Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму

После Рима следующим пунктом их программы значился Париж. Рэм заикнулся, что неплохо бы продолжить морские купания и всё то, чем они сопровождаются. Джоан возразила. Они и так позагорали больше двух месяцев, и чрезмерные морские купания с такими же чрезмерными дозами любви, вредно отразятся на его организме. Поскольку, как мужчина, он её устраивает, ей хотелось бы продлить их полноценную совместную жизнь как можно дольше. Поэтому они делают перерыв в развлечениях и займутся культурой.

В Париж они отправились через Довиль на тихоходе более подходившим для отдыха, чем для передвижения. В хорошую погоду, по желанию публики, двигатели стопорили, и пару дней он безмятежно скользил под парусами. Но как бы тихо не передвигалось, выбранное ими плавсредство, до Довиля они всё-таки добрались. В море продолжался так понравившийся Рэму вид отдыха и, как он заметил, Джоан, несмотря на её серьёзное заявление, он тоже не внушал отвращения.

В Париже, с упорством провинциалов, они занялись изучением Лувра, Тюильри, посещением театров и всевозможных вернисажей. Театры были достопримечательностью Земли, на Венере в ходу было только современное искусство. Земные же театры, после многочисленных превращений, новых слов и гениальных новаций, если не считать современное оснащение сцены, вернулись едва ли не к шекспировским временам. Впрочем, здесь хватало места всем цветам. Рядом с классикой девятнадцатого столетия мирно уживался модерн двадцать второго, уже ставший архаикой, феерические хроники двадцать пятого, звёздные рапсодии двадцать шестого и современный новейший модерн. Вначале земное сценическое искусство не понравилось Джоан.

– Не понимаю, как древние находили в этом удовольствие. Смотришь с одной точки и даже не видишь глаз артиста. И никакого ощущения, что ты в этом тоже участвуешь, – говорила она, пожимая своими роскошными, золотистого загара, плечами.

Посетив десяток спектаклей, она вошла во вкус, и сказала задумчиво, что в этом что-то есть. Но на первом спектакле они опростоволосились.

В театр, оказывается, ходили в старинной одежде, а они, как дремучая деревенщина, заявились в современной. Можно было бы, конечно, если не обращать внимания на осеннюю прохладу, заявиться и в пляжном одеянии, никто бы им ничего не сказал, но в антрактах на них оборачивались и они выглядели, как белые вороны.

Заканчивалось очередное действие, и жизнь пьесы переносилась в фойе, смотровые залы, буфетные. Пьеса игралась на языке автора и на этом же языке между собой общались зрители. В первый раз Джоан восприняла всё это: костюмы, манеру поведения, язык за известное всей Ойкумене выдрючивание коренных землян, и вернулась домой с оттопыренной нижней губкой. Но, повращавшись среди заядлых театралов, она в очередной раз сказала: «В этом что-то есть» и уже с удовольствием представляла из себя то сентиментальную тургеневскую барышню, то погрязшую в практицизме деловую женщину, то не знающую страха энергичную покорительницу Вселенной, с восторгом кладущую свою жизнь на алтарь служения Человечеству.

На следующее утро после выхода в свет, Джоан связалась с ближайшим центром обслуживания. Рэм, ещё не проснувшись, как следует, сидел на постели, кое-как прикрывшись простынёй, и поочерёдно поглощал бодрящий тоник и утренний кофе, доставленные в номер гостиничным роботом. Вполуха он слушал переговоры Джоан, долетавшие в спальню через полуоткрытую дверь из гостиной. В центре обслуживания Джоан связали с Домом одежды. Рэму страсть как не хотелось никуда идти и таскаться по примерочным. Когда женский голос начал объяснять, как добраться до их Дома и сколько времени может занять выбор костюма и примерка, Рэм заорал, что никуда не пойдёт. Джоан, занятая беседой, не обратила на крики мужа внимания и он, как был с чашкой кофе в руке, выскочил в гостиную. По дороге он за что-то зацепился, простынь, представлявшая на нём тунику, размоталась и свалилась на пол. Молодая женщина на экране, смеясь так, что у неё подрагивали плечи, прикрываясь изящной узкой ладонью, сказала, что не надо ни о чём беспокоиться и через четверть часа мастер будет у них.

Мастером оказалась стильная, коротко стриженая девица. Сняв перехваченный в поясе узким ремешком длинный тёплый плащ с высокими плечами, она осталась в белоснежной приталенной майке-платье, едва прикрывающим трусики и древнеримских сандалиях с ремешками до колен. С Рэмом справились быстро. Оказалось, что ему очень идёт длиннополый пиджак с разрезами по бокам, расклешенные брюки и, невообразимый нормальным человеком, какой-то бантик на шее. Подсоединив свой миникомпьютер к экрану связи, девица передала задание в Дом одежды, и занялась Джоан. Этого Рэм выдержать не смог и пошёл в ближайшее кафе продолжить знакомство с земными винами.

На следующий день Джоан возобновила свои изыскания в области старинных туалетов. Для Рэма это явилось полной неожиданностью. Не успели они позавтракать, как в номер вошла вчерашняя девица. Сегодня она была завёрнута в кусок ткани, загадочно обрисовывавшим и приоткрывавшим грудь и бёдра. Рэм, со своим пытливым инженерным умом, так и не смог понять, каким образом эта чудо-одежда удерживается на теле девушки. Строго посмотрев на него, девица спросила, какой костюм он закажет сегодня. Разинув рот, Рэм ответил, что он ещё вчерашний не износил. Передёрнув плечиками, юная мастерица с лёгкой гримаской снисходительного пренебрежения, объявила, что некоторых вещей мужчинам понять не дано. Джоан пожалела супруга и разрешила на ближайшие спектакли сходить во вчерашнем костюме. На этом Рэма оставили в покое. Покосившись на экран, на котором уже мельтешили изысканного вида дамы в самых разнообразных туалетах, он удалился из номера и, выйдя на бульвар, присоединился к весело гомонящей толпе.

Он вначале удивлялся многочисленности публики, праздно фланирующей по парижским бульварам. Потом понял, что в неофициальную столицу земного мира собираются граждане со всей Федерации и коренных парижан в разноликой толпе присутствует малая толика. Уже начался театральный сезон, увеличивший наплыв гостей, в Оперу было не пробиться, им с Джоан это пока так и не удалось сделать. Поневоле пришлось довольствоваться посещением одного из демонстрационных залов, где велась прямая передача, но по сцене двигались не артисты, а фантомы и, хотя качество передачи было выше всяких похвал, Джоан непременно требовалось попасть в саму Оперу.

Сегодня Рэм удалился от гостиницы дальше и, свернув с бульвара в узкую улочку, наткнулся на небольшое, уютное кафе, всего столиков на восемь. В нём хозяйничал жизнерадостный толстячок с раскосыми глазами и редкими тонкими усиками, наподобие мышиных хвостиков. Толстячка именовали Жан-Луи, а кафе называлось «Винная бочка». В первый же день знакомства Жан-Луи поведал Рэму за бокалом доброго вина, что его пра-пра-пра были потомственными французскими виноделами и он, Жан-Луи, за парсек может отличить, чем его хотят напоить – хорошим вином или искусственным суррогатом. В кафе «Винная бочка» подают исключительно настоящие выдержанные вина, в этом его новый друг может нисколько не сомневаться.

С этих пор так и повелось – Джоан удалялась с утра в Дом одежды, а Рэм к симпатичному лунолицему парижанину. С тем же жаром, с каким Джоан занималась моделированием одежды, Рэм изучал секреты виноделия, с помощью Жан-Луи заполнил информкубик различными познаниями на этот счёт, и для разнообразия вставлял туда же пышные огненные тосты. Толстячок посчитал своим долгом обучить его легкомысленным парижским песенкам, без которых невозможно весёлое застолье, и для их записи потребовался уже новый кубик.

Почти всю зиму они провели в Париже, а потом уехали в Лондон. Туманный Альбион Джоан не понравился, и они перебрались на родину Колумба знакомиться с парусным флотом. Однажды, закутавшись в непромокаемые плащи и стоя среди брызг на носу каравеллы, они оба подумали, что неплохо бы вернуться, домой, и взяться за работу. Дальнейшее их пребывание на Земле напоминало галоп. Они ещё посмотрели очистившийся ото льда Байкал, пролетели над Большим Каньоном, побывали на Ниагарском водопаде, осмотрев его изнутри и снаружи.

Исключение составила Эллада. Молодые туристы не знали, с чем собираются соприкоснуться. Планируя осмотреть Акрополь за день, они остановились на священном холме на три. Окажись в это время в Акрополе Фидий, он бы нашёл своё творение в первозданном виде, разве что обнаружил небольшие погрешности во фризе. Будто Золотой век Эллады и новый расцвет человечества, основанный на освобожденном труде, сомкнулись между собой, и не было бесконечной череды тёмных лет. Не рушили Эрехтейон бравые римские воители по приказу своего солдатского императора, не оскверняли и не уродовали Акрополь христиане и турки. Никто не устраивал под сводами его храмов пороховых погребов и гаремов, и не касались статуй алчущие руки грабителей всех мастей – от невежественных и полудиких до утончённо просвещенных. Украденные в девятнадцатом столетии гордым английским лордом, статуи были перевезены из Британского музея в Парфенон. При восстановлении всего ансамбля использовались изображения на монетах, описания древних и более поздних авторов, бронзовые, мраморные римские копии и гипсовые слепки Эрмитажа, не обошлось без компьютерного моделирования. Собственно, без него невозможно было обойтись. Взявшись за руки, Рэм и Джоан любовались парящим в утреннем тумане Эрехтейоном, спустившись вниз по холму, здоровались с кариатидами. Вернувшись назад, задрав головы, ловили солнечные лучи на кончике копья Афины Промахос. Походив под колоннами Парфенона, останавливались перед воплощением богини в образе девы – Афиной Парфенос. Выйдя из храма, не могли оторвать взгляд от фриза, и бродили вдоль фронтонов, впитывая пластическую красоту скульптур. Для восстановительных работ, двести лет назад затратили десятки тонн золота и слоновой кости, многотонные глыбы мрамора доставляли с Венеры, о чём не преминула вспомнить Джоан. Бросая прощальный взор на венчавшее бесформенную скалу воплощение гармонии и красоты, она поразила Рэма словами, не вязавшимися с её характером:

– Эллины ещё три тысячелетия назад поняли смысл жизни, а мы всё о чём-то мудрствуем. Всех наших философов надо поселить на Акрополе, тогда они сразу поймут, что к чему в этом мире, – и добавила ворчливо: – Сразу сюда надо было ехать. Каких-то дурацких гладиаторов потащились смотреть.

На Земле ещё оставалось великолепие Петергофа, исполины острова Пасхи, египетские пирамиды, дельфиньи поселения и много чего другого, но они заторопились на Венеру. Рэм сделал запрос в Звёздное управление, и его зачислили в инженерную службу поисковика. Ему сообщили дату явки на Луну, и они отбыли домой.

Джоан планета предков понравилась не очень. На Венере люди жили проще и безыскусней. На Земле её порой смешили чопорность и церемонная вежливость коренных землян. Здесь не редкостью было даже среди равных по возрасту обращение на “вы”. Рэм, обладавший более широким кругозором, шутливо подтрунивал над ней. На Венере они только и успели обсудить проект своего будущего палаццо и выбрать место для его постройки. Рэму подошло время лететь на Звездный космодром, и устройством дома Джоан занялась одна.

К тому времени, когда Джоан и Рэм соединили свои судьбы, население Венеры приближалось к половине численности земного. При этом венерианское продолжало увеличиваться, а с Земли всё ещё не иссякал отток жителей на вновь открываемые планеты. Одно время Земле грозило перенаселение. Демографический взрыв, последовавший за социальными изменениями, принял стабильный характер естественного процесса. Психика людей освобождалась от комплексов, из подсознания исчезали вековые потаённые страхи, этот процесс благотворно сказывался и на увеличении срока пребывания человека на белом свете, и на продлении рода.

Человечество уже обуздало Энергию и рванулось к звездам. Одна за другой открывались планеты с климатом близком земному. Туда устремились самые непоседливые. Но это было далеко, в чёрных просторах Галактики, Венера же вот она, сияет на предрассветном небосклоне. И тогда на свет появился Великий Венерианский проект.

Ещё первые исследователи Венеры страдали от неприятных грибковых и совсем уж ненужных лёгочных заболеваний. Влажная парниковая атмосфера, способствовавшая размножению микрофауны и флоры, климат с бесконечными дождями и грозами, держали взаперти от людей манящую их взоры планету. Около ста лет длилось преобразование климата. Воздух Венеры очистился от излишней влаги и углекислоты, небо освободилось от туч, и солнечные лучи принесли на её поверхность радость жизни. На Венеру хлынул поток переселенцев, космический флот не успевал перевозить желающих. Люди превратили её из когда-то безликого небесного тела в планету-сад. Недра оставили в неприкосновенности, потребности людей к этому времени удовлетворяли астероиды и бездушные мёртвые планеты. В чистых, незагрязнённых водах взращивались плантации белка, а материки покрыли бескрайние сады. Из всей промышленности, кроме того, что было бессмысленно доставлять с Земли или Новых планет, построили заводы по выращиванию информкристаллов, потребность в которых возрастала по всей Земной Федерации из года в год.

Джоан происходила из семьи ещё тех, первых поселенцев, осуществлявших Венерианский проект, у Рэма венерианские корни были не так глубоки. Его дед родился на Земле.

Большинство венерианского населения предпочитало жить в небольших посёлках или вообще уединённо в особнячках, называемых откуда-то вынырнувшим словом “палаццо”. Были на Венере и то, что называется административно-культурными и промышленными центрами, но городов-гигантов, жилых массивов, раскинувшихся на сотни квадратных километров, венериане не строили. Изобилие всевозможных мраморов, от белого до чёрного, лёгкость получения искусственных строительных материалов и достаточное количество промышленных роботов позволяло удовлетворить самые фантастические вкусы и запросы в жилом строительстве. Но непременными атрибутами всех особняков были сады и бассейны. Палаццо строили обычно двухэтажными с широкой лестницей из бело-розового мрамора, в остальном буйствовала фантазия будущих жильцов от портиков на нижнем этаже до минипентхаузов на крыше. Бассейны тоже не страдали однообразием. Начиная от всевозможных форм и кончая уединёнными гротиками, в которые можно было попасть только из-под воды, и ночной подсветкой дна.

Мужа, вернувшегося из первого полёта после свадебного путешествия, Джоан встречала стоя на широких ступенях розовомраморной лестницы. Сада ещё не было, но садовник усиленно трудился над его созданием. Как-то так оказалось, что в доме Джоан командует всем. Даже когда Рэм, облачившись в мягкие бесформенные штаны с эластичным поясом, широкую рубаху распояской и непременно босиком – он говорил, что через босые ступни набирается энергии для новых полётов – работал в саду, а после, довольный собой, возвращался в дом, за дело принимался садовник. Рэм поначалу пробовал шугануть непрошеного помощника, но робот невозмутимо отвечал, что выполняет команду. С роботами, получившими команду, спорить бесполезно. Вначале Рэму действовало на нервы, что роботов программирует Джоан, гостей собирает Джоан, и куда в доме не повернись, Джоан уже навела свой порядок. Но после длительного воздержания в полете Джоан дарила ему восхитительные ночи, и он философски смирился с главенством жены, и только добродушно подтрунивал над ней.

Через три года она родила одну за другой двух дочерей. Старшая пошла в родителей, а младшая неизвестно в кого, росла стройной, тонкой и гибкой. Друзья посмеивались над Джоан, говорили, что, оставшись одна без мужа, она времени зря не теряет. На двух дочерях Джоан не остановилась. После двадцатидвухлетнего перерыва у Рэма появилась ещё одна дочь, а два года назад, встречаемый по традиции на лестнице шумной толпой родственников, увидел на руках жены младенца. Принимая на руки розовый комок, оглядел дочерей и спросил: «Чья?». Его слова были встречены дружным смехом, оказалось это его четвёртая дочь.

Семейная жизнь Рэма Остапчука протекала без катаклизмов, ровно и гармонично. В полётах он сохранял незыблемую верность жене. Происходило это само собой, без нравственных усилий с его стороны. Ему казалось, что он не сможет коснуться своей Джоан, если какая-нибудь другая женщина подарит ему свою любовь. Зато дома его ждало умопомрачительное вознаграждение. Первую неделю домашней жизни мужа, Джоан всё своё время отдавала ему, суточный режим нарушался, они продолжали свой медовый месяц.

Остапчук недолго проводил межполётное время под сенью апельсиновых деревьев или на берегу бассейна, уподобившись ленивому сибариту. Его таланты раскрылись в Обществе любителей старинных средств передвижения. Устраивать гонки на современных гравимобилях с их практически неограниченными возможностями не было никакого смысла. Другое дело старина, когда победа зависит от умения и сноровки гонщика. У Остапчука оказался природный дар чувствовать двигатель. Даже давным-давно позабытые двигатели внутреннего сгорания он мог ремонтировать и определять неисправности, что называется с закрытыми глазами. Ежегодно Общество устраивало тысячекилометровые гонки. Рэм, если оказывался в это время дома, становился их непременным участником. Призовые места доставались ему именно благодаря неторопливой уверенности и необъяснимому наитию, когда и что можно выжать из машины.

Гонки стали традицией и превратились для счастливых возлюбленных в семейный праздник. Для Рэма главными были сами гонки, дух состязания и весёлого товарищеского соперничества, царившие здесь. На десяток дней гонщики превращались в центр внимания всей планеты, а уж самого Рэма знал в лицо каждый венерианский мальчишка. Для Джоан же главным было то, что происходило потом, когда гонки заканчивались.

Триумфаторы получали призы, ажиотаж спадал, страсти несколько успокаивались и Рэм, удостоенный официальных почестей и обласканный вниманием восторженных болельщиков, возвращался домой. Джоан в его честь устраивала пышный бал. Место, занятое мужем на состязаниях, играло второстепенную роль. Рэм подозревал, что займи он даже последнее место, домашние также увенчают его чело венком из остро пахнущих молодых лимонных побегов и усыпят цветами. Героем бала он бывал первый час, после тостов за его здравие и успехи внимание гостей переключалось на Джоан. К нему нисходили много позже, дойдя до игривого состояния, чтобы послушать фривольные парижские напевы.

Побывав в молодости в Парижском Доме одежды, Джоан приобрела вкус к моделированию. Правда, её усилия распространялись на женскую половину семьи и знакомых. Рэм норовил выйти к гостям по-домашнему: босиком и в своих знаменитых штанах. Дочери бывали начеку, вовремя его отлавливали, смеясь, подхватывали под руки и уводили наверх, где для него висела праздничная одежда. Не переставая хихикать, они наряжали его и с чинным выражением лиц, торжественно сопровождали королевский выход.

Бал удавалось устроить не каждый год, и тем тщательней готовилась к нему Джоан, и тем блистательней бывали её туалеты.

2

Они разомкнули объятья и легли на спину, сплетя пальцы. Приятная умиротворяющая дрёма убаюкивала Олега, но Клэр не дала ему спать. Полежав пять минут, она повернулась набок и, подперев голову рукой, провела кончиками пальцев по его лицу. Олег тряхнул головой, выскакивая из прозрачных сновидений, и Клэр тихонько засмеялась.

– Не спи. Говори со мной.

– О чём? – Олег не открывал глаз, блаженно улыбался. – Я люблю тебя. У тебя красивые сильные ноги, и вся ты красивая и мне хорошо с тобой, – он примолк, подыскивая слова, способные передать весь его восторг, но она шлёпнула по губам.

– Перестань. Расскажи про своих пра-пра. Я никогда не жила на природе, так, чтобы по-настоящему. Только стены, роботы, экраны, компьютеры, кондиционеры, ароматизация, ионизация.

Олег пробормотал сонным голосом:

– Я ведь уже рассказывал.

– Ты не рассказывал, ты только собирался это сделать.

– Я их толком не разберу, кто из них мне пра-пра-пра, кто пра-пра, а кто только пра. А кто вообще десятая вода на киселе, вроде троюродной прабабушки. Знаю точно, что самый старший из них, его Аристархом зовут, доводится мне прапрапрадедушкой. Ему что-то около ста шестидесяти лет. Но он ещё вполне и даже очень. Три года назад грозился одну мою прабабку утащить на сеновал. Это такое место, где высушенную траву хранят, они ею зимой коров кормят. А мне, я у них прошлым летом был, как-то за ужином шёпотом сказал – ну у него шепоток, Евдокия на другом конце стола сидела и пальцем у виска крутила – чтобы приезжал к ним с молодой женой на сеновале детей делать. Они тогда получаются крепкими и хорошо пахнут. Короче, тот ещё старикан. Что-нибудь как завернёт-завернёт, только уши развешивай. А вообще он командиром звездолёта был и всё это затеял.

– Погоди, – Клэр перебила его, – ты зря смеёшься над своим стариканом. Я вот читала, про древних греков, у них такое поверье существовало. Когда молодой древний грек и молодая древняя гречанка…

Олег рассмеялся.

– Молодой древний грек и молодая древняя гречанка! Ну, у тебя и выражения! Какие же они молодые, если им как минимум по три тысячи лет?

– Не придирайся, – Клэр щёлкнула Олега по носу. – Вот тебе. Когда молодая… Мммм. Вот же ты, какой ехидный!

– Эллинка, – подсказал Олег, но Клэр упрямо говорила по-своему.

– Когда молодая жительница Древней Греции, – произнесла она скороговоркой, – хотела чтобы у неё родился здоровый крепкий ребёнок, она предавалась любви со своим возлюбленным, только обязательно должен был быть возлюбленный, под звёздами, на свежевспаханном поле.

– Представляю, какой у них потом видок был, – со смешком констатировал Олег.

– Потом они, может, бежали на море и купались.

– И предавались любви в морской пене…

– Не иронизируй. Рассказывай про своего Аристарха.

– Они всё летали, строили, а на Земле проводили меньше трети своей жизни. Вроде моих родителей. Те тоже всё где-то космопорты строят. Последний раз прилетали на Землю лет пятнадцать назад, я ещё колледж заканчивал.

– А ты разве не с ними жил?

– Нет, я рос на Земле. Пару лет с ними пожил, и мне тогда на этих Новых планетах здорово не понравилось. Всё наполовину искусственное и любознательному мальчугану, вроде меня, – Олег улыбнулся, – шагу ступить нельзя, чтобы за ним не увязалась какая-нибудь всевидящая, всеслышащая, всёумеющая, отовсегопредостерегающая, автоматическисамопрограммирующаяся робототётинька. Поначалу интересно было, а потом приелось. Я вообще считаю, что детство и юность люди должны проводить на Земле, а то скоро человечество на родной планете в каких-то пришельцев превратится.

– А как же ты в Космос пошёл?

– Это же разные вещи. В Космосе, на других планетах я работаю. Может год, может два, а дом, настоящий дом, у меня на Земле.

– Ладно. Про Евдокию рассказывай, – строго сказала Клэр. – Не отвлекайся. Кто такая Евдокия?

– Евдокия у них, по-моему, самая молодая. Ей ещё и двадцати нет. Ста двадцати. Она у них вроде специалиста по психологической совместимости, хотя всю жизнь работала компьютерщиком. Это у неё такой природный дар. Аристарху может указывать только она.

– Она может дочь ему.

– Не перебивай. Может дочь, может племянница. Аристарх их собрал, или они сами помаленьку к нему съехались. Построили себе дома из брёвен. Они, если захотят, у них всё появится, стоит только кнопку нажать и пару слов сказать. Есть специальная служба, которая постоянно подобных чудаков страхует. Не нужно даже ничего говорить, только дотронуться до аварийной кнопки. Живут, как тыщу лет назад жили, или может пятьсот, я не знаю. Нет, наверное, всё-таки пятьсот, тыщу лет назад ещё даже электричество не открыли, а у них из современного комфорта кое-что имеется. Вот. Представляешь, деды сами траву косят, ещё делают самодельное вино. По вечерам пьют его и поют песни. Тоже самодельные. И очень ловко у них всё получается! – Олег даже засмеялся от удовольствия, вспомнив вечерние посиделки с дедами. – Бабки коров доят. У коров есть такой орган, вымя называется, если за него подёргать, из него молоко течёт. Тёплое. Сам видел.

Клэр хихикнула.

– Надо же. А я думала у коров груди, как у женщин.

– Ещё у них есть теплицы. Вот теплицы на современном уровне. Да, а само поселение, ну, как тебе объяснить, где-то посередине между Волгой и Окой. Там зимой снегу по пояс выпадает. Самое главное у них, это яблоневый сад. Они и посёлок свой назвали поэтому – Яблоневый Хутор. Мы когда вернёмся на Землю, обязательно полетим к ним. Весной, когда зацветут яблони. Тогда там вообще красотища, тебе понравится, вот увидишь. Яблони в цвету… – Олег, округлив ладонь, накрыл грудь Клэр, напрягшийся сосок скользнул между пальцами, сжав его, он зашептал ей на ухо: – Мы будем выходить ночью в сад, над нами будут сиять звёзды, тебя всю облепят яблоневые лепестки, и ты будешь пахнуть яблоневым цветом, и мы будем любить друг друга сильно, сильно…