Приют ветров

Федя, сидевший рядом, осторожно поглядывал украдкой на незнакомца, чесал нос, закатывал рукава кофты, поправлял очки, двигая их вверх по переносице.

– Меня Иваном Григорьевичем звать, – протянул ладонь Феде старик. – Иван Григорьевич Осинцев.

– Федя, – мальчик ответил тем же жестом. –  Федя Мусихин.

– А это у тебя что? –  старик указал подбородком на израненные предплечья и локти Феди Мусихина.

– Да это так… мама велосипед на день рождения подарила, вот… учился кататься.

– И ты этому не очень-то рад? – мужчина поднёс ко рту сигарету и глубоко затянулся.

Федя пожал плечами.

– А сколько лет то тебе исполнилось?

– Двенадцать.

Старик присвистнул.

– Как же ты до двенадцати лет без велосипеда обходился?

– Как-то обходился…

– Ну, овладеешь транспортом и поймёшь, что многое потерял, – Иван Григорьевич сделал ещё затяжку, закашлялся и несколько ударил кулаком по своей груди.

– Никогда не кури, приятель, даже не пробуй. Это дерьмо собачье, вот что я тебе скажу.

Федя снова поправил очки, потом взял с крыльца кружку. Мальчик пил чёрный чай с липовым мёдом, мужчина – крепкий кофе без сахара.

– А почему вы так живёте, Иван Григорьевич?

– Как – так?

– Ну, как будто в заброшенном доме, хотя внутри – ничего: чисто, уютно.

– Ты посмотри на мои опухшие руки, Федя. У меня болят суставы. Я уже многие годы не покидаю пределы крыльца.

– Вы хотите сказать, что вообще не ходите на улицу? – изумился Федя.

– Говорю же – даже не спускаюсь с этих ступенек.

– Ого! А где вы берёте продукты и всё остальное?

– Ну, раз в месяц почтальон приносит мне пенсию и квитанции. А заодно и всё необходимое.

– Он и прибираться помогает?

– Нет, за чистотой в доме я слежу сам. Правда, это мне дорогого стоит…

Федя бросил взгляд на бледную, сжатую в кулак руку старика, кожа на которой просвечивала, обнажая рисунок тёмных выпуклых вен.

Вдали со скрипом крутился флюгер «кентавр», строилась крыша, шумела бензопила. По забору соседей шагал чёрный кот, а над сараем Ивана Григорьевича кружили вороны.

– У моей бабушки тоже болели суставы, но она ходила гулять с тростью. У вас есть трость?

Старик молчал. Он выпускал изо рта дым, задумчиво глядя в заросли.

– Дело не только в самочувствии, Федя. Я не только не могу, но и не хочу выходить на улицу.

– Но почему? –  не понял старика мальчик.

– Надо же, какой ты приставучий! Не хочу, и всё тут.

Федя насупился, но продолжил интересоваться положением дел.

– Вы что же, как Человек-голубь живёте? – с этими словами Федя набрал напиток в чайную ложку и отхлебнул.

– Это ещё кто такой?

– Персонаж мультика «Эй, Арнольд!» На самом деле его звали Винсент, он на чердаке жил вместе с голубями, а на улицу не ходил, потому что однажды решил, что на Земле хороших людей не осталось.

– Стало быть, я Человек-ворона. Ты только глянь, сколько птиц развелось, а ведь у меня даже нет урожая.

Иван Григорьевич хлебнул кофе и причмокнул губами.

И действительно, вороны бродили среди кустов, гуляли по крыше дома и крыше сарая, детали над огородом.

– Давайте я вам пугало сделаю, если птицы мешают?! У меня есть маска «Крик», вот было бы здорово, если…

– Нет. Не нужно. Я люблю птиц. Пусть прилетают.

Тут в нескольких километрах в аэропорте «Кольцово» самолёт покинул взлётно-посадочную полосу, оторвался от земли и взмыл в безоблачное небо. Раздалось гудение. Старик зажмурил глаза.

– Эм… Иван Григорьевич, что с вами такое?

Мужчина не отзывался и с такой силой сжимал веки, давил на них подушечками ладоней, что Федя не на шутку испугался, а не вытолкнул ли старик глазницы в свой череп.

– Вам плохо, Иван Григорьевич?!

Железная птица пролетела над крышей дома и вскоре стала такой маленькой, что скрылась из вида. Иван Григорьевич открыл глаза.

– Теперь всё в порядке. Да, теперь всё в порядке…

– Что? Что это с вами такое было?

– Самолёт, – прохрипел мужчина.

– И?

– Самолёт.

– Ну и что? – мальчик посмотрел в небо. – Тут же аэропорт совсем рядом. Я не понимаю.

– Из-за самолётов я из дома не выхожу, – с отсутствующим видом сообщил старик. – В некотором роде из-за них…

– В каком это смысле?

– Ох, не уверен, что эта история для твоих ушей, – Иван Григорьевич потёр шею. – Я могу тебя напугать.

– История?! – Федя поёрзал на месте. – Расскажите, пожалуйста, я очень люблю истории.

– Парень, мы же только что познакомились…

– Ну пожалуйста!

– Плохая идея, приятель…

– Иван Григорьевич, ну расскажите, – мальчик услышал свою мольбу со стороны и ему стало за себя стыдно, но вместе с тем что-то подсказывало Феде – старик и сам не прочь поговорить по душам. – Пожалуйста!

– Ладно-ладно, будет тебе история, раз уж застал меня врасплох. Только не выпрашивай. Не люблю, когда выпрашивают, – Иван Григорьевич придвинул тёмно-синюю пепельницу ближе к себе.

– По рукам. То есть, не буду выпрашивать, – Федя взял печенье и придвинулся ближе.

– Ох, ну тогда подлей-ка мне ещё кипятку и слушай. Но я тебя предупреждал…

Иван Григорьевич уставился водянистыми глазами в толстую стену дома. Другая же стена – стена времени – начала исчезать…

***

Часы показывали около восьми вечера, когда в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году самолёт Як-40 покинул аэропорт «Кольцово». Пассажиры летели по маршруту Свердловск-Кустанай-Джамбул. Две минуты спустя диспетчер услышал сообщение экипажа: «Отказал левый двигатель, раз… заводите нас… мы на сто метров».

Иван Григорьевич Осинцев – молодой на тот момент человек – шагал в сторону Химмаша. Як-40 отбросил на землю гигантскую крестообразную тень и принялся выполнять разворот над Нижне-Исетским холмом.

 Мужчина заслонил лицо ладонью от солнца – тусклого, едва поблескивающего на затянутом тучами октябрьском небе, однако мешающего взглянуть на увиденное, и нахмурился.

 Голубые глаза Ивана Григорьевича проследили за неровными движениями Як-40 и тут же расширились в ужасе. На полной скорости с креном в двадцать три градуса воздушное судно врезалось в склон холма, ударилось о деревья, развернулось на сто восемьдесят градусов.

Самолёт падал, разлетаясь на части и круша всё на своём пути.

 Иван Григорьевич ринулся вверх по холму и уже через двадцать минут от увиденного лёгкие мужчины словно бы сдавило колючей проволокой. По соснам и елям взрывом разбросало личные вещи, чемоданы, детали самолёта и… В общем, ничего хорошего Иван Осинцев там не увидел.

Мужчину била крупная дрожь, он метался от одного участка земли к другому в надежде отыскать выживших, возможно, оказать посильную помощь. Но не судьба.

Сильнее всего Ивана Григорьевича испугали не мёртвые, а живые. Мародёры – такие же очевидцы, как и он сам, однако решившие не помогать, а жадно стаскивать браслеты и кольца с жертв катастрофы, открывать их чемоданы и рюкзаки, вытряхивать кошельки и сумки.

Как добрался в тот вечер Иван Григорьевич до дома, вспомнить он не сумел. Словно бы в голове кто-то прошёлся той самой стирательной резинкой: синей стороной, способной избавиться даже от въедливой пасты, оставив на бумаге дыру.

Дойдя до кровати, мужчина, крепко уснул, не снимая ботинок. А когда проснулся, то заметил, что изменился: появилась рассеянность и раздражительность, тремор рук и мигрень. Но главное, что его голова превратилась в радиоприёмник. Тёмно-серый корпус, ручка настройки частот, неработающее колёсико, регулирующее громкость… Во всяком случае именно так он ощущал свою голову. Найти удобную позу для сна с головой-радиоприёмником оказалось делом не из простых. Твёрдые углы пластикового корпуса упирались в матрас, упругая антенна задевала изголовье кровати. Иван Григорьевич стал слышать белый шум, сквозь который пробивались неразборчивые голоса. Недовольные, злые голоса, голоса мародёров.

Со временем состояние стабилизировалось. Мигрень и тремор рук постепенно исчезли: Иван Григорьевич больше не расплескивал кипяток мимо кружки, а наливал воду из чайника ровной струёй. Боль от увиденного на время испарилась. И даже голова снова стала головой: с ушами и рыжеватыми волосами. Больше никакой антенны, колёсика и ручки настройки передач. Вместо этого глаза, уши, нос…

Но вот белый шум и голоса… они не спешили покидать разум мужчины.

Однажды ночью, ворочаясь в постели, открывая и закрывая глаза, Иван Григорьевич догадался, как следует поступить. Мужчина перекинул ноги через кровать, поставил стопы на холодный паркет, убрал прилипшие от пота к вискам пряди и тихо обратился к призракам, поселившимся в голове: «Прошу вас… Уходите! Оставьте меня в покое! Немедленно убирайтесь! Убирайтесь, я вас не звал и звать не собираюсь!»

И они покинули разум мужчины, жаль только, что не спешили уходить из его снов…

***

Федя смотрел на старика так, словно сам увидел перед собой призрака. Таращился на Ивана Григорьевича с разинутым ртом. Сидел на двигаясь, положив на колени пухлые ладони.

– Напугал я тебя, да? – спросил Иван Григорьевич виноватым тоном.

– Я… нет. Просто… Мы же с друзьями на этом холме играем с самого детства и ничего такого даже не слышали.

– Вы, наверное, играете с той стороны, где храм рядом строят, так?

– Так.

– Самолёт упал с другой, за кладбищем.

– Всё-равно…

– Сразу скажу – искать то место не нужно, там всё закопали, а вдобавок участок порос травой. Так что ничего, кроме проблем, вы там не найдёте.

– Мы не будем искать, раз поросло травой, – пообещал Федя.

Само собой, те участки с друзьями они уже давно облазили вдоль и поперёк. Холм с разных сторон, кладбище, гаражный комплекс и все те места, в которые родители категорически запрещали соваться. Ну, и никаких следов крушения они действительно не обнаружили, хотя и не искали специально.

Глаза Ивана Григорьева окрасились в розоватый, в уголках проступили слёзы.

– Может, вам воды? – Федя встал.

– Нет, сядь обратно, – Иван Григорьевич посмотрел на огород, сбоку от мужчины на окне по-прежнему колыхался пыльный ажурный тюль, в углу форточки бился о стекло мотылёк. В стеблях зарослей запутался и пищал комар.

– В общем, этот случай повлиял на всю мою жизнь… Понимаю, ты можешь сказать, что прошло достаточно времени для того, чтобы боль утихла, и может показаться, будто я слишком большое значение придаю трагедии, в которой оказался не жертвой, а лишь очевидцем. Но очевидцы тоже страдают, Федя… Мародёры мучают меня в моих снах. Хотя, говорить, по правде, иногда эти сны слишком уж схожи с реальностью.

Старик вспомнил последний свой сон: он выглядывает в окно, замечает багровое небо и странное поведение птиц. Сломанный телефон удивительным образом трезвонит, экран телевизора включается и выключается. Мужчина решается выйти из дома и вот он уже босиком бежит по асфальту в сторону холма, но дорога под ногами становится подозрительно тёплой, затем горячей, в конце концов начинает плавиться. Ноги Ивана Григорьевича проваливаются в кипящую лаву. Крича от боли, затягивается в асфальт по колено, затем по пояс, а вслед за ним ползут мародёры, жадно впитывая страдания старика, дожидаясь его смерти, чтоб поживиться.

Федя посмотрел на свои колени.

– Но что от вас хотят мародёры? Имею в виду в ваших снах?

– Думаю, мести. Ты знаешь, на место катастрофы ведь милиция приехала или солдаты, что ли, я уже точно не помню, они стали лупить мародёров дубинками, но уроды продолжали рыскать. А я помогал солдатам, Федя. Я отыскал огромную палку и бил этих людей вместе с солдатами, так что не все успели поживиться так, как планировали.  Я, как это у вас называется, им весь кайф обломал.

Федя не нашёл, что ответить.

– Но мне за это не стыдно, если на то пошло. В моей голове и по сей день не укладывается то, что делали эти люди. Хотя не были они на людей похожи…

Кем бы они не были, их руки тянулись к Ивану Григорьевичу сквозь пространство и время. Опускались на шею, запястья и даже глаза старика, стоило тому погрузиться в глубокий сон. И разве не были они голодными духами? Теми, у кого горло толщиной с игольное ушко и брюхо размером с гору. Разве могли они хоть когда-то насыться страданиями старика?

– Я больше не хочу встречаться с монстрами. Лучше буду сидеть дома один. Люди меня разочаровали. И жизнь тоже разочаровала меня.

Федя подумал о том, что и вьюнки в огороде, и лопухи, и кусты жимолости, – всё это сейчас не просто заросли, это изгородь, щит для старика, ограждение от внешнего мира.

– Знаете, что странно, Иван Григорьевич? Мне показалось, что вы ждёте гостей.

Фраза прозвучала для Ивана Григорьевича как гром среди ясного неба, поглаживание против шерсти, ушат ледяной воды на голову прохладным утром.

– С чего ты это взял? – опешил старик.

Федя спустился с крыльца на землю и встал напротив Ивана Григорьевича.

– У вас перед телевизором стоят два кресла, а не одно. А на кухне перед каждым стулом по чистой салфетке. Если хотите обедать в одиночестве, так и салфетка нужна одна.

Уж не говоря о том, как быстро вы пригласили на чай меня и обо всём мне рассказали, подумал Федя Мусихин.

– Иван Григорьевич, а как вы открываете ворота почтальону, если с крыльца не спускаетесь?

– А никак. Через огород проходит. Так же, как и ты.

Федя снял очки, протёр линзы о полосатую кофту, стянул резинки и убрал их в карман джинсов. Затем отправил кусок печенья с топлёным молоком в рот.

– Иван Григорьевич, я понимаю вас, но заточение ведь тоже не вариант…

Глаза старика застелил густой туман. Школьнику почудилось, будто тело мужчина оставил здесь – на крыльце – но разумом отлучился. Иван Григорьевич словно бы впал в ступор, ушёл в некий панцирь, вигвам. Не шевелился и не дышал.

– Вы в порядке, Иван Григорьевич? – забеспокоился Федя и нагнулся мужчине, чтобы проверить его пульс на запястье.

– Да-да, всё хорошо, – разум Ивана Григорьевича вновь вернулся на место. – Ты прости, я… Со мной такое случается. У стариков и младенцев много причуд, скажи?

– Э… наверное.

– Ладно, мне стало лучше, и я не хочу тебя утомлять. Я пойду вздремну, а тебе пора домой. Больше не лезь в чужие огороды.

Федя заметил, что голос пожилого мужчины окреп, старик распахнул мутные глаза и даже слегка расправил плечи. И тут мальчик осознал, что не хочет прощаться с Иваном Григорьевичем.

– Иван Григорьевич, может, вымыть посуду? –  почти выкрикнул Федя.

– Не надо, – с этими словами старик поднялся с места, придерживаясь за спину. Вдоль позвоночника послышался хруст. Иван Григорьевич схватился за дверной косяк, и рука тут же ослабла. Федя пришёл на подмогу.

– Иван Григорьевич, – Федя замялся, но тут же продолжил. – Может, вы разрешите помогать вам по дому? Я коплю на компьютер… Могу приходить хоть каждый день после уроков. Вместо почтальона продукты могу приносить, но ещё и мыть посуду и много всего другого. За ту же оплату я готов делать куда как больше. Я много что умею делать по дому!

Иван Григорьевич ещё не успел дать добро, а Федя в своих мыслях уже вовсю играл в «GTA» и «Half-life» на компьютере.

– Ещё чего не хватало, – гаркнул мужчина. – Не хватало тебе к старикам незнакомым шастать.

Волосы Ивана Григорьевича растрепались и теперь напоминали перья птицы-секретаря. Теперь, когда мужчина стоял, Федя мог увидеть высокий рост старика, хотя Иван Григорьевич и скрючился в вопросительный знак.

– Но я… но мне же не сложно!

– Парень, ты что, совсем с головой не дружишь? – косматые брови Ивана Григорьевича встретились на переносице. – Я, конечно, тоже свихнулся, но не до такой степени, чтобы просить о помощи ребёнка.

Федя обошёл Ивана Григорьевича спереди.

– Я могу приносить книги из библиотеки, ещё видеокассеты и комиксы. Вы читаете комиксы?

– Тебе что, дают мало домашнего задания? Родителям по дому помогай, если так.

– Маме. У меня только мама. И я всё успеваю, Иван Григорьевич! Вот вам крест!

– Слушай, – старик нагнулся к Феде, и мальчик почувствовал аромат кислого кофе, табака и мази «Звёздочка». – Может, я совсем псих какой, превращу тебя в гуся, а потом зажарю – не думал об этом?

– Но я… – нижняя губа Феди задрожала. –  Я просто… Мне понравилось у вас, и я…

– Ой ладно, ладно, заладил. Приходи. Только у матери своей спроси. Пусть записку напишет, что разрешила. По рукам?

– Есть, сэр! То есть, по рукам.

Федя чуть было не рассказал о том, что мама всё равно ничего не узнает. И не потому, что она была плохой мамой, вовсе нет. Просто дела складывались таким образом, что Инна Сергеевна почти всё своё время проводила на работе, а сыну она доверяла.

– Если мать позволит, то жду тебя завтра. Принести кассету с фильмом, сможешь?

– Окей, то есть, смогу, – обрадовался мальчишка. –  А какой фильм?

– А чёрт его знает, – Иван Григорьевич потёр щетину. – Какой-нибудь хороший, чёрно-белый.

– Хорошо. Кстати, все уже DVD смотрят, а видики в прошлом.

– Так, Федя, шагом марш. Иди уже, иди!

– До свидания, Иван Григорьевич! Рад был познакомиться, – подпрыгнул мальчишка.

Вскоре Федя миновал пустырь, везя свой бирюзовый «STELS» за изогнутый руль. Он всё подтягивал на ходу джинсы и оглядывался, нет ли где-то придурков из другой школы, не бросят ли они ему под колёса пугач – самодельную хлопушку или не выпрыгнут из кустов с воплями: «Жиромясокомбинат съешь сосиску будешь рад!»

Когда дорога вильнула на улицу Альпинистов – а именно на этой улице и стоял Федин дом – девятиэтажный, панельный, школьник вдруг почувствовал, что радость от того, что он получил работу у старика, сменилась на удушающую тревогу. Сильную, волнообразную, окутывающую с головы до ног. Вот только причину этой тревоги мальчик никак не мог отыскать, нащупать. Не настолько его испугала история про самолёт и мародёров… Что-то другое беспокоило школьника, но что это было? Чего на самом деле испугался Федя Мусихин?

Глава 3

Ночью ветки берёзы стучали по окну Фединой спальни, напоминая пальцы старой уродливой ведьмы. Бушевала гроза и улицы Химмаша превращались в полноводные реки. Где-то за тучами сиял жёлтый месяц, о кончик которого, казалось, можно было уколоть палец.

Школьник лежал в кровати без сна, подтянув мягкий плед к подбородку. Он боялся пошевелить даже рукой и только слегка двигал ногами, чтобы надёжно спрятать их подальше от края.

Мальчику всегда мерещились чудища. Долгие годы он, случалось, не спал до утра. Обездвиженный страхом, чтобы хоть как-то отвлечься, мысленно Федя считал сладости в доме: в вазе засахаренный мармелад, на верхней полке серванта коробка «Птичьего молока» с уже обгрызенными Федей шоколадными бортиками, а если поставить один стул на другой и вскарабкаться на антресоль, то на ней можно обнаружить припрятанные упаковки сладких палочек «Том и Джерри» и упаковку жевательных «Skittles».

Федя нашёл в себе силы и пошарил рукой возле стены под матрасом. Частенько он прятал там конфетку-другую, однако сейчас, как видно, не подготовился.

За окном громыхнуло, и мальчик подумал о людях, которые, должно быть, сейчас спешат домой, силясь перепрыгнуть через глубокие лужи и стараясь сохранить спицы зонтов от резкого ветра. Подумал он и о мокрых замёрзших собаках, что трясутся от холода на остановках. Представил, как ветер срывает с этих же остановок объявления и швыряет их в воздух. От этих размышлений кровать показалась уютной и тёплой, напоминающей мягкое гнёздышко, и всё же бояться школьник не перестал.

Федя прикинул, а не вытянет ли уличный фонарь шею и не заглянет ли в окно, не окажутся ли ветки и впрямь руками уродливой ведьмы и не выползет ли из-под кровати Бугимен или ещё кто похуже. Например, дети-пришельцы…

О да, последнее время Федю Мусихина сильно беспокоили дети-пришельцы из фильма «Проклятие деревни Мидвич». Киноленту по роману Джона Уиндема крутили по каналу СТС по воспоминаниям Феди чуть ли не каждый месяц. Фильм девяносто пятого года оказался провальным, но многие юные ребята, в том числе и Федя Мусихин, с большим удовольствием смотрели его раз за разом. По сюжету этого фильма все жители деревни внезапно впадают в странный летаргический сон; пробудившиеся женщины детородного возраста обнаруживают, что беременны. Даже те, у кого никогда не было партнёра. Через девять месяцев на свет появляются странные дети с платиновыми волосами и янтарными глазами. Дети-пришельцы, способные читать мысли, лишать воли, причинять боль и убивать. Школьник видел глаза пришельцев в каждом свете лампы, в мигающей кнопке на телевизоре, в светящемся циферблате будильника.

Возможно, эти пришельцы беспокоили его и потому, что отчасти напоминали хулиганов из другой школы. Так же, как и дети-пришельцы, поодиночке плохиши мало что из себя представляли, но когда шайка воссоединилась, их коллективный разум трансформировался в нечто чудовищное.

Федя не проходил – пробегал мимо чулана, нёсся возле него со всех ног, когда ему чудилось, будто янтарные глаза буравят его лицо из тёмной дверной щели. Федя считал, что монстры в квартиру попадают либо с Луны, протянув длинную канатную дорогу к окну квартиры на Альпинистов, или через портал, которым, по его мнению, и являлась самая маленькая комната.

Однажды в этом чулане по рекомендации мамы Федя соорудил собственный офис.

– Феденька, – обратилась к сыну Инна Сергеевна. – Ты пойми, что всех этих монстров создаёт твой мозг. Твоя голова – начальник этих чудовищ, а они твои подчинённые.

– Подчинённые? – удивился мальчишка.

– Вот именно. Давай придумаем организацию, ну, скажем, ООО «Федин Сон», пусть все они… кстати, кто тебе мерещится?

– Ну, Зубастики и Фредди Крюгер, девочка из «Звонка», акула из «Челюстей»… много кто..

– Хорошо, давай их всех наймём на работу. Пусть охраняют твой сон, сделаем кабинет в чулане, график придумаем, а ты нарисуй документы, обязательно с фотографиями. Хорошо? Разместим их на стене. За невыполнение обязанностей ты можешь монстров штрафовать и увольнять.

И Феде идея пришлась по душе. Он затащил в чулан письменный стол, подготовил документы для каждого сотрудника, – надо сказать, папка с личными делами получилась весьма пухлой, разместил на стене портреты, туда же приклеил график. Но первым делом он взял стопку белоснежной бумаги, включил настольную лампу и, облизывая каждый фломастер, рисовал монстров-сотрудников. Портретов получилось столько, что обоев в чулане с того дня видно практически не было. Зато виднелись перебинтованные черепа и кровавые пасти, мохнатые лица и острые клыки… Страхи Феди оформились, приобрели границы и цвет, и мальчику стало легче. До тех самых пор, пока он не посмотрел «Проклятие деревни Мидвич». Рисунки уже не помогали, и к чулану Федя отныне не подходил.

Мальчику было страшно, очень страшно, но он продолжал смотреть полюбившийся фильм, потому что очень уж ему нравился персонаж по имени Алан Чаффи. Особенно то, каким способом герой научился блокировать свои намерения от опасных детей: Алан Чаффи возводил перед собой невидимую кирпичную стену, мысленно выкладывал кирпич за кирпичиком собственных намерений. В общем, Федя попал в замкнутный круг: смотрел и боялся, вновь смотрел и боялся. После этого заедал собственный страх, заворачивал его в обёртки и фантики, а затем прятал на антресоль или глубже закапывал в урне.

Внезапно Федя подумал и об Иване Григорьевиче Осинцеве. Что-то объединяло мальчика и старика, Федя чувствовал это, и хотя он не знал, в чём именно дело, сам факт сходства ему не нравился. Совершенно не нравился…

Тут за окном сверкнуло, и молния подсветила полку с коллекцией стеклянных шаров. С Кремлём и Исаакиевским собором внутри, песочным замком и уютным китайским двориком. Когда-то Федя верил в то, что и сам живёт под таким куполом, а если идёт снег – это значит лишь то, что некто перевернул или хорошенько потряс гладкий стеклянный шар.

На другой полке стояла серия книг «Ужастики» Роберта Лоуренса Стайна: «Цирк-западня», «Ужас фокус-покуса», «Ты – удобрение для растений» и «Каникулы в джунглях». Мальчик прочитал каждую на два, а то и три раза.

В аквариуме плавали рыбки Гуппи с вуалевыми хвостами оранжевого и голубого цвета, а в убежище из водорослей прятались мальки. Федя хохотал до слёз наблюдая за тем, как Гуппи чуть не выстраиваются в очередь к очистителю, чтобы прокатиться вверх на пузырьках.

Где-то в гостиной возле дивана ползала Федина черепаха по имени Бруно.

На одной стене в комнате школьника висел плакат с «Робокопом», на другой виднелись «Могучие Рейнджеры». С правой стороны стол украшали собранные из металлического конструктора автомобиль и тележка. Слева стояла фотография в рамке: четырехлетний Федя сидит возле муравейника и подбрасывает насекомым листья, веточки и кукурузные палочки, на обратной стороне снимка надпись «не наступай на муравейник, а то пойдёт дождь».