Самый далёкий тыл

В укромном местечке под настилом причала я храню на цепной привязи свою старую байдарку – мою союзницу в похищениях американских товаров с кораблей, когда я занимался этим бизнесом. Я сбросил ботинки, штаны и верхнюю рубашку, сложил их на дно байдарки и остался в футболке и спортивных трусах. Натянул на голову маску с дыхательной трубкой, сунул руки в брезентовые перчатки (они мне будут нужны для подтягивания по якорной цепи) и надел ласты на босые ступни.

Туман над бухтой сгустился, и от этого тумана вода казалась более холодной, чем она была на самом деле.

Я ступил в воду, бросил последний взгляд на смутные очертания «Советского Сахалина» метрах в трёхстах от меня и погрузился в воду, осторожно держа верхушку дыхательной трубки над поверхностью.

Пока я плыл на спине, погрузившись поглубже, мне пришлось дважды высовывать голову, чтобы сориентироваться и не проскочить мимо корабля. Моя цель была подплыть как можно ближе к якорной цепи. Я промахнулся всего метров на десять. Держась левой рукой за скользкий, покрытый водорослями борт грузовоза, я подплыл к цепи и ухватился за неё обеими руками. Теперь я должен буду, подтягиваясь на цепи, добраться до якорного люка и вылезти на палубу. Я проделывал этот фокус десятки раз, и ничего трудного тут для меня не было.

Выбравшись на палубу позади закреплённой спасательной шлюпки, я сбросил маску и отстегнул ласты. Сложил всё это барахло в водосточный жёлоб у борта и осторожно выглянул из-под шлюпки.

Палуба, вся в клочьях тумана, была пустынной. Часовой, конечно, сидит себе в капитанской рубке и попивает чаёк. А что ему делать на палубе? Чего опасаться?

Теперь мне надо пересечь палубу наискосок и добраться до короткой лестницы, ведущей к входу в радиорубку. Там, у верхней площадки лестницы, под окном, закреплён магнитом заветный цилиндр с важными документами, о которых говорил мне дядя Алёша и которые спасут его и помогут нашей Красной Армии.

Я выполз из-под шлюпки и, согнувшись, одним броском мгновенно пересёк палубу и прижался спиной к стенке радиорубки. Тихонько попятился, нащупал босой ногой первую ступеньку и медленно двинулся наверх, не спуская глаз с палубы. Чёрт его знает! – может, часовому придёт в башку пройтись по судну! Мне надо увидеть его издалека.

Но нет – никого на палубе не было. Я добрался до верхней ступеньки, перегнулся через поручни – и с усилием, обеими руками, с которых я предусмотрительно не снял брезентовых перчаток, оторвал магнитный цилиндр от стенки радиорубки.

Я сунул цилиндр в перчатку и стал спускаться. Но едва я сделал первый шаг, как краем глаза я вдруг уловил какую-то тень, движущуюся со стороны кормы по направлению ко мне. Я тут же распластался по стенке, боясь даже дыхнуть.

Это был часовой.

Как я и опасался, ему почему-то захотелось пройтись по палубе.

Он не торопясь добрёл до радиорубки и остановился как раз напротив меня. Достал из кармана кисет с махоркой и обрывок газеты и стал скручивать козью ножку. Сунул цигарку в рот, повернулся спиной к ветру и стал высекать кресалом искру, чтобы закурить. Вы, наверное, спросите: а почему он не прикурил от обыкновенной спички? А я вам отвечу, что во время войны спички были на вес золота. Их просто не было! Американские спички можно было достать только на барахолке. Мы все добывали огонь, как первобытные люди, – от искры.

Часовой стоял лицом ко мне, пуская клубы дыма. Есть такие психи, которые любят выпустить клуб дыма вверх, а потом в задумчивости следить, как он поднимается в высоту и растворяется в воздухе. Если этот часовой такого же психического типа, то мне каюк! Он поднимет глаза вверх – и тут же увидит меня на лестнице, в страхе прижавшегося к стенке.

Прошла минута – самая страшная минута в моей жизни!

Часовой дымил как паровоз, но глаза вверх не поднимал и меня не видел. Наконец он повернулся, высморкался при помощи двух пальцев, пробормотал что-то невнятное и побрёл по палубе к носовой части.

Я перевёл дух и вытер пот со лба той самой перчаткой, в которой был спрятан заветный цилиндр с документами. Подождал, пока часовой скрылся и мгновенным броском перенёсся под шлюпку у якорного люка. Быстро натянул маску с трубкой и надел ласты. Перелез через поручни и без проблем спустился по якорной цепи в воду.

…Пока я плыл и потом, когда я вылезал из воды под настилом 34-го причала и доставал свою одежду, спрятанную в байдарке, я повторял в уме как ненормальный, наверное, сто раз: «Молодец, Серёжка! Ты гений! Тебе нет равных!».

Я растёрся мохнатым банным полотенцем и переоделся. Осторожно выглянул из-под настила. Причал был пустынным. Уже почти наступила полночь, и охранник, конечно, продолжает дремать, а, может быть, уже и спит…

Я сунул цилиндр с документами в сумку, перекинул ремень сумки через плечо, выбрался на причал и тихонько двинулся к выходу, косясь на будку охранника. Я уже почти миновал её, как вдруг я услышал за приоткрытой дверью будки какой-то неясный шум. Я мгновенно остановился и прислушался. Не прошло и пяти секунд, как я понял, что это был за шум. Охранник от скуки напевал какую-то песню. И как вы думаете, что это была за песня? Помереть можно было со смеху! –охраник, эта тыловая крыса, будучи настоящим советским патриотом, пел знаменитую «Катюшу»!

Но мне было не до смеху. Я побежал на цыпочках мимо будки – и вдруг услышал громкий окрик: «Стой! Стрелять буду!».

Я оглянулся. Певец-охранник стоял в дверях будки, подняв свою древнюю винтовку на уровень плеча и целясь в меня.

Я остановился.

– Пацан, иди сюда! – хриплым голосом сказал охранник. – Что ты тут делаешь?

– Дядя, я удил рыбу, – сказал я как можно более жалобным тоном, подходя к нему поближе. – Отпустите меня. Уже поздно. Мама уже, наверное, с ума сошла от волнения.

– Ловил рыбу? А где твои удочки? И что у тебя тут в сумке? Давай её сюда.

И с этими словами он сдёрнул с моего плеча сумку и, придерживая одной рукой винтовку, стал отстёгивать сумочный клапан. Ещё секунда – и он наткнётся на цилиндр с документами. Времени на размышление у меня не оставалось!

Эх, не знал дурак-охранник, с кем он имеет дело! Резким ударом кулака по его запястью я выбил из его руки винтовку и ударом ноги сбросил её в воду. Ошеломлённый охранник взвыл от боли в руке и повернулся ко мне. Я бросил взгляд на его тощую обнажённую шею – и, размахнувшись, ударил ребром ладони по каратоидной артерии, как учил меня дядя Алёша.

Охранник как подкошенный рухнул на доски настила.

Я уже решил, что теперь мне ничего не грозит, но я ошибся. Видно, я слегка промахнулся и не ударил его, как намеревался, точно по артерии. И болван-охранник сознания не потерял. Я понял это, когда, подхватив сумку, я помчался что есть мочи к выходу из причала и вдруг услышал треск револьверных выстрелов и свист пуль над головой. Видно, у охранника, кроме винтовки, был ещё и пистолет.

Я пригнулся и стал бросаться из стороны в сторону, продолжая бежать изо всех сил. Дважды я падал на настил, подымался и опять бежал, виляя влево и вправо… И дважды пули едва не продырявили меня, просвистев прямо рядом со мной…

Но всё обошлось благополучно. Охранник остался валяться на причале, избитый и без винтовки, а я выбежал в тёмные портовые улочки, прислонился к какой-то стенке и попытался вдохнуть полной грудью.

Минуты две, наверное, я пытался восстановить дыхание. Лёгкие у меня просто разрывались от напряжения, а сердце стучало как барабан.

Наконец я пришёл в себя и смог оценить ситуацию, выражаясь любимым словечком Мишки.

Серёжка, сказал я себе, теперь тебе надо незаметно пробраться в консульство к американцам. Но как? Пропуска у меня нет – батя отнял его. Там, у ворот консульства стоит охрана НКВД. Идти домой ночевать – опасно. Кто знает, что придёт в голову моему идиоту-папаше? Может, ему опять захочется меня арестовать?

Где мне провести ночь?

И тут я вдруг вспомнил, что где-то здесь, недалеко, в портовых улочках, живёт в барачной хибарке тётя Настя. Ну вы должны её помнить! Это та самая тётя Настя, которая развозит горючее по дворам и кричит в рупор: «Граждане! Керосин!». Та самая тётя Настя, которой я оказал огромную услугу, добыв бесплатно новую подкову для её кобылы Мамки. Вот у неё я и переночую. И, может быть, с её помощью даже проберусь в консульство…

***

…– Серёжа, это ты?

Тётя Настя в длинной ночной рубашке стояла в дверях, подняв кверху керосиновый фонарь.

– Это я, тёть-Настя… Мне бы переночевать… Пустите меня.

Она улыбнулась мне и посторонилась, ласково ворча: «Носит тебя нелёгкая… А чего б тебе не ночевать дома, а?».

Я прошёл в комнату.

– Долго рассказывать, тёть-Настя, – сказал я уклончиво и сбросил сумку на пол.

– Есть хочешь? – спросила она. – Я насушила давеча сухарей. И сахарин у меня есть. Давай-ка попьём с тобой чаёк с сухариками.

Через полчаса, умытый, напившийся чаю с сухариками, переодетый в чистое бельё сына тёти Насти, воюющего где-то далеко на западе, я лежал на диване и пытался заснуть. Тётя Настя лежала на кровати у противоположной стены и бормотала, засыпая:

– Спи, сынок, спи… Утро вечера мудренее.

Утро на самом деле оказалось мудренее вечера.

Мы запрягли Мамку и поехали на вокзал, рядом с которым находился топливный склад. Залили на складе керосином все бочки и поплелись через весь город к зданию американского консульства.

Я сидел рядом с тётей Настей на передке телеги и держал в руках вожжи. Обе руки у тёти Насти были обмотаны бинтами до локтей. Никаких переломов у неё, конечно, не было, бинты мы намотали с понтом, чтобы убедить охранников НКВД, что она сама управляться с кобылой и керосином якобы не может и нуждается в моей помощи.

У ворот консульства нас остановил старшина НКВД, небритый толстяк с тусклым взглядом маленьких глаз.

– Документы! – потребовал он и глянул на меня. – А это кто?

– Сынок, товарищ начальник, – промолвила тёть-Настя, подавая ему бумаги. – Я упала третьего дня и переломала обе руки. А работать надо. Муж у меня погиб в сорок первом, а старший сын на фронте. Вот мой младшенький мне и помогает.

Сердце у меня билось с такой силой, что я с трудом слышал разговор старшины с тётей Настей.

Старшина уставился в документы и медленно читал их. Мне стыдно признаться, но вот в эту минуту впервые в жизни я позвал на помощь бога! Боже, молил я, сделай так, чтобы этот толстый старшина ничего не заподозрил, чтобы он махнул жирной рукой и пропустил нас! Боже милостивый, помоги!

И бог, наверное, услышал меня! Старшина сложил бумаги, отдал их тёте Насте и лениво махнул жирной рукой.

Я дёрнул вожжи непослушными дрожащими руками – и мы въехали во двор консульства. Объехали здание и остановились у керосиновой цистерны напротив кочегарки.

– Тёть-Настя, – поспешно сказал я, спрыгивая с телеги, – когда кончите заливать цистерну, приходите к нам в квартиру 12 на первом этаже. Хорошо? И вам надо будет подождать пару часов у нас, пока толстый старшина у ворот сменится.

И я помчался прямиком к консулу, ощупывая по дороге заветный цилиндр, лежащий в кармане моих потрёпанных штанов.

Не буду рассказывать вам о том, с какой огромной радостью встретил меня дядя Джим, как осторожно и нежно взял он в руки цилиндр с документами, из-за которых я чуть не погиб, – цилиндр, который спасёт дядю Алёшу и поможет нашей армии, – как он крепко обнял и расцеловал меня…

– Беги к маме, – сказал он. – Я приду к вам через полчаса.

И он схватился за телефонную трубку, и начал куда-то звонить, и кричать в трубку по-английски.

Уже выходя из кабинета, я услышал, как он прокричал:

– I would like to talk to the President!

Хоть я и плохо знал английский язык (я всегда имел в школе по английскому тройку), но всё же я понял, что это означает: Я хотел бы говорить с президентом!

***

Мама угостила тётю Настю шикарным обедом, которого та не ела, наверное, никогда. Я тоже проголодался и уплетал мамину стряпню за обе щеки. Мишка молча ел, уткнувшись в Карла Маркса. Мама уже и всплакнула, и отругала меня, и в третий или четвёртый раз потребовала подтвердить, что дядя Алёша непременно будет спасён.

А в самом конце нашего обеда отворилась дверь, и в гостиную вошёл улыбающийся консул. Не говоря ни слова, он подошёл ко мне, обнял меня, повернулся к маме и сказал:

– Лена, не волнуйтесь – Алёша скоро вернётся. – Он взъерошил мне волосы и добавил: – Вы, конечно, знаете, Леночка, что моя жена должна через месяц родить. Так вот что я хочу вам сказать: если у нас родится мальчик, я хочу, чтобы он был во всём похож на вашего Серёжу!

Глава 30. Президент Рузвельт. Белый Дом, Вашингтон. Август 1943 года.

"…Дорогой м-р Сталин, я сообщаю Вам с глубокой озабоченностью, что в распоряжении правительства Соединённых Штатов находятся девяносто шесть документов, бесспорно подтверждающих официальную передачу советской стороной Квантунской армии Японии военного и гражданского оборудования и других товаров, доставленных Америкой Советскому Союзу согласно договору Ленд-Лиз через порт Владивосток.

Более того, мы имеем надёжную разведывательную информацию, подтверждающую, что советская сторона систематически передаёт коммунистической армии Китая под руководством Мао-Цзедуна часть американских товаров, поставляемых советской стороне по Ленд-Лизу.

Мы уже сообщали Вам ранее об отдельных подобных фактах, но получили Ваше заверение, что это были спорадические и чисто местные действия преступников, оказавшихся на ответственных постах в руководстве Приморского края СССР. Теперь, однако, выяснилось, что в эту преступную деятельность было сознательно втянуто правительство Советского Союза.

М-р Сталин, я не могу скрыть чувство глубокого возмущения вышеупомянутыми фактами. Военное оборудование и продовольствие, предназначенное для нашей совместной борьбы с нацизмом, не должно попадать в посторонние и враждебные руки. Я уверен, что Вы не знали ничего обо всех этих возмутительных фактах, и я надеюсь, что подобные действия будут немедленно и решительно пресечены Вами и виновные будут наказаны.

Сверх этого, мы имеем сведения, что советские службы безопасности безосновательно арестовали во Владивостоке американского гражданина Алекса Грина и держат его в заточении. М-р Грин, американец русского происхождения, является видным журналистом, сочувствующим борьбе своей бывшей родины России и делающий всё возможное для укрепления советско-американской дружбы. Я настоятельно прошу Вас дать распоряжение о немедленном освобождении Алекса Грина и отправки его в Соединённые Штаты.

С уважением.

Франклин Делано Рузвельт, Президент Соединённых Штатов Америки.

10 августа 1943 года."

***

– Грейс, дорогая, – сказал Рузвельт, – у меня к вам персональная просьба.

– Я вас слушаю, мистер президент, – откликнулась Грейс Тулли. – Но имейте в виду – я, будучи честной христианкой и достаточно опытной женщиной, отношусь осторожно к персональным просьбам со стороны женатых мужчин.

Рузвельт сбросил пенсне, запрокинул голову и расхохотался.

– Грейс, вы неподражаемы! – воскликнул он, ударяя обеими ладонями по подлокотникам своей инвалидной коляски. – Обещаю вам – моя просьба будет абсолютно невинной. А именно: через пятнадцать минут сюда явится наш руководитель секретных служб, полковник Джордж Кларк…

–…через двадцать минут, а не через пятнадцать, – невозмутимо поправила президента мисс Тулли, сверившись со своим блокнотом.

– О-о! Не будьте столь дотошной секретаршей, Грейс!.. Через двадцать минут этот честный – слишком честный, на мой взгляд! – служака придёт ко мне, своему президенту, и, по моим сведениям, начнёт предъявлять требования, которые я не могу удовлетворить.

– И в чём же заключается ваша персональная просьба ко мне в связи с этим?

Не отвечая, Рузвельт развернул коляску, подкатил её вплотную к столу, вынул из глубокого ящика початую бутылку виски и сифон с содовой водой. Быстро смешал виски с содовой, с наслаждением отхлебнул и промолвил:

– Вы выждете в своём офисе десять минут, а потом войдёте и скажете: "Мистер президент, вас ожидает посол Советского Союза."

– Хотя никакого посла не будет и в помине, верно? – произнесла мисс Тулли, и в голосе её Рузвельт уловил нотку неодобрения.

Президент молча кивнул.

– Отлично, мистер президент, – промолвила мисс Тулли и сделала пометку в блокноте. – Я так и сделаю. Но позвольте спросить – почему мы должны дурить такого прекрасного и даже, по вашему выражению, слишком честного служаку, как полковник Кларк?

Рузвельт протёр платком пенсне и вновь надел его. Посмотрел на мисс Тулли с выражением едва заметного раздражения и произнёс:

– Грейс, мы знакомы с вами много лет, мы даже друзья, но это не даёт вам права допрашивать меня, вашего президента.

– Прошу прощения, мистер президент, – бесстрастным голосом промолвила мисс Тулли. – Я могу идти?

– Нет. Присядьте, пожалуйста. Не хотите ли кофе?

– Не откажусь.

Рузвельт нажал кнопку на пульте управления и сказал в микрофон:

– Кофе и кокосовое печенье для мисс Тулли.

Через полминуты слуга-филиппинец вкатил коляску с кофейным подносом и удалился.

С минуту Рузвельт и его бессменная секретарша были заняты своими виски и кофе. Затем президент откинулся на спинку кресла и сказал тихим извиняющимся голосом:

– Грейс, дорогая, не сердитесь на меня. Я чувствую себя не в своей тарелке. В сегодняшней встрече с полковником Кларком я должен отказать ему в его просьбе, несмотря на то, что он абсолютно прав. Я не готов согласиться на его требование, но и отказать ему безоговорочно я тоже не могу. Мне нужно выиграть время.

– Мистер президент, вы помните, что я говорила вам тринадцать лет тому назад, когда вы признались мне впервые, что хотите стать президентом?

– Помню слово в слово! Вы сказали: "Фрэнк, если вы станете президентом, вам придётся чуть ли не ежедневно принимать решения, противоречащие вашей натуре. Более того – вам придётся лгать…".

– И я была права!

– И вы были правы… Но не совсем. – Рузвельт вынул из коробки сигару, обрезал кончик, щёлкнул зажигалкой и закурил. – Я должен сделать вам признание, которое я долгое время не делал даже себе самому. Через несколько лет своего президенства я постепенно обнаружил, что моя натура, под напором моей почти не ограниченной власти стала меняться. Перестала быть слишком чувствительной. Перестала кровоточить. Перестала координировать свои действия с совестью.

– И поэтому вы спокойно пересажали почти всех наших японцев в концлагеря, хотя никакой вины за ними не числилось?

– Грейс, не напоминайте мне об этом, прошу вас!

Мисс Тулли поставила недопитую чашку на поднос, отряхнула юбку и встала.

– Мистер президент, вы говорили на эту тему с Элеонор? Или я являюсь единственным доверенным лицом по проблемам президентской совести?

– Oh Grace! Don't you know my spouse!? ("О-о, Грейс! Вы что – не знаете мою супругу!?"). Если я скажу ей что либо подобное, она будет читать мне проповедь несколько часов подряд. И даже подряд несколько дней. И никогда об этом не забудет.

Мисс Тулли пожала плечами.

– Я могу идти?

– Да, – промолвил Рузвельт. – Так не забудьте, Грейс, – вы впускаете Кларка, входите через десять минут и говорите: "Мистер президент, вас ждёт посол Советского Союза…".

***

…Полковник Кларк сказал:

– Мистер президент, я позволил себе побеспокоить вас в связи с последними событиями во Владивостоке.

Рузвельт радушно улыбнулся.

– Джордж, я всегда рад видеть вас и я поздравляю вас с успешным завершением этого позорного дела с Ленд-Лизом. Вы были правы, отправляя этого русского из "Вашингтон Телеграф" во Владивосток. Он просто герой! Его подвиг так и просится в сногсшибательный голливудский фильм. Как вам известно, я отправил письмо дядюшке Джо с категорическим требованием немедленно освободить Грина…

– Мистер президент, русские арестовали не только Грина, но и несколько других лиц, сыгравших важную роль в разоблачении советских махинаций с Ленд-Лизом.

Рузвельт искусно изобразил удивление. Он всплеснул руками и с хорошо разыгранным возмущением произнёс:

– Я всегда говорил, что Сталину и его подручным доверять нельзя!.. Я ничего не знал об этих арестах, – весьма правдоподобно, с ноткой истинной искренности, соврал он. – Хотите виски, полковник?

Приняв от Рузвельта бокал с коктейлем, Кларк сказал:

– Наша обязанность, мистер президент, освободить этих героев и доставить их в Штаты..

Рузвельт взглянул на часы. Прошло всего пять минут, и ему надо продержаться ещё пять – до того момента, когда верная Грейс войдёт в Овальный Офис и произнесёт спасительную фразу о прибытии мифического советского посла. И тогда он избавится хотя бы на время от назойливых требований полковника, которые он не может – и не хочет! – удовлетворить.

– Джордж, – промолвил он, – сколько человек, помимо Грина, было арестовано Советами?

– Трое. Капитан корабля Василий Лагутин, судовой доктор Анна Берг и её брат Александр, военно-морской радист.

– То есть, эти трое – не американцы.

– Совершенно верно, они – русские… Кроме того, мы должны доставить в Штаты семью Алекса Грина – его русскую жену и двух приёмных сыновей.

– Итого семь! Дядюшка Джо не согласится.

– Он согласится. Более того – он уже согласился!

Рузвельт вновь изобразил на лице высшую степень удивления.

– В обмен на что? – спросил он с неплохо разыгранным недоумением, хотя он, конечно, догадывался, что именно хочет получить от него пресловутый "дядюшка Джо".

– Час тому назад наш консул во Владивостоке прислал радиограмму, где говорится, что он получил официальное предложение советского правительства, завизированное Сталиным, чтобы в обмен на эту семёрку вы освободили пятерых шпионов, осуждённых нами на смерть за предательство.

Президент подлил себе виски и с надеждой посмотрел на дверь. С минуты на минуту верная Грейс должна открыть дверь, произнести спасительную фразу – и тогда он сможет поспешно выпроводить назойливого Кларка. Завтра Верховный Суд США выносит решение об апелляции смертной казни пятерым сталинским шпионам, и если суд подтвердит высшую меру наказания, то Рузвельт сможет надёжно прикрыться этим решением и окончательно отказать Кларку в его требовании. Правда, это означает, что Алекс Грин, доктор Берг, её брат и русский капитан будут наверняка расстреляны бандитами из НКВД… Жаль, очень жаль, но что поделаешь!? Бушует страшная убийственная война – и в ней ежедневно гибнут сотни и тысячи людей. Значит, количество погибших увеличится на эту четвёрку…

Он опять взглянул на дверь. Чёрт возьми! – Грейс, как назло, опаздывает!

Но нет, она не опоздала! Дверь отворилась, и Грейс Тулли возникла на пороге.

– Мистер президент, – сказала она, – советский посол позвонил и сказал, что не может прибыть и просит отложить аудиенцию.

Рузвельт медленно снял пенсне и потёр переносицу. Такого удара в спину он не ожидал! И от кого!? От Грейс Тулли, преданного друга, чья лойяльность президенту была легендарной в Белом Доме! Почему она это сделала! Ведь она наверняка знает, что за такое предательство она сегодня же будет изгнана из Белого Дома!.. Что же теперь делать? Я остался один-на-один с Кларком, и прикрытия у меня нет… Я проиграл.

– Спасибо, Грейс, – тихо сказал он. – Вы свободны.

Он повернул красное от гнева лицо к полковнику.

– Кларк, напомните мне имена этих гнусных предателей. У меня плохая память на подонков.

– Мистер президент, вам плохо? – озабоченно спросил Кларк, всматриваясь в лицо Рузвельта. – Может, надо позвать медсестру?

Рузвельт отрицательно потряс головой.

– Не беспокойтесь, полковник. Давайте их имена и должности.

Кларк раскрыл папку.

– Гарри Хант, советник президента. Эдвард Дикенсон, заведующий отделом в Госдепартаменте. Эрик Мак-Хилл, администратор программы Ленд-Лиз. Деннис Уорнер, член Совета по военно-экономической стратегии. Дженифер Хьюстон, заведующая отделом в Департаменте военных материалов.

Рузвельт закрыл глаза. Он сидел, слегка покачиваясь в своём инвалидном кресле, и, казалось, дремал. Кларк смотрел почти с жалостью на него, старого, немощного, но держащего в своих морщинистых костлявых руках бессчётные человеческие судьбы, включая судьбы семи человек в далёком русском Владивостоке.

– Полковник, – тихим голосом промолвил Рузвельт, открыв глаза, – значит, вы предлагаете, чтобы я обменял моего бывшего советника Гарри Ханта, осуждённого на смерть за предательство, на русского мальчишку, не способного самостоятельно вытереть сопли, – так, что ли?