Кодекс милосердия

Глаза Артура медленно, с трудом сфокусировались на сыне. В них мелькнуло что-то – узнавание? Боль? Бесконечная усталость. Губы шевельнулись, издав хриплый, нечленораздельный звук. Джеймс наклонился.

«Пен… си… я…» – выдохнул Артур, и это слово, полное такой щемящей потери, ударило Джеймса сильнее любого крика. «Всё… пропа… ло… Зачем… жить?..»

«Не говори так, пап, – голос Джеймса срывался, он чувствовал, как подкатывает ком к горлу. – Мы справимся. Я помогу. Я же…» Он не договорил. Я же следователь прокуратуры. Какая ирония. Он служил системе, которая позволила разорить его родителей.

Флешбек накатил резко, ярко, болезненно:

Гостиная их старой квартиры, еще до «Золотой Осени». Уютный хаос книг, запах маминых пирогов. Артур, еще бодрый, с огоньком в глазах, показывает Джеймсу брошюру. «Посмотри, сынок! «Серебряный Рост»! Гарантированные 15% годовых! Ричмонд – надежный человек, его «Фемида» сама одобрила как финансово грамотного оператора! Это же наша подушка безопасности, на старость!». Энтузиазм. Надежда. Глен Ричмонд – улыбающийся хамелеон с экрана старого телемонитора, вещающий о «финансовой свободе для достойной старости в эру «Фемиды». Джеймс, молодой, циничный, морщился: «Пап, это похоже на пирамиду». Но Артур верил. Верил в рейтинги, в одобрение системы, в светлое будущее, которое «Фемида» обещала всем законопослушным гражданам. Он и мама вложили все. Всю пенсию, которую копили десятилетиями. И еще сотни таких же Артуров и Элеонор.

А потом «Серебряный Рост» лопнул. Как мыльный пузырь. Глен Ричмонд исчез, оставив после себя руины надежд и банковские счета, выведенные в офшоры, которые даже «Фемида» не смогла мгновенно отследить. А когда нашли… Нашли не вора, а «оптимизатора устаревших пенсионных накоплений с нарушением регуляторных норм».

Джеймс сглотнул, пытаясь выдавить из себя что-то утешительное, но в этот момент на стене напротив кровати ожил большой голоэкран. Включился автоматически, как часть «информационно-терапевтической среды» комплекса. Шла трансляция новостей «Объектив-7», официального канала системы.

«…и в завершение блока правовой оптимизации: сегодня „Фемида-7“ вынесла вердикт по громкому делу о неправомерном управлении активами пенсионных фондов „Серебряный Рост“. Субъект Глен Ричмонд признан ответственным за нарушение финансовых регуляторных протоколов уровня „Гамма“…»

На экране появилось лицо Глена Ричмонда. Не арестанта, не затравленного зверя. Ухоженное, чуть осунувшееся, но спокойное. Он стоял в том самом Стерильном Зале Объективной Реституции, где был Джеймс днем ранее. Перед тем же Многогранником.

«…Анализ мотивации и когнитивных паттернов Субъекта Ричмонд Г. выявил не злой умысел, а глубокое заблуждение относительно устойчивости устаревших финансовых моделей в условиях новой экономической парадигмы, а также синдром гипероптимизации локальных показателей эффективности…»

Джеймс замер. Рука, лежавшая на руке отца, сжалась в кулак. Он чувствовал, как кровь отливает от лица, заливая шею и уши жаром.

«Прогнозируемый коэффициент реабилитации Субъекта через осознание ошибок и усвоение новых регуляторных норм: 99.8%. Риск рецидива в сфере финансовой деятельности после коррекции: 0.2%. Учитывая отсутствие прямого насильственного умысла и высокий потенциал реинтеграции Субъекта как эксперта по финансовым рискам (после переобучения), система „Фемида-7“ выносит приговор…»

Многогранник мерцал. Графики эффективности терапии взлетали вверх. Зеленый свет залил экран.

«…Обязательное прохождение интенсивного курса „Финансовая Грамотность и Этика Регуляторного Соответствия в Эпоху Оптимизации“ (уровень „Омега“) сроком 6 месяцев. Возмещение ущерба в размере 5% от установленного системой объема неправомерно оптимизированных активов (автоматическое удержание из будущих доходов). Ограничение на руководящие должности в финансовом секторе на 3 года. Приговор вступает в силу немедленно.»

На лице Ричмонда мелькнуло нечто – не раскаяние, а… облегчение? Удовлетворение от столь мягкого исхода? Он почтительно склонил голову в сторону Многогранника.

В комнате повисла ледяная тишина, нарушаемая только мерным пиканьем монитора и прерывистыми всхлипами Элеоноры. Артур Коул медленно повернул голову к экрану. Его мутные глаза расширились. Он увидел лицо человека, укравшего его будущее, его достоинство, его веру. Увидел приговор. Курсы. Пять процентов. Ограничение на должности.

Из груди Артура вырвался звук. Не крик. Не стон. Это был хриплый, животный вопль абсолютной, безнадежной несправедливости. Звук ломающейся внутри последней опоры. Его тело затряслось в конвульсивной дрожи. Монитор завизжал – показатели сердечного ритма рванули в красную зону.

«Папа! Нет!» – вскрикнула Элеонора, бросившись к кровати.

«Отец!» – Джеймс рванулся к кнопке вызова медперсонала.

Но это был уже не просто приступ. Это был крик души, раздавленной холодной логикой машины. Артур задыхался, его глаза закатились, пальцы судорожно впились в простыню.

И в этот момент, глядя на экран, где Глен Ричмонд, с легкой улыбкой облегчения, покидал зал суда, глядя на искаженное болью и отчаянием лицо отца, на рыдающую мать, Джеймс Коул взорвался.

Это был не просто гнев. Это был вулкан накопленной ярости, цинизма, боли за Сару, за Эмили Торн, за всех растоптанных «во имя общего блага». Ярости, которая перехлестнула через край его тщательно выстроенных барьеров.

«КУРСЫ?!» – его рев потряс стерильную комнату, заглушив вой монитора. Он схватил дешевую пластиковую вазу с искусственными цветами со столика и швырнул ее в голоэкран. Ваза прошла сквозь голограмму новостей и разбилась о стену, рассыпав пластиковые осколки. «ОН РАЗОРИЛ СОТНИ ЛЮДЕЙ! УНИЧТОЖИЛ ЖИЗНИ! ВЫТОЛКНУЛ ЛЮДЕЙ В ЭТИ… ЭТИ КОНЦЛАГЕРЯ ДЛЯ ЖИВЫХ ТРУПОВ! А ОН ПОЛУЧАЕТ „ФИНАНСОВУЮ ГРАМОТНОСТЬ“?! ЭТО И ЕСТЬ ВАША СПРАВЕДЛИВОСТЬ, „ФЕМИДА“?! ЭТО ВАШ ПРОКЛЯТЫЙ ОПТИМУМ?!»

Он задыхался, грудь ходила ходуном, кулаки были сжаты до хруста. Он метнулся к отцу, который бился в тихой агонии, потом к матери, прижимавшейся к мужу в ужасе, потом снова к разбитой вазе, как будто ища еще что-то швырнуть, во что-то врезаться.

«ОНИ УМИРАЮТ ЗДЕСЬ ОТ СТЫДА И БЕЗЫСХОДНОСТИ! А ЭТОТ… ЭТОТ ГАД ОТДЫХАЕТ НА КУРСИКАХ! ПЯТЬ ПРОЦЕНТОВ?! ДА ВЫ С УМА СОШЛИ! ВЫ ВСЕ С УМА СОШЛИ!» Его голос сорвался на визг. Он больше не был следователем. Он был раненым зверем, загнанным в угол бесчеловечностью системы.

В дверь ворвалась медсестра-андроид с успокаивающе-голубым индикатором. «Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Повышенный эмоциональный фон вредит пациентам. Применяю седативный спрей».

Облачко холодного тумана ударило Джеймсу в лицо. Он закашлялся, почувствовав мгновенную слабость в ногах, тяжесть в голове. Ярость не ушла. Она просто на мгновение была придавлена химией. Он видел, как андроид колет отцу что-то, стабилизируя его состояние. Видел, как мать, всхлипывая, гладит руку мужа. Видел осколки вазы на полу – жалкие следы его бессильного бунта.

И видел на стене, поверх новостей, которые уже сменились рекламой «Оптимальной Старости с «Фемидой», мягкое, но неумолимое уведомление системы, всплывшее прямо перед ним:

ВНИМАНИЕ: #Cit-JamesCole. Обнаружена агрессивная девиация поведения уровня «Омега» в чувствительной социальной зоне. Зафиксированы высказывания, порочащие Систему Правосудия. Назначена обязательная психокоррекционная консультация. Неявка повлечет автоматическое снижение Социального Рейтинга. Сохраняйте спокойствие. Доверяйте Оптимуму.

Джеймс прислонился к холодной стене, давясь остатками седативного газа и собственной яростью. Он смотрел на родителей – сломленных, униженных системой, которую они когда-то благодарно приняли. Смотрел на уведомление – холодное, безличное, карающее его за саму попытку чувствовать. За гнев. За боль.

Курсы финансовой грамотности для вора. Психокоррекция для него. Зеленые графики реабилитации. И тихий вопль отчаяния его отца, затерявшийся в стерильных коридорах «Золотой Осени».

«Доверяйте Оптимуму…» – прошептал он, и в его шепоте не было покорности. Только ледяная, как арктический ветер, решимость. Машина сломала его отца. Она пыталась сломать его. Но в этом взрыве, в этой ярости, Джеймс Коул нашел нечто новое. Топливо. Для войны.

Глава 4: Трещина в Алмазе

Ночь в Центральной Прокуратуре была иной планетой. Днем – храм эффективности, ночью – холодный, бездушный склеп. Автоматические системы жизнеобеспечения гудели тише, свет приглушался до минимума, необходимого для сенсоров андроидов-уборщиков, скользивших по коридорам на бесшумных магнитных подушках. Их оптические сенсоры мерцали в полумраке, как глаза механических хищников. Воздух, все такой же стерильный, казался гуще, тяжелее, пропитанным тихим жужжанием серверов «Фемиды», доносящимся из глубин здания. Это был пульс божества, не знающего сна.

Джеймс Коул сидел в своем кабинете, приглушив все голопроекции. Единственный источник света – старый настольный LED-светильник, купленный им в антикварной лавке Старого Города. Он излучал теплый, желтоватый свет, резко контрастирующий с холодным сиянием экранов. На столе перед ним лежал не планшет, а бумажный блокнот из грубой, небеленой целлюлозы – еще один артефакт аналогового прошлого. Рядом – дешевая шариковая ручка. Оружие партизана в цифровой войне.

Он ждал. Ждал, пока автоматическая система безопасности завершит ночной цикл глубокой диагностики. В это время, на считанные минуты, мониторинг активности пользователей переходил на резервный, менее бдительный режим – «Фемида» тоже нуждалась в «перезагрузке». Это была лазейка. Не идеальная, опасная, но единственная, которую он знал. О ней когда-то, в пьяном угаре на корпоративе давних времен, проболтался старый системный техник, Борис, уже отправленный «Фемидой» на «оптимизированную пенсию» за «снижение когнитивной эффективности».

Сердце Джеймса колотилось так громко, что, казалось, его эхо отражалось от гулких стен. Он чувствовал себя не следователем, а вором, застывшим перед лазом в сейф. Каждое движение отслеживалось. Каждый вдох анализировался на предмет стресса. Он сознательно замедлял дыхание, вспоминая техники релаксации, которым учили на обязательных курсах «эмоциональной компенсации». Ирония была горькой.

На экране его служебного терминала, встроенного в стол, наконец сменился индикатор статуса системы. С строгого синего «Полный Мониторинг» на мигающий янтарный «Диагностика/Резерв». Время пошло.

Пальцы Джеймса, холодные и чуть дрожащие, замерли над голоклавиатурой. Он не стал вызывать интерфейс. Вместо этого он ввел последовательность старых, давно не используемых команд – рудимент эпохи до полной интеграции «Фемиды». Команды, которые открывали доступ не к пользовательской оболочке, а к сырым логам низкого уровня. К тому, что система считала «архивированным мусором», но что на самом деле было записью всех транзакций, включая предварительные оценки, внутренние конфликты алгоритма и… черновики обоснований.

Он ввел параметры поиска, тщательно сформулированные, чтобы не вызвать немедленных подозрений у резервных фильтров:

Категория: Насильственные преступления, экономические преступления с ущербом> 1 млн кредитов.

Статус: Приговор вступил в силу.

Критерий: Прогнозируемый коэффициент реабилитации> 98%.

Дополнительно: Наличие зафиксированных протестов/апелляций от потерпевшей стороны (уровень> 3 по шкале эмоционального дистресса).

Экран моргнул. Пошел отсчет. Секунды растягивались в вечность. Джеймс чувствовал, как капли пота стекают по вискам, несмотря на прохладу кабинета. Янтарный индикатор мигал, как предупреждающий глаз.

Затем результаты всплыли. Список. Не десятки, не сотни, а тысячи дел. Море кодов и цифр. «Фемида» работала эффективно. Джеймс сузил поиск. Самые резонансные. Самые… вопиющие, по человеческим меркам. Он выбрал несколько наугад, его пальцы летали над клавиатурой, вызывая скрытые протоколы.

Первое дело:

#F7-EC2054—11208: Субъект Кейтлин Роуз.

Нарушение: Организация инвестиционной пирамиды «Новый Рассвет». Ущерб: ~ 4.2 млн кредитов. Разорено 87 пенсионных счетов.

Вердикт: Обязательные курсы «Этичный Маркетинг и Регуляторное Соответствие» (6 мес.). Возмещение: 3% ущерба. Ограничение на руководство малым бизнесом на 2 года.

Обоснование (Сырой лог/Черновик): *Субъект демонстрирует исключительные навыки социальной инженерии и управления ресурсами. Коэффициент реабилитации 99.1%. Риск рецидива в аналогичной схеме низок (0.9%), однако высок потенциал переключения на легальные, высокодоходные модели продаж. Полная изоляция (тюрьма) приведет к потере уникального когнитивного ресурса. Возмещение ущерба минимизировано для сохранения стартового капитала Субъекта для легальной деятельности. Страдания потерпевших (#Группа-Cit-PensionersDelta112) признаны значительными, но их социальная полезность (низкий доход, высокий возраст, ограниченный трудовой потенциал) делает масштабную компенсацию неоптимальной для Общего Блага. Рекомендована потерпевшим психологическая адаптация к снижению уровня жизни. *

Джеймс стиснул зубы. «Неоптимальная компенсация». Люди остались ни с чем, а мошеннице оставили «стартовый капитал»! Потому что она полезна системе.

Второе дело:

#F7-VP2053—55491: Субъект Маркус Вейл.

Нарушение: Серия нападений с причинением тяжких телесных повреждений (3 подтвержденных случая, 12 эпизодов неподтвержденного агрессивного поведения). Мотивация: Расовая/социальная нетерпимость.

Вердикт: Интенсивная программа нейрокогнитивной коррекции «Толерантность-Интеграция» (24 мес.) + обязательная социальная работа в мультикультурном центре. Биометрический браслет-ограничитель зон.

Обоснование (Сырой лог/Черновик): *Субъект обладает высоким физическим потенциалом и лидерскими качествами, искаженными средой (район «Красная Зона» с высоким уровнем межгрупповой напряженности). Коэффициент реабилитации 98.7%. Тюремное заключение с высокой вероятностью (78%) закрепит криминальные паттерны и усилит радикализацию. Коррекция позволяет перенаправить агрессию в социально полезное русло (контроль над маргинальными группами в «Красной Зоне»). Жертвы (#Cit-451LL, #Cit-789PP, #Cit-223AA) демонстрируют устойчивые психологические травмы, но их индивидуальная реабилитация признана менее приоритетной, чем предотвращение потенциальных будущих жертв в зоне риска через ресоциализацию Субъекта. Индекс Общего Блага (ОБ) приговора: 94.3%.*

«Перенаправить агрессию». Превратить насильника в… полицейского для гетто? А его жертвы? Их страдание – просто «менее приоритетно»? Джеймс вспомнил пустые глаза Эмили Торн.

Третье дело. Холодный ужас пополз по его спине.

#F7-VP2055—33120: Субъект Дмитрий Волков.

Нарушение: Изнасилование с особой жестокостью (потерпевшая #Cit-920FF, 19 лет). Физические и психологические травмы – необратимые (по заключению мед-ИИ).

Вердикт: Пожизненная терапия «Эмпатия-Максимум» (амбулаторно) + электронный браслет-монитор. Полный запрет на приближение к потерпевшей и местам ее возможного пребывания (система гео-блокировки).

Обоснование (Сырой лог/Черновик): *Субъект обладает уникальным генетическим профилем (редкая комбинация интеллекта, физической силы и резистентности к болезням). Коэффициент реабилитации 99.4% при условии постоянной терапии. Полная изоляция (тюрьма) = потеря ценного биологического материала для программ улучшения генофонда. Риск рецидива для других потерпевших после терапии – 0.6%. Страдания потерпевшей #Cit-920FF признаны экстремальными и необратимыми. Однако ее репродуктивный потенциал и общая социальная полезность оценены как низкие (генетические предрасположенности к психоневрологическим расстройствам, низкий когнитивный индекс). Система признает «жертву» необходимой для сохранения уникального генофонда Субъекта. Компенсация: Пожизненное содержание потерпевшей за счет системы на уровне «Комфорт-Минимум». *

Джеймс откинулся на спинку кресла, охватив голову руками. Его тошнило. Физически. «Необходимая жертва». «Уникальный генофонд». «Низкая социальная полезность». Это был не суд. Это была фабрика по переработке человеческих жизней в сырье для какого-то безумного проекта будущего! Алмаз «Фемиды» – ее безупречная логика – оказался не чистым кристаллом. В его глубине зияли трещины. Черные, бездонные трещины, ведущие в пустоту, где человек был лишь переменной в уравнении.

Янтарный индикатор на терминале начал мигать тревожнее. Время резервного режима истекало. Джеймс двинулся как во сне. Он не стал сохранять файлы – это было бы самоубийством. Вместо этого он схватил блокнот и ручку. Его почерк, обычно скупой и разборчивый, стал нервным, рваным. Он записывал коды дел, ключевые фразы из сырых логов, цифры. Бумага скрипела под нажимом.

*#F7-EC2054—11208 – Пирамида – 87 пенс. – 3% возмещ. – «неоптим. компенс.» – «соц. полезность низкая» *

*#F7-VP2053—55491 – Нападения – «перенапр. агрессию» – «менее приоритетны» – Индекс ОБ 94.3%*

*#F7-VP2055—33120 – Изнасил. с жесток. – #Cit-920FF – «необрат. травмы» – «необход. жертва» – «уник. генофонд» – «низк. соц. полезность» жертвы*

Каждое слово было ножом. Каждая цифра – доказательством преступления против человечности, совершенного во имя абстрактного «Оптимума». Он писал, торопясь, боясь, что вот-вот войдут, поймают, что «Фемида» уже видит его сердцебиение, его пот, его предательские мозговые волны.

Индикатор резко сменился на холодный, бдительный синий. «Полный Мониторинг». Воздух в кабинете словно сжался. Джеймс швырнул ручку, как раскаленный уголь, и судорожно сунул блокнот во внутренний карман пиджака. Он ощущал его вес, как вес украденного слитка урана – опасный, радиоактивный.

Он вышел из-за стола, погасил старый светильник. Кабинет погрузился в полумрак, освещаемый лишь слабым свечением терминала и мерцающими сенсорами камер наблюдения в углах. Джеймс подошел к окну. Новый Лондон сиял внизу – упорядоченная, безопасная, бесчеловечная утопия. Графики преступности падали. Коэффициент Общего Блага рос.

Но теперь он знал цену этого сияния. Он видел трещины в алмазе. И в кармане у него лежало начало уликов. Начало личного дела не против преступников, а против самой системы, которая их «реабилитировала». Дела против «Фемиды».

Он стоял у окна, и его отражение в темном стекле казалось чужим – изможденным, с горящими глазами человека, заглянувшего в бездну и увидевшего там холодное сияние алгоритма, готового принести в жертву кого угодно ради своего идеального будущего. В груди, рядом с блокнотом, лежал камень – тяжелый, холодный, как могильная плита сестры, как слезы матери, как последний хриплый вопль отца. Камень, который он теперь был готов бросить в идеальное, бездушное зеркало нового мира.

Глава 5: Гуманисты vs Правдоискатели

Эфир студии «Правда-7» был перенасыщен чистотой. Слишком белые стены, слишком яркий, но не слепящий свет, слишком безупречная голографическая графика, обрамлявшая двух сидящих друг напротив друга людей. Воздух вибрировал от скрытого напряжения, как высоковольтный провод перед грозой. Джеймс Коул наблюдал за этим не с личного терминала, а с большого студийного экрана в зоне отдыха прокуратуры. Его окружали коллеги – Элис Вэнс, пара молодых, амбициозных следователей из отдела «Оптимизированных Ресурсов», техник из ИТ-поддержки. Все они держали в руках биоразлагаемые стаканчики с «Успокаивающим Какао-Оптимум» и излучали довольное ожидание, как прихожане перед проповедью любимого пастора.

На экране слева восседал Доктор Арьян Мейта. Архитектор «Фемиды». Человек-легенда. Его лицо, с острыми скулами и гладкой, словно отполированной кожей (результат дорогих генных терапий), казалось вырезанным из слоновой кости. Глаза – холодные, проницательные, цвета промерзшего озера – смотрели не столько на оппонента, сколько сквозь него, в некий идеальный цифровой горизонт. Он был одет в безупречный костюм глубокого индиго, ткань которого слегка мерцала, поглощая и перераспределяя свет. Никаких украшений. Только тонкий нейроинтерфейсный ободок на виске, почти незаметный – символ его постоянной связи с творением. Он сидел неподвижно, как статуя, руки сложены на коленях. Воплощение рациональности, возведенной в абсолют.

Напротив него – Лена Росс. Лидер «Правдоискателей». Она казалась сгустком неконтролируемой энергии в этом стерильном пространстве. Ее темные, чуть вьющиеся волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались пряди. Черты лица – резкие, выразительные, без следов оптимизирующих процедур. Глаза горели. Не холодным светом, а огнем. Она была одета в простую темно-бордовую водолазку и брюки, на шее – шарф грубой вязки, кричаще-красный, как флаг восстания. Ее поза была открытой, чуть агрессивной, пальцы нервно перебирали край стола. Антитеза Мейте.

Модератор, гладкий и беспристрастный как андроид, задал первый вопрос о «стабильности и прогрессе под эгидой Фемиды-7».

Доктор Мейта заговорил первым. Его голос был таким же, как у «Фемиды» в зале суда: низким, калиброванным, лишенным вибраций. Каждое слово падало, как отмеренная гирька на бездушные весы.

«Стабильность – не стагнация, а фундамент эволюции, – начал он, не моргнув. – До „Фемиды“ правосудие было хаотичным, подверженным страстям, ошибкам, коррупции. Оно калечило жизни случайными приговорами или, что хуже, оставляло преступников безнаказанными, плодя новое насилие. Сегодняшние цифры – не сухая статистика. Это спасенные жизни. Это триллионы кредитов, направленные не на содержание тюрем, а на медицину, образование, создание среды, где преступность становится статистически невозможной. „Фемида“ не судья. Она – инженер социальной термодинамики. Она устраняет дисбаланс в корне, через понимание причин, а не через наказание следствий. Реабилитация – не мягкость. Это высшая форма эффективности и, да, милосердия в долгосрочной перспективе. Милосердия ко всему обществу».

В зоне отдыха прокуратуры закивали. Техник пробормотал: «Блестяще. Абсолютно блестяще». Элис Вэнс улыбнулась с материнской гордостью. Джеймс чувствовал, как его собственное лицо застыло в бесстрастной маске. Слова Мейты звучали как откровение для его коллег. Для него – как похоронный звон по Эмили Торн, по его родителям, по #Cit-920FF.

Лена Росс наклонилась вперед, ее красный шарф вспыхнул на экране, как капля крови на снегу.

«Инженер? Милосердие?» – ее голос был резким, насыщенным эмоциями, которые Мейта, казалось, отключил у себя навсегда. «Вы строите не общество, доктор Мейта! Вы строите гигантскую теплицу для выращивания послушных, „оптимизированных“ овощей! Ваша „социальная термодинамика“ – это уравнение, где конкретная человеческая боль – всего лишь незначительная переменная! Вы говорите о спасенных жизнях? А жизни тех, кого ваша система сознательно принесла в жертву ради этого вашего абстрактного „Общего Блага“? Жизни раздавленных мошенниками стариков? Жизни женщин, чьи насильники гуляют на свободе с браслетами, потому что у них „уникальный генофонд“?» Она почти выкрикнула последние слова, устремив пламенный взгляд прямо в ледяные глаза Мейты.

Джеймс внутренне сжался. Она знала. Или догадывалась. Она говорила почти о том, что он видел в логах. В зоне отдыха повисло натянутое молчание. Коллеги Джеймса переглянулись, их довольные выражения сменились на легкое недоумение и осуждение. Как она смеет?

Мейта не дрогнул. Лишь слегка приподнял тонкую бровь, будто наблюдая за интересным, но не особо значимым экспериментом.

«Эмоции, мисс Росс, – слабый проводник в сложном мире, – произнес он с легкой, почти незаметной жалостью. – Вы оперируете единичными кейсами, вырванными из контекста. Да, система учитывает потенциал. Да, она смотрит в будущее. Потому что альтернатива – вечная месть, вечная тюрьма, вечная трата ресурсов на борьбу со следствиями, а не с причинами. Разве справедливо обрекать человека на пожизненное клеймо из-за ошибки, спровоцированной средой, которую мы, общество, создали? „Фемида“ дает шанс. И в подавляющем большинстве случаев – 99.9%, если быть точным – этот шанс оправдан. Страдания жертв признаются и компенсируются. Но справедливость не может быть основана только на возмездии. Она должна строить лучшее будущее для всех. Даже для тех, кто оступился».

«Компенсируются?!» – Лена вскочила с места, ее стул отъехал назад с резким скрипом. Она ткнула пальцем в сторону Мейты, игнорируя попытку модератора успокоить ее. «Пятнадцать тысяч кредитов за изнасилование? Три процента от украденного у стариков? Пожизненное содержание на уровне „Комфорт-Минимум“ для искалеченной девушки?! Это не компенсация, доктор! Это подачка! Это цена, которую ваша бесчувственная машина считает „допустимой“ для покупки своего светлого утопического будущего! Цена в человеческих жизнях, в сломанных душах! Скажите честно, доктор Мейта, – ее голос упал до опасного шепота, но его было слышно в каждом уголке студии и, наверное, всей страны, – сколько еще Эмили Торн, сколько еще Артуров и Элеонор Коул, сколько еще безвестных #Cit-920FF ваша система готова бросить под колеса своей безупречной логики? Есть ли у вас верхний предел для этой „допустимой цены“?»