скачать книгу бесплатно
– Хочешь, я научу тебя чему…
* * *
Мише казалось, что он и не спал. Как только за дверью послышались шаги сенных девок, он тут же вскочил с постели, стал трясти за плечо Приселка, похрапывающего на полу, и натягивать порты, рубаху. На минуту замер, глядя на иконы. Нет, не прочесть утреннее правило было нельзя.
Приселок, сбитый с толку такой спешкой, все твердил:
– Что эта? Чего та эта?
– Да говорю же тебе – учитель велел по ране прийти.
– Чего эта?
Анна Микулишна только охнула, отерла платочком чело в испарине, перекрестила белой ручкой непоседливого сына. Скорее бы уж вернулся Семен Иванович… тут вот- вот родить…
Около школы было пусто. И, наверное, Приселок точно что-то бы заподозрил, но тут пришел Тихон Босой за ручку с нянюшкой. Укутанная в сто платков, нянюшка скользила, переваливалась, и не ясно было, кто кого ведет в ученье – нянюшка Тихона или Тихон нянюшку.
– Слава Ти, Христе, дошли, – сказала нянюшка Приселку, – заранее выходим. Скользота – то кака, страсть. Я все дивлюсь, как люди на кони ездют.
Нянюшка была говорлива, Приселок тоже любил почесать языком… Миша и Тихон быстро вошли в школьную избу. Здесь было тепло. Сторож уже хорошо протопил печи и сейчас как раз возился с заслонкой в той горнице, где занимался с учениками отец Николай. Сторож щелкнул задвижкой, прислонил кочергу к стене и ушел.
Кочерга – то Мише и была нужна. С колотящимся сердцем, он быстро взял кочергу, подошел к двери и стал пристраивать её так, что бы закрыть дверь, но не намертво, а с ослабой. Потом, под взглядом удивленного Тихона, вынул из своей торбы не азбуку (азбука осталась дома под подушкой), а небольшой бочонок с едко вонявшей смазкой для тележных колес. Мишка тут же вытащил из бочонка заглушку и стал поливать смазкой, тягучей и черной, пол около двери.
– Тебе от учителя попадет за это, – сказал рассудительный Тихон.
Миша, высунув язык, старательно выписывал черные куролесы. Остановился, передохнув, сказал:
– А… А отца дома нету. Может к Рождеству только вернется, – подумал и добавил с надеждой, – а может, вообще через год.
И вот они уже стоят в дальнем безопасном углу. Сердце у Миши колотится бешено. Он слышит, как первые ученики собираются у порога, кто-то пытается открыть дверь, все галдят, крик всё сильнее. Наконец, вожделенный миг: Васька – верзила стал колотить кулачищами в доски.
– Отворяй! Кто там заперся?!
Под напором ребят дверь трещит, кочерга падает вниз, и Васька – верзила первым влетает в горницу и тут же, скользя сапогами, плюхается в черную жижу. Отроки один за другим сыплются на него, валятся на пол, измазываясь в вонючей скользоте, пытаются встать, хватаясь друг за друга, и опять падая.
Мишка аж за живот хватался, потешаясь виденным. В груди у него что-то ёкало от смеха, хотелось кричать и прыгать, и мальчик подскочил зайцем, дернув Тихона за рукав:
– Подлиховали мы им, гляди! Гляди!
Какой-то отрочонок, пытаясь выползти из общей свалки, как червячок виляя ногами и животом, потешно тянулся к столу. Хотел ухватиться за столешницу… О Ваське – верзиле и говорить было нечего. Вся его морда была черная – чернючая, лежал он подо всеми и выл не то от страха, не то от боли, и то и дело задирал голову, хватая воздух ртом.
* * *
Возвращался Миша из школы как полоняник. По обеим сторонам мальчика, что «злые татарове» шли Приселок и отец Николай, только что аркан на шее не затянули. Мишка хорохорился и величался собою, гордо вышагивал в начале пути. Но сердце его упало в пятки, когда еще издали он увидал распахнутые ворота родимого дома и толпу комонных ратников – отец вернулся!
У самой вереи учитель больно ухватил отбойчивого отрока за ухо и так поволок его на сором и позор. Кусая губы и еле сдерживая горючие слезы, Миша увидал на сенях отца. Боярин был одет по-ратному в бахрец с тонкой серебряной насечкой, на голове – ерихонка, на плечах, застегнутое капторгой с каменьями синее долгое корозно. Вокруг Семена Ивановича стояло несколько воевод. Громкий разговор умолк и все воззрились на воронцовского отпрыска в учительских руках.
– Ну, Мишуля, – сказал Павел Андреич Коробьин, – на второй-то день ученья! Что ж ты натворил?
Боярин Воронцов недолго слушал сбивчивые жалобы отца Николая. Гнев застлал Семену Ивановичу глаза. Одним рывком он сдернул с сына коротай, и толкнул его к лавке с такой силой, что Миша стукнулся подбородком о край и рассек губу до крови. Боярин отстегнул от пояса плеть – трехжильный татарский арапник – и стал хлестать непокорного сына. Хоть Миша и был в кафтане, и в рубахе, но плеть быстро порвала ткань, и спина мальчика взбухла кровью.
– Семене, буде! – воевода Глебов перехватил руку боярина, – забьёшь мальчонку.
Семен Иванович остановился, переводя дыхание, и вовремя – Мишка безжизненным тюфяком повалился с лавки.
* * *
Боль потихоньку уходила. Приселок еще хлопотал над отроком, накладывал на спину целебный травяной настой. Анна Микулишна сама давала Мише из ложечки творог с простоквашей, и слезы текли по её устланным темными пятнами щекам. Потом Миша уснул, а когда встал, то попросил кушать. Сейчас Анисья принесет и каши, и пирогов…
Миша улыбнулся матушке, которая все так и сидела в изголовье его одра и держала сына за ладошку. С хорошей мысли о каше думка перескочила на сегодняшнюю утреннюю свалку. Миша представил себе беспомощное черное лицо Васьки – верзилы и чуть не захохотал во весь рот. Отец выпорол, ну так что ж, не без этого. Зато будут знать! Миша подумал, что он мог просто наябедничать отцу на Ваську, который сам к нему задирался и устроил «подклеть». Или уже сегодня свалить всю вину на конюха Архипа… Он ничего этого не сделал! Он сам, как взрослый муж…
Миша не успел додумать. Стукнула дверь. Анна Микулишна подняла платок к глазам, взглянула робко на вошедшего мужа, и ушла из горницы.
Семен Иванович присел на край одра. Он долго молился, прежде чем прийти сейчас к сыну. Просил прощения у Господа за грех гнева и раздражения. Миша взял руку отца, и с любовью глядя на родителя, стал целовать большую бугристую длань.
– Отец…
Они были одно целое – отец и сын. Они так любили и чувствовали друг друга, что…
– Миша… Когда закончатся… Когда закончится это упрямство твое…
Мальчик уткнул лицо в отцову рубаху; смешно заёрзал, отодвигая носом тесемки.
– Отец…
– Что?
– А что такое рукоблудие? И этот… как его…
Семен Иванович вдохнул и не смог выдохнуть. Ком воздуха так и застрял у него в гуди.
– Откуда… – проговорил боярин, – откуда ты набрался этой гадости?!
Честными ясными глазами глядя на отца, Миша сказал:
– Учитель в школе говорил. А что это – рукоблудие? И… содомский грех?
Глава 7 Книги
«Не говорите: жену имею и детей кормлю и
дом устраиваю, или князю служу, или власть
держу, или ремесло, так поэтому не наше дело
чтение книжное, но монашеское».
Кирилл Туровский
Дочь боярина Воронцова окрестили на третий день от рождения именем великомученицы Анастасии «… победы на враги поставила еси мук терпением, Христа ради…».
Было много гостей, великие боярские хоромы трещали от здравниц и многолетий.
Миша с особенной детской гордостью смотрел в эти дни на отца. С каким достоинством Семен Иванович принимал именитых бояр, как находил для каждого доброе слово, оделял и вниманием и лаской. До того, как Михаил пошел учиться, отец был для него целым миром – вселенной: могучий, всезнающий, праведный. Но и сейчас, сравнивая отца с иными, отрок видел, что Семена Ивановича уважают не ложно не только за знатность и богатство… а за что-то еще… Миша скорее ощущал это своим детским умом, чем понимал. Видел он и ту разность, отличие их, Воронцовых, от других рязанцев. В иных боярских семьях не чли Платона… сверстники Михаила больше времени отдавали ратным играм; Миша даже говорил без природного рязанского выговора, без «аканья».
* * *
Семен Иванович проводил последнего гостя – Данилу Глебова, пьяного, кричащего. Проводил боярина с честью, и сейчас вернулся в дом, где, несмотря на глубокую ночь, вовсю кипела работа. Убирали гридницу, сносили на поварню объедки и пустые тарели, хлопотливая Анна Микулишна даже заставила девок мыть в сенях полы. Восьмой день по родах… Семен Иванович огладил жену по плечу, сказал:
– Поди, ляг! Спит новокрещенная наша?
Анна с такой нежностью, с такой любовью поглядела на мужа, что боярин невольно прижал её к себе, впрочем, тут же отпустив, дабы никто из холопов не заметил хозяйской слабости. У ступеней, ведущих наверх, в жилые хоромы, давно торчал Приселок, дядька боярчат.
– Что? – спросил его недовольно Семен Иванович.
– Михайла… Семенавич… та… апять…
– Завтра, завтра расскажешь мне о проказах Михаила.
– Та… – Приселок помотал здоровой рукой, – спать палягали… гляжу, не спит… Я глаза закрыл, он та шасть… в горницу чита-а-нную.
«Горницей читанной» Приселок называл Крестовую палату, где в сундуках и ларях, на поставцах и полках хранились книги – великие сокровища воронцовского рода.
Михаил пристрастился ходить в Крестовую даже и без дозволения отца. Чаще он просто рассматривал чудные картинки в книге, называемой «О Соломоне цари басни и кощюны о китоврасе» – изображения дворцов, храмов; или глядел портреты византийских императоров, которыми искусные мастера-новгородцы снабдили «Хождение в Царьград странника Стефана». Но иногда и читал.
Боярин попускал этому самовольству сына. В отроческие годы самого Семена Ивановича либерия его отца была подобна святилищу. Только сам хозяин мог войти в эту горницу за семью замками. И Семен Иванович хорошо помнил, как он захлебнулся, утонул в невиданном чудесном мире, описанном Козьмой Индикопловым. Как дивно было узнать, что тверянин Афанасий-купец всего несколько лет назад совершил путешествие в сказочную Индию. А «Прологи», «Патерики», «Шестидневы», «Физиологи» – сборники, где можно было прочесть исторические, астрономические, географические сведения, данные о расстояниях, о городах, о широте и долготе земли. Юный боярин Семен, оказавшись господином всего этого богатства, стал читать днями и ночами. Он позабыл про молодую жену, про вотчины свои и великое хозяйство, что внезапно легло на его плечи после гибели отца и братьев. Поэтому Семен Иванович хотел, чтобы его сыновья насыщались словом книжным неспешно, разумно, еще с отроческих лет. Но Федора в Крестовую можно было загнать разве что розгами. Первенец его вообще рос очень болезненным, еле-еле затвердил Священное Писание. А вот Мишуня… этот постреленок умудрялся добраться и до тех книг, которые вовсе ему были и ненадобны в семь-то лет!
Зайдя в Крестовую, Семен Иванович увидел, что Миша уткнулся в «Сказание о Дракуле-воеводе», недавно привезенное боярину из Москвы. Эту повесть написал ближний человек Державного, царский печатник Федор Курицын. Боярин Воронцов знал Курицына в очи, и на каждом шагу сталкивался с его волей, с его советами царю Иоанну в отношении Рязани. Поэтому Семену Ивановичу любопытно было прочесть и это сочинение прославленного на Москве писателя, автора «Лаодикийского послания» и других повествований.
Воск со свечи капал на дорогой пергамент. Семен Иванович отодвинул подсвечник, легонько подковырнул ногтем застывший воск.
– Чтешь, бережно относись к книге, как к сокровищу. Сам знаешь, – сказал сыну.
Миша кивнул. И тут же быстро спросил:
– А если железным гвоздем голову пробить, то череп расколется, да? Или дырка просто будет?
Семен Иванович понял, что сын прочел главу, где Валашский господарь, прозванный Дракулой, прибил железными гвоздями тюрбаны к головам послов турецкого султана Мехмеда, покорителя Византии.
Боярин присел около сына, сказал:
– Бессмысленная жестокость никогда не делала государя великим.
– А монаха?
– Какого монаха?
– Ну, архиепископа там… Нам в школе рассказывали о наказании новгородских еретиков архиепископом Геннадием. Он велел посадить еретиков лицом к хвосту на вьючных лошадей, надеть на них берестовые шеломы с мочальными кистями и соломенные венцы с надписью: «Се есть сатанино воинство», а потом те шеломы зажгли и венцы зажгли… Это же ну, наверное, волосы горели, да? И кожа погорела, да?
Семену Ивановичу страшно не понравилось такое вопрошание сына. В его доме всегда к священнослужителям было сугубо почтительное отношение.
– Не смей даже в мыслях сомневаться в правильном деянии архиепископа, слышишь?! – возвысил голос боярин, – Я объясню тебе. Такое наказание еретиков было созиждено не из любви к жестокости, а для устрашения иных новгородцев. Ныне в этом вольнолюбивом городе гуляет ересь жидовствующих, до этого были и другие ереси. Народ развращен.
Но Михаила нелегко было смутить окриком. Он выслушал отцовы слова и возразил:
– Тут еретики, а там турки, которые Византию погубили, осквернили храмы.
– Хоть турки, хоть кто – они послы! К нам тоже приезжают литовские послы, они латинского закона…
– К нам приедут литовские послы?!!! – обрадовался отрок, будто отец сказал о скоморохах.
– Раньше приезжали. Сейчас дела Руси и Литвы по милости своей взял на себя дядя нашего князя – Великий князь Московский.
Миша разочарованно заёрзал на лавке.
– Вот что хотел тебе сказать… Приезжают в Москву и католики, послы из Литвы, Империи, даже самого Рима, и от турецкого султана тоже приезжают. Державный велит встречать их всех с большим почетом, ибо посол потом разнесет по другим странам хорошую или дурную славу о Руси.
– Иоанн Васильевич – великий государь? – неожиданно спросил Миша.
Тяжелый это был вопрос для рязанского боярина. Многое еще придется объяснять сыну, многое тот узнает и сам.
– Пойдем почивать, сыне, – Семен Иванович ласково погладил отрока по плечу, – ночь давно глубокая…
Миша вздохнул. У него и вправду болели глаза, в висках ныло, но больше сосало пустое брюхо. Он и не уснул сегодня оттого, что был голоден. Скорей бы уж Рождество, конец рождественского поста! Михаил, поднимаясь с лавки и закрывая книгу, искоса взглянул на отца. Отцу того не скажешь. Он станет объяснять про воздержание, про смирение.
В доме боярина Воронцова постились все, благоговейно воздавая хвалу Господу перед его приходом в мир, но принуждение есть раз в день сухую, горьковатую похлебку из гороха на конопляном масле, будоражило в отроке нехорошие чувства… Вон, для гостей-то осетрину запекали. Им что, не пост?! Миша опять тяжело вздохнул.
Глава 8 Рождество перед Страшным Судом
«Странное событие Рождество Христово.
Устранимся, братия, мира: будем жить в
нем так, как жил Господь наш, как жили
все святые Божии человеки – не увлекаясь
соблазнами его, не совращаясь примерами
его…»
Святитель Иннокентий Херсонский.
Михаил долго и слезно упрашивал в этот год отца отпустить его славить Христа с ребятами. Время перед рождественским богослужением в доме Воронцовых всегда было посвящено молитве, чтению Евангелия, оделению хлебом и одеждою нищей братии. Но Миша так упрашивал!
– И Тихон пойдет… и Курица!
– Но только к своим. К Босым, к старосте… Больше чтобы нигде не шататься!
