Война кланов. Охотник 2

– Хорошее оружие, что ни говори! – вздыхает Иваныч. – Жаль, наши предки не сотворили такое, для охоты на охотников.

– Может и есть где такое оружие, – утешительно говорю я. – К тому же у вас есть серьезные когти и зубы.

– Ну да, ну да, – задумчиво отвечает Сергей Анатольевич. – Скоро подлетаем, так что готовьтесь. На аэродроме все спокойно, рядом тоже все чисто, доберетесь в лучшем виде. Марии привет передавайте, как-нибудь увидимся.

Я киваю в ответ, вроде говорить больше не о чем.  Желудок рычит, напомнив о себе тянущей пустотой. Пока есть время – следует полностью освободить рюкзак. Так до конца и не добравшись до дна, я натыкаюсь на твердый сверток внутри, перевязанный веревочкой. В промасленной бумаге блестят штук пятнадцать медных игл.

– Не пригодились! – бурчит со своего места Михаил Иванович. – Со времен твоего отца у нас хранятся. Совсем позабыл о них сказать, да ты и так справился.

Длинные стержни, такие же, как и у тети, блестят в свете скрывающегося за тучами солнца, пускают зайчиков по подвесному полу на потолке.

– Да, как вспомню, что творили с этими иглами ребята – так сразу в дрожь бросает. Как бросал Владимир, перевертень ее почти ловил, и тут возникала Мария. Перехватывала на лету, и оборотень уже не мог подняться после медного перекрестья. А они моментально переключались на другого. Видел когда-нибудь ручные газонокосилки? Вот. Теперь представь, что этими инструментами были охотники, причем измученные и израненные. Мы потом посчитали – оказывается, они покрошили перевертней в два раза больше, чем три здоровых берендея. Эх, и замучались же оттаскивать тела несчастных и закапывать побитых. А эти два охотника завалились себе спокойненько спать, вот у кого нервы-то железные! – восхищенно заканчивает рассказывать подполковник.

– Помнишь, мы тогда ещё спорили – если их сейчас разбудить, то сможем ли осилить, или же лучше не пытать судьбу? Да уж, Саша, ты супротив своей тетки как младенец против Чака Норриса в его лучшие годы. Вот и прикидываю сейчас – кто же смог ее одолеть? – задумчиво говорит Иваныч.

– После этого вы заключили союз и поклялись помогать? Или была какая-то другая причина, по которой вы оберегали нас с теткой? – я спрашиваю, не особо надеясь на правдивый ответ.

– А какая ещё причина могла возникнуть? Воины побратались, кровь не смешивали – опасно, но спины прикрывали всегда. И они нам помогали в неприятностях, – отводит взгляд Иваныч.

– Товарищ подполковник! Разрешите обратиться? – в отъехавшем люке возникает тот самый мужчина, которого мы видели в прошлый раз перед прыжком.

– Обращайся! – коротко бросает Сергей Анатольевич.

– Через десять минут посадка, диспетчер передает чистую полосу. Просьба приготовиться, – бодро рапортует летчик.

– Хорошо, молодцы, ребята! Доставили в целости, представлю к награде! – усмехается подполковник.

– Да нам ордена не нужно, мы согласны на медаль! – лихо козыряет летчик и скрывается в своей кабине.

Земля приближается. Как спящие птицы к земле прильнули далекие самолеты, вертолет возле них кажется игрушкой.

Самолет дрожит, когда колеса касаются покрытия из бетонных плит. С каждой секундой растет радость оттого, что скоро встану на землю, покину многотонную летающую махину.  Небольшой страх все-таки присутствовал внутри, при полете. Да и приземление на парашюте не прибавило разрядки.

Понемногу затихает движение за иллюминатором, самолет останавливает свое движение. Мы прибыли на конечный пункт, теперь нужно добраться до тети. К самолету подъезжает машина.

Уезжая куда-либо надолго, всегда приятно вернуться туда, где ждут. Где встретят такого, какой ты есть, с какой бы силой ни хлопнул дверью перед уходом, как бы ни накричал в азарте ругани – все равно ждут. И встретят, и простят, но переступить через себя порой так трудно, что гордыня отшвыривает назад все благие начинания, и люди боятся возвращаться.

Подполковник прощается с нами, посетовав на количество грозящих свалиться отчетов. Мол, придется отчитываться о самолете и за несанкционированный вылет. Он настаивает на взятии ещё двух автоматов, «на всякий случай».

– И так легко можно вывезти оружие с части? – удивленно спрашивает Иваныч, глядя, как Сергей погружает увесистую сумку в машину.

– Поверь мне, друг, нелегко. И если заметят, то я сразу пойду под суд, но дело того требует. Ладно, езжайте, а то передумаю! Вовка! Довези в целости и сохранности туда, куда скажет вот этот пухлый мужчина! – подполковник кивает молодому водителю.

– Я не пухлый, просто не выспался! – гудит Иваныч и залезает на переднее сиденье.

– Парторгу расскажешь! До скорого, как отстреляюсь – сразу же к вам заскочу. Вовка, держи пропуск! Ни клыка, ни когтя! – подполковник машет нам на прощание.

Я осматриваю территорию части, но нигде не нахожу следов недавнего побоища. Десантура и тут сработала на славу, пятна крови очищены с бетонных плит, пулевые отверстия в заборе мастерски заделаны.

Памятные бетонные заграждения, знакомое лицо сержанта на КПП, тот нас узнал сразу, если судить по бровям, которые взметнулись к короткой стрижке. Я поднимаю руку для приветствия. Его ладонь тоже дергается в ответ, но потом он опрометью кидается открывать ворота.

– Олег, рот закрой, а то мух наловишь! – наш десантник-водитель отдает ему пропуск.

– Ага, и до дембеля кормить не будут! – звучно рычит Иваныч, подмигивая сержанту.

Сержант сглатывает и отдает честь. Мы едем в обратный путь, руку холодит медная вставка на ложе. За время полета все-таки очистил арбалет от налета. Непонятные руны так и не желали складываться в словесный узор.

– Занятная у вас вещица, – водитель смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Володя, ты бы не отвлекался от дороги, а то ведь можем и в аварию попасть! – вежливым голосом, но выделяя каждое слово, гудит Иваныч.

– Извините, понял, виноват, исправлюсь! – скороговоркой выдает водитель привычную фразу. – Да только очень я оружие старинное люблю, а тут такой красивый образец увидел. Супер!

– Однако это не чета автомату! – я тоже подаю голос.

Хоть с нормальным человеком можно поговорить, все же не с двумя ехидничающими мужиками. Непонятная слабость понемногу овладевает моим телом, словно я задремал и вижу окружение сквозь дымку видений.

– Так-то оно так, но все же – история. Благодаря ней и создали автомат. Я как-то видел в музее двенадцатизарядный арбалет. Ух, и штуковина, скажу я вам. Как «Миниган» у Терминатора, когда он во второй части по полицейским шмалял! – восторженности юноши нет предела.

Восторги восторгами, но машину он ведет умело, не обгоняет и излишне не рискует.

– Да уж, эффекта режиссер добился, если бы железный Арни в самом деле стрелял из этого пулемета в боевом режиме… Четыре тысячи выстрелов в минуту человек не может выдержать из-за отдачи, – Иваныч подмигивает мне, мол, берендеи с такой задачей справятся запросто.

– Понятно, что кино. Но для меня это производственные поделки по штампам, а вот арбалет – искусство. Один отличается от другого или изгибом, или размером, или историей. Вот у вас какая история? Прапрадедовский? – не унимается водитель.

– Володя, следи за дорогой. Мы с пути, устали немного, поэтому просто послушаем радио, – отрезает назревающие вопросы Иваныч.

Водитель кивает и прибавляет громкости на кассетной магнитоле. Знакомые мелодии заставляют встрепенуться – «Nightwish» снова прогуливается в облаках. Я вспоминаю вечер на дискотеке, упругое тело Юлии в руках, карие глаза.

В безоблачном небе фантазия рисует ореол милого лица. Где же она теперь?

Пару раз видим милицейские засады на дороге, но лениво помахивающие жезлами блюстители закона пропускают мимо машину с черно-белыми номерами.

– А у вас милиции не было? – спрашивает Иваныч, когда в очередной раз миновали пост, затаившийся в кустах.

– Да как же не быть? Были, приезжали, разнюхивали все. Наших троих забирали для дознания. Но что мы могли рассказать? То, что на десантников напала стая взбесившихся собак? Так мы ни одного трупа собаки предоставить не смогли, эти бестии унесли раненных. Говорят, что ещё медведь был, но после того, как взлетел ваш самолёт – они убежали. Ребята говорили, что это оборотни нападали, но я как-то не верю. У страха глаза велики. Сам стрелял в этих псов, на редкость живучие собаки попались. По части объявлено, что экспериментальные особи сбежали из подземной лаборатории. Каких только чудес не насмотришься на службе. Но оборотни – это сказки!  – с уверенностью говорит парень, даже не подозревающий, что один из них сидит рядом.

– Ну да, ну да! Все это сказки, – соглашается Иваныч.

Я улыбаюсь в ответ, погруженный в свои мысли. Ещё сильнее накатывает какая-то усталость, какая бывает у дальнобойщиков после трудного и тяжелого пути. Вялость и апатия вливаются в расслабленное тело, хотя упорно гоню прочь это состояние. Какое-то давление ощущается в воздухе, словно невидимый великан сдавливает меня в огромном кулаке. Даже веселый водитель замолкает, хмуро ведет машину.

Я автоматически отмечаю знакомые места: вот тут я стартовал от окровавленного надзирателя; вон за тем домом прятался у Евгения в машине; вот тут откачивали Голубева после заряда электрошокера. Мы приближаемся к Шуе, когда Иваныч просит Вову притормозить.

– Натяни тетиву, понадобится! – коротко командует берендей в мою сторону.

– Думаете, пора? – спрашиваю я, когда выхожу из «УАЗика» на пыльную обочину.

– Лучше всю жизнь ходить с мечом и ни разу его не применить, чем в нужный момент оказаться без меча! – делится со мной японской мудростью Иваныч.

– Теперь я понял, кто поставил дракона на крыше! – я с кряхтеньем натягиваю тетиву на арбалетное плечо.

– Можно посмотреть? – выскакивает из-за рулевого колеса Володя.

– Только аккуратно! – я передаю ему арбалет.

– И главное быстро, а то скоро стемнеет, а кому-то ещё возвращаться, – бурчит со своего места Иваныч.

– Мощь! Сила! Класс! – Володя рассматривает арбалет, как ребенок новую игрушку.

– Едем! – коротко приказывает Иваныч, и Володя со вздохом отдает оружие. – Двигай к больнице. Там нужно забрать кое-кого.

Проносятся улицы Шуи, такие знакомые и родные. Сколько раз ходил по ним в техникум и обратно, и всегда были такими светлыми, теплыми. Сейчас же улицы ощетинились какими-то колючками, кажется, что каждый прохожий вот-вот перекинется и нападет на движущийся транспорт, или соседа по дорожке. Даже дети улыбаются как-то натянуто, или так сказывается нервное напряжение последних дней?

Меня мутит. Не от запаха бензина, отчего-то другого. Дурное предчувствие сдавливает грудь.

Или я сам себя накручиваю? Состояние дремоты не отпускало, я чувствую себя так, словно давление повысилось в два раза и вот-вот потеряю сознание.

Достопамятная лужайка с траурным венком на суке – тут и началось моё хождение по мукам. В тысяча первый раз пожалел, что согласился тогда выйти, а не решить разборку внутри дискотеки. Возможно, все обернулось бы по-другому. Или нет…

Достопамятный выход в заборе. Показалось, что синяя нитка от халата трепещет на ветру, всё также цепляется за ржавую петлю с ночи бешенной гонки. Я смотрю с апатией, словно со стороны. Больница все также бесстрастно взирает стеклянными глазами на небо, деревья, людей, на нашу машину.

– Вот тут и тормози, Володя! Сейчас найду двух оголоедов и дальше разберемся по ситуации. Саша, пока не выходи из машины! – рублеными фразами выскакивают приказы, за Иванычем громко хлопает дверь.

– Он бы так дома холодильником хлопал! – негромко жалуется водитель.

– Я все слышу! – не оборачиваясь, произносит Иваныч.

Водитель дурашливо втягивает голову в плечи и подмигивает мне назад.

– Он все время такой серьезный?

– Нет, конечно, иногда он шутейно бьет. Вот сейчас и приехали навестить три его «шутейки», чтобы они заявления забрали! – я устало откидываюсь на спинку.

За кирпичной стеной лежит самый близкий на свете человек и нужно бежать к нему! Однако какая-то странная немощь сковывает руки и ноги. Словно кто-то подавляет волю, и слова становятся тише, звуки отдаляются, воздух становится гуще.

– Вон идут, сейчас поедем! – выводит из ступора голос водителя.

Я приподимаю опустившиеся веки, и когда только закрыл? Из-за угла показываются берендеи.

Живые Вячеслав и Федор!

Неразлучную парочку сопровождает Иваныч, на вечно хмуром лице проскальзывает довольная улыбка. Я тоже рад видеть этих двух друзей «не разлей вода» живыми и здоровыми.

Синяки и царапины на лице придают шарма загорелым лицам, но, хотя прошло уже около недели, синева ушибов ярко-свежая, без оттягивающей желтизны. Похоже, что ребята и тут не скучали. Они запрыгивают в машину, причем Федор кривится, когда резко поворачивается на сидении.

– Здорово, беглец! Рад видеть тебя живым и здоровым, может видеть придется недолго, но все равно рад! – скалится крепкими зубами Вячеслав.

– Эх, кабы сказать другим берендеям, кому помогаем – ни за что не поверят! – выдыхает Федор, держась за левый бок.

– Ладно, не стонать! – командует Иваныч. – Володя, отгони пока машину за угол, вот там и расскажете обо всем. Нечего перед окнами рисоваться.

Машина вздрагивает и медленно катит по пыльной дороге, аккуратно объезжая играющих детей и гуляющих взрослых. Кажется, вот на этом месте я потерял тапок той суматошной ночью.

Вон из того окна гавкал доберман, когда я мчался по улице, блестя голым задом. Кажется, что прошло так мало времени, и только вчера ночью я улепетывал от перевертней, а сегодня вернулся, чтобы отомстить за свои страхи, свои испуганные мысли и полные кошмаров сны.

– Рассказывайте, что тут и как! Володя, ты извини, но у нас свои секреты, прогуляйся немного! – голос отдает металлом, когда машина остановилась у бетонного забора.

Володя одергивает форму, голубой берет слегка сдвигается на колючем ежике, и солдат легкой походкой выходит улыбаться встречным девчонкам. Деревья шумят, люди негромко переговариваются, лают собаки, чиркают немногочисленные птицы. Но все уходит куда-то, проваливается как сквозь мягкую перину на дно глубокой постели.

– Значитца так, Михаил Иванович. Внутри больницы находится с десяток перевертней. Мы войны большой не делали, но за жабры пощупали. Крепкие, опытные, хотя мы им и накостыляли по первое число, но пробиться не смогли. Нас не калечили, а поиграли как с детьми и выбросили наружу. Потом попросили передать, чтобы к тетке в палату поднялся один Александр. Люди ни о чем не подозревают. Мы бились ночью, три перевертня дежурят в милицейской форме, остальные гуляют в виде пациентов, – быстро отчитывается Вячеслав.

– Ага, не калечили. Так накостыляли, что до сих пор ребра болят, – морщится Федор.

– Не надо было лезть на рожон. Узнали, что с Марией все нормально и мирно сели наблюдать. Хорошо, что целы остались, а ребра я и сам намну, если живы будем!

– Мы же хотели как лучше! – протягивает Вячеслав.

– А получилось как всегда! – отрезает Иваныч. – Ладно, продолжайте.

– Да что продолжать? Всю эту неделю наблюдали. Перевертни менялись, приезжали, уезжали. Особо не таились перед нами, даже подмигивали из окон, собаки неадекватные! На людей не кидались, вели себя аккуратно. Ждут Сашку. Тетя Маша жива, находится в палате, возле нее постоянно дежурят милиционеры. На четвертом этаже ее палата, мы успели узнать у знакомой медсестренки, – улыбка трогает губы Вячеслава.

– Эту-то хоть не кусал

– Нет, конечно! Что я, Федя, что ли? – отмахивается Вячеслав.

– Ладно, хоть это хорошо! Значит, делаем так: Александр, идешь пустым, тебе не дадут зайти с арбалетом. Нас с тобой не пустят – завяжется драка, могут пострадать невинные люди. Смертей и так хватает. Ты пойдешь один, на входе тебя обыщут, поэтому иглы лучше спрятать куда подальше. Мы будем внизу, у окна палаты, постарайся открыть, тогда закинем арбалет, – задумчивым голосом говорит Иваныч.

– Ого, арбалет? Дашь пульнуть в птичку какую? – поворачивается ко мне Федор.

– Что? Конечно, дам, – я слушаю их сквозь плавающий туман.

– Саша, с тобой все в порядке? – доносится голос Иваныча.

– Да, все нормально. Что-то мутит, – я встряхиваюсь, пытаясь прогнать непонятное наваждение.

– Ты уж в обморок-то не бухайся, потерпи! Оп! У нас гости! – Иваныч мотает головой, показывая на кого-то за машиной.

Я резко перебрасываю иглы из кармана в подмышечную впадину, стержни холодят кожу, только потом поворачиваюсь к двери.

Вот это встреча.

Жмырь!

Вот кого меньше всего ожидал здесь увидеть, но почему-то не удивился. В трико с вытянутыми коленями, в клетчатой рубашке навыпуск и мягких тапках на босу ногу, он кажется соседом, который вышел покурить на лестничную площадку. Апатично киваю ему сквозь стекло.

Цепкие глаза обегают салон, немного задерживаются на каждом из сидящих. Татуированная рука касаются ручки.

– Дядя, мы сегодня не подаем, шел бы ты своей дорогой! – вскидывается Вячеслав.

– Смешно, берендей. Очень смешно, как тогда, когда вам люлей навешали, – цедит сквозь зубы неудавшийся тюремный убийца. – Не к вам терки, а к охотнику. Отскочим – побормочем?

– Может тебе люлей отвесить, чтобы спокойнее стал? Или стаю позовешь на подмогу? – отвечает Федор.

– Ты выйдешь, или так и будешь за медвежьими спинами прятаться? – не обращая внимания на слова Федора, говорит Жмырь.

– Ребята, давайте жить дружно! – я вроде пошутил, но никто не рассмеялся. – Мы сейчас отойдем, а вы, если что, будьте рядом.

– Не бойся, подружки не успеют заскучать!

Рука Иваныча вовремя успевает перехватить метнувшегося Федора. Жмырь хмыкает и отступает, предлагая выбраться наружу. Земля покачивается, когда я вылезаю из машины, приходится схватиться за дверь. Новая волна оцепенения накрывает с головой, окружающие дома прыгают на дорогу, на зеленую траву, на меня…

– Бухнул для смелости? Оно и правильно, под алкоголичкой и умирать легче! – щерится Жмырь. – Пойдем, нас заждались.

Рука отпускает дверь, но шаг остается нетвердым. Воздух насыщается плотностью воды, приходится с усилием проталкивать тело сквозь густеющую стену.

Да что это со мной на самом деле?

Злость на свою неуклюжесть немного проясняет голову, и дальше я прохожусь твердым шагом. Берендеи тоже выходят из машины. Иваныч лезет копаться в багажнике.

– Значит так, сейчас прощаешься с подружками и чешешь за мной. Базар к тебе есть конкретный. Они пусть не рыпаются, – Жмырь кивает на Иваныча с ребятами. – Всё одно нас больше, замнем числом. Пусть прошвырнутся по елочкам, шишек насобирают. Тетка твоя в сознание пришла, хочешь, чтобы жила – не дергайся. Всё понял?

– Да, – хмарь снова вползает в тело, – сейчас вернусь.

– Тетя пришла в себя, я пойду вперед. Как и договаривались, ждете меня у окна! – я пожимаю каждому берендею руку, заглядываю в глаза Иванычу.

– Если что, беги, мы подсобим, – Иваныч скашивает взгляд на сумку с автоматами и арбалетом.

– Не волнуйся, мы рядом! – подмигивает Вячеслав.

Федор же отворачивается к багажнику, словно хочет что-то сказать, но сдерживается. Я иду к больнице, вслед за ухмыляющимся Жмырем. Перед тем, как завернуть за угол, я вижу, что Иваныч вытащил сумку.

– Очкуешь, охотник? Пра-ально делаешь, сейчас тебе все по понятиям разложат, кто ты есть и чем должен дышать! – Жмырь вытаскивает сигареты, чиркает спичка.

– Что вам надо от меня? – мой голос получается каким-то слабым, неуверенным.

– Тебе все обоснуют, имей терпение, терпила! – выпустив дым, Жмырь хохочет над своей тавтологией.

Крайне неприятный тип, после общения с такими хочется помыться. Я молчу, передвигаю тяжеленные ноги.

Да что происходит-то?

Крепко зажмуриваюсь и резко распахиваю глаза, немного рассеивается легкий туман перед глазами. Деревья, дома, машины приобретают более отчетливые очертания, но какой-то голубоватый ореол остается на каждой линии.

На горизонт опрокинули огромное ведро с желто-оранжевой краской – закат вступает в свои права.

– Скоро, скоро, скоро, – бубнит проводник. – Скоро и за Жилу ответишь, и за ребят положенных, и за мою пущенную юшку.

Я молчу, шаг за шагом приближается больница. Напрягаю мышцы, держу их пару секунд в натянутом состоянии и резко выдыхаю, тут же расслабив тело. Слабость слегка спадает, мотаю головой, становится легче.

Режим охотника включен

Да, так действительно легче.

Длинный штырь дверной ручки, отполированный руками многочисленных посетителей до зеркального блеска, скользит по руке, и больница пропускает внутрь. За стеклянной перегородкой регистратуры поднимается полная женщина, раздраженное красное лицо особенно контрастирует с белым халатом.

– Куда вы прёте? Посещение завтра с трех! На сегодня прием окончен! – пронзительный голос, привыкший повелевать скромными бабушками, заполняет широкое фойе.

– Не волнуйся так, Маргариточка! – елейным голосом протягивает Жмырь. – Мы сейчас на полчасика и обратно. К тете паренек приехал, с поезда соскочил и сразу сюда.

– Не положено! – безапелляционно отрезает медсестра.

– На все что не положено, у нас шоколадка наложена! – тут же отвечает Жмырь, доставая из кармана плитку «Аленки», и масляно улыбается. – Маргарит, ты до какого часа работаешь? Может, провожу тебя до дома, да шоколадку с чайком и захаваем. Ну чё ты, красапеточка?

Шоколад тут же скользит под стойку, и, судя по звуку, присоединяется к таким же подаркам.

– Ой, только быстро, а то увидит старшая сестра, тебе вазелином одно место намажет, да и мне достанется, – отвечает медсестра.

Жмырь посылает медсестре воздушный поцелуй и проходит к лестнице. Я иду за ним, мимо коричневых скамеек, мимо большого зеркала, мимо закрытого гардероба.

Выцветшая краска по бокам массивных ступеней, потертые поручни перил, чахлые кустики цветов между этажами – всё это окружение навевает тоску и безысходность. Тапки Жмыря шаркают по ступеням, он всего раз оглянулся посмотреть на мой подъем. На каждом этаже застывают люди, осматривают нас.

Меня…

Уползай, малыш! Уползай!

Пожилые и молодые, женщины и мужчины провожают меня ненавидящими взглядами. Я невольно ежусь от накатывающих волн неприязни – среди стольких врагов быть не приходилось. Жмырь улыбается каждой группе, но они не обращают на него никакого внимания, все смотрят на меня.

Когда мы поднимаемся на четвертый этаж, я вижу в лестничном пролете самую нижнюю группу.

– Только фанфар не хватает! Для полного счастья и обозначения радости, – кривляется Жмырь. – Тебя вряд ли где этак встречали!

– Долго еще? – не хватает сил терпеть наглую ухмылку, так бы и сунул в кривящиеся губы.

– Потерпи немного – поживи чуть-чуть! – ржет Жмырь. – Почти пришли.

Четвертый этаж встречает очередной молчаливо расступившейся группой. Ошиблись берендеи с расчетами: я двадцать четыре особи насчитал. Хотя ребят можно понять, не всегда же им быть на страже. Поцарапанные стены, белые двери с небольшими сколами, старый линолеум – они напоминают о событиях полугодовой давности.

Группа чуть отстает, снизу слышится шарканье ног. Проходящий мимо пациент удивленно интересуется причиной собрания. Ему вежливо советуют идти в свою палату и не высовываться. Он тут же ретируется.

Стулья, стены, мигающая лампа дневного света, толпа людей с одинаково горящими ненавистью глазами – всё это напоминает кадры из фильмов ужасов, но я улыбаюсь в ответ, показывая, что нагнетание жути пропало напрасно.

Слабость ещё сильнее скручивает тело, но нельзя показывать ее, нельзя!

– Вот мы и пришкандыбали, лезь в камеру, терпила! Знай – ты мне сразу не понравился, чушок! – с этими словам Жмырь распахивает дверь палаты.

Я вхожу в небольшую комнату, прижимаюсь к косяку.

– Добрый день, товарищ следователь! – я почти падаю, но эту фразу получается выговорить твердо.

Бой в больнице

– Здравствуй, охотник! – отвечает тот, кто постоянно участвовал в моих кошмарах.

– Почему вы здесь? – я оглядываюсь по сторонам. – Тетя, с тобой всё в порядке?

С кровати у окна смотрит тетя Маша, сухонькая, маленькая, с заострившимся носом. Капельница прозрачными шнурами уходит под покрывало. Тётя укоризненно покачивает головой. Вид её тщедушного тела в больничной палате отзывается тянущей болью в груди.

– Саша, зачем ты пришел? – говорит она.

– Я не мог тебя им оставить!

– Молодец! Мы любим сознательных охотников! – на спинку соседней кровати облокотился огромный человек. Форма туго обтягивает мощные плечи. Судя по звездочкам – прапорщик.

– Тетя твоя в поряде, о себе волнуйся! – сзади толкает плечом Жмырь.

– Я смотрю между вами осталась общая любовь и взаимопонимание, – кривится Голубев.

Прямая спина прислоняется к подоконнику, руки скрещены на груди. Тот же серый плащ, пристально смотрят стальные глаза, а на губах играет зловещая улыбка. Ни на миг не изменился с нашей встречи в общежитии, словно и не было всех прошедших дней. И никакой повязки на глазу – даже шрама не осталось.