скачать книгу бесплатно
– Антоша, нельзя к колодцу! Вот я тебя палкой… – скрипучим голосом объявляет прабабушка Текля.
Она тоже видит всё, как и её муж. Соседка издали грозит мальчишке можжевеловой палкой. (А палку-то я сделал, когда пани Текле стало трудновато ходить.)
Антон Антоныч строгость со стороны ценит. Услышал прабабушкин голос, присел на секунду от лёгкого страха – и к своему дому. Но не бежит, просто идёт побыстрее, дескать, не очень испугался.
А однажды мальчишка совсем оплошал. Вижу: бежит к соседскому колодцу, счастливо улыбается. Поёт песенку на своём секретном языке.
Вот она – ручка колодезного ворота. Блестящая, холодная. Сияет Антон Антоныч. Глаза горят – солнце отражают. А ручка ворота туда-сюда, туда-сюда. Жизнь!
Полный оборот ручкой он сделать пока не может. Роста мальчишке не хватает, чтобы полностью крутануть. Но и так хорошо: туда-сюда, туда-сюда. «Скрип-скроп, скрип-скроп…
– И вдруг:
– Возьми своего! – загудел из окна сердитый голос соседского прадедушки. – Следи, говорю тебе, за своим! Он мне колодец сломает!
Голос у Яна громовый. Гудит старик в сторону нашего дома, бабушку Антон Антоныча призывает. Гудит, как басовая труба духовая.
А Антон Антоныч испугался не на шутку: описался от страха. Попробовал бежать – ноги стали заплетаться. Да так, что он рухнул прямо под блестящую ручку колодезного ворота. Не плачет. По белым льняным штанам расплывается желтоватое пятно. А холодная ручка ворота предательски покачивается: «скрип-скроп, скрип-скроп…»
Ястреб
Какой же он всё-таки, соседский прадедушка? Если честно, то вредный. И ничего не помогает.
Но Антон Антоныч совсем не помнит зла. Решил внук посмотреть, как это Ян ходит на двух ногах да ещё на двух палочках.
Антон Антоныч к нему, дед от него. Тогда мальчишка тоже взял две можжевеловые палочки и стал ходить, как плоховатый прадедушка.
– А палки не наши? – загудел старик в сторону нашей бабушки.
– Не ваши, – сердито ответила бабушка.
Постепенно становится ясно, почему Ян старается чаще сиживать возле дома, а не в доме у подоконника. Со скамеечки ему подробно видны оба наших двора. Забора между ними нет, только яблоньки да ульи стоят.
Оказывается, Ян охраняет свой двор от Антон Антоныча! С палками охраняет.
Мальчишка не понимает этого. Он смотрит на неважного прадедушку, как на друга.
– Акука! – доверяет он Яну свои мысли.
В ответ из-под кепки, надвинутой на брови, смотрят глаза ястреба.
Потопчется Антон Антоныч около старого ястреба, потопчется и снова пробует разговорить его:
– Аку-ка!
Неважный прадедушка молчит. Будто перед ним пусто. И Антон Антоныч отправляется по своим делам.
Гоняет молодых кур. Глядит, как взрослый петух рвёт когтем траву, а молодой не может пригладить перья на шее.
Можно и будку Лайки навестить, потолкаться возле цепной собаки.
Но куда ни пойдёт мальчишка, обязательно на глаза попадётся ручка колодезного ворота. И не оторвёшься от неё, если Ян не чихнёт.
Михал, старший зять Яна подсчитал: этим летом старик чихает одним махом тринадцать раз подряд. Можно не проверять. Постоянство и точность во всём – в природе Плохотоватого Яна. Это и хорошо, и плохо. Плохо, когда постоянство и точность крестьянина становятся бессмысленным упрямством. А такое бывает. В остальных случаях хорошо.
Смотрю я на Яна, говорю с ним, много думаю о нём и понимаю: время на нашем хуторе – это не часы. Время здесь – Ян Юсис. Он точнее и вернее, – как день и ночь, как времена года.
Старше Яна нет никого в округе. Конечно, Время – это он.
А, значит, и порядок хуторской – тоже он.
И никто больше под его вечным ястребиным глазом не в состоянии быть мудрее.
Никто, кроме Антон Антоныча. Ведь мальчишка не умеет помнить зло, а сам бесконечно добр и открыт. Антон Антоныч и Ян родились в марте. Только Ян на девяносто один год раньше…
Коллективное хозяйство
Выходные собачьи дни Антон Антоныч проводит вместе с Жуком и Лайкой. Тоже валяется в траве лицом к дороге. Жуку гладит пузо, а ноги лежат на Лайке. Лайка отвлекает мальчишку на себя, Жук на себя. И всем троим хорошо.
«Жигулей» не слышно, велосипеда не видно. «Скучен день до вечера, коли делать нечего». Жук куда-то исчезает. Но скоро возвращается: несет кость, обглоданную до блеска. Антон Антоныч берёт кость, мусолит шестизубым ртом. Не вкусно, он отдаёт кость собаке.
А я думаю: «Может мы ничего не понимает в детях и собаках? Может, отравились, как смогом, городским липовым знанием?»
…И снова собачьи будни.
Ах, как манит мальчишку Лайкина будка! Какой специальный домик!
Антон Антоныч лезет в будку. Лайка пляшет от радости, о поросятах забывает. На задних лапах она много выше Антон Антоныча. Часто от восторга подсекает его своей цепью и мальчишка падает возле будки на что попало. «Дружбу водить, так себя не щадить!»
Не раз в Лайкину миску с супом плюхался. Лайка не обижается, мальчишка и подавно. Садился, конечно, и мимо, но реже.
– Антоша, иди ко мне! – кричит наивная бабушка.
Словами нельзя увести Антон Антоныча от собачьей будки. Таких слов нет. Приходится хватать в охапку и уносить. Но это грубо. Это насилие над шестизубой личностью.
Отвлечь от будки могут, например, цыплята. За цыплятами интересно по двору бегать.
Когда и цыплята, и мальчишка устают носиться, все вместе жадно клюют просо из большой жестянки. Вернее, клюют цыплята, а мальчишка ест.
Раньше жестянка была селёдочной банкой. Теперь – цыплячья кормушка.
– И-и-и-и-г! И-и-и-и-г! – жалостливо кричит в высоком небе коршун-обманщик. Крик жеребёнка изображает, цыплят высматривает.
Не боятся цыплята коршуна – с ними Антон Антоныч. И коршун-притворщик планирует на другой хутор.
Как увести Антон Антоныча от цыплят? Если наступит вечер, выручает коровка. Жук подгоняет её к дому, и мальчишка бежит навстречу. Он любит бадучую игру. И здесь бабушка может его отловить. Опять насилие!
– Коровка яловая, молоко сметанное, – говорит пани Текля про свою любимицу.
Молодая на хуторе коровка, не телилась ещё. Молоко густое, сладкое, особенно на первых травах – майских и июньских.
Что ж, пока нет телёночка пусть выкармливает Акуку-человечка. «Ждали телёнка – дал бог ребёнка!»
Завораживают Антон Антоныча тёплые коровьи губы. Протянет коровке хлебную корочку и ждёт. А коровка берёт не сразу. Сначала шумно, неспешно нюхает гостинец, потом высовывает широкий язык. А вот языка-то Антон Антоныч боится. Мальчишка помнит, как это ленивый язык однажды слизал-смахнул с него шапку. Корова сжевала её.
И к цветной рубашке мальчишкиной любопытный язык всегда тянется.
Из посторонних неясностей корова особенно уважает газеты. Нерадивые ягодники и грибники бросают их в лесу и у дорог. По любимым дорожкам нашей коровы не найдёшь ни одной газеты! Не Жук же их собирает на макулатуру. Газеты на всякий случай съедает корова.
Как отвлечь Антон Антоныча от коровки?
Речкой!
– Жук, Жук, идём на Лакаю! – зовет хитрая бабушка лохматого пса.
Жук срывается с места и бежит к ней. Антон Антоныч за ним.
Лайка печально глядит на нас. И она, и мы знаем: старый Ян ни за что не отпустит её на реку в рабочий день.
– Акука, – мрачно сочувствует собаке Антон Антоныч.
Лайка натягивает цепь, опускает голову и больше не смотрит в нашу сторону.
Пять смыслов одного дела
Наша бабушка человек неутомимый. И все-таки иногда устает. Антон Антоныч не устает никогда.
Как быть?
Надо дать Антон Антонычу обыкновенную катушку ниток всё равно какого цвета. И можно отдыхать. Мальчишка будет разматывать нитки! Не просто разматывать, а со смыслом.
В левой ладони зажимает катушку, правой разматывает. Немножко размотает и конец нитки продевает между двумя нижними зубами. Внизу, вы помните, зубов у него пока больше и нет. Не выросли ещё. Потому и поговорка есть: «У ребят да у зайчат по два зуба».
Теперь конец нитки можно зацепить за зуб и тянуть нитку изо рта.
Представляете? С катушки нитка идёт за зуб, в рот. А изо рта ее снова тянешь наружу.
В этом Первый Смысл.
Теперь катушку можно бросить на пол и тянуть нитку двумя руками. Перебираешь, перебираешь, как матрос на палубе, и вытягиваешь, вытягиваешь нить изо рта, как фокусник в цирке. А катушка сама скачет, пляшет, постукивает по полу!
В этом Второй Смысл.
Ниток вокруг Антон Антоныча становится больше и больше. Стулья можно опутать, горшок, дверные ручки и бабушку, которая устала.
В этом Третий Смысл.
Каждый сантиметр километровой нитки пропущен между двумя зубами! Нитка намокла и здорово ко всему прилипает. Особенно к самому Антон Антонычу.
В этом хоть и четвертый, но Главный Смысл. Потому что хорошо работать в свое удовольствие, а не «ходить по ниточке».
Говорят: «По ниточке дойдёшь и до клубочка». Мало ли что говорят. Ещё надо посмотреть, кто теперь клубочек! С каждой новой попыткой Антон Антоныч запутывается в липкие нитки гуще и красивее. Но кокон-путанку никак пока из себя не сделает – рук мало.
Бабущка внука не останавливает. Не отговаривает от паучкового, гусеничного занятия. Бабушка успевает немножко передохнуть.
И это Пятый Смысл – Самый Главный.
Ниток нам хватит на весь сезон. Я даже цветными запасся.
Наша Эгле
12 июня змеиный праздник. По народным приметам «змеи идут поездом на змеиную свадьбу». Это значит земля совсем тёплая стала.
Густое жаркое утро. Плотный душный день. Утомительный, ветреный горячий вечер. В такую погоду неподвижно лежит в самом прохладном углу стодолы наш уж, наша Эгле. По литовским преданиям уж – змея священная; есть грустная легенда об Эгле – королеве ужей…
Нашего ужа знали многие. Лет двадцать он жил под крыльцом. Крыльцо забетонировали и уж перешёл жить в хозяйственную полуземлянку на краю огорода. Здесь ему не понравилось. Два раза в год копают грядки, часто поливают. Беспокойная жизнь. И уж перебрался в стодолу, напротив моего окна.
Жил на виду, полеживал в сторонке, слева от входа. Никому не мешал и ему не мешали.
Долго отвыкал уж от крыльца, от полуземлянки – своих прежних жилищ. Каждую весну навещал их. Плавно и открыто тянулся сперва к крыльцу – самому доброму и долгому своему убежищу.
Под солнцем бетонные ступени быстро перегреваются. Уж снисходительно млеет на гладко затёртой бетонной жаровне. В такие дни мы пользуемся другим входом в дом. Кроме Антон Антоныча. Мальчишка не отходит от Эгле, садится рядышком. Внимательно смотрят один на другого, глаза в глаза. Эгле, как и положено, не мигая – у змей не бывает век, мигать нечем. Антон Антоныч помаргивает от необъяснимой тревоги.
И всё же мальчишка тянет руку к маленькой головке с двумя желтыми пятнами. Уж беззлобно ударяет-отталкивает руку и роняет свою крепкую головку на теплую ступеньку. Уж думает. Вспоминает старое деревянное крыльцо, уют под ним и людей на нём.
В закатные часы крыльцо быстро остывает, покрывается росою. Это сердит ужа. Дня через два-три такой жизни он уползает к огороду. В полуземлянке – втором своём жилище – задерживает дольше. Приятная тёплая сырость, чёрная земля, валежины, мыши шуршат в соломе. Тоже есть что вспомнить!
Отсюда удобно выходить в огород. В свежих грядках, в молодых всходах отсиживаются в зной лягушата. Полёвки забегают и мыши-малютки. Эгле исследует у завалинки входы-выходы домашних мышей. Нервничает у невиданных, позорных для вольной жизни предметов. У презренных бутылок из-под аэрозолей. У банки полиэтиленовой из-под стиральной пасты «Эридан». Сунулся уж в неё из любопытства – и назад: противный горький запах. Полежал в жестянке из-под селёдки. Но скоро вылез, сообразил, как это унизительно для него – старожила благословенных хуторских угодий.
Многие из знакомых городских рыбаков знали Эгле ещё до нас. Придут, бывало, в гости писатели Межелайтис, Беляускас и, конечно, Марукас и первым делом про ужа спрашивают.
Видят его и радуются, как дети:
– Привет, старик!
А как не радоваться встрече с хозяином.
Не встретят – просто покричат под крыльцо:
– Эй, старик, покажись!
…Наконец, уж решил навсегда поселиться в стодоле, перестал навещать свои старые гнёзда. Питался вокруг стодолы, здесь проложил незаметную охотничью тропку.
В свободное время, днём, лежал на тёплых досках или на песочке перед входом, у самых ворот.
Мы входили в стодолу осторожно, боялись нечаянно задеть Эгле. Откроешь ворота, осмотришься и заходишь.
Уж понимал нас и старался отдыхать в сторонке.
