А Наташка только посмеялась: «Эту сцену можно использовать в твоем романе. Помнишь, где у тебя мужик непонятно откуда в родной город возвращается и ищет комнату снять, а то даже переночевать негде».

Да-да, Леся именно в этом романе и хотела описать эту встречу. Глядишь, когда-нибудь и роман допишет. Вот придет домой обязательно набросает еще один эпизодик в копилку. Так, потихонечку и наберет материал… Пока у нее из завершенного лишь несколько коротких рассказов.

На кухне она снова застала постояльца. Родители сегодня собирались в гости к тете Гале, а Павел куда-то смылся. «Все ушли и одного дома заперли его… Бедный, бедный Лешик». При виде Леси он дернулся, явно хотел остатки пищи выкинуть и мчаться в мансарду, но она остановила парня:

– Алексей, вы что от меня прячетесь? Я вас так пугаю? Ешьте спокойно, я не буду вам мешать. Обещаю не смотреть на вас.

Он задумался на миг и продолжил обед. Леся пристроила сумку на подоконник, включила телевизор и демонстративно уставилась на экран, сев боком к гостю. Показывали новости, и поэтому девушка лукавила: нет-нет да и бросала взгляд на Алексея. Он ел быстро, почти не жуя. Когда парень подошел к раковине, Олеся не выдержала.

– А вы что, отцовскую одежду носите? Или старшего брата?

Он даже не глянул в ее сторону, ответил, словно точно знал, что она имеет в виду. Может, к нему не в первый раз по поводу одежки приставали.

– Это моя одежда. Я не люблю, когда она стесняет движения.

– А вы что, йогой занимаетесь? Или акробатикой?

Пауза, затем так же ровно:

– Нет. Я вообще не люблю, когда одежда стесняет движения. Всегда. Я постирал ее в вашей машинке. Это ничего?

– Это замечательно! – заверила Леся. – Вы замечательный гость. Дарю вам дополнительный день в нашем доме от себя лично.

– Спасибо, – он вдумчиво вытирал руки, и лицо оставалось непроницаемым. Не понял иронии или сделал вид, что не понял?

Олеся поймала себя на том, что будь гость не таким дегенератом, прояви он хоть каплю эмоций или внимания к ней, и она бы ни за что так свободно себя с ним не вела. Последнее общение с таким красавчиком обошлось ей месяцем депрессии, из которой она не смогла выйти без транквилизаторов. Хорошо, что переживания пришлись на лето, а то вылетела бы она из университета, охнуть не успела бы.

Алексей, так же не глядя ей в глаза, направился из кухни к лестнице. Но по пути он скользнул взглядом по экрану телевизора, и на него будто столбняк напал. Олеся с изумлением взирала, как исчезло его равнодушие, а вместо него появилось странное выражение: восторг, густо сдобренный тоской. Так дети из бедных семей смотрят передачи о диснейленде: рай, в котором им никогда не суждено побывать, но можно прикоснуться краешком сознания.

Поначалу она решила, что это реакция на сам телевизор, но потом догадалась, что зацепило его кино. После «Новостей» показывали «Кубанских казаков». Ей и самой нравились некоторые фильмы такого рода или небольшие эпизоды из них. Иногда там показывали никогда не существовавшую колхозную жизнь так, что зритель невольно заражался оптимизмом, верой в большую и светлую любовь, желанием сделать что-то для беспутной родины. Леся Россию любила, в отличие от Павла, но в этих фильмах ее любили как-то по-особенному, как любит романтический подросток, не замечая никаких недостатков у своей избранницы… В любом случае реакция Алексея на фильм явно была неадекватной.

– Любишь старые фильмы? – осторожно поинтересовалась она.

Парень отмер и смутился так, будто его застали за порнухой. Видно было, как его плющит: хочет идти и ноги оторвать от пола не может.

– Да, – выдавил он в ответ на ее вопрос.

Леся уступила ему стул.

– Садись, смотри. Ты же никуда не торопишься?

– Нет, – он упал на сиденье. – Спасибо, – впервые это прозвучало очень искренно.

После этого выпал из реальности.

Олеся посмеялась, разогрела приготовленное мамой пюре, медленно съела его, наблюдая исключительно за Алексеем. А он, словно ребенок, не шевелясь и еле заметно дыша, весь устремился в экран. Улыбки так и не появилось. Только в одном месте, он закрыл рот ладонью, шумно втянул воздух носом и снова замер.

Тут уже Олесе смеяться расхотелось.

«Надо бы спросить у Павла, кого он в дом притащил, – мрачно размышляла она. – Есть ли у этого гостя справка из психушки – вот что интересно».

По субботам пекли пироги и блины, а по воскресеньям их ели. Как-то так получилось, что после пропесочивания у председателя в кабинете, он прочно обосновался у Устиныча на сеновале, проводя ночи с его дочкой. Домой изредка заглядывал, чтобы отчитаться: его еще не уморили на работе.

Он женился бы на Анне без вопросов. Вовсе не потому, что жалел. А потому что, вопреки мнению Устиныча, был не совсем дурак, а только так, слегка. И прекрасно понимал, что гормоны в нем долго плясать не будут. Лет десять. Может, пятнадцать. И если сейчас ему порой казалось, что девушки одинаковые: две руки, две ноги, одна хм… голова, то тогда и подавно он будет думать не о пухленьких губках и длинных ресницах, а о том, что внутри ее черепушки. Всю жизнь бок о бок с человеком прожить, детей воспитывать, это же надо, чтобы умная была, чтобы поговорить было о чем. Анна умная и добрая. Он нутром чуял, что они прекрасно поладят. И детки у них хорошие бы родились – Анька-то раньше красавицей была. А ожоги – что ожоги? После пятидесяти все девки сморщатся и блеск потеряют, от старости не уйдешь. А вот ум, если его нет, в лабазе не купишь.

Лешка так девушке и попытался объяснить, только с ней случилась истерика. Она выпихнула его с сеновала в одних трусах, швырнув штаны с рубашкой вслед. Дня через три отошла. Они снова встретились на том же месте в тот же час, неплохо отдохнули. А когда он завел прежний разговор, сказала сурово:

– Леха, заткнись и не трави душу!

– Нюр, ты не подумай… – он собрался растолковать свои соображения. Что не из жалости ей предлагает, что дело совсем в другом, но она не позволила.

– Еще раз пасть откроешь, можешь забыть дорогу на сеновал.

Вот дуреха. Другая побоялась бы такие условия ставить. Опасно же это: Лешка замену быстро отыщет. Для нее, наверно, не это было самое страшное. А он на самом деле боялся ее оттолкнуть. Поэтому отложил беседу. Матери вон расскажет, она с тетей Жанной, Анькиной мамкой покалякает. Глядишь, всё и сладится.

Он выбрался из-под теплого девичьего бочка ранним утром, поздоровался с Устинычем, который по-прежнему сердито топорщил усы, но не ругался: его устраивало, что спать Лешке не давали в родном колхозе и волчицам, караулящим его на дороге, ничего не обломится.

Время поджимало, позавтракать он не успевал, и тетя Жанна вынесла ему теплый пирог с картошкой и крынку молока.

– Крынку верни, охламон! – с притворной строгостью предупредила она.

– Обижаешь, тетьжан! – приложил он руку к груди и помчался к грузовику.

Вертя баранку по холодку, он снова и снова обдумывал женитьбу. У них ведь как – свадьбы после сбора урожая. В один месяц всем колхозом гудят, а потом жди одиннадцать месяцев. Можно бы еще годик, потерпеть, но чем раньше, тем лучше. У ругару семьи большие, четверо ребятишек, как у него в семье, – это даже мало считается. У Устиныча вон десять. Было. Семеро попали под всеобщий призыв – пацаны-тройняшки, три девочки и старший сын. Вернулась одна Анна. Вот он и подсчитал: если не хочет, чтобы детей война сожрала, в ближайшие восемь лет надо всех родить, а затем пять лет переждать. А через эти тринадцать лет Анне будет уже тридцать пять. То ли родит еще, то ли нет. Да и что если сразу не получится? Кто его знает? Не всегда же дети в первый же год после свадьбы рождаются. Он недавно узнал, что мама тоже всё высчитала, только поэтому из Антиповых никто на фронт не попал. Вот он из-за выговоров может первый такую глупость сделать, если не образумится.

…Лешка ударил по тормозам, вывернул руль и зажмурился, ожидая, что полетит в кювет. Обошлось. Грузовик опасно накренился, но, пошатнувшись, снова встал на четыре колеса. Чертыхаясь, он полез из кабины. Откуда взялась на дороге эта девчушка? Словно из-под земли появилась. Ребенок сидел у обочины, съежившись, обхватив себя грязными тоненькими ручонками, втянув голову в плечи. Волосы, правда, были на диво красивыми – белые, точно снег, они блестели на солнце. Так и тянуло дотронуться до них, чтобы проверить – на ощупь они такие же гладкие? Но Леша одернул себя, грозно сдвинул брови:

– Ты какого хрена тут делаешь?! – заорал он, ловя себя на том, что по-настоящему не сердится и страшно рад тому, что не задавил девчонку. Но песочил ребенка, не хуже, чем Устиныч его. – Ты откуда взялась? Почему по полям без присмотра шляешься? Где твои родители? – девочка выпрямилась, и Лешка поперхнулся: не такой это и ребенок, лет четырнадцать определенно есть, вон грудь наметилась. Сбавляя тон, он задал последний вопрос. – Сколько тебе лет? – порыв ветра взметнул прекрасные волосы, и ответы потеряли смысл. Он мог только смачно выругаться, чего не делал лет пять. – Б…!

Ушки у девчонки чуть заострялись сверху. Самую малость, не уродуя ее, но достаточно, чтобы понять – перед ним враг. Шпион.

Эльфийка!

– Б…! – вдохновенно повторил он, совершенно не зная, как себя вести в таких случаях.

Нет, конечно, их учили на уроках НВП 12 обезвреживать шпионов. Предупреждали, что враг это очень опасный и коварный. Не смотреть. Не разговаривать. Изменяться сразу. Сражаться насмерть. Оглушить во что бы то ни стало, иначе смерть.

Но почему никто не сказал, что это может быть тоненькая, беззащитная девочка, которую, кажется, переломишь одним пальцем? Почему его не научили бить слабых, безжалостно разрушать красоту? Не в той семье он родился!

Это вихрем проносились в нем, а девочка вновь обхватила себя, будто замерзла. И он заметил кровь на предплечье.

– Я тебя ранил? – испугался он.

Она повела головой из стороны в сторону. Потом нашла нужным произнести:

– Не ты.

Всё. Он попал. Пока эльфийка молчала, у него еще был шанс. Если не сдать ее в милицию, то хотя бы сбежать, не наделать глупостей. Но нежный голос, похожий на колокольчик, скрипку и шорох прибрежных волн одновременно, пронзил его как гарпун. Он не умрет от этой раны. Он навеки привязан теперь к ней, сделает всё, что она попросит. Пойдет за ней на край света. Пока она не смилостивится и не отцепит этот крючок. И ему хотелось сейчас, чтобы она никогда его не отцепляла.

– Давай перевяжу, – предложил он, заранее наполняясь тоской от того, что она откажется, и он не дотронется до этой неестественно белой, словно фарфоровой кожи.

– Не надо, – и в самом деле отказалась она. – Это ничего, заживет. Подвезешь меня до Панкратова?

Глубоко-глубоко в душе шевельнулось, что не имеет права он ее никуда везти. Если возьмется, можно сказать, сам себе повестку на фронт выпишет. А на поверхности была другая мысль. Если бы она сейчас попросила доставить ее на Луну, а не в районный центр, он бы бросился изыскивать возможности сделать это.

– Садись, – Леша полез в кабину, открыл дверцу пассажирского сиденья. – Заберешься? – он протянул руку.

– Да, спасибо.

Она будто взлетела, так и не дотронувшись до его ладони.

Прежде чем завести машину, он сообщил, глядя прямо перед собой:

– Меня Леша зовут. Извини, что я матом ругался. Обычно я никогда не ругаюсь.

– Лаэртель, – прошептала девчушка и добавила: – Можешь звать меня Ларисой.

– Вот еще! – фыркнул он. – Что я, имя запомнить не могу?

И повернул ключ зажигания.

Олеся следила за гостем уже с каким-то ожесточенным любопытством психиатра, обнаружившего интересный случай. Пошли титры, а парень не отрывался от экрана. Только когда началась следующая передача, задумчиво выдал:

– Не заметил, кто режиссер. Ты не знаешь?

Усилием воли она удержала челюсть от падения. Ну и экземпляр!

– Пырьев, наверно. Он в те годы много колхозных фильмов снимал. А тебе зачем?

– Просто… – Алексей потер мочку уха. – Очень правдиво снято. Как будто он сам это видел.

– Это правдиво?! – воскликнула Леся. – Ты с какой луны свалился? Если уж Платонов для тебя сложноват, почитай Шолохова. Он в «Поднятой целине» почти всю правду передал. А «Кубанские казаки» – это социальный заказ. Рекламная акция, грубо говоря. «Эх, хорошо в стране Советской жить!»

– Ты не понимаешь, – краешек рта дернулся: то ли это судорога, то ли он улыбнулся. – Платонов и… Шо… Шорохов…

– Шолохов, – с готовностью поправила Олеся. «Вот же, блин, темный лес!»

– Да, Шолохов, – с готовностью согласился парень. – Они по-своему правы. А он, – Алексей почему-то кивнул на экран, – по-своему. Это тоже было. Почти так всё и было.

– Тогда зачем тебе имя режиссера? Тут уж скорее автор сценария нужен.

– Автор сценария совершенно точно это видел, я не сомневаюсь. Но и режиссер, мне кажется. Знаешь, мало ведь хороший сценарий получить, надо уметь его воплотить. А для этого надо… чувствовать. Чтобы ты не работу делал, а… как бы переживал это вместе с каждым героем. Тут же не только радость. Не заметила? Тут тоска по тому, что потерял, – Леся оторопела. Ничего такого в фильме она не увидела. Он наконец поднялся со стула. – Ладно, пойду в инете поищу, кто режиссер. Может, у него еще подобные фильмы есть.

– Где поищешь? – не поверила ушам девушка.

– В Интернете, – нет, это дрожание губ без сомнения было ехидной ухмылкой. – Я действительно произвожу впечатление полного дебила? Я не с луны, а из Димитровграда. И да, я умею пользоваться гуглом и сотовым телефоном. Я даже мотоцикл умею водить. И у меня есть ноутбук. Спасибо за компанию.

– Потрясающе, – только и смогла выдохнуть Леся ему вслед. – А байк у тебя тоже есть?

Пауза. Девушка ярко представила, как мозг постояльца посылает запрос на предмет слова «байк». Переводит – «мотоцикл». После этого он осведомляет равнодушно:

– Есть.

Разработка

Дело было мутное. Чтобы не наломать дров, Регина, внимательно с ним ознакомившись, не потребовала разъяснений, а обдумала всё ночью. Фин вчера отлично отремонтировал машину и, как всегда, оставил ее возле отделения, а сам не зашел. Пришлось посетить его еще раз утром, расплатиться. Симпатия – вещь хорошая, но деньги любят счет. Нехорошо, если каторжанин посчитает, что следователь ему чем-то обязан.

Регина мышкой прошмыгнула в кабинет, вытащила из сейфа уголовное дело и снова его изучила. За ночь начало казаться, что она упустила какие-то детали и только поэтому оно непонятно.

Но нет, как она ни вчитывалась, ничего нового не отыскала. Дело было ничуть не толще, чем оперативно-розыскное, за которое ей дали подержаться вчера.

Алексей Антипов, он же Лекс. 25 лет. Ругару. Сослан из мира 2-бета «о». Два – означает второй класс опасности, люди там не живут, только человекоподобные существа, но в принципе, если бы захотели, вполне могли бы. Некоторые любители экстрима с настоящей Земли, любят там достопримечательности осматривать. Да, вот так бывает. Она‑то всю жизнь полагала, что родилась на Земле, а оказалось, что это каторга. А настоящая Земля ей, как и прочим местным жителям, пока недоступна. И неизвестно, будет ли когда-нибудь доступна. Не очень они там, в благополучных мирах, любят выходцев с каторги.

О чем это она? О мире 2-бета «о». Итак, обычные люди там не живут, изредка бывают туристы. Но там постоянно присутствуют наблюдатели. В мирах, которые представляют третий уровень опасности, люди присутствуют исключительно за счет военной силы, и их задача – сдержать поток беженцев и диверсантов в миры класса 1, 2 и дальше. В миры четвертого класса без скафандра соваться нельзя, а вернулся оттуда – благодари Бога, что ноги унес. Но в мирах класса 2 люди-наблюдатели – это великая сила. Причем часто они вовсе не наблюдают, а бесцеремонно вмешиваются в историю существ.

Так вот Лекс в своем мире жил в каком-то колхозе, очень далеком от столицы. И тем не менее его судили по подозрению в серии убийств людей. За другие убийства на каторгу не попадешь, своих режь, хоть в крови утони, пусть твои же с тобой и разбираются. Но человека тронуть не моги. И смертная казнь к таким преступникам применялась довольно редко, в основном каторжные работы от пяти лет до пожизненно, а потом вечная ссылка. Потому что если уж ты отнял жизнь у человека – должен отработать на каторге на благо другим людям. Любая работа, которую тебе определяет суд, спасает чьи-то жизни. Даже если ты орк, которого отправили в колхоз трактористом. Ведь если рассуждать глобально…

Что-то она отвлеклась. Но такие рассуждалки, с припоминанием мельчайших деталей из ускоренного обучения, часто помогали уловить важное.

Суд приговорил Антипова к ссылке. И это было самое непонятное. Поначалу он хорошо себя зарекомендовал. Работал охранником банка, порицаний не имел. Один раз заработал премию. А через год он не вышел на работу. Маг-надзиратель забеспокоился не сразу: все-таки это не каторжанин, а ссыльный. Он имеет право менять место жительства и работу по собственному желанию, главное на новом месте встать на учет. Но через месяц стало ясно: ссыльнопоселенец Антипов воспользовался услугами магов из криминала, ослабил несколько сдерживающих заклятий и ушел из-под контроля системы (в криминале маги были слабые, иначе бы не пошли в криминал, работать на структуру выгоднее; из-за слабости они и не могли снять все заклятия, наложенные магом-надзирателем, только некоторые). А потом появился некий Лекс, совершавший дерзкие ограбления, чаще всего связанные с артефактами. Доказательств, что Лекс и есть Антипов, – море. Только вот поймать его не могли. Еще бы – ругару, даже если он не полностью силу использует, – опасный противник. Но парень к тому же удивительно умен и бесстрашен. Что интересно, ни разу при его ограблениях не погибли люди. Что это? Научился сдерживать порывы или дело совсем в ином? Но в каждом регионе знали: если к ним едет Лекс – жди громкого преступления и висяк. Превентивные меры не помогали: помешать Лексу попасть в нужный ему город ни разу не удалось.

Регина крутила дело и так и эдак, но больше ничего вытянуть из него не смогла.

Повздыхав немного, она решила, что без помощи Кирилла ей не обойтись. Позвонить? Нет, она придет сюрпризом.

Женщина положила дело в сумку и отправилась в прокуратуру. С утра Кир не так занят.

Кирилл был магом. Не настолько сильным, чтобы стать магом-надзирателем, но всё же.

Маги на каторге старались всячески отделить себя от людей, но они были людьми. Это подтверждалось тем фактом, что союзы мага и человека никогда не бывали бесплодными. Только получалась одна неувязочка, феномен, над которым, по слухам, ломали голову ученые настоящей Земли: ни за что не определишь, с каким даром будет у мага потомство. Известно немало случаев, когда у двух сильных магов рождался ребенок без малейшей искры. А бывало, у двух обычных людей появлялся ребенок с огромным даром. Ей вот не повезло, а Кирилла природа одарила. Хотя ему повезло уже тем, что он мужчина! Неизвестно, как там, на настоящей Земле, а здесь явно мужской мир. Другим следователям и вполовину не надо столько усилий прикладывать, сколько ей, чтобы доказать, что она получила звание не потому, что папочка большая шишка, а потому что достойна. Им вообще ничего доказывать не надо. И самое обидное, при всех ее стараниях всё равно никто в это не верит. За спиной так же шепчутся…

Она поздоровалась с миленькой секретаршей-молдаванкой с чудовищной фамилией Могила. Скорчила рожицу, чтобы та не вздумала докладывать о приходе Регины по внутренней связи и толкнула красивую деревянную дверь.

– Кирилл Авдеевич, разрешите?

Чем больше Кир сглаживал различия между ними, тем больше Регина их подчеркивала. Прямо баррикады воздвигала.

Он не отвечал, только взгляд был долгим, бесконечно добрым и терпеливым, так что ей стало стыдно, и она чуть убавила официальности.

– Я по делу.

– Кто бы сомневался, – хмыкнул Кир. – В рабочее время что может привести следователя в кабинет прокурора? Только дело. Уточни, которое, – Регина положила папку перед ним, и Кир принялся ее листать.

А она от нечего делать принялась рассматривать его кабинет. Обычный такой кабинет, без изысков, без индивидуальности хозяина. Всё строго, сдержанно, функционально. Нет, неправда – внутри себя она засияла от озарившей ее догадки – в этом кабинете полно Кира. Это вообще Кир, только в облике интерьера. Сдержанный, целеустремленный, не любящий лишних слов, предпочитающий делать, а не рассуждать.

– Гастролер? – хмыкнул наконец прокурор. – И что тебя интересует? Это вообще, вроде пока оперов хлеб. Не справляются?

– Опера у меня – ух, какие опера! – заверила Регина. – Даже несмотря на то, что мы постоянно собачимся. Но вот заглянула одним глазком, не удержалась. И кое‑чего не поняла, если честно.

– И чего именно? Мне тут всё ясно. Ссыльнопоселенец. Подался в криминал.

– Объясни, за что его сослали.

– Тут же написано…

– Представь себе, нет, – перебила Регина. – Если он маньяк-убийца, то вроде бы не сослать должны, а сразу к стенке. Если было убийство по неосторожности, то каторжные работы, а никак не ссылка. Если причинение вреда любой тяжести, тоже каторжные работы. За что могут сослать, я что-то никак не соображу. У нас же ссыльные – это те, кто срок оттрубил.

– Да какое в данном случае это имеет значение? – недоумевал Кирилл. – Сейчас он преступник. По нескольким эпизодам его вина доказана, по нескольким еще предстоит доказывать. Важнее, что он просто так нигде не появляется.

– Кир, – Регина начала злиться и за то, что хотела произнести, заранее чувствовала себя жуткой стервой, полностью оправдывающей прозвище. Но тем не менее произнесла. – Либо я училась в университете меньшее количество лет назад, либо память у меня лучше. Либо преподаватели мне хорошие попались, спасибо папе. Но вот меня учили, что, если ты хочешь поймать преступника, ты о нем всё должен знать. Хорошо бы прямо с колыбели. Что только так построишь правильный психологический портрет обвиняемого и вычислишь возможные цели, мотивы, убежища, смоделируешь поведение…