Руна Змея

– Да я и не шучу.

Тишину нарушил крик совы с кровли кузницы. Ванадис внезапно смягчила голос:

– Порой ты словно Лодур во плоти – такой же несносный, упрямый…

– А ты – вылитый брат твой. Где ныне сей светоч рода? Не строит ли козни новым родичам? – Йормун глубоко вздохнул. – Многие ли могли чары наложить? Тиу? Бездарь. Бальдер? Млад и зелен. Ингви… – он усмехнулся, – будь у него сила, Этельгерт спал бы сном красавицы в покинутом замке.

Ванадис приблизилась, и запах яблочных косточек и крови ударил в ноздри.

– Умные волчата не рычат на родню вожака в его логове, – сказала она. – Будь сдержанней.

– Я пошутил, – сказал Йормунганд. – Надеюсь, если придется, меня ты будешь защищать так же ревностно, сестра моя.

Улыбка Ванадис стала чуть теплей.

– Постараюсь. – Внезапно она коснулась его ладони снова. – Какой убор изберешь для свадебного пиршества? Подберу ткань в тон.

– На обряд не явлюсь.

– Я не о венчании, – ее смешок звенел, как разбитый хрусталь. – Я ведь Дочерь. В белом, с рогами луны на челе. А ты… – пальцы ее скользнули по его ладони, – в червленом, с серебряной пряжкой. Пара, что затмит даже Альфедра с Фриггой.

Йормун не отнял руку.

– Кого ревностью терзать вздумала? Любовник твой покинул ложе, вот и заигрываешь с волчонком?

– Змеенышем, скорее, – прошипела Ваанадис. – Есть ли в сердце твоем доверие хоть кому-нибудь?

Йормун помедлил с ответом. Он в самом деле перебирал в уме людей, которых знал, и кому бы верил без оглядки. Брат, мать, сестра…Может быть, отец, если бы узнал его получше.

– Нет, – сказал он опасно близкой Ванадис. – Не здесь. Здесь никому.

Ванадис закинула голову, обнажив шею с синевой прожилок.

– Я не лгу тебе. Всего лишь женское сердце дрожит, как лист в бурю. А ты… – она впилась ногтями ему в запястье, – жесток, как зимний ветер.

– Я жесток?

– Я научу тебя, – неожиданно сказала Ванадис, – простой уловке, как освободиться от печалей. Как забыть про горести и радоваться жизни.

– Это ведь не связано с поеданием определенных грибов? У меня от них изжо…

Она наклонилась и поцеловала его прохладными губами. Ванадис пахла яблоками. Теперь всегда, подумал Йормунганд, прикасаясь к ее округлым бедрам, яблоки для меня будут пахнуть Ванадис.

Глава 6

Гарриетт протянул уличной торговке два медяка, отчеканенных в эпоху Кнуда Мудрого. Монеты, словно крошечные щиты, украшал горбоносый лик с одной стороны и сплетение змеиных хвостов – с другой. Старуха, чье лицо напоминало печеную репу, а платье пахло затхлым зерном, ловко выхватила монеты скрюченными пальцами. Она нырнула под лоток и выудила порцию трески покрытой золотистой корочкой. Рыба шлепнулась поверх пиалы напиленной дымящейся перловкой.

– Эй, у тебя вся рыба из хвостов и голов сложена? – возмутился мужчина.

Старуха цыкнула, словно рассерженная кошка, и швырнула со дна котла обугленный кусок с плавниками.

– На том благодарствуй! – буркнула она, вытирая руки о передник, испещренный темными пятнами.

Гарриетт, скривившись, присел на завалинку постоялого двора «Три Норны», где соломенная крыша проседала под тяжестью вороньих гнезд. Хозяин, косой детина с лицом, словно вытесанным топором, потребовал за конуру серебряный солид – вдвое против обычного.

Дорога из Ирмунсуля была сложной. Втайне Гарриетт рассчитывал, что и в Гладсшейне госпожа оставит его при себе. Он нравился госпоже, пусть и говорили, что растопить лед ее сердца могли лишь огненные кудри Лодура. Но после того, как госпожа сошлась с Ньрдом. В первый же день! Да Фенрир впал в забытье, его рассчитали и запретили и близко подходить. Хоть шею не свернули за углом, и на том спасибо.

Гарриетта покоробило отношение. Старался показать себя с хорошей стороны, но доверия так и не заслужил. А ведь провел их через перевалы и мимо великанов так удачно, что только пара всадников замерзли. Заплатили ему сколько договорились, здесь не обманули.

Поев, он отряхнул посудину и подал ее торговке едой. Та сунула ее в стопку других разномастных тарелок.

– А ты хорошо говоришь по-нашему, – сказала она – И выправка у тебя не простая. А лицо черное и в лохмотья завернут.

– Да у тебя глаз-алмаз, бабушка, – Гарриетт усмехнулся.

– Купец разорившийся? Али воин заморский?

– Нет, – Гарриетт провел пальцами по усам. – Скажи, в этих местах еще помнят о сыне Альфедра – Сиги?

Старушка пристально вгляделась в него.

– Да ты, вроде, помоложе его.

– Да не, бабуля, куда мне до родства с князем.

– Я помню, – сказала она, – сына Альфедра по имени Сиги. Хочешь услышать историю о нем, или ты ее знаешь?

– Я хочу услышать и сравнить с тем, что знаю, – ответил Гарриетт.

– Прижила его Фригга с братьями мужа. Пока тот в походах был, а они его землями правили. Так что не родной он ему, по крови вроде, как и родной, а не его. Пригожий был, вот как Бальдер сейчас, толстенький, румяненький.

Гарриетт пожал плечами. Он не видел Бальдера даже издали. Но надеялся посмотреть.

– Только нрав у него с детства был не чета Бальдеру. Трусливый был, из Гладсшейна ни ногой. Еще и ворожить умел, слыханное ли дело? Бабское ремесло, – сказала старуха так, словно сама не женского племени.

– Ворожить? – удивился Гарриетт.

– Ага, ворожбой своей проклятой друга своего в могилу свел. Друзей мало у него было, да и тем завидовал. Сиги, – сказала она, – после того из города выгнали, сам Альфедр его до кораблей довел. И больше не видели. Сгинул.

– Бывает же, – сказал Гарриетт,

– А какую сказочку ты знаешь, милок?

– Да ту же самую, бабуля, – он положил ей еще медную монетку. Торговка едой накрыла ее ладошкой.

– Только в моей сказке, – сказал Гарриетт, покручивая ус. – Сиги не умеет колдовать.

Одежды его, некогда расшитые серебряными нитями, ныне походили на погребальные пелены. Кошель, утяжеленный золотом месяц назад, ныне пуст. Даже кольцо с печатью Сиги осталось в лапах ростовщика с Дымной улицы.

Бродя по кривым улочкам, где фахверковые дома нависали, словно пьяные великаны, Гарриетт ловил обрывки говора:

– Слыхал? В Чертогах Альфедра опять колдовство! Мальчонка спит смертным сном…

– Говорят, дочь Лодура сжилась со скальдом…

– Тьфу! Эти пришлые всю кровь княжескую испортят!

Гарриетт почесал нос. Верная примета, что сегодня нужно выпить, усмехнулся он про себя. Только вот с горя ли или обмывая удачу? Два утра минуло со дня начала состязаний, денег осталось еще на два дня, потом придется жить на улице и добывать еду смекалкой. Он не чурался наемничества, да меч отобрали при въезде в город. Пришлось сдать городской страже.

Скрипнул ставень наверху и Гарриетт едва успел увернуться от потока помоев.

– Смотри куда льешь, цверга! – крикнул он.

– Пусть заберут тебя тролли! – откликнулся женский голос сверху.

Гарриетт представил себе располневшую хозяйку дома, со злым и усталым лицом, опухшую от вечной стряпни и свар с мужем. Достойная жительница достойного городка. Соль земли. Гарриетту не нравился Гладсшейн. Он был наслышан про него, рассказывали всякие байки про ведьм и чудеса, про богатых купцов и про родичей Альфедра, важных, в дорогих одеждах, про всяких людей с разных концов земли. Приезжих и впрямь много. Они выделялись среди местных, каждый на свой лад. Многие даже языка не знали. Местные чужаков не любили, хотя когда-то жители Гладсшейна и завоевали их земли, но терпеть на своей земле пришлых не хотели. Гарриетт гладсшейнцев не винил. Стоило кому-то из приезжих возвысится, так он тут же начинал смотреть сверху вниз на завоевателей и всячески их притеснять, при этом лебезя и заискивая перед приближенными князя. Простые люди отыгрывались на приезжих победнее, и круговорот повторятся снова.

У рынка Пяти Рогов удача улыбнулась. Франт в лиловом плаще с оторочкой из перьев заигрывал с цветочницей. Лезвие Гарриетта скользнуло по его поясному мешку – внутри звенело серебро. На вырученные гроши он обрядился в куртку ирмунсульского кроя.

У Четвертых Ворот стражи с лицами, будто высеченными ледниковыми ветрами, преградили путь. Гарриетт только зубами скрипнул. Глянула им за спины и оскалился так, что стражи схватились за мечи.

– Господин! – заорал Гарриетт. – Господин Йормунганд! Сама Луна послал вас! Это я, Гарриетт! Соблаговолите принять!

Йормун услышал его крик и подошел ближе. Мало кто звал его полным именем, мало кто мог его запомнить с первого раза.

– Брат-то ваш проснулся или все в забытье? Может, я подсобить смогу в несчастье?

Стражи зарычали, подобно псам.

– Проваливай, бродяга! – рявкнул один. – Хорош тут ходить, проваливай!

– Сей оборванец вчера у купца Гуннара кошель срезал! – сообщил второй Йормуну.

Йормун и сам выглядел не лучшим образом. Помятый, с листьями во взъерошенных волосах, будто по земле катался.

– Я пришел справиться о здоровье вашего брата! – крикнул Гарриетт. – Вы помните меня?

– Гарриетт, конечно, я знаю тебя, – сказал Йормун. – Я его знаю, – сказал он стражам. – Он прибыл с нами. Из Ирмунсуля.

– Не похож на ирмунсульца, – не сдавался стражник. Его товарищ окинул взглядом куртку нездешнего покроя и в сомнении покосился на Йормуна.

– Гарриетт родом из Гардарики, – сказал Йормун.

– Такая страна и вправду есть? – поразился страж.

– Пшел вон, проходимец, – цыкнул второй, который не верил ни Йормуну, ни Гарриетту.

– Я и сам хотел искать тебя. Поговорим, – медленно сказал Йормунганд.

– Его не велено пущать, – заявил один из стражей. Йормун лишь мельком взглянул в его лицо и заметил, что один глаз у стражника косит, и что устали они стоять сверх меры. Йормун достал из кармана пару яблок и протянул им.

– Взятка? – удивился стражник.

– Нет, мне же от вас ничего не надо. Я не в заточении.

– Тогда, может, господин желает посмотреть город и выпить пива? Я знаю отличное место, – нашелся Гарриетт.

– Лучшее пиво в «Чудесной корове», – хохотнул страж, – Но тебя туда, оборвыш, не пустят.

Йормунганд не носил при себе денег, да и выходить одному, без сопровождения он опасался. Фенрир бы сбежал в город не раздумывая, Хель, окажись Гарриетт в ее вкусе, тоже. Йормун потер подбородок.

– Я пошлю за деньгами, – сказал он.

– Я угощаю, – ответил Гарриетт. – А такого знатного господина пустят хоть куда, хоть в «Корову», хоть не в «Корову».

– Хех, смотрите, чтобы он вас не зарезал, – сказал охранник.

– Ага, и обокрал, – буркнул Йормун.

***

Йормун узрел Гладсшейн во второй раз. Первая встреча случилась у врат, окованных железом шипами, когда семья их, пыльная и утомленная, въезжала стройными рядами и местные детишки прибежали поглазеть на чужаков. Тогда они спешили, да и смотреть было нечего. Площадь с деревянным настилом для казней, башенка Дочерей, чей шпиль вздымался к небу, будто игла ткущих судьбы. Лишь ныне, приблизившись, разглядел он осыпающуюся известку на стенах, придававших твердыне вид седого великана, израненного в бесчисленных битвах.

Рынок оглушал гамом. Торгаши, словно вороны на падаль, налетали на прохожих:

– Серебряные амулеты от злых чар!

– Волчья желчь для непокорных жён!

Йормун остановился у лотка с кинжалами, чьи клинки были испещрены рунами. Один – с червлёной рукоятью – напомнил нож отца. Гарриетт не мешал ему вертеть головой и осматриваться. Ему все эти деревянные, иногда каменные, дома с неизменными цветами во мизерных двориках и на окнах прискучили уже так же, как и крестьянские хижины с простирающимися вокруг них полями и рощами, и так же, как и лачуги, слипшиеся возле пирса. Стоит увидеть что-то вблизи и провести рядом хотя бы пять минут, и это что-то перестает удивлять.

Исключение составляли разве что женщины. Женщины в Гладсшейне на любой вкус. Высокие белолицые северянки, с оливковой кожей и миндалевидными глазами уроженки юга, закутанные с ног до головы, так что не разберешь, какие они, крикливые девы востока. У «Чудесной коровы» воздух дрожал от жирного дыма.

– Ведомо, рульки свиные пахнут! – Йормун втянул ноздрями аромат, облизнув губы. – Я скучал по ним.

Гарриетт хотел возразить, но юноша уже шагал к жаровне, где коренастый мужичонка в кафтане цвета запёкшейся крови ловко орудовал кривым ножом. Рульки шипели и покрывались корочкой на большой сковороде, смазанной вонючим старым маслом. Шляпу мужичок сдвинул на затылок, поношенные, с дыркой на указательном пальце, перчатки лежали рядом с жаровней. Человечек напевал и сладко щурился, касаясь рулек кончиком ножа.

– Как Фенрир окрепнет, приведу его сюда, – сказал Йормун.

Четыре сочные горячие рульки шлепнулись на тарелку. На сдачу человечек налил сильно разбавленного пива в огромные деревянные и давно не мытые кружки. Йормун со спутником сели рядом на скамью под коротким, ни от чего не защищающим навесом.

Гарриетт молча ковырял ложкой в похлёбке, где плавали жилистые клочья мяса. Вдруг юноша положил нож, заиндевевший от жира.

– Какая нужда пригнала тебя в далекие края, чужеземец?

Гарриетт обвел взглядом деревянные стены домов, пыльную дорогу в стороне. Остановился взглядом на дородной женщине, прижимающей корзину к полной груди. За ее длинную юбку цеплялся ребенок неопределённого пола в долинной рубашке навыпуск.

– Судьба привела, – сказал он уклончиво.

– Это и так понятно, – отозвался Йормун. – Как именуется твоя судьба? Изгнание или порученное дело? То, что ты непростой бродяга я понял еще в Ирмунсуле, когда ты так удачно подвернулся матери накануне отъезда. Думал, что ты соглядатай Альфедра. Но теперь вижу, что нет. Не его.

– Ты верно понял, что меня ведет дело, – сказал Гарриетт. – Я служу Сиги, сыну Альфедра.

– Хм, – Йормун чуть нахмурился, но спрашивать не стал. Мало ли у Альфедра осталось в разных землях бастардов. Он не хотел знать о каждом.

– Был он изгнан с дюжиной воинов. Ныне правит землями у границ Гардарики. – продолжил Гарриетт. – Сейчас, возможно, и ей самой.

– Понятно.

Гарриетт помолчал. Йормун терпеливо дожидался.

– Когда-то мой господин поссорился с одним человеком сведущим в колдовстве. Тот проклял князя, сказал, что не будет у него детей – род его прервется, семя усохнет, плоды не созреют…

– Да, я понял, – прервал его Йормун. – Дай угадаю, это проклятие наслал мой отец?

– Нет, сам Альфедр, – сказал Гарриетт ровным тоном.

– Проклял собственного сына на бездетность? За что?!

Гарриетт пожал плечами.

– Когда-то Альфедр подошел со своей дружиной к границам его земель. Хотел войны, добычи и славы, но Сиги не просто его одолел. Не просто разбил, перебил воинов и взял в плен. Он хотел помириться с отцом.

– И тем унизил его, – сказал Йормун. – Думал, что поступает великодушно, но старый лис затаил злобу.

Гарриетт кивнул.

– Я надеялся, что Лодур сможет помочь, или Дочери сведущи в подобных делах. Или, – Гарриетт вздохнул. – получится договориться с князем, с Фриггой. Меня далеко занесло в моих поисках. Но возвращаться без результата я не хочу.

– Твоя преданность делает тебе честь, – сказал Йормун.

– Нежели? – усмехнулся Гарриетт.

– Почему Сиги так упорствует? Взял бы сироту или вдову с детьми. Не он первый, кто лишен милости стать отцом. Некоторые посчитали бы проклятие за благословение.

– Не пойдёт! – Гарриетт тяжело вздохнул. – Сиги хочет крови своей в наследнике. Слушай, господин, ты сын своего отца и, говорят, сведущ в колдовстве. Пока мы были бок обок по дороге в Гладсшейм, то и я замечал кое-что. Ворожить ты умеешь.

Йормун медленно покачал головой.

– Я не могу ничего придумать. А Дочери точно не помогут тебе? Я попробую как-нибудь выведать у Ванадис. Травы, заговоры, может, есть ритуал для мужчины, чтобы даровать ему крепкое семя. Обнаждеживать не буду. Я и вправду знаю кое-что, но ни я, ни Дочери не могу пробудить моего брата. О том и хотел спросить тебя, Гарриетт. Я вижу, что навредить ему ты бы не смог и умысла у тебя на то нет. Но расскажи еще раз, что было тогда, до того, как вышел ты с моим братом на руках у жреческих палаток? Расскажи все подробно, как ты помнишь.

***

Ничто не смогло бы заменить ему этого. Йормунганд стоял под проливным дождем, чувствуя, как вода заползает за воротник, холодит тело, капает с волос. Он сосредоточился. Заклинание не нужно было произносить, ни делать пассы руками. Под закрытыми веками вспыхнули и загорелись руны. Дождь превратился в тонкие золотые нити, свисающие с неба. Паутина влаги покрывала все вокруг, землю и небо, тяжелым узором свисала с деревьев и серых каменных стен. Йормунганд протянул руку ладонью к земле, золотые нити метнулись к его телу, опутывая и пригибая к земле. Он тяжело опустился на колени и наклонил голову.

Тысяча больших и маленьких глаз открылись в тот же миг, наделенные частью его сознания. Выбор пал на ворона, нахохлившегося на ветке прямо над головой Йормунганда. Ворон каркнул, темные глаза его окрасились золотом.

Лететь каждый раз было сложно. Лопатки сводило от напряжения. Угол зрения менялся, далекое становилось близким. Стены появлялись из ниоткуда в се время надо было помнить про высоту. То, что у птицы получалось легко и естественно, Йормуну давалось с трудом. Но его воли хватило на то, чтобы сделать пару кругов, каркнуть злобно и опуститься на каменную кладь стены. Ворон был глуп, вороны вообще глупые птицы, но его золотые глаза видели то, что птицам недоступно.

***

Этельгерт восседал в покоях, подобный жуку-навознику в багряном бархате. Бальдер же, чадо княжеское, сидел у ног его, побелевшие пальцы впились в колени.

– Девчонке не видать союза выгодного, – гудел Этельгерт, потягивая вино из кубка. – Малый отрок скоро сгинет, а старшего… – усмешка обнажила жёлтые зубы. – Воображает себя сильным, сей выродок Лодуров.

Бальдер стиснул веки, будто от зубной боли. Ворон взъерошил перья, каркая проклятие: «Желанья твои обратятся прахом!»

Этельгерт зевнул, обнажая гнилую пасть:

– Смотри, – сказал он Бальдеру. – Учись.

Даже в теле восковой куклы ощущалось то жадное презрение, с которым скальд лепил ее. Как проглаживал груди и чрево пальцами. И в то еж время она вышла кривой, темной и отвратительной. Рыжий клок волос прилип к верхней части. На спине и спереди Этельгерд начертал руны подчинения чернилами, смешанными с его кровью.

– Принес? – спросил он.

Бальдер поднес ему малый кубок.

– Сам вынь, подай мне своей рукой, – велел Этельгерд.

Бальдер выронил на ладонь кровавый ошметок. Йормун каркнул. Он узнал сердце другого ворона. Этельгерд подхватил его двумя пальцами и смахнул в огонь.

– Как плоть не избежит огня, так и душа Хель не избежит мысли обо мне. Как дым слепит глаза, так и любовь ослепит её разум

– И все? – подал голос Бальдер.

Этельгерд погладил мальчика по голове. От этого жеста, будь Йормун в теле человека, он бы содрогнулся.

– Смотри, знаешь, что это? – спросил скальд ласково.

– Нет, – ответил Бальдер. Он не смотрел. Йормун понял, что мальчишка боится смотреть.

– Смотри, это просто поясок сплетенный ее же руками. С любооовью, – протянул скальд. Хель сплела поясок Фенриру, с него скальд его и снял.

Этельгерт начал негромко петь. Звук его голоса утешал и успокаивал, Бальдер ближе приник к его колену, больше от страха. Поясок обернулся вокруг куклы. Раз, другой. Скальд душил куклу пояском, с каждым куплетом затягивая узел.

Надо проследить, куда он спрячет куклу, думал Йормун. Надо видеть…

– Господин! – Кликнула служанка, возникнув из завесы дождя. Платок на голове её промок, обрисовывая лик, бледный как лунный свет. – Матушка ваша зовёт.

– Как сыскала? – Голос Йормуна прозвучал чужим, будто из глубины колодца.

– В Ирмунсуле частенько под ливнем бродили, – девушка потупилась, но взор её скользнул по обнажённым икрам юноши.

В покоях, скинув мокрый плащ, Йормун погрузил стопы в таз с водой. От поверхности поднимался пар, и Йормун, ловя призраки магии, прищурился, не узрит случайное предзнаменование. Такое редко, но бывало. Служанка замешкалась у порога, но он махнул в сторону двери.

– Ступай.

Дверь скрипнула вновь. Хель стояла на пороге, бледная, как призрак.

– Мать ждёт.

– Облачусь – явлюсь.

– Где был?

Йормун не ответил. Сестра впилась взором в него. Глаза её стали прозрачными как весенний лед

– Любишь ли его вправду? – спросил Йормун, обтирая стопы.

– Иной мнится – жизнь отдать готова. Иной – сердце ему вырвать. – Она обняла себя словно замерзла. – Очнётся ли Фенрир?

– Как лист к весне оживает, – сказал Йормун. Сестра поверила.

– Домой бы, – сказала она шепотом. – Но и покинуть это место сердце не велит. Словно на привязи меня держат.

– Так и есть, сестра, – отозвался Йормун.

***

Фенриру снились видения, словно сотканные из тумана. Пред ним предстал муж, чей лик был окутан дымкой забвения, но сердце мальчика узнало отца. Скалы, вздымавшиеся к хмурому небу, песок, цеплявшийся за босые стопы, солёный ветер, резавший щёки – всё говорило о море, которое он никогда не видел. Отца он не видел тоже очень давно, но сразу понял, что это Лодур сидит на утёсе, спиной к нему. Плащ, синий как ночь, трепетал на ветру. Широкополая шляпа скрывала лицо, но, когда он обернулся, полы её слетели, обнажив губы, стянутые кожаным ремнём, будто уста, запечатанные клятвой.

Фенрир открыл глаза. Сердце колотясь, словно птица в силке. Мрак вокруг был густ, как смола, холод пробирал до костей. Сперва подумал – вновь заснул в подклети ирмунсульского дома, где прятался от гнева матери. Но память вернулась: пыльные дороги, ярмарочные скоморохи, кислый привкус пива на языке, солнце, палившее темя…

– Мне плохо, – прошептал Фенрир.

Тут же возникла девица в белых одеждах и коснулась холодной рукой лба мальчика.

– Как себя чадо чувствует? – спросила она.

– Где мама? – вместо ответа забеспокоился Фенрир. Верно, она должна быть рядом. Она никогда не покидала его надолго.

Девушка поднесла напиток, пахнущий медом, но на языке отдающий горечью. Тело мальчика дрожало как после драки.

– Где матушка? – выдохнул Фенрир, всматриваясь в тени, плясавшие на стенах. – Где мои брат и сестра?

***

Йормун запыхался от бега.

Ангрбода встретила сына у порога, жестом приглашая войти. Комната её походила на разорённое гнездо: флаконы с розовой водой опрокинуты, золотые нити из косы свисали, как паутина. Лицо, нарумяненное наспех, бледнело под слоем краски, но глаза горели лихорадочным блеском.

– Фенрир очнулся, – голос её дрогнул, словно струна. – Тебе, верно, сказали. Ну, отдышись, отдышись. Все хорошо.

– Слава Луноликой, – Йормун склонил голову, но взгляд его скользнул по беспорядку – немым свидетелям бессонных ночей. – Можно увидеть его?

– Слаб ещё, но… – мать внезапно поймала его руку, ногти впились в кожу. – Слушай. Брачный обряд с Ньрдом… Я…

Йормун прикрыл глаза. Мать все же решилась на разговор. Вот так. в полумраке коридора, держа его за руку, она была похожа на юную девушку, которая говорит неудачливому возлюбленному, что предпочла другого.

– Ведаю.

– С отцом твоим… – она закусила губу, – здешние законы не признают союза нашего.

– Потому и взял он новую жену, – сорвалось с губ, прежде чем успел сдержать язык. – А ты – другого мужа.

Ангрбода отпустила его руку и отступила на шаг.

– Это ничего не меняет для вас, для тебя, – сказала она. – Ты уже взрослый, сын мой. Ты мой наследник и должен понять.

– Да, должен, – сказал Йормун с такой горечью, что вдруг сам не захлебнулся. – Но даже если отцу моему все равно, мне – нет.

– Тебе тоже нужен отец, – выпалила Ангрбода – Ты был как отец у Фенрира и у Хель, но для тебя… Брат мой старался. Но все не то! Может быть Ньрд…

– Сделает из меня мужчину? Воина под стать себе? А то я все как баба колдовством занимаюсь, да, мам? Мой отец сведущ в колдовстве и его ты за это любила, а меня – нет.

Йормун осекся и провел рукой по лицу. Ангрбода молчала.

– Ньрд муж добрый, – выдавил Йормун, впиваясь взглядом в трещину на камне пола. – Рад за тебя.

– Мидгардсом, – произнесла мать одними губами.

– Я ведь должен это сказать, да, мать? – Йормун поднял на нее взгляд.

– Да, – сказала она после паузы ровным голосом. – Да. Должен. Благодарю тебя, сын. Ступай к брату.

– Мам…

– Ступай, – выдохнула она, обернувшись к окну, где свет заката рисовал на стене её профиль – царственный и хрупкий, как ледяная скульптура.

Дверь захлопнулась с глухим стуком, похоронив последние слова. В коридоре пахло дымом и прелыми яблоками. Где-то вдалеке завыл ветер – тоскливо, как пёс на могиле хозяина.

Глава 7

Фенрир крепнул очень быстро, но стал тише и серьезней после болезни. Йормун сидел у постели брата, как прежде мать. Чистил яблоки и вырезал из них затейливых зайчиков. Фенриру нравилось. Он рассказал брату про сны: огромного волка и отца в широкополой шляпе. Йормун слушал рассеянно. Рассказал о сокрой свадьбе матери и что мать отправится на побережье вместе с новым мужем.