Симфония Хаоса

У Руди похолодели руки. Это был не просто психологический симптом. Это звучало как начало реального, неврологического распада. Ее мозг, чтобы защититься от центральной боли, начинал жертвовать периферийными воспоминаниями. Энтропия брала верх над порядком.

Он сел рядом с ней, обнял ее. Она не ответила на объятия, просто безвольно обмякла в его руках.

«Я не могу так больше, Руди, – голос ее был плоским, безжизненным. – Я устала. Я так устала бояться сна, бояться собственных мыслей. Может, тетка была права… может, проще стереть все и начать с чистого листа.»

Она не знала, что произнесла самую страшную фразу, которую он мог услышать. «Стереть». Это слово стало мостом между его научным интересом и личным отчаянием.

В ту ночь, проводя ее до постели и дождавшись, пока она уснет (беспокойным, прерывистым сном), он вышел на застекленный балкон ее мастерской. Город сиял внизу, холодный и безразличный. Он достал телефон. Его пальцы сами набрали в поисковой строке: «Летопись отзывы пациентов процедура память».

Он нашел форумы, истории. Большинство были восторженными: «я наконец свободен», «вернула себе жизнь». Но были и тревожные звоночки: «стал более рассеянным», «иногда чувствую странную пустоту, как будто что-то должно быть, но нет». Одна история, написанная анонимно, заставила его кровь застыть: «Они сказали, что удалят только память о муже, который меня бил. Но я забыла и запах сирени за окном нашей спальни, и как готовила его любимый суп. Это была не только боль. Это была и я сама.»

Руди выключил телефон. Он стоял, сжимая холодный металл в руке, и смотрел на спящий город. Перед ним был выбор. Моральная пропасть.

С одной стороны – Альбина, медленно угасающая под гнетом памяти, которую она не может вынести. Ее боль была реальной, физически ощутимой. И он был ее свидетелем. Он был соучастником.

С другой стороны – «Летопись». Риск. Неизвестность. Возможность потерять не только ее боль, но и часть ее самой. Возможность совершить непоправимое, прикрываясь мантией «спасителя».

Он вспомнил ее слова: «Бегство – это единственный способ выжить». Может быть, она была права? Не для всех подходит путь героя, сражающегося с демонами. Иногда единственный способ спастись – это бежать. Даже если бегство – это ампутация части своей души.

А что, если он предложит ей этот выбор? Честно. Как партнер. Не как ученый, не как картограф, а как человек, который любит ее и видит ее страдания.

Мысль утешила его. Да. Он не будет ничего решать за нее. Он просто предоставит информацию. Расскажет о «Летописи» как об одном из возможных вариантов. Как о крайней мере. А она… она сделает свой выбор. Она всегда делала свой выбор.

Он не знал, что сама идея, брошенная в ее сознание, уже станет точкой невозврата. Что для человека, тонущего в болоте воспоминаний, любая соломинка кажется спасением. Он не знал, что, предлагая ей этот путь, он собственноручно закладывает мину под здание их любви.

Он вернулся в спальню. Альбина спала, сдвинув брови, будто даже во сне пытаясь от чего-то увернуться. Он лег рядом, не касаясь ее, и смотрел в потолок. Он принял решение. Он поговорит с ней завтра.

За окном занимался рассвет нового дня – дня, который должен был стать последним днем их старой жизни. Принцип неопределенности будущего гласит, что невозможно точно предсказать траекторию частицы. Руди стоял на пороге события, которое раздробит их общую траекторию на множество возможных ветвей. И в самой мрачной из них их ждало полное, тотальное разрушение.

Глава 7: Летопись: Первый контакт

Решение было принято, но его реализация требовала от Руди усилий, сравнимых с преодолением силы трения покоя. Его разум, эта отлаженная машина, теперь напоминал компьютер с зависшими процессами, потребляющими сто процентов ресурсов. Мысль о разговоре с Альбиной о «Летописи» вызывала у него физиологическую реакцию – сухость во рту, учащенный пульс, легкий тремор пальцев. Он анализировал эти симптомы как сторонний наблюдатель: выброс кортизола, активация симпатической нервной системы. Знание механизма не делало его менее мучительным.

Он откладывал разговор три дня. В эти три дня они виделись, и их общение было похоже на осторожные прогулки по тонкому льду. Он ловил себя на том, что изучает ее лицо, ее жесты, ища признаки того самого «расширяющегося тумана». Иногда они ему мерещились – секундная задержка реакции, чуть более рассеянный взгляд. А иногда она вдруг вспыхивала старым, яростным огнем, спорила с ним о каком-нибудь абстрактном понятии, и тогда он видел ту самую Альбину, которая ворвалась в его пустой вагон. Эти моменты были для него и бальзамом, и ядом. Они одновременно укрепляли его в желании помочь и усиливали страх все разрушить.

На четвертый день, придя к ней в мастерскую, он застал ее за необычным занятием. Она не творила хаос, а наводила порядок. Медленный, ритуальный. Она перебирала старые фотографии, аккуратно раскладывая их по безымянным коробкам.

«Разбираю архив, – сказала она, не глядя на него. Ее голос был лишен интонаций. – Кажется, пора наводить мосты между островами. Пока туман не поглотил и их.»

Руди сел рядом, чувствуя, как ком в горле мешает ему дышать. Это был его шанс. Момент, когда она сама заговорила о своей памяти.

«Альбина, – начал он, и его голос прозвучал хрипло. Он откашлялся. – Я хочу поговорить с тобой о чем-то важном.»

Она отложила фотографию – себя лет десяти, с отцом на фоне гор. «Говори, картограф. Я, кажется, сегодня в состоянии слушать.»

Он извлек из внутреннего кармана пиджака распечатку – ту самую статью о «Летописи», но без пометок, чистую, как медицинское заключение.

«Я нашел кое-что. Возможно, это один из вариантов. Не решение. Просто… возможность, о которой стоит знать.»

Он протянул листок. Она медленно, будто боялась обжечься, взяла его. Ее глаза скользнули по заголовку, по тексту. Он следил за ее лицом, ожидая вспышки гнева, отторжения, того самого холодного огня, что был в парке.

Но ничего не произошло. Ее лицо оставалось маской усталости. Она дочитала до конца и положила листок на стол, прижала ладонью, как будто боялась, что его унесет ветром.

«Стереть, – прошептала она. – Научно, стерильно. Элегантно.»

«Не стереть. Изолировать. Сделать недоступным. Как… как замуровать комнату с призраком. Чтобы он не мог выходить и пугать тебя.»

Она подняла на него глаза. В них не было гнева. Была лишь бездонная, истощающая грусть.