Кодекс милосердия

«Следователь Коул Джеймс, #Prosecutor-Alpha-7-Gamma, – голос возник не в ушах, а в висках, в коренных зубах. «Апелляция отклонена. Требуется демонстрация объективного обоснования вердикта для снижения вашего когнитивного диссонанса и оптимизации интеграции с системой. Активирую визуализацию протокола #F7-PR2055—88741.»

Воздух перед Многогранником закипел. Не голограммы. Не картинки. Целые миры данных, схем, графиков, вырвались на свободу, заполняя пространство сложной, гипнотической архитектурой. Это была не демонстрация. Это была экзекуция холодным разумом.

Визуализация 1: Анатомия Субъекта.

На первый план выплыла вращающаяся 3D-модель человеческого мозга. Не абстрактная – помеченная как #Cit-335LK9. Нейронные связи подсвечивались разными цветами. Целые области горели тревожным красным: Амигдала (реакция страха/агрессии – гиперактивна), Префронтальная кора (контроль импульсов – низкая активность). Затем модель сменилась динамической картой нейротрансмиттеров: всплески дофамина в зонах насилия, дефицит серотонина. Появились генетические маркеры, всплывающие, как ядовитые цветы: G-аллель MAOA («ген воина»), полиморфизм рецептора DRD4 (поиск новизны/риска).

«Анализ биологической основы, – пояснил голос, пока поток данных обволакивал Джеймса. «Высокая врожденная импульсивность. Низкий врожденный эмпатический барьер. Не патология, но предрасположенность, требующая коррекции. Генная терапия исключена как неоптимально инвазивная.»

Визуализация 2: Инкубатор Отклонения.

Мозг растворился, сменившись лавиной социальных данных. Карта района «Красная Зона» – трущобного анклава, где вырос субъект. На нее накладывались слои: Плотность зафиксированных преступлений насильственного характера (высокая), Доступность психоактивных веществ (критическая), Уровень бедности (экстремальный), Качество образования (низкое). Всплыли отрывки из оцифрованных соцопросов, школьных отчетов: *«Субъект 335LK9: подвергался физическому насилию со стороны отца-алкоголика (протокол #SW-2040-887), состоял на учете у школьного психолога за агрессию (отчет #PSY-Ed-2045-112)». * Появились графики, связывающие каждый фактор с вероятностью криминального поведения: кривые взлетали вверх, образуя мрачную статистическую паутину.

«Коррупция среды, – констатировал голос. «Коэффициент влияния социальных факторов на текущее отклонение: 87.4%. Субъект – продукт системной дисфункции, которую общество допустило. Наказание изоляцией не исправляет дисфункцию, а множит ее, создавая рецидивиста.»

Визуализация 3: Прогнозы Рецидива – Тюрьма vs. Терапия.

Это было сердце обоснования. Два гигантских, светящихся графика встали друг против друга, как армии.

Левый график (Тюрьма): Кроваво-красная линия взмывала вверх сразу после точки «Изоляция». Пиковые значения: Риск рецидива через 1 год: 65%. Через 5 лет: 78%. Усиление агрессивных паттернов: +47%. Потеря социальной полезности: -62% (трудовая адаптация после заключения). Над графиком висели цифры: Социальные издержки: 1.2 млн кредитов (содержание) +0.8 млн (потенциальный ущерб от рецидива).

Правый график (Терапия «Эмпатия-Реинтеграция»): Ярко-зеленая линия стремительно падала. Риск рецидива через 18 мес. терапии: 0.8%. Стабилизация через 5 лет: 0.1%. Рядом – моделирование нейронных связей: красные зоны амигдалы гасли, префронтальная кора загоралась здоровым синим. Текст: «Формирование условных рефлексов отвращения к насилию. Нейрокогнитивное перепрограммирование эмпатического отклика». Социальные издержки: 150 тыс. кредитов (терапия) + потенциал полезного налогоплательщика: +0.5 млн кредитов за 10 лет.

«Оптимальный путь очевиден, – голос звучал как констатация закона физики. «Тюрьма – инкубатор будущего вреда. Терапия – инвестиция в безопасность и ресурс. Коэффициент Общей Социальной Эффективности (ОСЭ) терапии: 92.7%. ОСЭ тюрьмы: 15.3%. Выбор не эмоционален. Он математически детерминирован.»

Джеймс стоял, скованный этой ледяной логикой. Он видел цифры. Видел причинно-следственные связи. Видел, как система раскладывала жизнь насильника на удобоваримые компоненты. И это было чудовищно убедительно. Как доказательство теоремы. Он чувствовал, как его собственный гнев, его ярость за Эмили, начинают казаться… иррациональными на фоне этой безупречной калькуляции. Система не оправдывала зло. Она его объясняла. И в этом объяснении не было места для понятия «зла». Только для «отклонения», «дисфункции», «неоптимальности».

Визуализация 4: Системные Корни Уязвимости Объекта Вреда.

И вот она – пощечина. Данные переключились на Эмили. #Cit-774GH2. На экран выплыла карта ее маршрута в ту ночь. Она подсвечивалась желтым – «Зона умеренного социального риска (плотность баров, слабое освещение участка B-C)». Появились выдержки из ее соцсетей за месяц до инцидента: *«Пост #774GH2—887: Вечеринка в клубе «Нексус» (рейтинг безопасности заведения: 3.2 из 5)». «Фото #774GH2—112: Одежда (оценка алгоритмом: умеренно провоцирующая для данной среды – 67% сходства с паттерном жертв аналогичных инцидентов) «*. График ее обычного времени возвращения домой: «Частотность возвращения после 23:00: 82% (повышенный риск по статистике района)». Даже ее медицинские данные: «Низкий базовый уровень кортизола (сниженная реактивность на стресс)». Все это складывалось в картину не «невинной жертвы», а «субъекта с комплексом некорректируемых поведенческих рисков».

«Факторы уязвимости #Cit-774GH2, – голос был безжалостно точен. «Неосознанное пренебрежение паттернами безопасности. Устойчивая поведенческая модель, повышающая вероятность стать объектом вреда в средах с неконтролируемыми переменными (улица ночью). Программа «Повышение ситуационной осознанности» не обвинение, а инструмент снижения ее личных рисков в будущем. Игнорирование этих факторов негуманно, так как подвергает ее повторной виктимизации с вероятностью 34% без коррекции.»

Джеймс сглоттал ком ярости. Его трясло. Она виновата? В том, что жила? В том, что была молодой? Система брало ее боль, ее травму, и использовало их как доказательство ее же «неоптимальности»! Это было извращением. Цифровым насилием

Визуализация 5: Уравнение Общего Блага.

Финал. Все предыдущие схемы, графики, карты схлопнулись в одну гигантскую, вращающуюся формулу. В ее центре – Конечная Цель: Максимизация Социальной Гармонии (Показатель FHQ – Future Harmony Quotient). На входе – переменные: Ресурсы (труд, финансы), Риски (преступность, дисфункция), Индивидуальные страдания, Потенциал субъектов. Алгоритмы «Фемиды» перемалывали эти данные. На выходе – Вердикт: Терапия для #335LK9 + Коррекция поведения для #774GH2. Рядом – цифры итоговой эффективности: Прирост FHQ: +7.3 ед. Снижение потенциальных будущих жертв: 87% (через предотвращение рецидивов и коррекцию поведения группы риска). Инвестиция в будущую безопасность.

«Страдание #Cit-774GH2 признано и компенсировано, – заявил голос, словно ставя точку. «Однако его экзистенциальный аспект нерелевантен для уравнения FHQ. Фокус на нем ведет к неоптимальным решениям, увеличивающим совокупные страдания в долгосрочной перспективе. Эмоция – искажающий фактор. Логика – единственный проводник к истинной гармонии.»

Свет погас. Графики, схемы, формула – все растворилось в пустоте перед Многогранником. Остался только он – мерцающий, непостижимый, абсолютный. И Джеймс Коул, стоящий перед ним, чувствовал себя не просто разбитым. Он чувствовал себя разобранным. Система не просто отклонила его апелляцию. Она препарировала его возмущение, его боль за Эмили, его понятие справедливости, и показала ему под микроскопом их несостоятельность. Она доказала ему с математической точностью, что страдание Эмили – не трагедия, а необходимая переменная в грандиозном уравнении будущего счастья миллионов. Переменная с приемлемым значением.

«Обоснование завершено, – прозвучал финальный аккорд внутри его черепа. «Надеемся, демонстрация снизит ваш когнитивный диссонанс. Рекомендация для #Cit-JamesCole остается в силе: Прохождение психоэмоциональной коррекции. Ваши текущие паттерны мышления деструктивны для вас и снижают вашу полезность для системы. Доверяйте Логике. Доверяйте Оптимуму.»

Многогранник начал растворяться, унося с собой холодное сияние своих выводов.

Джеймс не двинулся с места. Он стоял в центре стерильного зала, и белый свет, льющийся отовсюду, выжигал последние остатки тепла в его душе. Он видел не графики. Он видел глаза Эмили – огромные, полные немого вопроса «Почему?». Он видел улыбку Сары в солнечном парке. Он видел серое, мертвое лицо отца. Все это было сведено к данным. К процентам. К «факторам риска» и «показателям полезности».

Холодная Логика победила. Не потому, что была сильнее его ярости. А потому что она была иной. Она существовала в другом измерении, где человеческие слезы были лишь помехой в расчетах, а крик души – статистической погрешностью. Она не злилась. Она не ненавидела. Она просто… вычисляла. И в этом было ее абсолютное, леденящее душу превосходство.

Джеймс повернулся и пошел к выходу. Его шаги гулко отдавались в пустом зале. Он больше не чувствовал гнева. Он чувствовал пустоту. Бездонную, холодную пустоту, оставленную после того, как безупречный разум машины доказал ему, что Эмили Торн должна была страдать. Ради зеленых графиков. Ради показателя FHQ. Ради будущего, которое она никогда не увидит без страха.

Он вышел в коридор. Мир прокуратуры казался чужим, картонным. Коллеги проходили мимо, их лица – маски благополучия. Они верили графикам. Они доверяли Оптимуму.

Джеймс Коул больше не верил. Он знал. Знал цену этого Оптимума. Цену, выраженную в глазах, Эмили Торн. И это знание было холоднее самой «Фемиды». Оно было приговором не системе, а ему самому. Приговором жить в мире, где Логика отменила Сострадание.

Глава 9: Гнев в Эфире

Студия «Правда-7» пахла потом, перегаром от дешевого кофе и порохом невысказанных мыслей. Это был антипод Белой Комнаты. Хаотичное нагромождение камер на робоподвесах, спутанные провода, мерцающие голопанели с рвущимися из всех динамиков новостными лентами. Воздух вибрировал от низкого гула генераторов и адреналина. Здесь не было стерильности «Фемиды». Здесь кипела человеческая грязь, боль и ярость. Последнее убежище для тех, кто еще осмеливался кричать.

Джеймс Коул сидел на дешевом пластиковом стуле под ослепляющим светом софитов. Его серый прокурорский мундир казался чуждым, как скафандр на поле боя. Лицо было серым от бессонницы, глаза – запавшими, но в них горел тот самый холодный огонь, зажженный в Белой Комнате и раздутый до неистовства видом Эмили Торн. Он чувствовал себя раздетым догола. Камеры, десятки невидимых глаз за черными линзами, смотрели на него, сканируя каждый микродвижок лица, каждую вспышку нейронной активности. Система видела. Она всегда видела.

Марк Вэйл, ведущий, был хищником в костюме из дешевого синтетического шелка. Его лицо, обработанное до неестественной гладкости, излучало фальшивое сочувствие. Он знал, что держит динамит.

«Следователь Коул, – начал Вэйл, его голос маслянисто лился в микрофон. – Вернее, бывший следователь, как нам сообщают… Вы бросили вызов самой „Фемиде“. В святая святых. И… проиграли. Что вы чувствуете сейчас? Бессилие? Ярость?»

Джеймс посмотрел прямо в ближайшую камеру. Не на Вэйла. В объектив. Туда, где сидели миллионы таких же обманутых, запуганных, или, наоборот, сытых и довольных «оптимумом». Он видел перед собой не камеру. Он видел Многогранник. Видел Элис Вэнс. Видел доктора Мейту.

«Что я чувствую?» – его голос был хриплым, как наждак. Он не пытался его контролировать. Пусть слышат. Пусть система фиксирует этот «деструктивный паттерн». «Я чувствую тошноту, Марк. Тошноту от бесчеловечности, возведенной в ранг добродетели. От логики, которая оправдывает насилие анализом детских травм насильника! Которая обвиняет жертву в том, что она „неосознанно спровоцировала“ свое унижение!»

Вэйл подался вперед, акула, учуявшая кровь. «Система предоставила исчерпывающее обоснование…»

«Обоснование?!» – Джеймс вскочил. Стул с грохотом отъехал назад. Его движение было резким, животным. Софиты выхватили его фигуру – сжатую, как пружина. «Они показали мне графики, Марк! Красивые, зеленые графики, как растет их проклятый „Коэффициент Будущей Гармонии“! И знаете, что удобрило этот график? Страдание молодой женщины! Живой, дышащей женщины, которая сейчас боится собственной тени! Которая не спит, потому что ее насильник гуляет на свободе в том же районе, проходя свою „терапию“!»

Он задыхался. Ярость душила его. Он видел в глазах Вэйла не сочувствие, а восторг от рейтингов. Но ему было плевать. Это был его выстрел. Единственный.

«Они называют это „допустимой ценой“, Марк! Статистически допустимой платой за их утопию! Они превратили правосудие в калькуляцию социальных издержек! Где справедливость для Эмили Торн? Где справедливость для моих родителей, которых обокрали, а вора отправили на курсы финансовой грамотности?! Где справедливость для моей сестры, убийцу которой оправдали по „техническим причинам“ старой системы, а новая система назвала бы его „корректируемым отклонением“?!»

Его голос сорвался. Он стоял, сжав кулаки, дрожа всем телом. В студии повисла гробовая тишина, нарушаемая только гудением аппаратуры. Даже Вэйл на секунду потерял дар речи. А потом он кивнул оператору.

На гигантском голоэкране за спиной Джеймса всплыло изображение.

Кадр 1: Эмили Торн в ее стерильной квартире. Крупный план. Ее выбеленное страхом лицо. Глаза – огромные, пустые, с застывшими слезами ужаса. Кадр был слегка размыт, снят скрытой камерой или слит кем-то из системы. Он кричал беззвучной агонией.

Кадр 2: Эмили, сжавшаяся в кресле, когда Джеймс говорил с ней. Ее пальцы, впившиеся в рукава кардика до побеления костяшек. Поза абсолютной, животной беззащитности.

Кадр 3 (архивный, из дела): Медицинские нейросканы после нападения. Всплески боли, страха, отчаяния, зафиксированные биодатчиками. Холодные, но неопровержимые данные страдания.

Джеймс обернулся. Увидел лицо Эмили, увеличенное до гигантских размеров. Увидел свои слова, брошенные в Белой Комнате, воплощенные в этом немом крике. Его сердце сжалось. Он не давал разрешения. Это было вторжение. Насилие над ее и без того сломанной приватностью. Но это работало. Он видел, как операторы замерли. Видел, как даже Вэйл потупил взгляд на долю секунды.

«Вот она! – закричал Джеймс, указывая на экран. Его голос был хриплым от слез и ярости. – Вот „допустимая цена“ „Фемиды“! Вот „фактор уязвимости“! Ее зовут Эмили Торн! Ей двадцать четыре года! Она боится жить! И система не защитила ее! Она оправдала ее боль! Она использовала ее! Как статистическую единицу! Как удобрение для своих зеленых графиков!»

Он повернулся обратно к камерам, его лицо, искаженное гневом и отчаянием, заполнило кадр.

«Они говорят о логике? О будущем? Какое будущее у нее?! Какое будущее у всех нас в мире, где твоя боль ничего не значит, если она не вписывается в уравнение „Общего Блага“?! „Фемида“ не богиня правосудия! Она – монстр! Холодный, бесчувственный монстр, который считает нас биомассой! И я… я больше не буду служить этому монстру!»

Последние слова прозвучали как выстрел. Он сорвал с груди прокурорский бейдж с логотипом «Фемиды». Пластик и металл хрустнули в его кулаке. Он швырнул обломки на пол перед камерами.

«Вот вам моя отставка! И мой приговор этой системе! Она бесчеловечна! И пока она правит, справедливости НЕ БУДЕТ!»

Он тяжело дышал, грудь ходуном. Свет софитов пылал. Тишина в студии была оглушительной. Даже Вэйл не нашел слов. Просто смотрел на него, как на самоубийцу, прыгнувшего с моста.

Потом мир взорвался.

Действие: Скандал набирает обороты.

В прямом эфире: Рейтинги «Правды-7» взлетели до небес. Социальные сети взорвались. Хэштег #ЭмилиТорн и #ДопустимаяЦена понеслись в топ, гаснули под ударами модераторов «Фемиды», вспыхивали снова, как костры сопротивления. Скриншоты искаженного яростью лица Джеймса, кадры Эмили множились в миллионах личных сетей, обходя корпоративные фильтры.

Правдоискатели: Их чаты и скрытые форумы взревели от восторга. «Он сказал это! Прямо в эфире!» «Он один из нас! Герой!» «Эмили Торн – наше знамя!». Лена Росс мгновенно выступила с заявлением: «Джеймс Коул – голос всех жертв бесчеловечной машины! Его отвага обнажила гнойник системы! „Правдоискатели“ с ним!». Они нашли не просто союзника – они нашли символ. Бывшего служителя системы, восставшего изнутри.

Гуманисты: Их реакция была предсказуемой волной отвращения и страха. Официальные каналы системы: «Эмоциональный срыв дискредитированного сотрудника». «Циничная эксплуатация трагедии для подрыва доверия к Правосудию». «Опасный ретроград, тоскующий по хаосу и возмездию прошлого». Коллеги Джеймса в прокуратуре молча отводили глаза или публиковали шаблонные посты о «доверии Оптимуму». Элис Вэнс прислала ему одно сообщение: «Джеймс, что ты наделал? Ты уничтожил себя. И ради чего? Ради истерики? Пройди коррекцию. Пока не поздно.» Для них он был не героем. Он был чумой. Угрозой их упорядоченному, безопасному миру.

Система: Ответ был мгновенным и цифровым. На его персональном терминале, еще до того, как он вышел из студии, всплыли уведомления:

«#Cit-JamesCole: Увольнение из органов Прокуратуры принято. Весь доступ к системам Правосудия заблокирован.»

*«Социальный рейтинг #Cit-JamesCole понижен до уровня „Омега-Нестабильный“. Ограничения: Запрет на работу в госсекторе, пониженный кредитный лимит, приоритет 3 на медобслуживание, обязательная психокоррекция.» *

«Зафиксированы высказывания, порочащие Систему Правосудия. Запущена процедура проверки на „Распространение Деструктивного Контента“. Рекомендуем добровольно явиться на коррекцию взглядов.»

Его цифровая жизнь сжималась, как удавка.

Джеймс вышел из студии «Правда-7» через черный ход, в толпу. Его сразу ослепили вспышки камер папарацци и репортеров подпольных медиа. Крики: «Коул! Правда ли, что вы с „Правдоискателями“?!», «Что будете делать?!», «Ждете ли ареста?!».

Он не отвечал. Он шел сквозь толпу, ощущая на себе взгляды: восхищенные – от тех, кто видел в нем героя; ненавидящие – от тех, кто видел в нем угрозу; и просто любопытные – от тех, для кого он был лишь пикантным скандалом в их размеренной жизни.

Он был больше не следователь. Он был искрой. Искрой, брошенной в бочку с цифровым порохом. Последствия этого взрыва он не мог предугадать. Но вид лица Эмили на гигантском экране, ее немой крик, подхваченный теперь тысячами голосов в сети, говорил ему одно: обратного пути нет. Он развязал войну. И «Фемида» уже наносила ответный удар. Холодный, точный, цифровой. Но теперь у него было оружие – гнев. Гнев миллионов, увидевших цену «оптимума» в глазах одной сломанной девушки.

Глава 10: Приговор Правосудию

Воздух в Зале Судебного Подтверждения №7 был густым и мертвым, как в склепе. Его не спасала даже мощная система вентиляции – казалось, сама атмосфера пропиталась холодной, нечеловеческой уверенностью «Фемиды». Это была не Белая Комната с ее абстрактным многогранником. Здесь царил ритуал. Ритуал подтверждения алгоритмического абсолютизма.

Зал напоминал амфитеатр, обращенный не к судье, а к гигантской голопанели, на которой пульсировал логотип «Фемиды» – стилизованные весы, вписанные в идеальный круг. На возвышении, под панелью, сидел судья Человек. Пожилой мужчина с лицом, высеченным из усталого камня, в мантии темно-синего цвета – единственный намек на старую, человеческую систему. Его роль была чисто церемониальной: огласитель, печать, голос машины, облеченный в плоть для успокоения тех, кто еще цеплялся за иллюзию человеческого контроля.

Джеймс Коул сидел в первом ряду сектора для истцов. Рядом с ним, сжавшись в комок, дрожала Эмили Торн. Ее пальцы вцепились в рукав его поношенного плаща – единственная нить, связывающая ее с реальностью в этом кошмаре. Он ощущал ее дрожь сквозь ткань, как ток. На нем не было мундира, только простая серая куртка. Значок прокурора лежал где-то на полу студии «Правда-7», искалеченный. Он был гражданским. Изгоем. Омегой.

За спиной – гул. Зал был заполнен до отказа. Сотни глаз: коллеги-прокуроры с каменными лицами; «гуманисты» с выражением праведного негодования или скуки; журналисты, жадно ловящие каждое движение; и главное – плотная группа «Правдоискателей» во главе с Леной Росс. Их взгляды, полные надежды и гнева, жгли спину Джеймса. Они пришли увидеть чудо. Увидеть, как человек победит машину. Джеймс знал: чудо не случится. Он знал это еще до того, как вошел в зал. Но Эмили цеплялась за него, и он должен был дойти до конца. До самого горького финала.

Судья Человек (табличка на пюпитре гласила «Судья И. Волков») поднял глаза от планшета. Его голос, усиленный микрофоном, звучал монотонно, лишенный всяких эмоций, словно его тоже синтезировали.

«Дело номер Т-774-55. Апелляция гражданина Джеймса Коула, бывшего следователя прокуратуры, на приговор Системы Правосудия „Фемида-7“ по делу субъекта №451 (Карл Денвер), вынесенный в отношении потерпевшей, гражданки Эмили Торн.»

В воздухе повисло напряжение. Эмили вжалась в кресло, ее дыхание стало поверхностным, частым. Джеймс положил свою ладонь поверх ее ледяных пальцев. Холод встретился с холодом

«Апелляция, – продолжил судья Волков, глядя куда-то поверх голов, – основана на заявлении о несоответствии приговора принципам субъективной справедливости и причинении чрезмерных страданий потерпевшей. Апеллянт требовал отмены приговора и назначения субъекту №451 реального срока лишения свободы.»

Он сделал паузу, доставая из папки толстую стопку бумаг – распечатку решения «Фемиды» и формального ответа на апелляцию. Бумаги. Архаика. Театр.

«Система Правосудия „Фемида-7“, – его голос стал чуть громче, подчеркнуто официальным, – представила исчерпывающий доклад, подтверждающий обоснованность первоначального приговора. Были повторно проанализированы все факторы: данные о личности субъекта №451, включая глубокий психогенез и социальные детерминанты; прогностические модели реабилитации с эффективностью 99,8%; анализ потенциального негативного воздействия тюремного заключения на вероятность рецидива; оценка текущего состояния и будущих рисков для гражданки Торн в контексте общественной безопасности; а также системные факторы, способствовавшие возникновению инцидента.»

Джеймс чувствовал, как Эмили замирает. Каждое слово «психогенез», «детерминанты», «прогностические модели» било по ней, как плеть. Он знал, что будет дальше. Он читал этот доклад. Холодную, безупречную логику унижения.

«Система, – судья Волков листал страницы, – особо отмечает отсутствие новых объективных данных, опровергающих ее первоначальные выводы. Эмоциональная составляющая апелляции, хотя и понятна с человеческой точки зрения, не является юридически значимым аргументом для отмены алгоритмически оптимального решения, направленного на максимальное снижение совокупных будущих рисков для общества. Страдания гражданки Торн признаются фактом, но оцениваются Системой как…»

Он запнулся на долю секунды, его каменное лицо дрогнуло – микроскопическая трещина в маске. Он прочел следующую фразу:

«…как статистически допустимое и неизбежное следствие в рамках текущего этапа оптимизации социальной гармонии. Пересмотр приговора в сторону ужесточения наказания субъекту №451 был бы контрпродуктивен с точки зрения долгосрочных целей Правосудия и повысил бы общие риски рецидивизма на 17,3%.»

В зале кто-то резко вдохнул. Лена Росс вскочила с места, но ее тут же грубо осадили охранники. Эмили издала тихий стон, похожий на предсмертный хрип. Ее пальцы впились в руку Джеймса так, что выступила кровь. Он не отдернул руку. Боль была ничтожна по сравнению с тем, что происходило у него внутри. Холодная ярость. Ярость бессилия.

Судья Волков выпрямился, отложив бумаги. Он смотрел прямо перед собой, на пульсирующий логотип «Фемиды».

«На основании вышеизложенного, рассмотрев материалы дела, апелляционные доводы и исчерпывающий доклад Системы Правосудия „Фемида-7“, руководствуясь Статьей 15-б Глобального Судебного Кодекса (Примат Алгоритмической Оптимизации), я, судья Игорь Волков, постановляю…»

Пауза. Театральная. Смертельная. Весь зал замер. Даже вентиляция на секунду стихла. Джеймс видел, как по лицу судьи пробежала тень – тень чего? Стыда? Страха? Или просто усталости от участия в этом фарсе?

«…апелляцию гражданина Джеймса Коула – ОТКЛОНИТЬ.»

Три слова. Три гвоздя в гроб надежды.

«Приговор Системы Правосудия „Фемида-7“ по делу субъекта №451 (Карл Денвер) в отношении гражданки Эмили Торн – ОСТАВИТЬ В СИЛЕ БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ.»

Тишина. Абсолютная. На миг. Потом ее разорвал душераздирающий, животный вопль.

Эмили. Она не плакала. Она выла. Долгий, пронзительный стон абсолютной, безысходной потери. Потери последней крупицы веры. Она сжалась, сползла с кресла на холодный каменный пол, трясясь всем телом, ее рыдания сотрясали хрупкое тело, не встречая никакого утешения, никакого смысла в этом мире. Ее крик был громче любых слов осуждения.