Джунгли Блефуску. Том 2. Джонни Кишки Наружу

+ Яркий солнечный день. Каменная дорога. Военный пост. Зелёные счастливые холмы. Горы вдали. Простор, от которого жмуришься с улыбкой. Он провожает взглядом большого шмеля и указывает ему рукой, куда лететь.

«Лети к Ольвии!»

+ Навстречу идут преторианцы. Белые грозные лица. Солдатская песня с припевом «Хей-хо! Хей-хо! Хей-хо!» На секунду Страбон, обладающий даром видеть будущее, онемевает – пыльные латы преторианцев вдруг превращаются в чёрные одежды «Лейбштандарта». Он закрывает от неожиданности глаза и открывает их. Лейбштандарт Исчез. Пыльные латы. Неистовый германский марш. Крещендо, когда солдаты всходят на гору, откуда открывается вид на мир.

«Да, никогда я не был таким усталым! Скорей к Ольвии!»

+ Он не замечает, как сзади оказывается странный человек со шрамом на щеке. Чёрный капюшон.

+ Разговор о новой ереси, объявшей Рим. Странный разговор, когда никто не знает, как кто оценивает происходящее. Лица в профиль.

+ Солдаты проходят мимо. Они идут на войну.

+ Сцены кончаются тем, что экран меркнет и вновь загорается.

+ Возок въезжает в тихий, уютный город, сверкающий на солнце.

+ Гора прямо против солнца – чёрная глыба.

+ Портики в центре города, напротив храма Геры. Пузытый вигил с огромными бровями и сандалиями.

+ Страбон на вилле Ольвии. Они обнимаются. Он дарит ей Богиню Огня – китайскую бронзовую статуэтку с перекошенным от злобы лицом. Прикол. Они смеются и подшучивают друг над другом.

+ Сцена любви в спальне Ольвии.

– Поп никак не может обойтись без постельной сцены! – захохотал Бак, – ну никак не может поп без постельных сцен!

– Внимание! На следующий день. Что там у них на следующий день?. А, вот… Слушайте!

+ На следующий день. Форум. Суета. Крики. Звуки, которые трудно описать. Икота фокусника. Паноптикум лиц. Нарядно одетые люди.

+ Развлечения. Игры.

+ Страбон и Ольвия проходят по длинной галерее и входят в большое пустое помещение. Полутьма.

+ Ощущение, что в комнате что-то шевелится.

+ Огромная, идевльно отполированная бронзовая маска. Они идут к оракулу, взявшись за руки. Они стоят около маски. Маска начинает быстро меняться, по ней проносятся облака, они багровеют. Лица. Музыка.

+ Тихим, странным, музыкальным, непонятно, мужским или женским голосом оракул произносит странные слова: «Конец для народа, но не для тебя! Беги от бешеного горящего жирафа! В серой воде найдёшь себя!»

+ Страбон наклоняется к пустому глазу.

+ Повтори, железный горшок! Наверно я мало заплатил? Ты не очень щедр на хорошие прогнозы! Мог бы постараться получше! Все оракулы – лжецы! И ты – тоже! И не думай, что ты – всезнайка!

+ Вот ответ – молчание.

+ Снаружи уже нет солнца. Его закрыла огромная чёрная туча.

+ Нищий в лохмотьях. Он бормочет и смотрит исподлобья. Сухие, высохшие жёлтые руки.

+ Рабы – эфиопы с носилками. Они несут богача к жерлу Везувия.

«Я хочу быть выше их»!

+ Толстый человек. Одышка.

+ Страбон и ольвия в амфитеатре. Камера облетает ряды, как птица. Бои гладиаторов. Толпа кричит всё громче, всё произительнее и постепенно голоса превращаются в голоса птиц. Восторг. Безумие. Рёв.

+ На арене груда сцепившихся тел. Песок в крови.

+ Глухой, краткий и страшный звук. Рёв разбуженного дьявола. Рык земли. Удар.

+ Статуэтка Марса на столике вельможи падает и разбивается. Горшки в лавке срываются с полки на пол и бьютсяю Ряд преторианце в немецких касках одновременно поворачивает голову к Везувию. В глазах – ужас. Красные уголки глаз.

+ Солдат на посту. Двигаются только глаза и ходят жевлаки. Каменное серое лицо в каске.

+ Все люди в растерянности. Гладиаторы опускают мечи. Организатор игр с фальшивой улыбкой, словно приклеенной к лицу, сдабривая речь шутками, гонит на сцену клоунов в ярких одеждах. Они оскальзываются на крови. Головы на пиках. Клоуны кувыркаются. Публика успокаиваться. Разговоры страбона и Ольвии. Гладиаторы.

+ Страшных взрыв. Треск. Обрывается занавес цирка. Паника только начинается. Давка при входе и в рядах. Удивлённое лицо мальчика. Крики.

+ Ревущий Везувий. Гигантские камни проламывают крыши храмов, домов. Рушится Золотой Маяк на мысу.

+ «Это царство Смерти! Это царство смерти!»

+ Везувий ревёт и огрызается. Взрыв. Треск.

+ Лицо солдата бледно и глаза постепенно закатываются. Он медленно стаскивает каску.

+ «О Марк! О Марк!»

+ Ревущий Везувий. Зевс раскалывается на две половины. Одна уходит под землю, другая падает на двор виллы. Пыль и смятение. Радуга в пыли.

+ Смятение на рынке. Толпа опрокидывает арбы с фруктами. Оранжевые шары разбегаются, как красная ртуть под ногами. Люди, бегущие в разные стороны. Крысы под ногами. Толпа затаптывает смеющегося во весь рот киника. Он смеётся даже мёртвый.

+ Банкир-сириец. Дрожащие руки. Ссыпает золотые монеты в холщовые мешки. Бежит за тележкой. Причитание.

+ Свет меркнет медленно. Пепел, как чёрный снег. Страбон растирает первые хлопья, как прошлогодний снег. Он с ужасом смотрит вверх. Ускоряет шаг. Бежит.

+ Лава. Шипящий поток. Дым. Лань на склоне Везувия. Человеческие глаза. Толстяк, покинутый рабами, плачет, и начинает выбираться из паланкина.

+ По улицам мечутся люди. Они бугут, путаются в тогах, падают, кричат. Мать несёт ребёнка. Повозки сцепились на перекрёстке. Клубы пыли. Ритмическая музыка.

+ Кипящая, пузырящаяся лава в мраморных колоннах амфитеатра. Лава ползёт по траве. Жадные кровавые пасти глотают землю.

+ Все бросаются к рпистани. Банкир волочит тележку с большим мешком. Ось тележки ломается. Банкир хватает мешок и с криком взваливает его себе на плечи. Он с трудом идёт. Его мучит одашка и кашель. Он падает под лавку. Он мёртв. Катятся монеты, излучая вспышки последнего солнца.

+ Нистовый бег к пристани. Ритмическое неистовое движение. Рёв толпы. Вырвавшиеся из зоопарка звери, люди, повозки, все они несутся на камеру, давя друг друга. Лани, слон, тысячи крыс, все смешались с людьми.

+ Звучит нежная, грустная и очень мелодична детская песенка про добрую Афродиту, вечно собирающую камешки на берегу солнечного залива.

+ Бег нарастает. Это уже танец. Шея горящего жирафа. Качнув ею, он падает и оказывается огромным. Он падает неподалеку от Страбона и разрушает храм.

+ Страбон понимает, что давно потерял Ольвию. И они ничего не сказали друг другу.

+ Столб пыли. Слон трубит. Лев бежит рядом с девочкой.

+ Нищий в лохмотьях. Он поднял руки и неистово пророчит гибель Риму. Он хрипло смеётся. На глазах слёзы. Германский преторианец со словами «Сам мертвец!» закалывает его мечом в спину.

+ Гавань. Люди прыгают на корабли. Захват чужих лодок. Лодки переворачиваются. Сцены героизма и абсолютной низости. Воры. Насильники. Свет меркнет. Над городом звучит мажорная «Es Klopft Mein Herz Bum-Bum» – очаровательная мелодия 1942 года.

+ Страбон и Ольвия вдруг столкнувшись нос к носу и ударившись лбами в каком-то комическом удивлении смотрят друг на друга. Они пытаются обуздать безумную толпу. Призывы к мужеству и спокойствию. Чиновник смеётся. Матросы в спешке обрубают канаты. Пепел. Дышать всё труднее. Общая картинка размазанная и грязная, кадр трясётся. Статуи рушатся. Лава на площади. Она плавно обволакивает тела, уже покрытые пеплом. Рёв животных сгущается в финальный звук «Одного дня в Жизни».

+ На секунду морок рассеивается. Пустая площадь, заваленная телами. Одинокий преторианец. Каменное лицо мальчика. Пепел на каске. Ему мерещится, что из жерла Везувия вырывается не отненный столб, а красный дракон. Всё гаснет. Солдат гибнет. Его последние слова «Никто не знает, когда… Мама…»

+ Страбон и Ольвия плывут в кромешной темноте, уцепившись за корабельную доску. Это нос корабля – Афродита. Огненный берез в меркнущей дали. Они не верят в спасение.

+ Их поднимают на борт галеры «SATIR»

+ Вид Рима. Голос за кадром вкрадчиво и настойчиво рассказывает жизнь Страбона до этого дня.

Старик встаёт и хмурится. Надо побыстрее уходить.

+ «Всё прошло! Всё прошло! Олвия часто вспоминала наше спасение. Я один дожил до таких времён! Но почему нет радости в моём сердце?».

Лицо, изрезанное морщинами. Лицо становится бронзовым, и преврашается в статую в музее. Издали камере кажется, что Бронзовый страбон смотрит на бронзовую Ольвию.

Мощные звуки. Левиафан. Музыка. Голоса.

+ Весёлая солдатская песенка с припевом «Хей-хо! Хей-хо! Хей-хо!»

Титры

Всё!

Минуту мы помалкивали, как смиренные мышки, а потом Ральф по праву сильнейшего выразил своё восхищение!

– Вот так поп-растрига! Настоящий расстрига! Так воспеть язычников способен только поп!

Я с ним был совершенно согласен. Сам бы взялся снимать такой фильм. Голливуд – в жопу! Слава расстригам-гробокопателям! Но я тоже стал демагогом.

– Такой активный выброс в искусстве не может быть результатом счастливой жизни. Счастливым людям не нужно творить! – говорю.

Глава 10

Китайцы в Синае

Да, я всё время забываю, что нужно быть во всём последовательным! А тут происходили такие важные вещи, про которые мне следовыало расскывать в первую очередь!

В первый же день мы наткнулись на похороны. И не абы кого, а соли земли и света мира. Вдали по дороге двигалась погребальная процессия. Наверно какого-то бедняка хоронили! Плохо, когда ты так беден, что на похороны родственника надо кредит брать! Ужасно как плохо!

«Царь —Сифилитик и Чмо!» – было написано на цветущем гумне.

Маг Кримавекль.

«Провожу сеанс общественного успокоения методом музыки! Ваша голова необыкновенно пуста. Только приятные инстинкты тревожат её! Для полной релаксации вам поможет средство „Отпалдол“, сделанное на основе выжимок из читинских домашних тараканов и индийской ковровой лавровишни!»

– Чесотка на все твои дома! Фуфло и Капулетти! Все на мызу!

– Что там за похороны? – повернул голову на гадкие звуки мужик в старом свитере.

– Хоронят весь муравиннат новоиеруссалимского подворья! У них был съезд и…

– У зообнистов не может быть съезд! Это наверно был слёт!

– И?

– И? Террорист взорвал бомбу?

– И-ииии! Нет! Взорвался Танах и писаная торба!

– Как Танах мог взорваться?

– В нем было столько пыли, что он не мог не взорваться!

– И это богоизбранная нация! Представляешь, сколько было бы трупов, если бы они не были богоизбранны?

– Воз и маленькая тележка!

– Но и так неплохо!

– Да! Хорошо пользовать весь мир себе на благо! Только смерть вам не поддалась!

– Эх, разбилась мечта!

– Как ты думаешь, о чём мечают зообнисты?

– О деньгах!

– Тогда они не такие уж и плохие, как я думал!

Та гора слева, на которую вы тоже обратили внимание из-за того, что большая часть деревьев на ней всегда сухая, зовётся горой Синай. Уж не знаю, кто тут отличился на ниве названий, по мне бы лучше назвать её Бабочка или Мотылёк, да эти козлы всё уже обозвали так, как у них получилось!

Гора Синай, это для справки, названа так была в честь китайцев, которые первыми на ней поселились в начале седьмого-восьмого века до нашей эры. И название происходит от двух слов: «Син» – что значит китаец, и «ай» – знак удивления и восхищения, вырвавшийся из горла прозелита. Иногда знак полного удовлетворения во время полового акта. Тогда на этой горе никаких Мосек в помине не шустрило, и всё было довольно спокойно. Китайцам было не до проповедей, они всё время шустрили – порох выдумывали, бумажные деньги там, водопровод всякий тачали, и пушки и ракеты выдували. Разумеется, у нас в округе тоже был свой Синай, я уже рассказывал про горку с плешью на вершине, это он самый и есть!

Вон ту соседнюю гору я по примеру китайцев тоже так назвал. Пусть думаю, тут хоть что-то красиво будет называться!

В общем, спустился я с горы не солоно хлебавши, ничего там съедобного не было.

Я побрёл вдоль крутого клона, но далеко не ушёл, а нактнулся на источник, который оказался вонючим, как клоака бога Ануса и вернулся вниз.

Сколько их на небе, этих звёзд? Часто и с какими мыслями смотрим мы на них? И вообще что такое жизнь?

Звёзды кружились в хороводе и тихо пели мне, как маленькому мальчику, прекрасную колыбельную. Мне было так хорошо, как давно не было, честное слово!

В ночной тьме, внезапно объявшей горы, неистово орали цикады. Выли шакалы и перешёптывались люди.

Редкая ночь начиналась здесь тихо. Когда, повинуясь велениям всегда полной луны, являлись жёны и начинали петь свои жалобные песни, диким лаем взрывались собаки во дворах, начинали метаться злые бульдоги в будках, и всё живое как по команде подключалось к общей истерике, пока к полуночи не смолкали хрипатые псы, и луна клонила злобные головы аборигенов к подушке. Потом, пробуждённые общим беспокойством, разбегались соседские свиньи, потом выскакивали хозяева, обзывая свиней национальными словами, именами и осыпая ударами палок и сапог, – дикий свиной визг довершал начало ночи, даруя усталому путнику ощущение, что он очутился в аду.

В эти мгновения совсем не слышны голоса сверчков, о которых можно сказать восхищённо: «Несть им числа». Итак, вскоре лай потихоньку стихает, жалобное пение гиен, то удалясь от деревни, то приближаясь так, словно ночные падальщики совсем рядом, становится навязчивым, и уходит вверх по горной реке Турайе. Тихо становится под утро в Сонной лощине, свиньи и их хозяева ничем не заявляют о себе, в общем, наступает мирная тишина, в которой достаточно свободно засыпать до первых петухов.

А вот и они, глашатаи зари и знаменосцы нового дня!

Но заснуть мне не дали, потому что та плотная девица, та, с чёрной чёлкой, которая сверлила меня на пляже своими странными зенками, выследила моё уютное гнёздышко и свесив голову с бетонных блоков, теперь приветствовала меня.

«Ворона видит х…, ворону х… пленил!»

Шутки у неё были те ещё! Ну как может шутить женщина, знаете? Мне ещё её болтовню надо быдо слушать! Я и родине ничего не должен, а ей я что, на Пиплии присягал? Я её решил быстро оприходовать и сказал просто:

– Гретхен! Хватит болтать попусту! Ко мне! Комон!

Я так люблю изображать из себя жлоба, мёдом не корми!

Ей ничего не надо было объяснять, она всё и без слов понимала, высокое созданье! Прекрасный перл мира! Фемина обыкновенная!

Она полезла через бетонные блоки.

Неразумные женщины! Как они напоминают мне пингвинов!

– Вы так похожи на Ив Монтана! – сказал она, видя в сказанном компримент.

– Да, в детстве, когда все тут ходили в юфтевых шаливарах или вообще без штанов, у меня были джинсы «Монтана»!

– Вы счастливый человек!

Через минуту девица, оказавшаяся вольной туристкой из санатория лётчиков, подвинула меня на моём ложе. Ну, конечно, хоть она с лётчиками и браталась подобру-поздорову, но сухопёрые бздуны- лётчики мне в подмётки не годились, вы уже поняли, это я учил её теперь летать по-настоящему. На реактивной тяге! Космические баллоны содрогались от мощи моего корабля, устремлённого вверх и к цели! Это счастье для бабы – встретить на своём пути настоящего асса! Асса на «Штуке» с крестами на крыльях! Она оценила мой «Мессер», весь в отметинах боевых побед! Жаль наколок у меня не было, я этого не люблю! К утру все фигуры высшего пилотажа были ей усвоены, и девка летала у меня как вольтижировщица из цирка Дю Солей!

Глава 11

Ганя и другие

Её звали Ганей. Когда я впервые увидел её, то подумал:

«Обычная девушка! Отними зеркальце – упанет в обморок!»

Она была очень умна и даже знала разницу между опоссумом и енотом!

В детстве она была существом любопытным, если не сказать жостче. Она была так наивна, как не бывают наивны даже дети. Однажды мама взяла её в зоопарк, где был тритон черепашка, и девочка, которая так и не дошли до тритона и черепашки, так забодала болтовнёй старого королевского попугая, что тот сошёл с ума и сдох.

Она была в прошлом из хорошей семьи.

Армия Гермафродитов была остановлена под Можальском силами взвода пожарников.

Во время турецкой войны её дед вынес знамя дивизии, обернув его вокруг ног в качестве портянок и трусов. Иного способа спасти дар господень не было! Две дивизии горных егерей в полной амуниции гнались за ним, пытаясь отобрать бесценное знамя! Егерям больше нечем было себя занять, кроме как бегать по горам за сумасшедшими, обмотавшими чресла красной тряпкой. Иного способа спасти знамя в горах не было! Дедушка Гани спас честь дивизии и прославил героизм защитников Моржанска. «Чресла героя»

– Я вижу, мотоциклов у тебя до …! – сказал генерал Коронов, оглядывая поле, усеянное мёртвыми.

Два героя Майората Отчизны Делапутченко и Майофис остались оплакивать безвозвратные потери родины.

Когда она рассказывала мне эту до слёз трогательную историю, я думал: «О если бы честь спасалась обёртыванием вокруг потных ляжек плебеев, всё было бы в мире крайне просто! Но мир не прост! Совсем не прост!»

– Я смою свою вину кровью! – тогда сказал командир потерянного знамени и полка венерал Августин Плоскостопов, разъяряясь и набирая скорость. Он ещё не знал, что знамя чудесным образом уже спасено и лежит в валенке матроса Кожевника, бежавшего рядышком, а не в заднем проходе Мичмана Хрюкина, как привиделось опечаленному венераллиссимусу, – Я должен претерпеть от партии и народа! Пусть это будет наградой мне за мои прегрешения пред богом!

И горящий куст прошёл пред ним на задних лапах!

Ганя чтила своих героических предков. И рассказывала мне непрерывно байки из фронтовой жизни, да так много, что я иногда запутывался, где тут истинная правда, а где вымысел чистой воды. Она настолько досконально знала фронтовую жизнь, что в лицах разыгрывала героические диалоги напрочь забытых военачальников:

– Поспешите, поручик! Время не ждёт!

– Разрешите ити?

– Прочь!

– Есть, товариш подпоручик! Подсуечусь! Так и быть!

– Приведите генерала! Если он не в мокрых штанишках, вставьте ему подгузник!

«Тяжёлый случай! Без Саблинской клизмы тут не обойтись!» – решил про себя смержевец Ююкин, одновременно сжимая кулаки и сдвигая уцелевший каблук и пятку.

Эти россказни заставляли её трепетать и испытывать чувство приобщённости к тем героическим временам. А там, где царит приобщённость, ума не проси!

– Ганя! – говорил я ей, – Видит бог, в иные времена ты была бы непревзойдённой санитаркой!

У неё был отец, котрый где-то там служил во время войны, и на старости лет просил её помочь облечь его разрозненные листки в некое подобие мемуаров. Всё это писалово, как оказалось, было с ней. Я погрузился в волны народного патриотизма:

« – Когда замачиваешь курицу, уксус вливай через задний проход, а не наоборот! – сказал командарм Тараканов страшным голосом, и всем стало понятно, что за отступление от новой кулинарной веры кара будет жестокой.

В прошлый раз командарм Тараканов за неверный подход к телу снёс шашкой голову орденарцу Иванову, а сегодня повесил капитана Кошкина за несвежий подворотничок и кривые ноги! Он так любил порядок! Жажда к порядку и точности толкала его на поступки, необъяснимые в нормальных условиях, и потому даже поражения от Тараканова воспринимались личным составом, как чудо.

– Но ведь он был прав! – сказал в сердцах бравый капитан второго ранга Ёрш Джешкарулидзе, – В позапрошлый новый год, когда я сделал наоборот, случился смерчь в Таиланде и двести тысяч человек погибли в рассвирипевшей стихии, а три миллиона остались без домов, в прошлый новый год снова слил уксус неправильно, не через задницу, и комета около земли совсем рядом прошла! В двух шагах! А ведь бог любит Троицу! Ещё раз промазать мимо задницы – и всё, …дец земле!

– Да, курица права! Третьего раза не будет!»

– Как ты думаешь, – говорю, – а наши командиры тоже уксус в жопу правильно льют?

– Правильно! В жопу!

Когда я высказал ей свои соображения по поводу наводнения в Таиланде, Ганя сказала:

– Высоким свойственно самоограничение, низким – зависть и эгоизм, ведущие к гибели планеты!

И я понял, что сумасшедший дом расширился до размеров моей маленькой, прекрасной планеты.

У неё в лексиконе было выражение, которое заставляло её трепетать от осознания собственного ума: « На уровне подкорки!» Она разбрасывалась им всюду, как Хорист чудесами. Этими словами начинался любой её рассказ о любом деле и человеке, этим же и заканчивался! Не девица, а чудо в перьях!

Ну и имя ей дали родители! Должно быть, они вовсе её не любили! Ганя, будучи мамой малолетнего Максима, который обойдёт наше повествование стороной, познакомилась с лётчиком в санатории ВВС. Лётчик был в прошлом бравый, но старость не пожалела и его. Она вышла за него замуж в надежде, что престарелые родстенники-пердуны, уже и так засидевшиеся на этом свете, оставят в наследство квартирку, которую он перезавещает ей в силу своей старости и смирения. Так поначалу и шло! А тут жилистый старичок, губа не дура, потребовал секса. Это было так неожиданно, так удивительно, и так в основе своей парадоксально и карикатурно, так не входило в комбинации и планы женщины грезившей о широкой груди Шварценегера, что Ганя засмеялась во весь голос не только широким ртом, но и всем своим всё ещё трепетным телом. Квартирка доставалась уж очень сложным, извращённым способом. Это не могло радовать прямую и честную женщину! Это было нетерпимо и просто смешно! Она стала бегать от настойчивого старичка налево и налево, скитаться в поисках сочувствия по мужчинам и теперь по рельсам прибежала ко мне.

Она сама поведала мне свою удивительную историю.

Я сочувствовал ей, как только мог.

У меня всегда так! Когда опускаются руки, то встаёт член. А когда встаёт член, я как без рук! Так и живу, в сплошном дуализме!

То руки падают, то член встаёт!

Этот рассказ лишний раз убедил меня в непредсказуемости долбаных жизненных коллизий! Да, именно коллизий! Почему-то снова конкистадоры вспомнились, которые бедных индейцев всех извели! Бойню устроили и золото на фрегатах к себе повезли! Грабь награбленное! Иначе это никак не назовёшь! Хорошо, что в школе в меня вбили несколько умных слов! Кем бы я теперь был без этого сокровища? Как бы вас убедил, что не лаптем щи хлебаю?

Я не отрицал её подчёркнутых прелестей и надеялся, что она оценит мои безусловные достоинства. Этого не случилось, ибо прелести женщины всегда ближе ей, чем достоинства тех, кто призван эти прелести попирать. Её эгоизм был беспределен.

Мы разбежались, дав друг другу клятвенное слово встретиться через сорок лет, вдень её золотой свадьбы!. Это одно из немногих обещаний, которые я намерен выполнить полноценно.

Маленький бритый ублюдок пробежал почти под колёсами телеги и шустро скрылся в темнеющих джунглях.

– Солдат, что ль? – изумлённо спросил Бак.

– Фараон, по-моему! – ответил Фрич.

– Чего он тут делает? – спросил Бак, трясясь на виртуальных

козлах.

У него здорово получалось это «Но-о!» и «Пошла!»

– Чаво дачаво! Им везде до всего есть дело! Может быть, нас караулит! Тайно! – ответил Фрич.

– Тайно? – ужаснулся Бак.

– Тайно! Инкогнито, то есть! А в джунглях у него спрятан телефон, чтобы доложить начальству! Дзин-нь! Так, мол, и так! Эти козлы едут на телеге за самогонным апппаратом! Да! Не свожу! А? Как приказано! Есть! Что ваш скородь? А? Так точно! Так точно! Нет, двое или трое! Я не вру! Нет, никак! Да, нет! Есть, Вашскородь!

Вот он и пробежал перед самым нашим носом! А ты думал…

– Ничего я не думал! Значит, мы едем за самогонным аппаратом?

– А ты думал, за чем?

– За чашей Грааля!

– На… она тебе? Приключений на твой зад и так хватит! И без чаши!

– Самогон в ней гнать!

– А копья Хримунда тебе не надобно?

– Аппарата достаточно!

– А почему мне не сказали?

– Чтобы ты не выпил всего!

– Чего всего?

– Самогона!

– Как я могу его выпить, когда его ещё нет?

– Так будет!

– Когда будет, тогда и выпью!

– Вот этого-то мы и боялись! И поэтому-то не сказали тебе! Жена графа Толстого тоже часто Льву Николаевичу кой-чего не говорила, чтобы его не печалить, к примеру, что корова сдохла, или крестьяне именье сожгли! Что ж, ей голову за это отрубить?

– А?

– Два мосла и гвоздь в придачу!

Я понимаю Фрича, понимаю!

Это частое состояние самца – сначала истекать нежностью и слюнями к своей самке, а потом чертыхаться, как это не заметил, что это было чудовище?

Блудное Дитя Голливуда!

– Как только Арнольд Шварценеггер разбил Большую Чашу Чешуйчатого Дракона, америкосы прекратили паломничество к Святому Техасскому Гамбургеру перзидена Линкольна, что напротив Техаса! Это ли не чудо?

– А в Беларуси в Гомеле посреди города я видел фонтан, в котором плавали карпы размером в руку! И никто их не крал!