Изолиум. Книга первая

На углу Тверской двое мужчин в дорогих куртках – чистых, аккуратно залатанных – распределяли задания среди группы из десяти человек с понурыми плечами и верёвками на запястьях. Один из работников, в очках с разбитым стеклом и остатках некогда дорогого костюма, робко пытался что-то объяснить хозяину, но получил только удар по плечу:

– Вам положено двенадцать поездок с дровами, а не десять, – зарычал хозяин, сжимая в руке блокнот. – Не выполнишь норму – завтра работаешь без обеда!

Денис присмотрелся и узнал в человеке с поникшими плечами известного адвоката, когда-то ведущего громкие дела о коррупции и часто мелькавшего на телеэкранах. Теперь он молча кивал и поднимал с земли тяжёлую вязанку дров, обречённо двигаясь к некогда элитному жилому комплексу, где, видимо, поселился его новый хозяин.

А вот бывший банкир – Денис узнал его по характерной седой бородке клинышком – тащил канистры с водой, спотыкаясь под их тяжестью. Рядом шагал охранник с палкой, время от времени подгоняя отстающих. В той же группе носильщиков Денис заметил профессора экономики, чьи лекции когда-то слушал в университете, и известного телеведущего, чьё лицо раньше улыбалось с рекламных плакатов.

Женщины, которые всего неделю назад хвалились офисной карьерой, дизайнерской одеждой и маникюром, теперь чистили овощи в импровизированных уличных кухнях, стирали бельё в тазах с ледяной водой, подметали тротуары перед домами новых хозяев. У некоторых на шее висели деревянные таблички с именами владельцев – чтобы в случае побега или кражи было ясно, кому вернуть беглянку.

Рядом с Центральным телеграфом устроили пункт обмена: стол, человек с весами и очередь тех, кто нёс всё, что ещё могло иметь ценность, – от старых украшений до добротной одежды. Но даже здесь всё изменилось: если раньше за обмен предлагали карточки разных номиналов, то теперь даже за золотые серьги выдавали лишь «расписку на время» – бумажку с печатью, которую можно было поменять на карточку у специальных распорядителей. Прямой доступ к картам получали только избранные.

Денис свернул на Тверскую и направился к зданию бывшей гостиницы «Националь», где, по слухам, обосновался один из крупнейших держателей карт – человек, которого называли просто Хранитель. Настоящего имени никто не знал, но все знали, что у него сосредоточено карт больше, чем у кого-либо в центре Москвы.

У входа стояла охрана – крепкие мужчины с дубинками и самодельными копьями, на рукавах у них – красные ленты с символом молнии. Внутрь пропускали только тех, у кого имелись особые пропуска, или кого вели как должников.

Денис остановился в скверике напротив, делая вид, что просто отдыхает на лавочке. Отсюда он мог наблюдать, не привлекая внимания. Каждые пятнадцать–двадцать минут к гостинице подходила группа людей: одни – с запястьями, стянутыми металлическими наручниками, тускло поблёскивавшими при каждом движении, другие – их конвоиры с бумагами и какими-то списками.

Одна такая группа как раз подошла к входу. Семь человек – мужчины и женщины разного возраста, от совсем молодых до пожилых. У всех на руках верёвки – не столько для удержания, сколько как знак их положения. Конвоир, плотный мужчина с красной повязкой на рукаве, протянул охраннику бумагу.

– Партия должников от рынка «Европа», – отрапортовал он. – Семь человек, все числятся за господином Савельевым. Трое просрочили на два дня, четверо – по гарантийным обязательствам.

Охранник сверил данные, кивнул и пропустил группу внутрь. Денис поднялся и, стараясь не привлекать внимания, подошёл ближе к гостинице. Через широкие окна бывшего лобби, теперь освещённые тусклым светом фонарей на карточках, он видел происходящее внутри.

Вестибюль переоборудовали в своеобразный распределительный пункт. В центре стоял длинный стол, за которым восседала крупная женщина с суровым лицом и тщательно уложенными волосами – редкая роскошь в их мире без электричества. Перед ней лежала толстая книга, в которую она что-то записывала, периодически поднимая глаза на приведённых должников.

– Так, – её голос, резкий и командный, разносился по всему помещению, – мужчин отправляйте на погрузочные площадки. Сегодня привезли стройматериалы для укрепления восточной стены. Женщин – на кухни, есть заказ на двести порций супа к вечеру.

Должников выстроили в линию. Теперь Денис мог разглядеть их лучше. Среди них оказались молодая пара – оба лет двадцати, держались за руки, несмотря на верёвки; пожилой мужчина с сутулыми плечами и потрескавшимися от мороза губами; женщина средних лет, плакавшая, не скрываясь; молодой парень с упрямо сжатыми губами; и ещё двое, чьи лица Денис не мог толком рассмотреть.

– Фамилии! – требовала женщина за столом, и каждый называл своё имя, которое она сверяла со списком.

Когда очередь дошла до пожилого мужчины, Денис почувствовал укол сострадания. Старик дрожал – то ли от холода, то ли от страха. Его некогда аккуратная одежда теперь висела мешком на исхудавшем теле.

– Пётр Николаевич Весенний, – произнёс он тихим, но чётким голосом.

Женщина подняла глаза от книги, окинула его оценивающим взглядом:

– Весенний… Вы задолжали две карты по часу господину Савельеву. Срок – три дня, просрочка – два дня. За каждый день просрочки штраф – дополнительная карта. Итого – четыре карты или отработка. Выбирайте.

– У меня нет карт, – ответил старик. – Я отработаю.

– Разумеется, – кивнула она. – Вас определяют в водоносную бригаду. Носить воду с реки на шестой этаж, в апартаменты господина Савельева. Двадцать вёдер в день. После выполнения нормы – ночлег в подвале, еда – один раз в день. Срок отработки – неделя. Не справитесь с нормой – срок продлевается.

Старик молча кивнул. Денис смотрел на его руки – натруженные, с вздувшимися венами, теперь перевязанные грубой верёвкой. В этой картине было что-то настолько неправильное, перевёрнутое, что к горлу подкатило.

Охранник отвёл старика к группе водоносов. Даже издалека Денис видел, как безжизненно повисли руки, как тяжело он переставлял ноги, как пусто смотрели глаза.

Женщина продолжала работу, методично распределяя должников по разным видам. Молодую пару разлучили – его на погрузку, её на кухню. Оба попытались протестовать, но получили по спине и угрозу штрафа. Пожилую женщину отправили убирать комнаты на верхних этажах. Молодого парня – колоть дрова во дворе.

Новые хозяева быстро обзавелись атрибутами: ошейники, кнуты, кандалы. Они выходили на улицу со своими людьми, как прежде выгуливали животных на поводке.

Это началось тихо и постепенно, почти незаметно. Сначала кто-то провёл по улице человека, привязанного верёвкой к запястью, и прошёл, не глядя по сторонам. Потом второй, третий. Через неделю уже никто не удивлялся, видя на проспекте, как один ведёт другого на верёвке.

Ошейники появились позже и сразу стали обыденностью. Сделанные из старых ремней и верёвок, украшенные кусками цепей, они были не только символом власти, но и знаком принадлежности. Каждый хозяин придумывал свои отметки: кто-то использовал цветные тряпки, кто-то грубые железные пряжки, кто-то вырезал на коже инициалы. Люди, ещё недавно жившие рядом, смотрели на это молча и отводили глаза, предпочитая не вмешиваться.

Денис впервые увидел такое зрелище во дворе своего дома. Из подъезда неторопливо вышел высокий мужчина с тяжёлым взглядом и длинной спутанной бородой. За ним медленно брёл другой, помоложе, с опущенной головой и широким ошейником на шее, от которого к руке хозяина тянулась толстая верёвка. Молодой был бледен, глаза пустыми и усталыми, а взгляд упирался куда-то за горизонт.

– Что тут происходит? – не выдержал Денис, обращаясь к женщине у соседнего подъезда, наблюдавшей молча. – Вы это видите? Почему никто не останавливает?

Женщина тяжело вздохнула, не поворачивая головы:

– Ты что, первый день здесь? Думаешь, кто-то вмешается? Он сам пошёл. Его поймали вчера ночью, когда пытался украсть воду у зелёных. Сказали: или так, или в тоннель – навсегда. Сам выбрал. Теперь живёт так. Все уже привыкли. Страшно, но что сделаешь?

– Как можно к этому привыкнуть? – возмутился Денис, ощущая, как сердце сжимается от злости и беспомощности.

– Быстро привыкаешь, – тихо ответила женщина. – Страшнее не ошейник. Страшнее то, что скоро это станет совсем обычным. Вчера у соседнего дома женщину вывели с цепью на руках – ещё и хвастались: мол, смотрите, как «красиво» получилось. А люди смотрели и молчали. Кто спорить будет, когда есть хочется?

Денис не успел ответить. Из-за угла медленно вышла группа подростков. Впереди шёл Саша Куликов – высокий, с острым лицом, синим шарфом, перетянутым на шее так туго, будто это был мундир. В руке у него – цепь с широкой петлёй. В петле, словно в шутовском ошейнике, шагала женщина. Красивая, усталая, с заломленными руками, стиснутыми перед собой. Денис узнал её сразу.

– Светлана Николаевна? – произнёс он вслух, прежде чем успел подумать. – Это же… вы же учительница…

Подростки засмеялись. За Сашей шли двое – Глеб и Артём, бывшие ученики этой женщины. Когда-то они сидели в третьем ряду и спрашивали, будет ли контрольная по теореме Пифагора. Теперь один держал короткий обрезок арматуры, другой жевал корку хлеба, разглядывая бывшую классную руководительницу так, будто её лицо стало частью трофея.

– Смотри, кого приручили, – сказал Глеб, с усмешкой кивнув на женщину. – Сама пришла, кстати. В обмен на сухари и канистру воды. Она теперь наша. Умная – решила, что лучше у нас, чем где попало.

– Вы совсем с ума сошли? – Денис шагнул ближе. – Это же ваш учитель! Она вас учила! Встречала утром, звала к доске, терпела, когда вы ничего не знали! Что вы с ней сделали?

Саша хмыкнул и дёрнул цепь. Женщина пошатнулась, но промолчала. Лицо у неё было мертвенно спокойным.

– Мы её не били, – ответил Саша. – Договорились. Она попросила – мы приняли. Ты думаешь, у неё был выбор? У кого он сейчас есть? Вон ты – на двух ногах, свободный, а хлеба нет. А у неё теперь крыша, чай и защита.

Светлана Николаевна подняла глаза. В них не было слёз – только сдержанная, стыдливая тень. Она посмотрела на Дениса спокойно:

– Пожалуйста, – произнесла почти шёпотом. – Не надо вмешиваться. Всё… нормально. Лучше так, чем по кускам. Не я первая, не я последняя.

Денис замер. Он не знал, что сказать. Подростки, переглянувшись, пошли дальше, ведя её на цепи, как когда-то она вела их строем в школьный музей. Только теперь никто не знал, где конец этой экскурсии и будет ли у неё хоть какой-то смысл.

Город стал местом, где человек утратил всякую цену – кроме той, что назначали новые хозяева. Каждый шаг, каждый взгляд диктовал страх и понимание, что больше никто никого не защитит, разве что по праву сильного. Москва перестала быть городом – превратилась в гигантский рынок, где вместо товаров были люди, а вместо законов – жестокость и равнодушие.

Глава 5

На станции «Чистые пруды» пахло сыростью, гнилью и страхом – таким стал привычный воздух подземной жизни. Денис стоял у мрамо