Тень ивы

– А ваш муж… он где?

– На соревнованиях. Он всегда на соревнованиях.

– Он спортсмен?

– Нет. Он тренер. Но ему нужны победы. В настоящий момент победы ему кует Эльвира Аптуллина, – она показала на афишу в золотистой рамке, где было написано:

– Вот вы были в Австралии? – спросила она у Жнеца.

– Нет.

– А он был.

– Вам обидно?

– Ничуть. Как насчет чая?

– С ежевикой на балконе?

– Например.

– Соревнований нет. Сейчас ведь день-деньской, – Костя подошел к балкону, выглянул. – Но попытаться представить себя вашим мужем заманчиво.

– Не стоит.

– Тогда и чай не стоит. А эта косметология, – он показал на журналы,– это увлечение? Или ваша красота имеет медицинское происхождение?

– Не сомневайтесь. Работа скульптора.

– Талантливый скульптор. А вот это, – он указал на баян. – Откуда эта экзотика?

– Из детства.

– Вы играете?

– Вы тоже.

– Нет, что вы, я в музыке деревянный.

– Давайте попробуем. Садитесь сюда. Та-ак.

Она усадила его на диван слева от себя и, растянула меха так, что левая клавиатура оказалась на его коленях, а правая – на ее. Взяла его пальцы в свои, показала простой перебор в левой клавиатуре.

– Повтори!

Он попробовал.

– Отлично! И еще вот эту лямку тянешь, туда-сюда. Знаешь выражение «тянуть лямку»? Это про баян!

Тут она заиграла правой рукой, то ли чарльстон, то ли твист, какую-то знакомую, беззаботную мелодию, кивая ему головой и задавая ритм.

– На баяне можно играть стоя, – Роксана поднялась, накинула баянную лямку на плечо, продолжила играть, подтанцовывая под свою мелодию, – лежа на спине, – она откинулась на спину. Когда ее голова коснулась колен Кости, она проворно поднялась. – И даже стоя на голове можно играть, – переводя дух и снимая с плеча баян, сказала Роксана, – но для этого нужна немного другая одежда. А то много эротики будет.

– Не думаю, что может быть больше эротики, чем я видел сегодня.

– Ты о ком?

– Я о тебе.

– Да? И когда же это, интересно?

– Все время.

– Нет, Костя, это не эротика. Знаешь, есть два типа яркости. Первый: зебра с самым контрастным рисунком быстрее всего привлечет жеребца. Второй: саламандра самой яркой окраской отпугивает наибольшее количество хищников. Чтобы ее не слопали. Я – второе.

– Я-то не хищник.

– Рассказывай! И кто же ты?

– Скорее, жеребец.

– Не замечаю, – она приблизила к нему лицо и вдруг лизнула его подбородок и губы.

– Снимаю обувь? – спросил Жнец.

Тогда его влечение к Роксане касалось прежде всего тактильного любопытства, влечения осязания. Пальцы хотели коснуться ее кожи на тыльной стороне плеча, спины, губы тянулись к ключице и ниже, к груди. И надежды оправдывались – там встречалось то, что грезилось, ожидалось: ровность, округлость, движение навстречу.

В любовном действии, в том, самом первом любовном соединении, не было ни податливости, ни напора, а одно только понимание всякого его мысленного или инстинктивного движения. Он осознал только, что давно не влекло его к женщине так, как в тот самый раз, словно подростка, и роль его была примерно такая, как в его перебирании кнопок на баяне левой рукой, но мелодия в конце концов сложилась очень радостная.

Не одеваясь, не отлучаясь в ванную, что само по себе сковывало Жнеца, они продолжали странный и длинный любовный обряд. Она облизывала его, отпрянувшего от ее лона, как кошка облизывает котенка с санитарной целью. А вместе с тем это было началом следующего соединения, потому что он предоставлял ей себя, а она, не торопя его, ничем не понуждая его к продолжению, деликатно подводила его к горячему желанию, ищущему в ней разрядки.

Потом стало темно и вместе с тем темно не стало.

Потому что одним из сопровождений их телесных удовольствий был свет, возникший по углам пространства, в котором они обнимали друг друга. Свет менял оттенки, наплывая от дали к ним, усиливался и тем ярче блистал, чем более яркими были их ощущения в этот момент. Словно бы позволяя Косте и Роксане видеть подробности причудливых сексуальных композиций, составленных их телами, и принуждая не останавливаться в поиске все более и более искусных и возбуждающих сочетаний.

Отвечая себе на вопрос, почему Роксана стала, по существу, инициатором их сближения, Жнец сначала решил, что это способ ответить на какую-то обиду ее мужу.

Про мужа было известно, что он человек на спортивной ниве весьма состоятельный, родители его живут в Германии, где отец владеет вполне успешным бизнесом в сфере промышленного дизайна, и что они очень ждут, когда Роксана с мужем Михаилом по фамилии Пиднель переедут к Пиднелям-старшим.

Поначалу, когда он смотрел на нее, когда можно стало смотреть не отрываясь, разглядывать досыта, не боясь вызвать неудовольствие, его удивляла одна вещь. Она говорила или слушала с тем выражением лица, какое бывает, когда человек думает о чем-то другом. Может, о ком-то другом. В ее повадке, движениях была непринадлежность кому-то одному, этому месту, этим обстоятельствам – так тогда казалось

Может быть, тоска по Михаилу, этот плакат турнира, который висел на видном месте. Может быть, невозможность уехать в Германию, о которой напоминала коллекция фамильных гербов Северной Германии, заполнявшая еще одну стену комнаты. Коллекцию регулярно пополнял Мишин папа, покупавший их, как сообщила Рокси, за землятресенные деньги на аукционе в Гамбурге.

Но вот муж Михаил приезжал с очередного турнира своей подопечной, очень ненадолго, оставляя след в виде платья или пальто от «Сhanel» или колье «Bvlgari», – он как-то предпочитал эти марки – и тут же Рокси звонила: «Он уехал. Я еду к тебе».

У него дома ей нравилось больше – его дом был, во-первых, большим, во-вторых, полон всяких мелочей, которые Роксана рассматривала часами. Это были рисунки и живопись на стенах, в папках, в багете и без, макеты зданий, голографические модели вроде Люксембургского сада, керамика, мелкая пластика, которую Жнец тоже пробовал покорить. Да что только не хранило там следов увлечений Кости: расписные шторы из дорогущего шелка, лазерный проектор с разработанной единственной объемной инсталляцией – рощи с шумящей листвой, вывески, куски витражей, объемное цветное стекло.

– Хохол, – говорила про него Роксана, хотя он числил себя за потомка казацкого рода, – съесть не съел, но все надкусил.

Правда!

Ей нравилось, когда он заводил в большом холле второго, и последнего этажа своего дома это лазерное представление с шумящими деревьями: в темноте возникали деревья одно за другим, сначала маленькими тонкими прутиками, потом наливались, тучнели, росли, несколько более зеленые, чем в природе, возникал ветер, разбрасывая ветви в разные стороны. Тени от длинных ветвей ложились на темные стены, создавая причудливой формы пятна, и тут же их смывали, чтобы создать новые, снова неповторимые. Он смотрел обычно именно на тени, а ей нравилась именно роща, которая, постояв не больше минуты в зелени, начинала сбрасывать листву, и скоро только черные стволы лип и красные и желтые плети ив оставались в минуту назад живой роще.

Рокси прижималась к нему еще ближе и говорила что-нибудь вроде:

– Такая короткая жизнь.

Или:

– Вот так и с нами.

Костя переживал по поводу того, что у него захламленный дом, в котором «ужи гнездо вили», как говорила приходящая домработница Снежана. Он любил больше бывать с Рокси не дома, а где-то, например, уезжать на катере на водохранилище, – появились такие светские аттракционы. А еще больше – у нее, потому что возле его дома портил настроение торчащий там живым упреком жестокосердию Кости недовольный сносом своего дома пенсионер.

Роксана не то чтобы чуралась общественного внимания – все-таки замужняя женщина, а попросту заметно скучала при большом стечении народа, потому что внимание того же Жнеца рассеивалось, обращалось и к другим.

В общем, чаще всего они любили проводить время вдвоем, чаще всего голыми, чаще всего в обнимку друг с другом.

Ее неприсутствие, выраженное в этом ее взгляде в неведомую даль, как ему показалось, имело нелюбовную почву.

Жнец как-то определил для себя, что главное назначение Роксаны при всей ее раскованности и любопытстве к сексу – в обычном материнстве. Может быть, ей не хватает своих родителей, особенно матери ? И тем более объяснимо, что она сама ощущает себя матерью огромного рода, счастливой семьи, в которой много детей. Этакой королевой пчелиного роя, к которой благоволят самые красивые самцы. Именно потому самая красивая, чтобы привлечь как можно больше самцов, иметь как можно больше детей, потому что в этом ее глубинная цель.

Многое объяснило для него то, что однажды, пригласив ее слетать на выходные на Кипр, он получил ответ: не могу, в воскресенье занята. Чем занята, педикюр?

Он узнал чем она была всегда занята три раза в неделю – в среду, субботу, воскресенье – случайно. Ее розовой машине в канун зимы надо было переменить тент с мягкого на жесткий, автосервис растянул это дело на два дня, и Роксана попросила довезти ее до Климовска, городка километрах в 50 и там подождать. До выезда в Климовск они ездили по магазинам – продовольственным, детским, канцелярским, закупали консервы для детского питания, подгузники, фартуки и салфетки. При этом она выглядела как Мисс Боббит из «Детей в день рождения»8, действовала быстро, говорила решительно:

– 160 коробок салфеток, – и ровно столько занимало оставшееся в машине место от подгузников и ящиков с консервами.

– Ты генерал армии спасения?

– Если бы армии.

Оказалось, что они едут в интернат для умственно отсталых детей, расположенный в Климовске. Сначала она попросила, чтобы он только помог ей разгрузиться и ждал во дворе. Но потом, внося внутрь коробки и пачки, вдохнув в себя разом острые запахи человеческих испражнений и опрелостей, оглушенный гулом, в котором преобладал стон, он понял, что оставить здесь Рокси одну не получится. Не честно. И страшно было, но она подвела его сквозь ряд кроваток, в каждой из которых стояли на коленях, сидели и лежали дети в возрасте от года – насколько мог это определить Жнец – до 3 или 5, и все они несли на себе печать горя. Мальчик с неимоверно большой головой, которая не позволяла ему держать ее вертикально, с печальными и взрослыми глазами, мальчик с очень близко посаженными глазами, коротким носом и открытым ртом, из которого свисали тягучие слюни, такой же мальчик, похожий на первого, как близнец, такая же девочка.

А вот еще ребенок – судя по платью, девочка, раскачивающаяся, стоя на коленях, из стороны в сторону и открывающая навстречу звукам невидящие глаза без зрачков.

А Роксана вела его, нагруженного коробками, дальше, куда-то в дальний угол большой – кажется, бескрайней комнаты. Там ее встретили широкими улыбками две женщины, как позднее узнал Костя – Света и Лариса. Они обцеловали, обняли Роксану, быстро перенесли из машины весь их груз, уложили его в палате так, что забили не только два высоких шкафа, но еще и подоконники узких окон. Роксана потянула Жнеца к угловой кровати, где, вжавшись в перила кровати, тянул к ней руки мальчик со страшным лицом – невозможно определить, что в нем было не так: верхняя челюсть как будто отсутствовала, нос и подбородок образовывали какое-то подобие рыбьей морды. Вывший до того, как Роксана взяла его на руки, он затих, обнял ее за шею и, как показалось Жнецу, улыбнулся. Самое удивительное, что мальчик потянулся ручками и к Косте, но его замешательство перехватила Роксана.

– Ты у меня мокрый, Вова? – спросила она мальчика, заглядывая ему в глаза, на что он промычал ей в ответ. И, поставив его в кроватку, отчего он опять завыл, бросилась к общему шкафу и начала искать там нужную одежду на смену.

– Костя, возьми его на руки, он тебя полюбит, – крикнула она ему от шкафа.

Жнец, перебарывая брезгливость, поднял ребенка на руки, и он прильнул к нему, затих. Теплый, легкий, подрагивающий от недавнего плача.

– Роксана, поменяй простыни у Катюни, – крикнула Света, – она уж полчаса говно свое месит.

Все три женщины метались между кроватками со скоростью, уступающей, видимо, только скорости естественных отправлений этих физически активных организмов.

Вова после перемены штанов тоже гулял сухим недолго: через полчаса Жнец почувствовал сквозь куртку горячую струйку на груди. Он и так-то старался не смотреть на мальчика, а следил взглядом за Роксаной, во вполне сексуальной позе мывшей пол.

– Роксана, – умоляющим голосом позвал Жнец, и она подняла к нему глаза. Видно, что-то отчаянное было в его лице, отчего она бросила тряпку и взяла у него ребенка.

– Иди в машину, подожди там, – сказала она, глядя на него с сожалением. И не веря тому, что можно добровольно отказываться от такого сокровища, как Вова, посмотрела на ребенка, слегка его от себя отодвинув. И тут же поцеловала Вову в нос, в глаза.

Костя выбежал из помещения и на крыльце несколько минут стоял, глубоко дыша, оценивая самый обыкновенный воздух, не пропитанный горьким настоем сиротства. Он ждал Роксану в тот день до глубокой ночи, голодный, усталый и злой, уже не чувствуя того, что потрясло его вначале. При этом двор интерната, по которому он ходил из угла в угол, был со всех четырех сторон замкнут стенами таких же палат, как та, в которой он держал на руках Вову. Однажды выходила во двор Света, предлагала ему поесть.

– Вот кашка гречневая, котловая, с маслом, поешьте.

Жнец посмотрел на бесформенную массу, лежащую на железной тарелке, сопровождаемую запахом из открытой за спиной санитарки двери, и рвотный спазм выгнул его шею прямо навстречу Свете. К счастью, ничего из него не исторглось – он не помнил, когда ел последний раз. Он присел на ступеньку крыльца, Света поспешно скрылась.

Он стыдил себя, уверяя, что эти несчастные дети со всех четырех сторон – тоже часть жизни, что они тоже нуждаются в сострадании и помощи, что долг всякого человека – помогать им в их тяжелой жизни, но перебороть жестокой, физической брезгливости в себе не мог. От этого становилось еще тяжелее. Он пытался сосредоточиться на том, что он на месте любого из этих детей не цеплялся бы за жизнь, а стремился бы возможно и невозможно к смерти. А ребенок с огромной головой? Он не может стремиться, потому что не владеет собой. И большинство из этих детей – так.

Одним словом, тяжесть наслаивалась на тяжесть. В конце концов к этому добавилась обида на Роксану: зачем она привезла его сюда?

Для причастия? Подходящий пастырь! Он вспомнил, как она, стоя над ним с раздвинутыми над его лицом ногами, проливает себе на грудь темное вино, которое стекает струйкой с ее лобка ему в рот. Вполне достойный их союза обряд. Приобщение к таинству.

Между тем, когда глухой ночью они отправились из Климовска назад, он увидел, как пронизана радостью Роксана, как она льнет к нему, словно благодаря за терпение. Понимает, что он перенес какую-то очень существенную трату ради нее. Так обычно ведет себя женщина, когда на ее каприз мужчина потратил большие деньги. Но от упрека, в который он, вероятно, обратил свою злость, Жнец не удержался.

– Все это, конечно, очень благородно, но я не понимаю: почему нельзя завести себе своего собственного нормального ребенка, а не ухаживать за сотней увечных детей?

– А ты можешь быть агрессивным, – с восхищением посмотрела она на него.

Это было второе открытие для Кости в характере его возлюбленной.

Вскоре стало понятно, почему ей так нравились сильные проявления его характера.

***

Помнится, через две недели их постоянных встреч он приехал к Роксане вечером, она открыла и зарыдала, приговаривая: «Он опять избил маму!» Жнец увидел, что квартиру заполнял мглистый туман.

Оказалось, она говорила про отца, о котором добавила только, что он психически больной человек, опасный всякую минуту для тех, кто рядом с ним. Что в детстве она постоянно опасалась за свою жизнь, но мать едва ли не ценой своей жизни спасала ее.

– А что, нельзя его как-то изолировать? – спросил Жнец.

– Его изолировали, но он большой артист. Мастер пускать пыль в глаза. Если он не хочет, его никто и никогда не заподозрит в том, что он садист и убийца.

– Если он убийца, что мешает его посадить?

– Пытались, но нет улик. Он все делает хитро. И потом, если до него доходит, что мы пытались пожаловаться на него, и мне, и маме, он устраивает такое … В общем, нам же становится хуже. Он злобный и злопамятный. И он все-таки инвалид.

– Ну, что-нибудь придумаем.

– Не надо ничего придумывать. Его просто надо жизни лишить. Казнить! Ты можешь?

Невозможно представить, чтобы кто-нибудь воспринял серьезно эту фразу, сказанную с ясными, хотя и заплаканными глазами.

– Конечно.

Но этот разговор повторялся, и скоро не казался Жнецу простой колыбельной, хотя после его «конечно» она успокаивалась. Она радовалась, торопясь разогнать сумерки, и сияние ее лица, блеск темных глаз, блики ровно смуглого тела освещали комнату то ли рассветами, то ли закатами. Свет, как всегда, усиливался, горел, когда, управляя друг другом, как пилоты управляют болидом, они направляли излучения от своих тел в сторону оргазма.

Оргазм всегда, оргазм везде, но непременно вместе! Кроме встречных волн наслаждения, их соединение все настойчивее сопровождал ослепительный свет, поступающий одновременно отовсюду и не знающий преград в виде таких мелочей, как стены, полы, потолки. И все требовательней звучал ее вопрос.

– Помнишь про моего папу Ганса? Он жив и угрожает мне и маме каждую минуту.

– Чем? Что же страшного, ну расскажи.

– В моем детстве не было конфет. Ни одной. Он считал, что надо есть соль, потому что это укрепляет кости, очищает кровь, сберегает зубы. И когда я тайком упросила маму дать мне хотя бы попробовать, он отнял у меня какой-то жалкий леденец и тут же маму в кровь избил.

– А ведь у тебя исключительно красивые зубы. У тебя есть, например, пломбы?

– Нет. Но не его соль в этом виновата. Как ты не понимаешь? Он все время принуждал к чему-то ужасному.

– Например, – насторожился Жнец.

– К тому, что человек, как животное, может питаться своими экскрементами, чтобы выжить.

– Он заставлял?

– Конечно! И это не самое страшное!

– А что самое страшное?

– Мне одиннадцать лет, я лежу в ванной, он вламывается без стука, говорит: не бойся, Роксана, сейчас проделаем одно упражнение. И начинает меня топить! Надавил на голову и держит под водой. Я захлебываюсь, он меня поднимает, говорит: старайся терпеть, сколько можешь, и снова топит. И когда я уже утонула, я не помню ничего, все, в отключке, он вынимает меня. А когда я едва отдышалась, отец сказал: запомни это состояние, потом его вызывай без воды.

– Зачем?

– Не спрашивай. Это как будто позволяет насытить кровь углекислым газом. Углекислый газ – это главный лекарь. Им дышат горные старцы! Но это неважно, понимаешь, неважно! Он входит в ванную, где лежит девочка-подросток, и начинает ее топить! Это может сделать нормальный человек?!

Жнец обнял ее и, прижав к себе, покачал, как успокаивают ребенка.

– Хотя, ты знаешь, я стала бояться вдыхать лишнего, как он учил. Никакого лишнего кислорода.

– Ты решила жить до ста лет!

– Я решила, что он не застанет меня врасплох, когда начнет душить в следующий раз. И потом, однажды, это меня спасло. Я купалась в море, мы отдыхали с мамой в Крыму. Я запуталась ногами в сети.

– Рыбацкая сеть?

– Нет. Сетка крупнее, она отделяла общий пляж от пляжа какого-то особняка. Подводный заборчик, да? Я распутывала ее, наверное, три минуты. Оказалось, я могу так долго быть под водой.

– Вот видишь, какую он смог принести пользу!

– Стоило тебе это рассказывать! Если ты боишься, я… я сама его убью. Когда я прихожу домой к маме, я иногда вижу его там… Мне труднее сдержаться, чем дать себе волю. Я убила бы его палкой, ножом, из ружья. Я только жалею маму, она дура, она мягкий человек. Он мучает ее, а если я… она еще будет меня за него ненавидеть.

Эта тема все больше выходила на первый план, и вопрос все чаще стоял именно так: если он не может сделать это для Роксаны, она не сможет делать для него цветомузыку. Он уже не считал, что ее желание, мягко говоря, преступно, но у него на первом плане было желание другое.

Разве можно было сравнить с чем-то прежде бывшим цветомузыку? И тем более как-то ее потерять?

Жнец, конечно, чувствовал, что задача не по нему, тем более что Снаряд помочь отказался, а это – единственный из его знакомых, кто хоть как-то мог вывести на исполнителя. Потом-то Жнец понял, что именно эта связка с Снарядом сыграла свою роль в том, что к нему обратила Роксана свою чудовищную просьбу. Да и вообще привязала его к себе.

Но даже если она решила, что он из уголовной среды, все равно получалось, что Рокси не понимает, что такое заказное убийство. Она была под впечатлением от телевизионной, киношной армии киллеров, представленных на экране как самая массовая, призванная временем гражданская специальность. И чем больше Жнец понимал, что с каждым днем его зависимость от Роксаны растет, тем больше прояснялось, что Жнец – далеко не главная ее страсть. Убить отца для Роксаны означало совершить едва ли не главное предназначение жизни. Она, наверное, проделывала это мысленно многие тысячи раз. Разными способами, сама или силами земными и небесными, с помощью бога и дьявола. Может быть, это она и видела, когда ее взгляд сосредотачивался на какой-то дальней невидимой остальным точке? Неприсутствие.

Жнец звонил ей, чтобы сообщить о приезде, и уже по телефону слышал голос, полный слез. Он знал, по какому поводу, он не мог видеть ее слез. «Вот оно, мужское достоинство –у кого есть терпение смотреть на женские слезы, – думал Жнец, – вот тут меряться надо, у кого больше».У него совсем не было, он говорил ей в такие моменты, что позвонит позже. Но она умоляла приехать, и он не мог не ехать, не видеть, не обнять, не поцеловать ее мокрые глаза.

Он подозревал, что ее ненависть к отцу и счастье контактов с уродцем Вовой как-то связаны между собой, и решил, что в сознании его возлюбленной отец несправедливо занимает то место на земле, которое должен занимать обездоленный и безответный ребенок.

Он еще не признался себе в этом, но уже думал, как получше организовать это дело. Он уже был соучастником убийства, обсуждая ее намерение, от которого она – Жнец это знал точно – не отступит. Он понял это в неподходящий момент, когда поздним вечером в ее квартире они лежали в ванне, тесноватой для двоих, в остывающей воде. Дверь в коридор была открыта, туда из ванной падал свет.

Жнецу и Роксане не был виден стоящий у двери высокий мужчина атлетического сложения с бритой головой. Он не выглядел разгоряченным наблюдателем весьма откровенной сцены, он даже и не смотрел в ванную – наклонив голову, он слушал.

– Хорошо, я обещаю, Роксана.

– Что ты обещаешь?

– Обещаю, что разберусь с ним.

– Не надо разбираться. Его надо убить. Ты сможешь.

– Смогу.

– Ты уже обещал.

– Нет, я не обещал.

– Ты говорил, что ты устроишь это.

– Сейчас я говорю тебе: я сделаю это сам.

Она приблизила свое лицо к лицу Жнеца, лизнула его лицо по-собачьи – от подбородка до глаз. Свет начал разгораться, делая воздух в ванной комнате розовым. И со Жнецом в который раз произошло еще одно малообъяснимое явление с точки зрения убежденного мичуринца-практика, каковым он был. Его организм реагировал на Роксану постоянной эрекцией, он снова и снова ее хотел.

Бритоголовый повернулся и отошел от дверей. Ненадолго остановился в середине коридора и поискал телефон и ключи. Подсветив себе телефоном, он открыл входную дверь и бесшумно ее закрыл.

***

…Во-первых, примите огромную благодарность от сэра Доэрти, главы Роял Фол Персонс Комьюнити, за Вашу щедрую финансовую помощь.

Что касается меня, я на правах нашего с Вами личного доброго знакомства послужу Вам в ином. Мне приходилось Вам говорить, досточтимая Мессум, что всю мою жизнь я занимаюсь единственно полезной в нашей жизни вещью – пытаюсь отыскать по миру кронпринцев, королевичей и шейхов, затерянных среди обычного серого населения. Вы улыбаетесь на это, как прежде, и считаете это чудачеством, но именно в совершенно безнадежных местах, вроде Заволжья России, или на Балканах могут сохраниться эти рассеянные в крови искры отцов нации, рачителей. Чаще всего – отыскиваются монархи ваши, мусульманские! Благослови их все святые, что имели помногу детей. И представьте, все чаще отыскиваются венценосцы среди лузеров, городских сумасшедших, монахов, изобретателей. Да, да, вот так я отыскал для Исландии наследного принца Бротта. Конечно, он по-прежнему живет в Болгарии, в Тырново, но какое это имеет значение? Значение имеет только одно: в семью – а нация и есть семья – возвращается отец – и кончаются драки между детьми, у всех в семье есть ощущение защиты, покоя, силы, что и рождает желание детей преображать свой дом. Вы, конечно, заметили, как поднимается сейчас Исландия, страна, которой Бог прописал снотворное. Потому что она слышит пробуждающий голос. Она знает, что отец у нее есть.