Эхо в Лабиринте Времен

Он внимательно следил за ее реакцией. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она спокойно взяла чашку с давно остывшим чаем и сделала маленький глоток, словно обдумывая его слова или просто давая себе паузу. Ее взгляд был отстраненным, устремленным куда-то поверх его плеча.

–Книги – это следы, – произнесла она наконец, ставя чашку обратно на стол с тихим стуком. Голос ее был ровным, почти монотонным, как у лектора, излагающего давно известную истину. – Отпечатки мыслей, времен, исчезновений. Иногда они ведут в никуда, обрываются, как те босые следы на снегу у реки.

Легкий кивок в сторону окна, намек на вчерашнее? Или просто совпадение?

–Иногда, – продолжила она, переводя взгляд обратно на него, но не фокусируясь, словно смотрела сквозь него, – они ведут к другим книгам. Один текст отсылает к другому, создает цепь, лабиринт из знаков. Важно не столько то, что написано в книге, сколько то, куда она указывает, какой след оставляет.

Она говорила о книгах, о следах, о Деррида, но не ответила на его вопрос. Ни слова о черной книге, ни подтверждения, ни отрицания ее вчерашнего присутствия в подвале. Ее ответ был идеальным примером того, что сам Деррида называл différance – откладыванием смысла, вечным ускользанием значения. Она создавала словесный лабиринт вокруг его прямого вопроса.

Андрей почувствовал укол раздражения, смешанного с чувством бессилия. Он словно бился о невидимую стену из метафор и философских отсылок. Он решил пойти ва-банк.

–Кто вы? – спросил он почти шепотом, но настойчиво, глядя ей прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь ее отстраненность. – Лика?

Он произнес имя, которое сам ей дал, наблюдая за реакцией. Она не вздрогнула, но ее взгляд на мгновение сфокусировался на нем, стал более пронзительным. Пауза затянулась. Казалось, она решает, стоит ли отвечать, и если да, то как.

Долгое мгновение она просто смотрела на него, и ему показалось, что он видит в глубине ее темных глаз что-то похожее на печаль или усталость. Но это было мимолетно. Затем она медленно перевела взгляд на раскрытую книгу Деррида перед ней, провела пальцем по строчке французского текста.

–Я – та, кто читает между строк», – сказала она тихо, но отчетливо. – Как и вы.

Она снова подняла на него глаза, и в них опять появилась та легкая, неуловимая ирония.

–Вы переводите тексты, пытаетесь найти точный смысл, перенести его из одного языка в другой. А я… я читаю пробелы. Паузы. То, что стерто. То, что не сказано.– Она кивнула на свои шрамы, сначала на запястье, потом едва заметно коснулась пальцами шеи под красным шарфом. – Знаки препинания в тексте реальности.

Снова уклончивый ответ. Метафора вместо факта. Она не назвала своего имени, не объяснила своей природы. Она определила себя через процесс, через отношение к тексту, к знакам, к нему самому. Она мастерски избегала любой конкретики, любой возможности «схватить» ее, определить, зафиксировать. Она оставалась чистым следом, подвижным знаком, постоянно ускользающим от окончательного значения. Андрей понял, что прямых ответов он, скорее всего, не получит. С ней придется играть по ее правилам.

8. Внезапная Тишина (или Звук)

Тишина, последовавшая за ее последними словами, была плотной и тяжелой, как воздух перед грозой. Андрей смотрел на нее, пытаясь расшифровать метафору шрамов-запятых, ее самоопределение через отсутствие, через пробелы. Он чувствовал, что стоит на пороге чего-то важного, но ключ к пониманию постоянно ускользал, как и она сама. Вопросы все еще толпились в его голове, но он понимал тщетность прямых атак.

Именно в этот момент хрупкое равновесие тишины было разрушено. Грубым, дребезжащим диссонансом в неподвижный воздух читального зала вторгся звук. Старые настенные часы над дверью – большие, в темном деревянном корпусе, с пожелтевшим циферблатом и римскими цифрами, часы, на которые никто давно не обращал внимания, словно они были лишь частью пыльного декора, – решили напомнить о себе.

Это был не мелодичный перезвон, а скорее механический стон, протестующий вздох забытого механизма. Первый удар был глухим, натужным, словно молоточек с трудом преодолел сопротивление ржавчины и пыли десятилетий. Боммм… Металл терся о металл, звук был нечистым, вибрирующим, и он отдавался в гулком пространстве зала, заставляя невидимые частицы пыли танцевать в столбах света от окон. Второй удар… Третий… Часы медленно, с болезненной точностью отбивали одиннадцать часов утра. Боммм… Боммм…

В самый первый момент удара Андрей увидел, как Лика вздрогнула. Не просто шевельнулась – именно вздрогнула, всем телом, резко и заметно, словно от неожиданного прикосновения или тихого выстрела. Ее лицо, до этого момента сохранявшее маску спокойной, чуть ироничной отстраненности, на мгновение потеряло эту маску. На нем промелькнула тень – отчетливая, но мимолетная. Андрей не мог бы с уверенностью сказать, что это было. Испуг? Да, возможно, что-то похожее на внезапный, острый страх. Или это была просто крайняя степень досады? Раздражение от грубого вторжения звука в их хрупкий диалог, в ее внутреннюю тишину? В ее темных глазах на секунду мелькнуло что-то тревожное, почти паническое, но тут же исчезло, сменившись привычной непроницаемостью.

Прежде чем часы успели отбить последний, одиннадцатый удар, она действовала. Резким, почти судорожным движением, совершенно не вязавшимся с ее предыдущей плавной медлительностью, она захлопнула тяжелый том Деррида. Глухой хлопок плотной обложки эхом прокатился по залу, почти заглушая последний удар часов. Книга лежала теперь перед ней закрытой, белая, немая, хранящая свои тайны и пометки внутри. Действие было окончательным, бесповоротным. Оно означало конец. Конец разговору, конец чтению, конец ее пребыванию здесь.

9. Исчезновение №2: За Стеллажом

Она выпрямилась, движение было таким же резким и окончательным, как хлопок закрытой книги. Словно бой часов переключил какой-то невидимый тумблер внутри нее. Маска отстраненности вернулась на ее лицо, но теперь под ней чувствовалось скрытое напряжение, спешка.

–Мне нужно идти, – произнесла она, и слова прозвучали не как извинение или объяснение, а как констатация неоспоримого факта, не требующая ни ответа, ни прощания. Она даже не посмотрела на Андрея.

Не дав ему времени на реакцию или вопрос, она быстро, почти стремительно, обошла стол. Ярко-красный шарф, словно встревоженное пламя, мелькнул в воздухе, оставив в неподвижной атмосфере читального зала мимолетный, кричащий след цвета. Ее шаги были легкими, почти бесшумными на старых половицах, но в них чувствовалась необъяснимая целеустремленность. Она направлялась не к главному выходу, а вглубь зала, туда, где ряды книжных стеллажей становились плотнее, образуя подобие лабиринта из дерева и пыльных томов.

Андрей остался сидеть, провожая ее взглядом. Он был слишком ошеломлен этой внезапной сменой – от почти интимного, хоть и уклончивого, диалога к резкому обрыву и бегству. Он смотрел, как ее фигура – седые волосы, темный свитер, яркий шарф – удаляется между рядами столов, становясь меньше, растворяясь в перспективе огромного зала.

Вот она дошла до конца прохода и свернула. Резко, не оглядываясь, шагнула за высокий, массивный стеллаж, от пола до потолка заставленный толстыми, солидными томами энциклопедий и словарей – оплот систематизированного знания, порядка, которому она, казалось, была так чужда. Она просто исчезла за ним, скрытая от взгляда стеной переплетенной бумаги.

Андрей ждал. Он смотрел на угол стеллажа, ожидая, что она сейчас выйдет с другой стороны, продолжит свой путь к какому-нибудь другому выходу или просто растворится в тенях другого прохода. Так было бы логично. Люди обходят препятствия. Он вслушивался в тишину, ожидая услышать ее шаги по ту сторону стеллажа.

Но шагов не было. В зале снова воцарилась та особенная библиотечная тишина, нарушаемая лишь едва слышным шелестом страниц где-то в дальнем углу, где корпели студенты, да гулом крови в ушах самого Андрея. Прошла минута. Секундная стрелка на тех самых часах над дверью, которые, видимо, запустили этот механизм исчезновения, ползла по циферблату мучительно медленно. Потом еще одна минута. Ни звука, ни движения. Она не появилась.

Чувство дежавю, смешанное с нарастающей тревогой, заставило Андрея подняться. Скрип его стула прозвучал в тишине неприлично громко. Он медленно пошел по тому же пути, что и она, к стеллажу с энциклопедиями. Подойдя к углу, за которым она скрылась, он на мгновение замер, а затем осторожно заглянул за него.

Пусто.

Проход между этим стеллажом и следующим был узким, пыльным, слабо освещенным. Вдоль стены тянулись ряды менее востребованных книг. Но Лики здесь не было. Коридорчик уходил дальше, к неприметной двери в торцевой стене зала. Андрей узнал ее – это был старый запасной выход, ведущий куда-то во внутренние дворы или служебные помещения библиотеки. Он подошел к двери.

Она была закрыта. Не просто прикрыта, а заперта изнутри на массивный, ржавый железный засов. Засов был тяжелым, старым, и чтобы его сдвинуть, требовалось усилие. Он был плотно прижат к скобе. Никаких признаков того, что его только что открывали и закрывали. Да и невозможно было бы выйти и запереть его за собой с этой стороны.

Андрей провел рукой по холодному металлу засова, потом оглядел узкий, пыльный проход. Никаких других дверей, никаких люков в полу или потолке. Она не могла выйти через эту дверь. Она не могла раствориться в воздухе. Но ее здесь не было.

Она снова исчезла. Так же внезапно и необъяснимо, как вчера в подвале. Снова спровоцированная резким звуком. Снова оставив после себя лишь ощущение разрыва реальности и рой неотвеченных вопросов.

10. Эхо в Тексте (Красная Нить)

Андрей медленно отступил от запертой двери, от холодного, ржавого засова, который служил немым свидетелем невозможности ее ухода. Он оглядел пустой, пыльный коридорчик еще раз, словно надеясь, что его глаза его обманули, что она прячется в тени за выступом стеллажа. Но там была лишь пыль, тишина и запах старых книг.

Он развернулся и медленно побрел обратно к столу, за которым они сидели всего несколько минут назад. Шаги его гулко отдавались в тишине читального зала, подчеркивая внезапно возникшую пустоту. Два студента в дальнем углу все так же корпели над своими конспектами, не замечая ничего вокруг, погруженные в свой собственный, гораздо более предсказуемый текст.

Стол выглядел почти так же, как и до ее исчезновения, но теперь ощущался сиротливо пустым. Белая обложка книги Деррида, «О грамматологии», лежала закрытой там, где Лика ее бросила. Аккуратно, без помятых страниц, но окончательно закрытой. Рядом стояла белая чашка – простая, безликая. Андрей заглянул в нее – чай был выпит до дна, остался лишь слабый коричневатый след на стенках. А вот маленького черного блокнота, похожего на Moleskine, с его странными символами, на столе не было. Исчез. Либо она успела неуловимым движением сунуть его в карман или сумку, которой Андрей не заметил, либо он исчез так же необъяснимо, как и она сама, как та черная книга вчера. Еще одна стертая деталь.

Андрей провел рукой по гладкой, прохладной поверхности стола, потом перевел взгляд на стул напротив, где она сидела. Темное, полированное дерево спинки стула отражало бледный свет из окна. И тут его взгляд зацепился за что-то. Крошечное, почти незаметное, но яркое.

Прямо на изгибе спинки, там, где несколько минут назад лежали свободно свисающие концы ее кричаще-красного шарфа, прицепилась ниточка. Одна-единственная ярко-красная шерстяная нить. Она лежала на темном дереве, как случайный мазок краски, как одинокий знак, брошенный в пустоту. Тонкая, пушистая, до боли материальная в своей хрупкости.

Андрей протянул руку и осторожно, двумя пальцами, подцепил ниточку. Она легко отделилась от дерева, почти невесомая. Он поднял ее к свету. Ярко-красная, ворсистая. Такая реальная.

Что это? Материальное доказательство ее присутствия? Неопровержимый след, оставленный ею, случайно или намеренно? Тонкая нить, за которую можно ухватиться в этом лабиринте исчезновений и недомолвок? Или это просто… нитка? Случайный обрывок, бессмысленная деталь, выпавшая из контекста, дразнящая его попытки найти логику и смысл в этом рассыпающемся нарративе? Ариаднина нить, ведущая в центр лабиринта, или просто красный мусор, прилипший к стулу?

Он зажал ниточку между большим и указательным пальцами, ощущая ее легкую шершавость. Она казалась невероятно хрупкой, готовой истаять, исчезнуть, как и ее хозяйка.

Машинально он поднял голову и посмотрел на стену над главным входом, туда, где висели старые часы, чей бой стал сигналом к ее бегству. Большие, темные, с пожелтевшим циферблатом.

Стрелки замерли.

Толстая часовая стрелка указывала точно на одиннадцать. Тонкая минутная тоже застыла на двенадцати. Даже тонкая секундная стрелка, которая еще несколько минут назад мучительно медленно ползла по кругу, теперь стояла неподвижно, словно налетев на невидимую преграду. Часы остановились ровно в тот момент, когда отбили одиннадцать, в момент ее исчезновения. Время в библиотеке – или, по крайней мере, его механическое измерение – замерло вместе с ней.

Андрей стоял посреди огромного, тихого читального зала, стиснув в пальцах единственную красную нить – единственное эхо ее присутствия. Перед ним – закрытая книга Деррида, пустая чашка и пустой стул. А над входом – застывшие часы, указывающие на вечные одиннадцать. Снег за окном тихо падал на замерший город.История явно набирала обороты, уводя его все глубже в лабиринт, отмеченный красной нитью.

Глава 3: Семь дней без времени

1. День первый: Красная нить и молчаливое согласие

Андрей проснулся не от звука или тишины, а от ощущения чего-то чужеродного в ладони. Он медленно открыл глаза. Комната тонула в том же сером, безрадостном свете зимнего утра, который, казалось, просачивался сквозь стены, смешиваясь с пылью и запахом старых книг. Он разжал кулак. На ладони, свернувшись маленьким, беспомощным клубком, лежала она – та самая ярко-красная шерстяная нить. Он помнил, как нашел ее вчера на спинке стула в читальном зале, как зажал между пальцами, как смотрел на остановившиеся часы. Видимо, так и уснул, стиснув этот крошечный, но упрямый фрагмент вчерашней нереальности.

Он поднес ладонь ближе к лицу. Нитка была вызывающе красной на фоне его бледной кожи. Рядом, чуть ниже, все еще проступал красноватый, словно выжженный изнутри, символ лабиринта без выхода. Он потускнел за ночь, его линии стали менее четкими, но он был здесь, на коже, как невидимые чернила, проявленные вчерашним днем. Два знака. Два следа, оставленных Ликой. Один – материальный, хрупкий, готовый затеряться. Другой – впечатанный в саму плоть, метафизический шрам.

Чувство ирреальности никуда не делось, оно лишь сменило оттенок – вчерашняя острая тревога уступила место странной, тягучей смеси опустошенности и глухого, подспудного ожидания. Чего он ждал? Нового исчезновения? Нового знака? Или ее саму? Он не знал. Но ощущение было таким, словно вчерашний день не закончился, а лишь сделал паузу, поставил запятую – как те шрамы на ее коже – и теперь должен был продолжиться.

Он встал, оделся машинально, не думая о выборе одежды. Кофе сегодня варить не стал. Ритуал утра казался неуместным, принадлежащим другому, более упорядоченному миру. Он просто вышел из квартиры, сунув красную нить в карман пальто – зачем, он и сам не мог объяснить, просто не хотел ее оставлять.

На улице было тихо и морозно. Свежий снег, выпавший за ночь, покрыл город толстым, нетронутым слоем, придав ему обманчиво невинный вид. Андрей побрел по улице без определенной цели, просто позволяя ногам нести себя по знакомым тротуарам. Скрип снега под подошвами – «звук стираемой памяти» – казался сегодня особенно громким в утренней тишине.

Он не удивился, когда понял, куда идет. Его ноги, словно помня вчерашний маршрут или подчиняясь невидимому притяжению, сами привели его к старинному купеческому особняку с облупившимся желтым фасадом. Библиотека. Место второго исчезновения. Место, где осталась красная нить.

И она была там.

Лика стояла у массивной дубовой двери, чуть в стороне от крыльца, прислонившись плечом к холодной стене. Она стояла неподвижно, глядя куда-то вдаль, поверх заснеженных крыш. Словно просто вышла подышать морозным воздухом. Или словно ждала. Именно его.

На ней был тот же темно-серый свитер крупной вязки, те же синие джинсы. И тот же ярко-красный шерстяной шарф, снова аккуратно повязанный на шее, его концы теперь не свисали свободно, а были заправлены под ворот пальто – тонкого, темного, тоже словно не совсем по сезону. Ее седые волосы были чуть растрепаны ветром, несколько прядей упали на лоб.

Андрей остановился в нескольких шагах от нее. Их взгляды встретились. В ее темных глазах не было ни удивления, ни вчерашней легкой иронии. Только спокойствие. Глубокое, почти нечеловеческое спокойствие. И что-то еще – узнавание, принятие. Словно его появление здесь было не случайностью, а частью давно написанного сценария, который она знала наизусть.

Никто не сказал ни слова. Приветствия были излишни, вопросы – бессмысленны. Тишина между ними не была неловкой или напряженной. Она была… естественной. Словно слова им были больше не нужны или словно настоящий диалог происходил на другом уровне, между строк их молчания.

Лика чуть заметно кивнула – не приветствие, а скорее знак согласия, подтверждение чего-то невысказанного. Затем она оттолкнулась от стены и, не оглядываясь, пошла прочь от библиотеки. Не в сторону центра города, а наоборот – к окраине, туда, где за последними домами начинались бескрайние, заснеженные поля, сливающиеся с серым горизонтом.

Андрей на мгновение замер, а потом двинулся следом. Он не знал, куда они идут и зачем. Он не знал, что принесет этот день и последующие. Но он шел. Он следовал за фигурой в темном пальто с ярким красным шарфом, уходящей все дальше от привычного города, в белое безмолвие. Словно подчиняясь невидимой нити, протянутой между ними.

Начался первый день их странной, безвременной недели. Их молчаливый ритуал вступил в силу.

2. День второй: Прогулка по палимпсесту

На следующий день ритуал повторился с молчаливой точностью. Андрей снова нашел Лику у входа в библиотеку, словно она и не уходила оттуда, словно время между их встречами схлопывалось в незначительную паузу. Она снова кивнула, и они снова пошли – тем же маршрутом, к окраине, к бескрайним снежным полям.

Сегодня небо было еще более серым, низким, оно почти сливалось с белизной снега на горизонте, стирая линию между землей и воздухом. Мир превратился в огромную, монохромную панораму, лишенную теней и четких ориентиров. Они брели по этому безбрежному белому пространству, оставляя за собой две цепочки следов, которые ветер тут же начинал лениво заметать. Единственным звуком был ритмичный скрип их шагов по насту – хруст-хруст, хруст-хруст – монотонный аккомпанемент их молчаливой прогулки.

Тишина между ними не была пустой или неловкой. Напротив, она казалась наполненной, вязкой, словно невысказанные мысли и вопросы обретали в ней плотность, создавая невидимое поле взаимопонимания, не нуждающееся в словах. Андрей уже не пытался заполнить ее банальными фразами о погоде или пейзаже. Он просто шел рядом, ощущая ее присутствие – странное, почти призрачное, но неоспоримо реальное. Он смотрел на ее профиль – тонкие черты, седые волосы, выбивающиеся из-под края шапки (сегодня на ней была простая черная вязаная шапка), ярко-красный шарф, как сигнальный флаг в этом обесцвеченном мире.

Они шли долго, углубляясь все дальше в белое безмолвие. Город остался позади, его последние крыши и трубы растворились в серой дымке. Вокруг не было ничего, кроме снега, низкого неба и редких, скелетообразных кустов, торчащих из-под сугробов.

Именно у одного из таких объектов Лика остановилась. Это был полузанесенный снегом, почерневший от времени и непогоды остов какого-то строения – то ли старой заброшенной фермы, то ли просто большого сарая. Крыша давно провалилась, стены местами обрушились, и лишь несколько обветренных, темных досок и торчащие, как ребра, стропила напоминали о том, что здесь когда-то была постройка. Снег почти полностью поглотил руины, оставив на поверхности лишь этот призрачный скелет, печальный памятник чьей-то забытой жизни или неудавшемуся проекту.

Лика подошла ближе, протянула руку в перчатке и стряхнула слой пушистого снега с одной из выступающих досок. Под ним показалось темное, потрескавшееся дерево. Она провела пальцем по его грубой поверхности, потом указала на толщу снега, скрывавшую основание строения.

Она повернулась к Андрею. Взгляд ее был спокойным, почти отстраненным, как у ученого, демонстрирующего объект исследования.

–Реальность – это палимпсест, – произнесла она тихо, но отчетливо. Голос ее был ровным, безэмоциональным, словно она озвучивала давно известную ей аксиому. Это была первая по-настоящему философская реплика за два дня их молчаливых прогулок. – Все, что ты видишь, уже переписано поверх другого.

Она снова указала на руины, на слои снега.

–Смотри. Этот снег – он скрывает следы прошлого лета. Траву, землю, может быть, чьи-то забытые вещи. Он пишет свою белую историю поверх стертой зеленой. Так же, как новая краска на стене дома скрывает старую, потрескавшуюся. Как отредактированный текст скрывает первоначальные черновики, правки, сомнения автора.

Она перевела взгляд на Андрея, и в ее глазах мелькнула тень того же глубокого, всепонимающего спокойствия, которое он видел вчера.

–И слова…» – добавила она почти шепотом. – Слова тоже переписывают. Они скрывают первоначальный смысл. Или создают его там, где его не было. Они наслаиваются друг на друга, как эти сугробы, пока истина – если она вообще существует – не оказывается погребенной так глубоко, что ее уже не найти. Остаются только следы, намеки, знаки на поверхности.

Она говорила об этом так просто, так буднично, словно объясняла очевидные вещи – как смену времен года или законы физики. Но для Андрея ее слова прозвучали как ключ, как кристаллизация тех смутных ощущений, что преследовали его в этом городе, в архиве, в его собственных переводах Деррида. Город-палимпсест, архив-лабиринт, исчезающие книги и люди, следы на снегу, его собственная работа по поиску ускользающего смысла между строк – все это вдруг сложилось в единую, хоть и тревожную, картину. Картину мира как бесконечно переписываемого текста.

Он молча смотрел на нее, на призрачный остов фермы, на бескрайнее белое поле вокруг. Мир не изменился, но его восприятие реальности в этот момент необратимо сдвинулось. Он начал видеть слои.

Лика, словно почувствовав, что ее слова достигли цели, отвернулась от руин и, не говоря больше ни слова, пошла дальше, вглубь белого безмолвия. Андрей последовал за ней, и скрип их шагов снова стал единственным звуком в этом мире, превращенном в палимпсест.

3. День третий: Кофе, Деррида и ускользающие знаки

На третий день их молчаливого ритуала Андрей подготовился. Утром, прежде чем выйти, он совершил свое обычное священнодействие с кофе. Старая медная турка, свежемолотые зерна, вода, нагретая ровно до 92 градусов Цельсия с помощью старого термометра, три медленных, медитативных круга серебряной ложечкой против часовой стрелки. Весь этот тщательно выверенный процесс, позаимствованный у давно забытого японского философа, казался ему сейчас не просто привычкой, а почти актом самосохранения – попыткой внести хоть какой-то порядок, хоть какой-то фиксированный смысл в реальность, которая на глазах теряла четкость и предсказуемость. Он перелил горячий, ароматный напиток в старый, но надежный термос.

Встреча у библиотеки прошла по уже установившемуся сценарию: молчаливый кивок, поворот к полям, совместный путь в белое безмолвие. Сегодня сквозь низкие серые облака временами пробивалось бледное, бессильное солнце, но его лучи не грели, а лишь делали снежную равнину еще более слепящей, стирая последние тени и полутона.

Они прошли уже довольно далеко от города, когда Андрей заметил подходящее место для привала – большое поваленное дерево, наполовину скрытое сугробом, его темная, морщинистая кора контрастировала с окружающей белизной. Он жестом предложил Лике остановиться. Она без возражений опустилась на ствол дерева, плотнее закутываясь в свой красный шарф.

Андрей снял с плеча рюкзак, достал термос и две простые металлические кружки. Отвинтив крышку, он налил дымящийся кофе. Густой, терпкий аромат смешался с морозным воздухом. Он протянул одну кружку Лике. Она приняла ее обеими руками в перчатках, поднесла к лицу, вдыхая пар. На мгновение ее отстраненное выражение смягчилось, стало почти… человеческим.

Они сидели молча, пили горячий, горьковатый кофе. Тишина вокруг была почти абсолютной, только ветер временами тихо шелестел в голых ветках редких кустов вдалеке. Андрей смотрел на Лику, на то, как пар от кофе окутывал ее лицо, как несколько снежинок таяли на ее седых волосах. Вчерашние ее слова о палимпсесте не выходили у него из головы. Он думал о своей работе, о бесконечных попытках ухватить точный смысл в чужом тексте, перенести его, не расплескав, из одного языка-мира в другой. И все чаще ему казалось, что он переводит не слова, а их тени, их следы.