Anamnesis vitae. История жизни

– Однако же купаются! – заметил я.

– Кто купается? Палыч, тут и метра не проплывёшь, судорогой скрючит! Вода – ледяная! – возмутился Кешка.

– Купаются! Вон, гляди! – упрямо стоял я на своём, показывая вперёд.

На берегу пёстрым блином валялась одежда. А её хозяин, вернее – хозяйка, обнаружилась метрах в пятнадцати от берега. Женщина лежала на воде, раскинув руки и ноги, и опустив лицо вниз.

Кешка присвистнул:

– Во даёт баба! Не всякий мужик в Ключевом окунуться решится, а этой – хоть бы хны!

– Не хоть бы хны, Кеша! – пробормотал я, всматриваясь в распластанную неподвижную фигуру в озере, – Давай-ка к берегу! Быстрее!

Водитель искоса взглянул на меня и крутанул руль. УАЗик рванул к озеру. В считанные секунды машина преодолела оставшиеся метры и, вздымая фонтаны брызг, понеслась по мелководью к лежащему впереди телу. В том, что это именно «тело», я уже не сомневался.

Кешка ударил по тормозам. Я распахнул дверцу и, не разуваясь, спрыгнул в воду. И тут же невольно охнул: ноги до колен обожгло холодом: вода в Ключевом и впрямь была ледяная.

– Палыч, она, кажись, мёртвая? – несмело предположил мой шофёр, тоже выпрыгнув из кабины и остановившись над лежащей вниз лицом женщиной.

– Похоже, да. Помоги-ка! – я взялся за холодные плечи.

С трудом мы перевернули тело. Никаких сомнений теперь не осталось: женщина мертва и уже давно: лицо, грудь и живот утопленницы покрывали характерные багровые пятна. Я напряг память, вспоминая курс судебной медицины. Если ничего не путаю, трупные пятна появляются через два часа после смерти.

– Док, это что? – хриплым шёпотом спросил Кешка, тыча пальцем куда-то вниз.

Я проследил взлядом и почувствовал, как ледяной холод, сковавший ноги, вдруг скакнул вверх и вцепился мне в грудь, заставив замереть сердце…

Трусики несчастной оказались спущенными до середины бёдер. А чуть выше, между ног, виднелась синеватая, сморщенная, покрытая редкими волосиками, головка младенца.

Кешка издал утробный звук и, зажав обеими руками рот, помчался к берегу. Я – за ним. Почти одновременно мы выбралсь на сушу и упали на четвереньки.

Тошнило нас долго. Причём я совершенно не понимал, откуда во мне взялись такие резервы. Странным образом именно этот вопрос, а не наша страшная находка, завладел моим сознанием.

– Она что, в воде родила и утонула? – придя в себя, спросил Кешка.

Я пожал плечами:

– Там мелко, как она утонуть могла? Может, решила воды напиться, наклонилась, а тут схватки начались. Она от боли сознание потеряла, упала и захлебнулась. Может, сердце слабое было: не выдержало перепада температур… Или ещё что. Вскрытие нужно делать. Экспертиза нужна. А так гадать – дело неблагодарное.

– И что нам теперь делать?

– Милицию надо вызывать.

– Участкового нашего, что ли?

– Наверное. Он же у вас тут всю милицию представляет?

– Ну да, он, Семён Михалыч. Суровый мужик! – с неподдельным трепетом сообщил мне Кешка.

– Так давай звать твоего сурового мужика. Вот только как? – вдруг озадачился я, поняв, что на ближайших соснах телефонов-автоматов нет.

– Так у нас же рация в машине! – небрежно пожал плечами Иннокентий и побрёл по воде к УАЗику.

Я оторопело поглядел ему вслед. Оказывается, у меня теперь есть доступ к передовым средствам связи?! В положении и.о. главврача Кобельковской сельской больницы начали проявляться некоторые прелести.

Отойдя от ступора, я зашлёпал вслед за Кешкой.

7 сентября 1987 года, Ноябрьский район, 15—40.

– Как думаешь, Палыч, Нинка почему утонула? – после долгого молчания вопрос Семёна Михалыча заставил меня вздрогнуть от неожиданности.

– Трудно сказать. Молодая женщина, на вид здоровая, крепкая… Вскрытие, возможно, что-то прояснит, – выбираясь из задумчивости, пробормотал я.

И встрепенулся:

– Нинка?!

– Нинка Смурякова. Наша она, из Кобельков. Сразу после школы в область умотала, поступила в политех, кажется: отучилась, да так в Нерограде и осталась. Замуж сходила ненадолго, потом развелась. В какие-то начальницы выбилась, к родителям в Кобельки редко заглядывала. Я её последний раз года три назад видел, – объяснил участковый.

«Суровый мужик» Семён Михалыч оказался чуть старше меня. Длинный, худой парень в форме лейтенанта милиции приехал на место происшествия через час после нашего вызова. И тоже на УАЗике. На классическом милицейском «воронке» с синей полоской по бортам, зарешёченной задней дверцей и даже с мигалкой на крыше.

Скупо кивнув, выслушав наш рассказ, участковый внимательно осмотрел тело и вернулся к своей машине. Негромко сказал что-то в рацию, выслушал ответ и ткнул пальцем в Кешку:

– Значит так: ты, Иннокентий, сейчас отвезёшь труп в ЦРБ, в морг. Там уже в курсе…

– Михалыч, да ты что?! Не повезу я покойницу, не проси даже! Да и вообще… мне доктора надо доставить! – замахал руками мой верный водитель, бледнея на глазах.

– Доктора я сам доставлю.

– Всё равно! Не повезу труп, хоть убей! У тебя машина есть, сам и вези! – храбро пискнул Кешка.

Семён Михалыч подошёл к нему вплотную и навис:

– Иннокентий! – ласковым тоном, от которого почему-то захотелось сходить повеситься в чаще, начал участковый, – Ну посуди сам, дружок, как я повезу? Лежачих мест у меня в машине нет, только сидячие. Ты видел когда-нибудь, чтобы трупы ездили сидя?

Кеша отрицательно помотал головой.

– И я не видел. Зато видел, как они ездят лёжа. Вот мы сейчас все вместе, аккуратненько так, уложим покойницу на носилки в твою машину. В салон, стало быть. А ты, Иннокентий, сядешь в кабину и поедешь. В морге сдашь тело и мне доложишь по рации о выполнении. Вопросы есть?

Кешка икнул.

– Вопросов нет. Приступаем к выполнению первой части задачи. Док, ты нам поможешь?

Втроём мы в конце концов загрузили тело в салон «санитарки». Бледный Кеша сел за руль.

– Давай, Иннокентий! Мы в тебя верим! – ободряюще заявил Михалыч и с размаху хлопнул ладонью по борту УАЗика.

Кешка вздрогнул и даванул на газ. Машина запрыгала к берегу и скрылась в лесу.

Участковый вздохнул и покачал головой:

– Молодёжь… – философски произнёс он.

Так мы и ехали с «суровым мужиком»: молча, думая каждый о своём. Пока Михалыч не начал разговор про утопленницу.

– Долго едем. Кешка говорил, есть какая-то короткая дорога, через брод. А мы опять на грейдер выехали, – заметил я.

Участковый усмехнулся:

– Кешка, конечно, водитель хороший, спору нет. Но – безголовый. Ты, Палыч, построже с ним… и поосторожнее. Никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволяй ему ехать «короткой дорогой». В лучшем случае – опоздаешь на пару часов. В худшем – очнёшься в гипсе… если очнёшься.

– Добрый ты, лейтенант, – пробормотал я, ёжась и вспоминая, как выпадал из машины.

– Мудрый я, – скромно констатировал Михалыч, – И Кешку знаю, как облупленного.

Дорога резко свернула направо и за лесополосой открылась деревня.

– Приехали. Вот они, наши Кобельки! – с улыбкой и даже, как мне показалось, с некоторой гордостью, объявил лейтенант.

Кобельки не производили впечатления мегаполиса. На берегу здоровенного озера – пара десятков домов (или изб, как там правильно-то?); в геометрическом центре деревни – непонятное строение с колоннами по фасаду и неразличимой отсюда вывеской. Поодаль особняком стояли небольшая церковь и приземистое одноэтажное здание, сильно смахивающее на барак.

– А вон и больница! – палец участкового указывал в аккурат на него.

Я вздохнул. А чего, собственно, можно было ожидать от сельской участковой больницы? Бревенчатый барак, построенный по проекту местного архитектора дяди Пети в прошлом или позапрошлом веке… Впрочем, вряд ли: такая хибара столько не простоит.

– Больница была построена в конце девятнадцатого века! – гордо заявил Михалыч.

Я присвистнул: надо же, умели предки строить!

– Правда, сначала она была конюшней… – закончил экскурс в прошлое лейтенант и, зарулив в просторный больничный двор, остановил машину перед покосившимся крыльцом. Главврач Светин П. П. прибыл в свои владения.

– Ну, Палыч, удачи тебе. Знакомься пока с персоналом, осваивайся, а я в район поеду. Узнаю, что там на вскрытии. А ты – принимай хозяйство! – участковый несколько раз нажал на клаксон.

«Воронок» противно крякнул. Дверь с гордой надписью «Приёмное отделение» распахнулась и из полумрака древнего строения повалил народ.

Спустя минуту перед крыльцом выстроилась неровная шеренга встречающих в количестве пяти голов. Во главе строя оказался приземистый мужичок лет тридцати, облачённый в явно большой ему белый халат.

– Здравствуйте, доктор! А мы вас ждали! – радостно улыбаясь, прокричал он.

Я опомнился и выпрыгнул из машины. Мужичок тут же оказался рядом, вцепился в мою руку обеими своими и принялся энергично её трясти:

– Позвольте представиться: Антон Иваныч, здешний фельдшер. А вас как величать? Вы не представляете, как мы рады: пятый год уже без доктора! Нам, как из района-то позвонили, что вы едете, так мы даже и не поверили сначала. Думали, может шутит кто. Ан нет, не шутили, оказывается. А вы к нам как: насовсем, или…

– Или! – я решил прервать словесный поток восторженного фельдшера, – Я к вам на два месяца, по направлению облздравотдела. А величать меня – Пал Палыч Светин.

– Очень приятно! – улыбнулась мне красивая статная дама лет сорока – сорока пяти, тоже при халате, – А я – Мария Глебовна, акушерка. Семья-то с вами не приедет?

Я улыбнулся в ответ и отрицательно покачал головой. Попытка выяснить моё семейное положение была весьма прозрачной, но эффективной:

– Не женат я. Пока. Так что семья не приедет ввиду отсутствия оной.

– Как же так: такой интересный мужчина – и не женат?! – радостно возмутилась Мария Глебовна и медленно пошла на меня грудью (весьма нешуточной, надо заметить!), – Так мы это поправим!

– Машка, доктор, ежели захочет, сам всё поправит! – между мной и надвигающейся акушеркой возникла маленькая, худющая пожилая тётка. В белом халате, разумеется.

Решительно отпихнув распалённую Марию Глебовну, моя спасительница обернулась ко мне:

– Вы, Пал Палыч, не тушуйтесь. Машка – она завсегда так: как увидит нового мужика, так начинает ему глазки строить. А уж неженатому-то и подавно!

– Очень обидны мне слова ваши, Клавдия Петровна! – классической фразой попробовала возмутиться акушерка, отнюдь не выглядящая обиженной. Скорее наоборот: в улыбающихся тёмных глазах Марии Глебовны резвились озорные чертенята.

Я вздохнул про себя: эх, была бы она помоложе лет эдак на двадцать…

Клавдия Петровна небрежно отмахнулась от неё рукой, будто от назойливой мухи, и потянула меня за рукав:

– Идёмте, доктор, я вашу квартирку покажу. Устали, поди, с дороги-то!

– Квартирку?! – изумился я, – А что, разве она здесь?

– А где ж ей ещё-то быть?! – в свою очередь удивилась моя провожатая, – У нас доктора испокон веку при больнице жили. На всём готовом.

Я опасливо покосился на исторический барак-конюшню. Ну-с, положим, лошадям когда-то здесь жилось неплохо. Наверное. Но я-то – не конь! Провести два месяца в стойле как-то не улыбалось.

– А… других вариантов никаких нет? – осторожно поинтересовался я.

Клавдия Петровна жалостливо посмотрела на меня:

– Да откуда ж им взяться-то? Гостиницы у нас тут отродясь не бывало… Есть, правда, в деревне пара-тройка пустых изб. Так они заброшены давно, разорены. Жить там нельзя… – она задумалась и окинула взором выстроившийся личный состав больницы, – Если только на постой к кому?

Мария Глебовна с чёткостью кремлёвского курсанта шагнула вперёд:

– Очень правильная мысль! – одобрила она.

Я икнул и поволок Клавдию Петровну внутрь:

– Ладно уж, показывайте вашу квартирку!

Жилплощадь оказалась вполне сносной. Большая светлая комната, обставленная разношёрстной мебелью. Здесь было всё необходимое, но до глубины души меня тронула огромная широкая кровать с резными деревянными спинками. Я подошёл и потрогал резьбу пальцем:

– Это что, кто-то из пациентов из музея спёр?

Клавдия Петровна оскорбилась:

– Да Бог с вами! Это подарок. Пару лет назад мы цыганского барона лечили. От пневмонии. Так он вылечился, уехал, а потом вот это чудо прислал. Мы думали-думали, куда его определить, да так ничего и не придумали. Так и стоит здесь с тех пор.

Я уселся на кровать и попрыгал на ней. Матрас приятно пружинил. Пожалуй, подарок неведомого барона сможет в какой-то мере скрасить мои серые будни в этой дыре.

– А удобства? – задал я главный вопрос.

– Чего? – озадачилась фельдшерица.

– Удобства, говорю, где?

– А, это сортир, что ли? – осенило Клавдию Петровну.

Я смущённо кивнул. Слово «сортир» отчего-то порождало во мне странную ассоциацию с дыркой в земле:

– Э-э… ну да. И ещё душ.

– Есть, есть, как же! Вот, рядышком тут, в коридорчике: специально отдельный сделали для доктора. И сортир, стало быть, и душ с ванной.. Окромя вас, Пал Палыч, никто не попользуется!

Я вздохнул с облегчением. Бегать по нужде за пару сотен метров в типовое деревянное строение, похоже, не придётся. И то славно.

– Часы тоже от щедрот барона? – поинтересовался я, указывая на роскошные напольные часы с маятником, заключённые в резной деревянный корпус. Маятник почему-то висел неподвижно. Весь прибор создавал впечатление очень древнего и ценного.

– Нет, откуда часы – никто не помнит. Скорее всего, из старой барской усадьбы.

– А почему стоят?

Клавдия Петровна таинственно улыбнулась, подошла к часам и открыла корпус:

– Механизма-то нет! Как им идти?

– Логично! – подтвердил я, заглядывая внутрь.

Механизма и в самом деле не было. Маятник и гири висели на гвоздиках, вбитых изнутри в заднюю стенку корпуса.

– Зато красиво! – гордо заявила фельдшерица.

Я кивнул и аккуратно закрыл дверцу часов. Красиво, тут не поспоришь.

– Ой, я же так и не представилась! – вдруг вспомнила моя гид.

– Вы – Клавдия Петровна, это я уже и так знаю! – успокоил её я.

– Ну да. Фельдшерица я. Двое нас тут, фельдшеров: Антошка… ну, Антон Иваныч который, да я. Машка – акушерка. Ещё две санитарки имеются: Инка и Нинка…

– Это мы! – хором подтвердили две толстушки, возникшие в дверях.

– Ага, вот они. Инка с Нинкой ещё и готовят для больных, поварихи по совместительству, стало быть.

– Мы и для вас готовить будем, Пал Палыч! – обнадёжила меня Инка. Или Нинка?

Я благодарно кивнул. По крайней мере, с голоду я тут не помру. Судя по комплекции поварих, готовили они много и сытно.

– Итак, Клавдия Петровна, подведём итоги. Всего в больнице я насчитал пять душ персонала: вы, Антон Иваныч, Мария Глебовна, две санитарки, они же поварихи… Никого не забыл?

– Никого… только… – фельдшерица замялась.

– Только что?

– Сынок мой, Данила…

– Что с ним?

– Он как бы при больнице…

Я потряс головой, пытаясь вникнуть в суть полученной информации:

– «Как бы при больнице» – это как?! Живёт здесь, что ли?

– Да нет, живёт он дома, со мной. А тут… ну, помогает: Инке с Нинкой по кухне, полы моет, дрова рубит, тут гвоздь забить, там – дверь навесить, лежачим больным судно подать, перестелить…

– Он что, не работает у вас? Сколько лет-то ему?

Клавдия Петровна тяжело вздохнула:

– Тридцать исполнилось. Он у меня… ненормальный. С детства. Да вы не бойтесь, он добрый и тихий. Мухи не обидит! – поспешила она заверить меня.

– Да я и не боюсь, – пожал я плечами.

– Так вы не будете возражать, если Данилка так и будет тут, при больничке? Привык он. Да и к нему все давно привыкли.

– Конечно, пусть остаётся.

Фельдшерица прыгнула ко мне и затрясла руку:

– Дай вам Бог здоровья, Пал Палыч! Спасибо, спасибо огромное! А то я уж так боялась, думала: приедет новый доктор, да по строгости-то и отвадит Данилу от больницы. А вы – вон какой… Добрый! Данила!!! – вдруг пронзительно заверещала она.

От неожиданности и боли в ушах я вздрогнул.

– Данила, иди сюда, скажи спасибо доктору!

– Я тут, ма! – в дверь, распихивая Нинку с Инкой, протиснулся здоровенный увалень лет тридцати с характерным выражением лица.

В комнате сразу стало тесно. Физическим здоровьем природа Данилу явно не обделила.

– Данька, это наш новый доктор, Пал Палыч! – представила меня Клавдия Петровна.

– Пал Палыч! – с готовностью повторил Данила и, широко улыбаясь, уставился на меня.

Я криво улыбнулся в ответ.

– Скажи спасибо доктору: он тебя при больнице разрешил оставить! – фельдшерица пихнула сына в спину костлявым кулачком.

Данила послушно шагнул ко мне и разулыбался ещё шире:

– Спасибо, док! – и сграбастал меня в объятия.

– Не за что! – сдавленно пискнул я, чувствуя себя кроликом, сдуру попавшим в кольца удава. Мои рёбра начали потрескивать.

– Вот видите, видите, Пал Палыч, какой Данька добрый! – приговаривала счастливая мамаша, бегая вокруг.

Подтверждая заявленный имидж, Данила сдавил меня ещё крепче. Я понял, что моей врачебной карьере приходит конец. Как и жизни.

– Клавдия Петровна, скажите сыну, чтобы меня отпустил! – просипел я в широкую грудь олигофрена, – Помру ведь…

– Ась?! – уточнила фельдшерица.

– П……ц… – грустно констатировал я, поняв, что воздух закончился. И закрыл глаза.

7 сентября 1987 года, Ноябрьский район, 17—25.

Лодка мягко ткнулась носом в илистый берег небольшого озёрного острова. Терентий Иваныч с кряхтеньем перешагнул через борт и остановился, чувствуя, как кровь неохотно возвращается в затёкшие ноги.

– Дед, ты чего? – Петька приобнял старика за плечи, заглядывая в лицо.

– Да затекло всё. Сейчас, постою минутку-другую – и отпустит.

– Ну, ладно. А я пока пожитки выгружу.

Внук принялся деловито перетаскивать из лодки на берег палатку, удочки и прочий скарб. Наконец, уцепив опустевшую посудину за нос, Петька почти полностью вытащил её на сушу.

– Не унесёт? – больше для порядка осведомился дед.

– Да куда она денется? Не океан, чай, приливов-отливов и прочих цунами не бывает, – усмехнулся парень и, взваливая на плечи палатку и рюкзаки, поинтересовался, – Ну что, дед, оклемался?

– Да вроде.

– Тогда бери удочки и пошли. Сейчас палатку поставим, костерок организуем да ушицы наварим. Что-то я проголодался уже.

– Так немудрено. Мы когда от Кобельков-то отчалили? Часов в пять?

– В пять пятнадцать утра, я запомнил.

– Во-во. С того времени, почитай, и не ели-то. Так только, сухарики да колбаски чуток.

– Ничего, сейчас наверстаем! – бодро заявил Петька и зашагал вверх по склону холма.

Дед, покряхтывая и бормоча что-то себе под нос, побрёл следом.

Через пару минут внук добрался до вершины и скрылся из виду. Терентий Иваныч продолжал старательно карабкаться вверх. Его бормотание сменилось громким сопением: для старика подъём был крутоват.

– Дед! Давай скорее сюда! Тут… – донёсся сверху встревоженный Петькин голос и оборвался на полуслове.

– Чего там у тебя?! – старик обеспокоенно встрепенулся.

Тишина в ответ.

– Петька! Ты чего? Что случилось?! – Терентий Иваныч ускорил шаг.

– Дед, тут человек… – голос внука прозвучал как-то растерянно.

– Уф! – с облегчением выдохнул старик, – Напугал-то как… И чего? Какой человек? Чего ему надо?

– Да ничего не надо. И не ему, а ей! – Петька появился над склоном и протянул деду руку, выдёргивая его на вершину, – Вот, гляди!

В трёх шагах от оторопевшего старика лежала девушка. В безмятежной позе, закинув руки за голову, она напоминала задремавшую под солнцем пляжницу. Сходство особенно подчёркивало то, что одежды на девушке не было. Никакой.

– Она… живая? – шёпотом спросил Петька.

Опомнившись, Терентий Иваныч, пожал плечами:

– Не знаю, – тоже шёпотом ответил он и присмотрелся, – Дышит, вроде.

– Спит? Да что она тут вообще делает-то? И как на остров попала? – продолжал допытываться внук, не отрывая глаз от странной находки.

– Не знаю, говорю! – огрызнулся дед, – И перестань пялиться!

Петька покраснел и отвёл глаза.

Девушка была красива. Какой-то нездешней, непривычной красотой. Ослепительно-белая кожа резко контрастировала с пышными, огненно-рыжими волосами, рассыпавшимися по траве. Тонкое тело с маленькой юной грудью казалось изваянным из мрамора. Будто какой-то сумашедший скульптор приволок на этот Богом забытый островок мраморную глыбу, высек из неё чудную статую, да так и оставил здесь, неизвестно для кого и зачем…

– Прикрыть бы её надо… Петька, доставай свой спальник, живо! Не дело это – голой перед мужиками лежать, – распорядился дед и склонился над девушкой.

– Живая! Дышит и жилка на шее бьётся! – с заметным облегчением констатировал Терентий Иваныч.

Петька тем временем достал спальный мешок, расстегнул его и, старательно отворачиваясь, укрыл находку. Оценил дело рук своих и тщательно подоткнул края спальника.

– Эй! Барышня! Как тебя… Просыпайся, домой пора! Эй! – Дед потряс девушку за плечо, сначала осторожно, тихо, затем – всё сильнее и сильнее.

Никакой реакции. Красавица и не думала открывать глаза. Она всё так же безмятежно спала, слегка улыбаясь во сне яркими, немного припухшими губами.

– Барышня, вставай! Вставай, кому говорят! – не на шутку рассердился дед, завидев такое равнодушие девушки к попыткам разбудить её.

Нет ответа.

– Дед, что делать-то будем? – не сводя глаз со спокойного спящего лица, поинтересовался Петька, сидящий по-турецки в сторонке.

– А я знаю?! Оставлять её тут нельзя, это понятно. Почему она не просыпается? Может, она и не спит вовсе, а без сознания? И как вообще она сюда попала? Где её одежда, лодка? – Старик выглядел растерянным.

– В больницу её надо везти! – резюмировал Петька и встал, – Давай, дед, хватай наши вещички, а я – девицу. И в лодку. Уха на сегодня отменяется: погребём обратно в Кобельки.

– Да уж! Поели ушицы… – крякнул дед и принялся навешивать на себя рюкзаки.

7 сентября 1987 года, Кобельки, участковая больница, 17—10.

Отобедав и отдав должное стараниям Инки с Нинкой, я в сопровождении новообретённой свиты отправился в обход своих владений. Процессия выглядела весьма внушительно:

Клавдия Петровна плечом к плечу с Антоном Иванычем. Оба безостановочно тарахтящие каждый своё, отчего уловить суть выдаваемой ими информации было практически невозможно.

Пал Палыч Светин (я то есть), исполняющий обязанности главного врача. Невероятно важный и изо всех сил старающийся выглядеть старше своих лет.

Мария Глебовна, как бы по инерции налетающая на меня грудью всякий раз, когда я останавливался. (Справедливости ради отмечу, что особого неприятия с моей стороны этот процесс не вызывал).

Инка с Нинкой – с трудом вписывающиеся в коридор, но упрямо шагающие шеренгой и в ногу. Отчего древнее здание больницы ритмично подпрыгивало.

Наши тылы надёжно прикрывал Данила, улыбаясь во весь рот и периодически издавая жутковатые утробные звуки (Клавдия Петровна утверждала, что это – пение).

Обход, разумеется, мы начали с приёмного отделения. К немалому своему удивлению, я обнаружил, что оно вполне недурно оснащено всем необходимым. Даже небольшие операции можно было бы проводить…

Я тяжело вздохнул. Можно было бы, если бы вчерашний студент Светин имел хоть какой-то практический опыт… На меня вновь накатила лёгкая паника: с какой патологией мне придётся тут столкнуться, как и чем буду лечить? А главное – и посоветоваться-то не с кем: один я тут такой, дипломированный. Савсэм одын!

– А тут у нас процедурная! – распахнула Клавдия Петровна очередную дверь.

Я шагнул внутрь, огляделся, важно кивнул и вышел. Процедурная, как процедурная.

– Теперь давайте по палатам пройдёмся! – перехватил инициативу Антон Иваныч и устремился к белой двери с ярко-алой цифрой «1», довольно небрежно намалёванной масляной краской.

Палат оказалось пять. Вернее, когда-то их было семь, но две дальние отделили от общего коридора простенком. В палате №6 теперь поселился я (весьма символично!) Седьмая палата пустовала, тоже переделанная в жилую комнату.

Быстренько осмотрев имеющихся в наличии больных (всего в больнице их было четверо) и сделав назначения, я направился было к своему кабинету (да-да, теперь у меня был свой кабинет!) Но меня остановил оклик Клавдии Петровны:

– Доктор, куда же вы? У нас ещё амбулатория есть!

Как же я забыл?! Ведь учил же когда-то структуру сельской участковой больницы: и в самом деле, должна быть при ней амбулатория. Сиречь – ма-аленькая такая поликлиника, где доктор ведёт первичный приём приходящих страдальцев.

В амбулатории оказалось людно. На длинных скамейках, расставленных вдоль стен, сидели человек пять, старательно держась за разные части своих тел.