Совок порочного периода

На стенах коридора висели плакаты с уже выцветшими от солнца лозунгами: «Учиться, учиться и учиться!», «Студент! Будь примером для товарищей!». Эта советская торжественность теперь казалась мне одновременно нелепой и трогательной. Я понимал, что когда-то и сам воспринимал её всерьёз, и от этого становилось светлее и грустнее.

Внезапно среди знакомых голосов я заметил Леру. Она стояла чуть поодаль, прислонясь плечом к стене и улыбаясь. Её рыжие косички были привычно взъерошены, тонкий сарафан явно не подходил для прохладного утра. Поймав мой взгляд, она тепло и слегка иронично улыбнулась.

– Что, память отшибло после вчерашнего? Глядишь на всех, будто впервые увидел.

Её мягкий голос заставил меня вздрогнуть. В памяти сразу всплыли наши разговоры в кафе, бесконечные прогулки по Москве, полные взаимного доверия и юношеской непосредственности. Лера всегда была для меня особенной: не любовью, а тем надёжным человеком, на которого можно положиться.

– Да нет, всё нормально, – тихо ответил я, пытаясь скрыть смятение, очевидное на моём лице. – Просто не привык, что вы такие… молодые.

– А ты, конечно, старик, – рассмеялась Лера и едва коснулась моего плеча, легко и пронзительно близко. – Хватит притворяться. Здесь никто не взрослеет.

Эти слова неожиданно больно задели меня, словно раскрывая какую-то глубокую правду, незамеченную тогда, но ясно ощутимую сейчас. Вокруг снова зазвучали голоса и шутки, но я уже плохо их слышал, погружённый в собственные мысли.

Я снова взглянул на Леру – её улыбку и искреннее внимание без малейшей тени кокетства. Я вдруг понял, насколько надёжно и спокойно чувствовал себя рядом с ней. В этом коридоре, полном отзвуков давно прошедшего времени, во мне проснулось забытое чувство внутреннего покоя. Ради него стоило вернуться сюда – не ради страсти или любви, а ради ощущения, что ты на своём месте.

Зайдя в аудиторию, я машинально сел на своё старое место у окна, за столом, изрезанным сердечками, инициалами и загадочными надписями вроде «А.Ю. + Н.К. = ?». Глядя на них, неожиданно остро ощутил, как много времени прошло – и одновременно словно не прошло ни дня. Всё казалось и близким, и далёким, как яркий сон, от которого не проснуться.

Дарья Евгеньевна вошла в класс строго по расписанию. Высокая, сдержанная, с волосами, собранными в тугой пучок, и прямой осанкой. Не говоря ни слова, она поставила тетрадь на кафедру, взяла мел и крупными буквами написала на доске: «Становление советской государственности. Роль КПСС в системе воспитания». Голос её прозвучал резко и уверенно, как из радиоточки: чёткие интонации, никакой лишней эмоции – строго по существу.

Я достал потрёпанную тетрадь с закруглёнными углами и начал записывать, почти не глядя. Рука двигалась автоматически, повторяя знакомые с детства движения. В какой-то момент взглянул на строчки и с удивлением увидел свой юношеский почерк – неровный, с завитушками и стрелочками на полях. Там же мелькнули наивные заметки, искренние и забытые, как следы живого человека, которого я уже едва узнавал.

Аудитория пахла мелом и натёртыми столами. Доносился лёгкий аромат духов Дарьи Евгеньевны – густой, терпкий, с цветочными нотками, напомнивший мне «Красную Москву». Запах одновременно резкий и домашний, как мамино пальто в прихожей зимой.

Студенты переговаривались вполголоса. Кто-то шептал о вечерних планах, кто-то вспоминал сцену из фильма «Женщина, которая поёт». Звучали фамилии актёров, обсуждались купленные по блату джинсы из «Берёзки» и осторожно критиковались преподаватели. При малейшем движении у кафедры разговоры стихали, будто по команде.

Эти обрывки бесед казались звуковой дорожкой из прошлого – знакомой до дрожи и в то же время чужой, будто я оказался внутри театральной декорации собственной памяти. Детали сбивали с толку и создавали иллюзию нереальности происходящего.

Мой взгляд скользнул по рядам и остановился на Лере. Она сидела чуть поодаль, не слишком близко, не слишком далеко. Рыжие косички привычно перекинуты через плечо, в уголках губ лёгкая усмешка. Наши взгляды пересеклись, и в её глазах промелькнула тихая ироничная теплота. Мне стало легче, словно в её взгляде была поддержка: всё нормально, просто дыши.

Я отвёл глаза, но её присутствие только усилилось – родное и надёжное, не нуждающееся в подтверждении. Мы были не парой, а чем-то фундаментальным, способным пережить годы и даже память.

Дарья Евгеньевна продолжала лекцию, сухо и размеренно, словно читая изнутри себя. Я слушал вполуха, ощущая, будто вернулся после каникул. Лекции в советском вузе были всегда одинаковы – тянущиеся и быстрые одновременно.

Звонок прозвучал резко, неожиданно, вырвав меня из задумчивости. Студенты начали вставать, заскрипели стулья, зазвучали смешки и шуршание тетрадей. Я медленно поднялся, чувствуя внутри светлую усталость – не физическую, а ту, что приходит после долгого напряжения и отпускания одной и той же мысли.

Коридор быстро наполнился громким гомоном студентов, хаотичным и бодрым, как потревоженный улей. Откуда-то повеяло запахом бутербродов в вощёной бумаге и сладким ароматом растворимого кофе из термосов, тогда воспринимаемым почти роскошью. Я ощутил неожиданный комфорт, как будто снова попал в родную стихию.

Меня понесло по коридору, вплетая в разговоры вокруг. Кто-то обсуждал новый альбом АББЫ, кто-то тихо рассказывал о подпольном концерте «Машины времени», доступном только избранным.

– Ты слышал, как Макар там жёг? – с азартом говорил парень с растрёпанными волосами и круглыми очками. – Вот это рок, а не эстрадная официозность!

Ко мне приблизился парень, которого я не сразу вспомнил, нервно поправляя узкий галстук:

– Слушай, помоги сегодня с контрольной по истории, а? Дарья Евгеньевна точно завалит, если не подсобишь.

Я неопределённо кивнул, чувствуя, что сейчас мне совершенно не до контрольной. Мысли проносились о другой жизни, с интернетом, смартфонами, мгновенными сообщениями – жизни, казавшейся здесь фантастикой.

Лера легко тронула меня за плечо, наклонившись ближе, будто доверяя секрет:

– Ты вечером на дискотеку идёшь? Или снова изобразишь мудрого старца и останешься дома с Маркесом?

Она прищурилась с иронией, и её глаза заискрились знакомым весельем. Сердце невольно дрогнуло.

– Конечно, пойду, – неожиданно легко ответил я, улыбнувшись в ответ и ощутив давно забытое чувство свободы. – Такие мероприятия пропускать нельзя.

Лера тихо рассмеялась, отступая чуть назад. В её взгляде читалось: «Посмотрим-посмотрим, насколько теперь честны твои обещания».

Рядом продолжались студенческие разговоры. Парни и девушки вполголоса обменивались анекдотами про Брежнева, смеясь в кулаки и оглядываясь, словно боялись доноса. Эти шутки казались тогда дерзкими и даже протестными, хотя за ними скрывалось только юношеское желание почувствовать себя свободнее и взрослее, чем позволялось.

– Вот вчера новый рассказали, – громким шёпотом произнёс кто-то в толпе. – Приезжает Брежнев в колхоз, а там коровы. Он спрашивает: «Ну, товарищи коровы, как удои?» Те в ответ: «Му-у-у!» Леонид Ильич поворачивается к председателю и говорит: «Товарищ председатель, народ меня понимает!»

Раздались сдержанные смешки, несколько человек нарочно закашлялись, пряча неподобающий смех. Эта атмосфера простодушной смелости и наивного веселья внезапно показалась мне особенно ценной – напомнив о времени, когда простая шутка могла стоить дорого и именно поэтому казалась бесценной.

Коридор постепенно пустел, студенты спешили на занятия, поглядывая на часы. Я задержался на мгновение, вдохнув воздух, пропитанный студенческой жизнью: бумагой, мелом, кофе и сигаретами. В этом моменте было что-то важное, словно открылась дверь в давно забытое прошлое.

Меня вдруг пронзила мысль: предстоит заново пройти весь путь – с ошибками, нелепыми решениями и случайными встречами. Только на этот раз я пойду иначе, осознавая цену каждого шага и каждой мимолётной улыбки. Сердце наполнилось спокойной уверенностью: странный шанс, подаренный судьбой или чьей-то прихотью, нужно использовать так, чтобы больше ни о чём не жалеть.

Звонок на следующую пару резко вернул меня в реальность. Я шагнул вперёд, чувствуя, как прежняя неуверенность растворяется, уступая место почти детскому ожиданию чего-то одновременно нового и хорошо знакомого. Впереди лежал путь, который когда-то уже был пройден, но теперь казался яснее, ярче и осмысленнее.

Глава 3

Поднимаясь по лестнице к квартире, я слышал, как каждая ступенька отдаётся эхом в пустоте подъезда, словно отсчитывая секунды моего возвращения в прошлое. Ключ повернулся с привычным скрежетом, дверь открылась в вязкую тишину. Меня встретил знакомый запах старой мебельной политуры и едва различимый аромат духов Елены, которые она использовала всю свою жизнь.

Я прошёл в комнату, сбросив ботинки у порога. Паркет привычно поскрипывал под ногами, выдавая каждый мой шаг. На подоконнике стояли горшки с геранью – Елена всегда любила эти простые цветы с их терпким запахом. Солнечный свет, пробиваясь сквозь тюлевые занавески, рисовал на полу узоры, похожие на карту несуществующей страны моего детства.

Сев на диван, я провёл ладонью по шершавой обивке, чувствуя каждую неровность. Всё было таким же, но одновременно совсем иным – потому что изменился я сам. Во мне жили сорок пять лет, которых ещё не было, фантомные воспоминания будущего.

Закрыв глаза, попытался собрать мысли. Как такое возможно? Удар током, потеря сознания – и вот я здесь, в семьдесят девятом году, в теле двадцатилетнего парня. Физика, которую я знал, не допускала подобных фокусов. Возможно, это предсмертный бред или изощрённая пытка, придуманная высшими силами в наказание за никчёмность моей жизни.

Я вспомнил свою смерть, если её можно было так назвать: переулок, оголённые провода, мгновенная боль, пронзившая тело. Затем темнота и пробуждение здесь, в прошлом, ставшем настоящим. Мысль о том, что где-то в будущем моё тело лежит на грязном асфальте, вызывала отстранённое любопытство – словно речь шла о ком-то чужом.

Подойдя к книжному шкафу, я увидел знакомые корешки – Хемингуэй, Ремарк, Стругацкие. В юности я искал в них ответы на вопросы, теперь казавшиеся наивными. Какой смысл искать смысл жизни, если знаешь, чем она закончится?

На столе лежали мои студенческие тетради с неровным почерком. Я открыл наугад конспект по философии: цитаты Маркса и Ленина, рядом мои юношеские заметки. «Человек – кузнец своего счастья», – было выведено крупными буквами. Я усмехнулся. Если бы тот парень знал, какое «счастье» его ждёт.

Тревога нарастала, накатывая волнами. Что дальше? Жить заново, пытаясь исправить ошибки? Но имею ли я право вмешиваться в ход событий? И главное – зачем? Для чего мне этот второй шанс, если его можно назвать шансом?

Я подошёл к окну. Всё те же пятиэтажки, прохожие, спешащие по делам. Где-то там, в несуществующем пока будущем, дома снесут, построят новые, сверкающие стеклом и бетоном. Люди будут ходить с телефонами, не замечая друг друга. Но сейчас это всего лишь фантомные воспоминания.

Внезапно я ощутил почти физическое одиночество. Никто во всей этой реальности не знал правды, и даже Елена не поверила бы мне. Как объяснить ей, что я помню её смерть через сорок лет, помню больничную палату и её слабую руку в моей?

Голова заболела от круговорота мыслей. Нужно было успокоиться, но как, если жизнь превратилась в абсурд?

Шум воды ворвался в сознание внезапно, как незваный гость. Я не сразу понял его источник – сознание ещё блуждало во времени. Но затем до меня дошло: Елена была в душе. Простой звук струй воды вдруг обрушил на меня воспоминания, которых здесь быть не могло.

Я помнил другую Елену – зрелую женщину с серебряными прядями в волосах. Вечер, когда мне было двадцать пять, а ей почти сорок. Мы пили вино, много вина. Она говорила об одиночестве, и мы смеялись, делясь историями.

Но это было в другой жизни, в будущем, которого ещё нет. Здесь она даже не подозревала, что между нами случится. Для неё я оставался мальчишкой, которого она взяла на воспитание из чувства долга перед погибшей подругой.

Звук воды продолжал течь, тело откликалось на воспоминания. Кровь прилила к паху, дыхание участилось. Это было неправильно, но разум и тело существовали будто отдельно друг от друга. Разум кричал о недопустимости, тело помнило её прикосновения, запах и вкус.

Я встал. Ноги стали ватными. Что я делаю? Это безумие. Но ноги сами понесли меня к ванной комнате, словно имели собственную волю. С каждым шагом звук воды становился громче, отчётливее.

В голове боролись два голоса. Голос разума твердил остановиться, другой – голос памяти и желания – шептал, что это судьба. Может быть, для этого я и вернулся? Может, это шанс прожить всё иначе, без стыда и тайны?

Я замер в коридоре, прислонившись к стене. Сердце билось так сильно, что казалось, Елена услышит его сквозь шум воды. Ладони вспотели, во рту пересохло. Это было похоже на первое свидание – тот же страх, то же сладкое мучительное ожидание.

Но это не свидание, напомнил я себе. Это… что это? Подглядывание? Вторжение в её жизнь? Предательство доверия? Обычные слова здесь не подходили, как не подходили моральные категории к человеку, помнящему будущее. Как судить того, кто знает, что будет потом?

Я сделал шаг. Половица скрипнула, и я замер, вслушиваясь в шум воды. Но он остался прежним – Елена ничего не заметила или не придала значения. В конце концов, я имел право находиться здесь.

Дверь ванной была совсем рядом. Из-под неё пробивалась полоска света, в коридоре стояло влажное тепло и отчётливый запах простого мыла – того самого, которым мы мылись тогда. Никаких гелей и ароматических пен – только мыло, вода и…

И Елена под струями воды. Моё воображение рисовало её тело, до мелочей знакомое мне: каждую родинку, каждую складку, каждое движение в момент наслаждения. Но это было тело взрослой женщины, с печатью прожитых лет. За дверью же стояла совсем другая Елена – молодая, незнакомая мне такой.

Любопытство и желание смешались в голове, кружили её, туманили мысли. Я шагнул к двери, положил ладонь на холодное дерево. Сердце колотилось глухо и часто, кровь пульсировала в висках, заглушая голос совести.

Рука дрогнула, и я заметил, что дверь была приоткрыта. Узкая щель между ней и косяком давала возможность увидеть всё, что происходило внутри. Старые петли, разболтанные временем – мелочь, на которую раньше жаловалась Елена, вдруг показалась знаком судьбы.

Я отшатнулся, словно получил ожог. В груди сжалось от осознания возможности. Стоило только чуть наклониться, и я увижу то, что не должен был видеть – не сейчас, не здесь.

Секунды тянулись бесконечно долго. Я стоял, вцепившись пальцами в дверной косяк, борясь с собой. Это неправильно. Подло. А если она специально оставила дверь приоткрытой? Нет, глупость, конечно же нет…

Звук воды изменился – теперь струи падали не на металл ванны, а на что-то мягкое, живое. Я сглотнул, горло пересохло от предвкушения. Один взгляд – и уйду. Просто проверить, всё ли с ней в порядке. Разве это преступление?

Самообман, жалкий и низкий. Но я уже наклонился, приблизив лицо к щели. Сначала видел лишь пар – мутную дымку, заполнившую ванную, потом взгляд прояснился.

Елена стояла спиной ко мне, подставив тело под горячие струи. Вода скользила по её плечам, сбегала вдоль позвоночника. Кожа блестела, как влажный мрамор. Она подняла руки, убирая волосы наверх, и тело её плавно изогнулось, обнажив линию талии и бедра.

Я прижался лбом к дверному косяку, чувствуя прохладу дерева. Вид был одновременно знаком и непривычен. Я помнил это тело – но не таким юным и упругим. Сейчас оно было молодым, почти незнакомым.

Елена повернулась чуть боком, и я увидел её грудь – небольшую, аккуратную, с сосками, напряжёнными от прикосновения воды. Её рука медленно скользнула по животу, размазывая пену, и простое бытовое движение в моих глазах стало танцем соблазна.

Я понимал, что должен уйти, но тело не слушалось. Оно застыло, словно статуя, способная лишь наблюдать, как Елена подставляет лицо струям воды, закрыв глаза от удовольствия.

В этот момент она казалась существом из другого мира – русалкой, наядой, чем-то сказочным. Движения её были плавными, естественными, как течение ручья. Я видел, как напрягались мышцы её спины, когда она тянулась за мочалкой, как капли воды цеплялись за ресницы.

Жар в моём теле нарастал волнами, джинсы стали мучительно тесны. Я осознавал, что веду себя отвратительно, но не мог противостоять первобытному желанию, затмившему разум.

Когда она повернулась лицом к двери, я отпрянул, боясь быть замеченным. Сердце едва не вырвалось из груди. Но нет – глаза Елены были закрыты, лицо спокойно и доверчиво.

Снова приблизив взгляд к щели, я видел её всю – воду, сбегающую по животу и теряющуюся в тёмном треугольнике внизу, длинные стройные ноги, напрягшиеся мышцы бедра. Я помнил их иначе – обнимающими моё тело, согревающими его, родными до боли.

Но сейчас она была просто женщиной, принимающей душ. Женщиной, которая не подозревала, что рядом, всего в нескольких сантиметрах, стоял человек, раздираемый противоречиями – памятью и настоящим, любовью и похотью.

Елена подняла ногу на край ванны, чтобы намылить её, и в этот миг открылась самая интимная часть её тела – розовая, влажная, нежная. Мочалка скользнула по коже, заставив её вздрогнуть от лёгкого прикосновения грубой ткани.

Дыхание моё стало прерывистым, шумным. Я пытался дышать тише, боясь выдать себя, но воздух словно застревал в горле, вырываясь хриплыми вздохами. В висках стучало, перед глазами плыли тёмные пятна – то ли от недостатка кислорода, то ли от прилива крови. Но я не мог оторваться, не мог даже моргнуть, боясь пропустить хоть мгновение.

Елена опустила ногу и повернулась боком, открывая новый ракурс. Теперь я видел изгиб её ягодиц – округлых, упругих, с маленькой ямочкой у основания спины. Когда она наклонилась за упавшим мылом, эта ямочка углубилась, а ягодицы раздвинулись, обнажая сокровенное. На секунду мелькнула тёмная щель между ними, и я едва не застонал вслух.

Правая рука моя непроизвольно скользнула к ширинке, надавила на болезненно твёрдый член сквозь ткань джинсов. Прикосновение отозвалось острой вспышкой удовольствия, заставившей прикусить губу. Это было безумием – стоять здесь, в коридоре, подглядывать и… Но рука уже расстёгивала ремень, уже тянула вниз молнию, уже проникала внутрь.

Елена выпрямилась и снова оказалась лицом к двери. Её груди чуть покачивались от движений, соски стояли твёрдыми горошинами. Она провела ладонями по животу, поднялась выше, обхватила груди, словно оценивая их вес. Большие пальцы скользнули по соскам, и она чуть заметно вздрогнула. Это было мимолётное движение, возможно, случайное, но оно ударило по мне как электрический разряд.

Я сменил позицию, присев на корточки, чтобы лучше видеть через щель. Колени заныли от неудобной позы, но я не обращал внимания. Всё моё существо сконцентрировалось в глазах, жадно впитывающих каждую деталь. Вот она намыливает живот круговыми движениями, и пена собирается в пупке. Вот проводит рукой между грудей, и они чуть расходятся в стороны. Вот…

Она издала тихий звук – не стон, скорее довольный выдох – и запрокинула голову. Вода хлынула на лицо, потекла по шее, разделилась на два потока у ключиц. Рот её приоткрылся, являя ровные белые зубы и кончик розового языка. Это было так эротично, так невыносимо соблазнительно, что я почувствовал, как подгибаются ноги.

Пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть. Движение вышло резким, неосторожным. Дерево скрипнуло, и Елена замерла. На мгновение мне показалось, что она смотрит прямо на меня, что видит меня сквозь щель. Ужас ледяной волной прокатился по телу. Но нет – она просто прислушивалась, потом пожала плечами и вернулась к мытью.

Облегчение смешалось с разочарованием. Часть меня – безумная, безрассудная часть – хотела быть пойманной. Хотела, чтобы эта пытка прекратилась, чтобы что-то произошло, что угодно, лишь бы разрядить невыносимое напряжение. Но другая часть, трусливая и осторожная, радовалась, что пронесло.

Елена повернулась спиной и потянулась выключить воду. От этого движения её тело вытянулось, обозначив каждый позвонок, каждое ребро. Я видел, как играют мышцы под кожей, как чуть подрагивает плоть на ягодицах. Вода выключилась, оставив звенящую тишину, в которой моё дыхание казалось оглушительно громким.

Она стояла несколько секунд неподвижно, позволяя последним каплям стечь с тела. Потом встряхнула головой, и брызги разлетелись во все стороны, некоторые долетели до щели, коснулись моего лица. Эти капли казались горячими, обжигающими, несущими в себе её тепло, её запах, её суть.

Я облизал губы, пробуя её воду на вкус. Солоноватая от пота, сладковатая от мыла, с едва уловимым привкусом железа – вкус жизни, вкус женщины, вкус запретного плода. Голова кружилась, реальность расплывалась, оставляя только это – щель в двери, женское тело за ней и моё неконтролируемое, животное желание.

Елена провела ладонями по мокрому телу, сгоняя воду, и это движение казалось обыденным, пока её руки не задержались на груди чуть дольше необходимого. Пальцы скользнули по соскам, обвели их ореолы, и я увидел, как она чуть прикусила нижнюю губу. Это был первый сигнал, первый намёк на то, что сейчас произойдёт нечто, к чему я совершенно не был готов.

Её правая рука медленно поползла вниз по животу, в то время как левая продолжала ласкать грудь. Движения стали более целенаправленными, более откровенными. Она больше не делала вид, что просто вытирается – теперь это было осознанное прикосновение к собственному телу, поиск удовольствия.

Шок прокатился по мне волной, смешиваясь с возбуждением в коктейль такой силы, что пришлось вцепиться в косяк обеими руками. Елена… строгая, правильная Елена, которая читала мне нотации о морали и приличиях… Она стояла в ванной и… Мой мозг отказывался принимать увиденное, но глаза продолжали жадно следить за каждым движением.

Её пальцы достигли тёмного треугольника волос и замерли на мгновение, словно она сама колебалась. Потом раздвинула ноги чуть шире и медленно, почти нерешительно, скользнула рукой между бёдер. Я видел, как напряглись мышцы её живота, как чуть подогнулись колени, как приоткрылся рот в беззвучном вздохе.

Сначала прикосновения были лёгкими, почти невесомыми – она словно исследовала себя, проверяла собственную готовность. Средний палец ушел глубоко, нашёл влагу, которая не имела отношения к воде из душа. Елена издала тихий звук – нечто среднее между вздохом и стоном – и прижалась свободной рукой к кафельной стене.

Я больше не мог сдерживаться. Рука сама скользнула в расстёгнутые джинсы. Первое прикосновение доставило удовольствие, заставившее прикусить губу, чтобы не застонать вслух.

Елена теперь двигалась более уверенно. Два пальца скользили внутрь и наружу, большой палец кружил по чувствительной точке сверху. Её бёдра начали покачиваться в ритм движениям руки. Вторая ладонь сжимала грудь, теребила сосок, оттягивала его. Голова была запрокинута, волосы прилипли к шее и плечам, губы приткрылись.

Я двигал рукой в том же ритме, что и она, словно между нами установилась невидимая связь. В животе начало собираться знакомое тепло, предвестник близкой разрядки.

Елена ускорила движения. Мокрые звуки её ласк смешивались с участившимся дыханием. Она закусила губу, стараясь сдержать стоны, но некоторые всё равно вырывались – тихие, гортанные, невероятно эротичные.

– Ах… ах… – доносилось из ванной, и каждый её вздох отзывался во мне электрическим разрядом.

Моя рука двигалась всё быстрее. Это было безумием – мы были разделены дверью, она не знала о моём присутствии, но мне казалось, что мы занимаемся любовью. Странной, извращённой, невозможной любовью.

Тело Елены вдруг напряглось, выгнулось дугой. Рука между ног замерла, только пальцы продолжали мелко дрожать, надавливая на клитор. Рот открылся в беззвучном крике. Я видел, как по её телу прокатилась волна – от пальцев ног до макушки. Мышцы живота судорожно сокращались, груди подрагивали, по внутренней стороне бёдер текла прозрачная влага.

Последнее увиденное стало для меня пределом – сознание заволокло тёмной волной, накрывшей с головой и лишившей дыхания. Я привалился к стене, чувствуя, как по телу разливается вязкая слабость. В ванной Елена тоже приходила в себя, стоя под струями воды и опираясь на кафель, словно боясь упасть. На её лице играл лихорадочный румянец, волосы растрепались, тело блестело от влаги и жара.

Постепенно ко мне возвращалось понимание случившегося, и вслед за ним нахлынул стыд, жгучий и едкий. Что я сделал? Что за животное во мне проснулось? Подглядывать за той, кто заменила мне мать, причинить ей такое унижение…