скачать книгу бесплатно
По народному календарю в этот день начинают собирать лекарственные травы. Мы тоже собираем – литовский поэт Анзельмас Матутис приучил. И чай из них составлять научил. Это был его секрет. Матутис умер, и теперь секрет чая из трав, получается, наш.
– Антоша, проводи меня на клубнику, – просит бабушка.
– Акука! – соглашается внук.
Один раз проводил, а дорогу на всё лето запомнил!
Первая в жизни мальчишки живая клубника! Расхаживает внук между грядок. Почти как аист, только нос короче, хоть и красный. Расхаживает, на ягоды не наступает – успевает срывать. Щеки и лоб раскрасились клубничным соком, налипшими остатками ягод. И пятна зеленки, ясное дело, сияют. А глаза – горят.
Постепенно сок растворяет зелёнку и малый превращается в маленькое огородное пугало. Точно по поговорке: «Торчит меж людей, как пугало в горохе».
Ой, хорош!
Обычно вид у Антон Антоныча на клубничных грядках строгий. Да еще кепку-жокейку надевает козырьком назад или вбок. Отрицательный такой весь.
Помню, июль кончался, и клубника давно сошла, но Антон Антоныч всё равно строго разгуливал на грядках. Присматривался: вдруг какая клубничинка задержалась на кустике.
И находил. Два дня находил, три. Привык находить. Тут клубника-то и кончилась. Не верит мальчишка глазам, изучает грядки, ищет – а вдруг…
Лето для бабушки и внука проходит вместе с разными ягодами. По ягодам лето идёт! В лесу да на земле всё своё время знает. И человек охотно подчиняется знаниям земли и леса. И быт свой хуторской под них подлаживает.
Легче всего к жизни природы приспособлены старики да малые дети. Старый – привык, а малый никакой другой жизнью ещё не жил. Потому и хорошо Антон Антонычу на хуторе.
С утра до вечера хорошо. С вечера до утра.
А кукушки уже не слышно. Заколосились озимые – кукушкина песня спета. «Ячменным колосом подавилась», – шутит поговорка.
Не туман июньский опускается на хутор. Это поля, огороды, река, дома как бы вдыхают туман. Словно весь день прошёл на одном вдохе, а под вечер, наконец, удалось выдохнуть.
Особенно глубоко и ровно дышит хутор под молодым месяцем. Отдыхает хутор и не поймёшь – то ли раскачиваются, то ли плывут в бледно-сиреневом тумане дома, стодолы, сосны, лошадка на лугу…
Лошадка
Пошёл Антон Антоныч к колодцу. Проверить пошел: вдруг у колодца пустые ведра стоят. Если есть, значит и я там, и мы вдвоём будем воду доставать.
Я буду ворот крутить, Антон Антоныч положит подбородок на край сруба и будет заглядывать в страшную глубину. Посмотрит-посмотрит да и крикнет в темноту:
– Акука!
– Ука-а-а! – отзовется глубина.
Сто раз крикнешь и сто раз глубина ответит!
Пошёл, значит, мальчишка к колодцу. Вёдер нет, дверца специального шалашика-домика над колодцем закрыта на крючок. Поискал меня внук глазами. Не видно. Покричал. Не слышно.
Отправился искать дальше, зашёл за дом. А там, всего-то через дорогу песчаную, в траве стоит лошадка!
Антон Антоныч, конечно, к ней направился. А в руках – красная кружка с молоком: когда ещё про колодец думал, он молоко пил.
Пересёк дорожку, а за нею, оказывается, луг. Идёт мальчишка по высоким травам с кружкой молока. Под ноги не смотрит, на лошадку глядит. Обогнул куст сирени и дальше топает.
А мышиный горошек и клевер молодой дергают Антон Антоныча за штаны льняные белые. Уже и пупок кривой показался на пузе.
В левой руке кружка, а одной правой разве штаны поддёрнешь как положено? А глаза на лошадку смотрят. Головёнку обдувает ласковые ветерок. Луг вяло выбрасывает горстями белянок, капустниц, лимонниц. Рассыпаются, рассыпаются бабочки против ветра, на Антон Антоныча натыкаются.
Как порванные бумажки кувыркаются бабочки над лугом.
Шагает себе Акука-человечек по лугу, идёт к лошадке. И так он занят, что нет времени молоко выпить.
А травы идут и идут за мальчишкой, стягивают штаны и стягивают. Лошадка головой кивает – заметила гостя, ждёт.
Смотрит ягода «вороньего глаза» на человечка с красной кружкой и удивляется.
И ромашковые островки на лугу удивляются.
Совсем близко лошадка. Голову с чёрной челкой подняла, ушами поводит, Антон Антоныча встречает.
А он вдруг ни с места. Не может ноги из травы вырвать. Ни шагнуть, ни двинуться. Запутался. И руки заняты штанами и кружкой. Посмотрел Антон Антоныч назад: луг, куст сирени и всё. Дома нет.
И заревел Антон Антоныч на весь луг во всё горло.
Ревет, а кружку и штаны не выпускает.
Двинулась лошадка к нему на помощь. Совсем было подошла, да кончился запас привязной цепи. Натянула её и остановилась. Головой мальчишке кивает, чёлкой трясёт, губами к его мокрой щеке тянется, но не достает – цепь не пускает.
Так и стоят. Один кричит, другая кивает.
…Просто и ясно жить в деревне. А заблудиться можно у самого дома. Тогда всё перед глазами смешается. Весь мир за минуту превращается в бескрайний луг да в непроходимые заросли сирени. Ни дома, ни следов к дому.
Мальчишкина рука с кружкой тянется к большой теплой лошади. А травы за ноги держат.
Доверчивая душа лошади жаждет познать братскую душу своего маленького гостя. А цепь не пускает. Тёплое дыхание лошади не успевает сушить горькие слёзы мальчонки.
Прибежали мы на крик. Освободили Антон Антоныча из плена травяного и очень удивились: он почти не разлил молоко!
Взялись всё трое за руки, подошли к лошади. Вылил я молоко в бабушкины ладони, лошадка втянула его мягкими губами и языком прошлась по ладоням.
Когда-нибудь я расскажу внуку эту историю.
Надо знать, что тебя любят
А могу и другую рассказать, похожую – про птенцов куропатки.
…Тучи плывут над вечерним ячменным полем. Бежит в ячмене семейка маленьких куропаток – десять штук. Маму догоняют.
Робкая серая стайка в густом жёлтом поле.
Ворона боятся. Лисы бояться. Шмеля боятся. Ветра боятся.
Бегут, падают, друг на друга натыкаются, маму зовут. Крылышки топорщат, сами себе мешают.
Легко в высоком ячмене заблудиться.
Но перед самым заходом солнце разорвало тучи, наклонилось к ячменному полю осветило его так, что стало все видно!
И птенцы весело побежали на крик матери.
Повзрослеет Антон Антоныч хотя бы ещё на один месяц – сам найдёт в травах дорогу домой. И до лошади сам дойдет.
Сирень будет душистым маяком. Липа старая маяком-жужжащим: в ней пчелы работают. Сухой тополь – вороновым маяком, с него ворон на бабушку смотрел. А малинник дикий на берегу Першокшны пусть будет маяком сладким.
Пойдёт мальчишка к лошадке и почувствует, как к нему прикасается Сама Жизнь. Душистая, цветная, поющая, летающая, текущая, светящаяся. Почувствует мальчишка, как любят его вода и воздух, день и вечер, земля и травы, ночь и утро, дом и бабушка, луга и облака.
А потом пусть ещё месяц пройдет, и поймет Антон Антоныч главное. На самом-то деле надо знать очень немного.
Надо знать, что тебя любят. Надо понимать, что твоя кожа, а что только одежда твоя.
И мир, любя, прикоснётся к твоей сути – к самому главному в тебе.
Ты поймешь это, не волнуйся.
Ласточки утром
– Антон, вставай! Ласточки играют.
Прозрачным солнечным утром в высоком небе играют касатки – деревенские ласточки.
Лихо планируют друг другу навстречу, гладко расправив крылышки. А то идут рядом, все вместе и вдруг веером расходятся над землею с весёлым свистом.
Блестят на солнце перламутровые грудки. Переливаются под солнцем иссиня-чёрные головки и крылья. И всё же в солнечном луче ласточка отливает золотом. Золотое мгновение – и она снова вороная.
Я вспоминаю старинную загадку про ласточку: «Шитовило-битовило, по-немецки говорило, спереди шильце, сзади вильце, сверху синенько суконце, с исподу бело полотенце».
А чуть позднее, часов в восемь утра, обрываются игры ласточек. Исчезает их беззаботность и веселье.
В небе появляются сверхзвуковые истребители. Они тоже любят тренироваться в хорошую погоду. Когда истребитель переходит с нормальной скорости, дозвуковой, к скорости сверхзвуковой, возникает тяжёлый, как близкий пушечный выстрел, воздушный удар. И ласточки пугаются. Неужели не привыкли?
А можно ли к такому привыкнуть? Даже человек пугается.
И вот уже не щебечут, не свистят наши ласточки. Они бестолково трещат и безрадостно носятся вверх-вниз, вверх-вниз.
Ласточки привыкли к солнцу, к тёплому дождю, даже к грозовым молниям. Воздушный удар сверхзвукового истребителя для них как звук охоты и беды. Разве к такому привыкают?
А как страшно, наверное, ласточкиным птенцам…
Снова бросается самолёт на сверхзвуковой барьер.
И вздрагивают наши дома, стодолы, стога, колодцы.
Вздрагивает высокий обрывистый берег Лакаи – вместе с седыми елями, корабельными соснами, старинными берёзами.
Как убитая, с треском падает в воду красавица ель. Её корни безжалостно выворачивают-отваливают мшистое тело древнего берега. Неуклюже переваливается полуживая глыба песчаного откоса, прошитая лопающимися корнями, и сползает в воду. Тоже, как убитая. Сползает и тонет вместе с норами ласточек-береговушек, с птенцами.
Плашмя шлепается в речку живая берёза – ровесница Яна. Шлёпаются и летят в воду гнёзда дроздов, синиц, малиновок. И так – до десяти часов утра.
А бывают учебные полёты истребителей вечерние, ночные…
Есть поверье: кто разорит гнездо ласточки, у того будут веснушки. Не страшное, конечно, наказание, особенно для мужчины. Но даже его не испытают экипажи сверхзвуковых самолётов. У Антон Антоныча веснушки есть. Но они от рождения. Ласточек он уважает.
Колодец
Всё видит старый Ян. У него два наблюдательных пункта – подоконник и скамеечка возле дома. В любую погоду на посту.
Старик сразу заметил: Антон Антоныч не играет в песке, не возится с игрушками. Больше крутится возле нас. Помогает бабушке белье носить с проволоки, где оно сушится. Бросает в воду свои грязные вещички. Камни кидает в Першокшну с мостика. Книжки листает с картинками. Дверь входную раскачивает туда-сюда. В тазу с водой посиживает. Путешествует между яблонями и ульями.
– Ходит, ходит он у тебя, пани Лида, – говорит старик нашей бабушке.
Моя жена у него «пани», а я – «пан». Такое у поляков обращение.
– Помощник растёт, – отвечает бабушка, опуская глаза, и в голове у неё делается горячо-горячо.
Да, совсем не играет, – одобрительно качает головой старик. – Ходит, ходит…
Так старый человек освобождается от тоски по здоровым ногам, по движению, по крепкой работе. Возраст отнял у него это счастье. И даже в маленьком ребёнке он оценил деловую неуёмность, осмысленность муравьиной суеты малыша.
«Жизнь не кончена…», – рассудительно думает Ян.
Верно говорят: «Ребёнок играет куклой, кошка мышью, а всяк любимой мечтою».
Муравей наш, как и сосед, ближе к мечте. Нашел-таки пустое ведро и тащит к колодцу.
Иду за ним. Открываю крышку, опускаю ведро. Антон Антоныч от нетерпения пританцовывает на месте, ходуном ходит, высоко поднимает колени, размахивает руками над головой. «Сучит ножками», – говорит бабушка.
Ждёт мальчишка, когда полное ведро вынырнет из гулкой глубины. Вынырнуло. В ведре плавает большая лягушка.
– Акука! – кричит внук и хватает лягушку.
Она выскальзывает из его ладошки и быстро-быстро прячется в крапиву.
– Все, Антон, спасибо! – Я закрываю колодец. Относим ведро в дом.
Вчера мы вытащили в ведре крота! Завтра снова пойдём за водой
Колодец есть и возле соседского дома. Антон Антоныч наведывается и к нему. Тайком от бабушки.
Но не так это просто – подобраться тайком. Ведь и у другого колодца есть хозяйка. Это пани Текля. Ей восемьдесят два года и Антон Антонычу она получается прабабушка, только соседская
Сегодня повезло: добрался мальчишка до её колодца. Схватился обеими руками за железную ручку ворота и стал раскачивать туда-сюда, туда-сюда…
