Уроки судьбы

Настя посмотрела на него сбоку. Его профиль в полумраке казался задумчивым.

– И? Сработало?

– Однажды сработало. Я простоял под грозой час, промок до костей, заработал воспаление легких и… забыл выучить стихотворение, которое меня мучило всю неделю. Учительница заболела и не спросила. Так что да, в каком-то смысле дождь меня спас.

Она снова рассмеялась, на этот раз искренне. Это была глупая, трогательная история. И он рассказывал ее без привычного пафоса, просто и с легкой грустью.

– Вы странный, – сказала она, не думая.

– Спасибо, – он кивнул. – Это лучший комплимент, который я слышал за последнее время.

Они дошли до входа в метро. Под землей было сухо, тепло и полно людей. Волшебный пузырь, созданный зонтом, лопнул. Артем сложил зонт и стряхнул с себя воду.

– Ну, вот вы и спасены. Не пропали для архитектуры.

– Спасибо, – сказала Настя, и это слово прозвучало как-то по-новому, тепло и искренне. – Вы же совсем промокли.

– Пустяки. Вспомню детство. Может, и мои взрослые проблемы смоет.

Он улыбнулся, и в его глазах снова появилась знакомая озорная искорка, но теперь она была смешана с чем-то еще. С нежностью. Он посмотрел на нее, на ее мокрые волосы, на размытый дождевой водой макияж, и его взгляд стал каким-то… бережным.

– Бегите согреваться. И берегите чертежи.

Он повернулся и пошел к другому выходу, даже не оглянувшись. Настя смотрела ему вслед, пока его фигура не растворилась в толпе. Она спустилась в метро, села в вагон и всю дорогу домой смотрела в свое отражение в темном стекле. На мокрую, растрепанную, уставшую женщину, у которой на губах застыла странная, легкая улыбка. А в ушах все еще звучал стук дождя по зонту и тихий голос, рассказывающий о мальчишке, который верил, что ливень может смыть все проблемы. И ей вдруг дико захотелось поверить в это тоже.

Вагон метро мерно покачивался, укачивая усталых пассажиров. Настя машинально следила за мельканием темных тоннелей за окном, но вместо собственного отражения видела другое: его профиль в полумраке, озаренный тусклым светом уличных фонарей. Капли дождя на его кожаной куртке, блестящие, как крошечные звезды. Она провела пальцами по влажной ткани своего пальто, словно пытаясь ощутить ту самую бархатистую текстуру зонта, которая заглушала шум ливня. В ушах стоял его голос, тихий и без привычной насмешливой нотки. «Если достаточно долго стоять под ливнем, то вода смоет не только грязь, но и все проблемы». В кармане завибрировал телефон. Максим.

«Доехала? Выпей горячий чай с лимоном. Я скоро». Правильное сообщение. Заботливое. Предсказуемое. Она набрала: «Спасибо. Уже дома». И снова не отправила. Пальцы замерли над экраном. Вместо этого она открыла поиск и набрала: «воспаление легких у детей». Прокрутила статью, представляя маленького Артема, упрямо стоящего под ледяными струями. Улыбнулась. Безумный мальчишка. Странный, удивительный взрослый. Вагон тормознул на ее станции. Поднимаясь по эскалатору, она ловила на себе взгляды – промокшая, растрепанная. Но почему-то ей было все равно. Впервые за долгое время ей было плевать на то, как она выглядит со стороны. Квартира встретила ее тишиной и порядком. Идеальная картинка, застывшая в ожидании. Она включила свет, и яркие люстры залили все углы, не оставив места тайне. Здесь не пахло дождем и мокрой кожей. Здесь пахло чистотой и покоем. Настя скинула промокшие вещи, завернулась в мягкий махровый халат и подошла к окну. Дождь все еще барабанил по стеклу, рисуя замысловатые узоры. Город внизу был размыт в водяной дымке, огни фонарей плыли в молочной мгле.

Она приложила ладонь к холодному стеклу. Туда, где за стенами и крышами был он. Человек, который нес ей зонт. Который рассказывал глупые истории из детства. Который видел ее не идеальной Настей с безупречным макияжем и жемчужными сережками, а промокшей, уставшей и настоящей. Телефон снова завибрировал. На этот раз неизвестный номер. Сердце екнуло, сделав нелепый кульбит. Она подняла трубку, почти не дыша.

– Алло?

– Настя? Это Света с работы. Извините, что поздно, я просто забыла спросить, вам отправить итоговый файл по «Солярису» или завтра?

Настя выдохнула, и внутри что-то болезненно сжалось. Разочарование? Облегчение? Она не знала.

– Завтра, Свет, спасибо. Все хорошо.

Она положила телефон на стол и прикрыла глаза. Безумие. Это было чистейшее безумие. Ждать звонка от него. Думать о нем. Сравнивать его заботу – спонтанную, неловкую, пахнущую дождем – с идеальной, выверенной заботой Максима. Она подошла к зеркалу в ванной. Лицо было бледным, без косметики, под глазами легли тени. Но в глазах… в глазах было что-то живое. Тревожное, но живое. «Что со мной происходит?» – спросила она свое отражение. Ответа не было. Только стук дождя за окном, настойчивый и очищающий. Как будто смывал старую краску с ее жизни, обнажая под ней что-то новое, хрупкое и пугающее. Она не стала заказывать чай с лимоном. Вместо этого налила себе простой воды и замерла у окна, слушая, как стихия за стеклом выстукивает один-единственный вопрос. Вопрос, на который у нее не было ответа. И впервые за много лет идеальный порядок ее дома казался ей не уютным убежищем, а красивой, но очень тихой клеткой.

Глава седьмая

Настя старалась утопиться в работе. Чертежи «Соляриса», переговоры с подрядчиками, бесконечные правки – она заполняла каждую минуту дня, чтобы не оставалось времени на посторонние мысли. Но они пробивались сквозь бетон и стекло расчетов, как упрямые ростки: воспоминание о смехе в лифте, о взгляде через зал, о бархатистом шуме дождя под общим зонтом. Максим чувствовал это. Она видела по его чуть более внимательному взгляду, по тому, как он иногда замолкал, изучая ее лицо, будто пытаясь прочитать между строк. Он стал чаще звонить в течение дня, интересоваться не только делами, но и ее настроением. Его забота, всегда образцовая, стала почти гипертрофированной.

Однажды вечером, когда она, уставшая, пыталась сконцентрироваться на спецификациях материалов, он подошел к ее домашнему рабочему столу и положил руку ей на плечо.

– Ты слишком много работаешь, Настенька. Выглядишь уставшей.

– Проект, – коротко ответила она, не отрываясь от экрана. – Сам знаешь, как это бывает.

Он помолчал, потом его пальцы слегка сжали ее плечо.

– Я знаю. Но не забывай, что есть еще и жизнь. Наша жизнь.

В его голосе прозвучала легкая, едва уловимая укоризна. Или maybe ей показалось. Она почувствовала знакомый укол вины и заставила себя оторваться от монитора, чтобы улыбнуться ему.

– Я не забываю. Просто аврал.

На следующее утро, в субботу, он разбудил ее завтраком в постель. Идеально приготовленные яйца бенедикт, свежевыжатый сок и веточка свежей орхидеи на подносе.

– Что это? – удивилась Настя, садясь в кровати.

– Просто так, – поцеловал он ее в лоб. – Хочу, чтобы ты помнила, как ты важна. Не только как архитектор, но и как моя женщина.

Она ела, хваля его кулинарные таланты, а внутри все сжималось в тугой, тревожный комок. Его жесты были безупречны, его слова – правильны. Почему же они вызывали у нее не радость, а тяжесть? Пик его внимания пришелся на вечер воскресенья. Они сидели в гостиной, Настя с книгой, Максим – с медицинским журналом. Внезапно он отложил журнал и взял с полки небольшую, изящную коробку, обтянутую темно-синим бархатом.

– Держи.

– Опять? – удивилась она. – Макс, у нас не праздник.

– А любовь должна быть только по праздникам? – он улыбнулся, но в его глазах была не игра, а какая-то напряженная серьезность. – Просто я увидел и не смог удержаться. Это твое.

Она с неловким чувством развязала шелковую ленту и открыла крышку. На черном бархате лежали часы. Не просто часы, а тонкий механический хронометр швейцарской марки, с бриллиантовыми метками на перламутровом циферблате. Идеальное сочетание роскоши и сдержанности. Невероятно дорогие.

– Максим… – она ахнула, чувствуя, как краска заливает ее лицо. – Это же… Это слишком!

– Ничто не может быть слишком для тебя, – он взял часы и застегнул ремешок на ее запястье. Браслет был холодным и чуть тяжеловатым. – Смотри, как идеально. Они созданы для тебя.

Она смотрела на изящный циферблат, на то, как иголочки бесшумно отсчитывают секунды ее идеальной жизни. И чувствовала, как тяжесть на душе превращается в настоящую, давящую гирю. Это был не просто подарок. Это был щит. Стена. Попытка закрепить ее здесь, в этой безупречной реальности, приковать дорогим, красивым якорем.

– Спасибо, – прошептала она, и голос дрогнул. – Они прекрасны. Правда.

Она подняла на него глаза и увидела в его взгляде не только любовь, но и вопрос. И легкий, почти незаметный страх. Он что-то чувствовал. Чувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и пытался удержать ее вот такими жестами. Дорогими, правильными, но отчаянными. Она потянулась и поцеловала его в щеку, стараясь вложить в поцелуй всю нежность, на которую была способна. Но губы словно онемели.

– Я пойду, проверю почту, – соврала она, снимая часы с дрожащей руки и осторожно кладя их обратно в коробку. – Перед сном.

– Конечно, – он улыбнулся, но улыбка не дошла до глаз. – Я буду ждать.

Настя закрылась в кабинете, не включая свет. Она стояла в темноте, опершись о стол, и смотрела на огни города за окном. Дорогие часы в бархатной коробке лежали перед ней, как обвинение. Он дарил ей время, заключенное в идеальный корпус из золота и бриллиантов. А ее мысли были там, за окном, где время текло иначе – безумно, непредсказуемо, под стук дождя и звуки чьего-то смеха. Она чувствовала себя самой большой обманщицей на свете. И самый страшный обман был не перед Максимом, а перед самой собой. Потому что, глядя на этот безупречный подарок, она думала не о его стоимости, а о том, что предпочла бы ему один единственный, нелепый скетч на салфетке.

Тишина в кабинете была густой, звенящей. Настя провела пальцами по бархату коробки, ощущая подушечками холодную гладь золотого браслета. Каждый бриллиант, каждая идеальная метка на циферблате казались ей немым укором. Они кричали о ее неблагодарности, о ее предательстве. Она резко захлопнула крышку, словно пытаясь запереть внутри не только часы, но и нахлынувшее чувство вины. Оно было тяжелым, липким, как смола. Максим ничего не знал. Он просто любил ее. Любил так, как умел – надежно, практично, дорого. И она должна была отвечать ему тем же. Это было справедливо. Это было по плану. Но почему же тогда ее сердце сжималось не от нежности, а от паники? Почему этот жест любви ощущался как посажена на цепь? Она услышала его шаги в коридоре. Спокойные, уверенные. Он остановился у двери кабинета, но не вошел.