1985, или Полевой сезон

Всю дорогу до авиазавода Юля спала на его плече.

Март

Юля спала на его плече, а он курил и думал о превратностях жизни. В сущности, произошло не бог знает что – после нескольких встреч на продуваемой всеми ветрами площади Советов с короткими прогулками у Оперного театра, сегодня на той же площади Захар пригласил Юлю к себе на Шишковку. Другой такой возможности могло не быть – общежитие оказалось совершенно пустым после того, как Фёдор с Айдаром уехали навестить сбежавшего от правосудия Игоря в его родной Гусиноозёрск. Мёрзнуть в трамвае не хотелось, поэтому Захар одним взмахом руки остановил такси. Он не был кутилой и часто нуждался в деньгах, но в подобных случаях его выручала поговорка «ста рублей нет, а рубль не деньги». Через двадцать минут они уже сидели вдвоём на кухне, пили ароматный ликёр и непринуждённо болтали. «Почему мне с ней так хорошо?» – спрашивал себя Захар, слушая вполуха Юлину болтовню, и сам же отвечал: «Потому что она живая, настоящая, а не строит из себя Татьяну Доронину».

Допив ликёр, Юля поднялась, поправила сбившееся платье и направилась к комнате Захара. Он обогнал её и включил стоявший перед кроватью торшер. Мягкий свет осветил висевшую на стене физическую карту Советского Союза. Стол в комнате не помещался. Полукруглая столешница, прибитая с помощью металлического уголка к стене под картой, была опущена. Под самым потолком к деревянной подставке был искусно прикреплён маленький чёрно-белый телевизор. Рядом с кроватью возвышался массивный книжный шкаф. За его стеклянной дверцей на фоне книг вызывающе красовалась увеличенная женская фотография. Юля неуверенно поинтересовалась:

– Кто это?

Захар вздрогнул, но быстро овладел собой.

– Это… моя жена, – и тут же добавил – Бывшая.

Он включил масляный обогреватель и нажал на кнопку магнитофона.

– Иди ко мне.

Юлия Малышева была полной противоположностью тургеневским девушкам – она не любила вздыхать над книгами, не отличалась ни романтизмом, ни особой впечатлительностью, а главное – её никак нельзя было назвать интровертом. Наедине с собой она отчаянно скучала, в общении же с другими людьми раскрывалась и только в нём находила смысл существования. В свои двадцать лет она успела хлебнуть лиха – пережила трагическую смерть матери, давным-давно начала курить, сменила двух не очень молодых почитателей и не чуралась алкоголя. Всем спиртным напиткам она предпочитала водку, но при этом пила весьма умеренно. По крайней мере, не больше своих подруг. Её визитной карточкой была общительность. Ей не составляло никаких проблем провести несколько часов в одной компании и, распрощавшись, тут же отправиться в другую. Высокая, симпатичная, русоволосая, Юля обращала на себя внимание и сверстников, и мужчин постарше. Коренная сибирячка, родившаяся и выросшая в Улан-Удэ, она, как и многие её сверстницы, немного походила на европеизированную бурятку. Лицо у неё было скуластое, разрез глаз – наполовину азиатский, наполовину европейской, зависивший от её настроения и от времени суток. Город она хорошо знала и любила, особенно родной посёлок авиазавода.

Не в Юлином характере было задумываться о смысле жизни и прочих отвлечённых вещах, но зато она была доброй и отзывчивой девушкой. Если бы её спросили о самых сокровенных желаниях, она, не мудрствуя лукаво, назвала бы трёхкомнатную квартиру, обеспеченного красавца-мужа и двух-трёх детей. Впрочем, она не витала в облаках и понимала, что мечтать не вредно. Духовные интересы не входили в список её приоритетов. При этом она, легко сходясь с людьми, никогда не искала от них выгоды. Юля любила со вкусом одеваться, но на модную одежду не хватало денег. После школы она нигде не училась и не работала, только подрабатывала разнорабочей в соседнем продовольственном магазине.

Ничего этого Захар Сазонов ещё не знал. Его жизнь оказалась на том крутом повороте, когда думается лишь о том, как бы не вывалиться из седла. Со школьных лет влюбчивый и впечатлительный, он мечтал встретить такую девушку, с которой можно было бы жить спокойно, с пользой и для семьи, и для общества, полностью раскрыв свои способности и таланты. В сущности, он давно уже жил постоянным ожиданием счастья. Внешность у него была самая заурядная, он не слыл красавцем-мужчиной, но в его глазах легко читались цепкий ум и терпеливый, стайерский характер. Шумным компаниям он предпочитал хорошую книгу. Выросший в провинции, с её однообразной и не всегда увлекательной повседневностью, он с семнадцати лет попал в бурный водоворот московской жизни – тоже, впрочем, не соответствовавшей его тайным мечтам. Гораздо интереснее ему казались российский Север, Колыма и Чукотка, куда он попал в ходе двух летних учебно-производственных практик. Но назвать Захара романтиком-идеалистом было бы неверно. При всём своём романтизме, он оставался интеллектуалом и прагматиком, остро ощущавшим несовершенство и общественного устройства, и человеческих отношений, и себя самого. Смысл жизни вовсе не сводился для него к непрерывным странствиям и к достижению материальных критериев «нормального» бытия, хотя этим тоже приходилось заниматься. Он мечтал прожить интересную осмысленную жизнь, которая продвинула бы вперёд всю человеческую цивилизацию. Но этим наполеоновским замыслам мешал некий внутренний антагонизм, вызванный несовпадением книжной мудрости с реальной жизнью. Всё вокруг было далеко не так безоблачно, как говорили телевизионные дикторы. Несмотря на это, если Захар и ругал советскую власть, то не за неправильные устои, не за жёсткий тоталитаризм и отсутствие элементарных свобод, а за слишком маленькую зарплату, постоянные дефициты и бытовые неудобства. Он чувствовал какой-то подвох в устройстве государственной системы, но не до конца разбирался в его сути. Главное же, чем он жил и о чём постоянно размышлял в эти дни, сводилось к предстоящему полевому сезону и неудачному браку с Алиной. Встреча с Юлей всколыхнула его, отвлекла от мрачных мыслей и заронила надежду на доброе будущее.

Погасив сигарету, он выключил бра и бережно провёл кончиками пальцев сверху вниз по матовой Юлиной спине. Не открывая глаз, девушка рассмеялась, развернулась к нему и с готовностью обвила его горячими руками.

Потом он попал в безумный водоворот, кидавший его из стороны в сторону и в конце концов выбросивший на раскалённый красный песок. Открыв глаза, он увидел склонившиеся над ним раскрашенные женские лица.

– Где я? – простонал Захар.

Женщины явно обрадовались его голосу.

– Это Улуру, белый юноша, – обратилась к нему одна из них. – Мы в Австралии. Тебя прислал сам Большой Змей. Ничего не бойся – мы давно тебя ждём и будем сильно любить.

Захар приподнялся на локте. В сотне метров от него возвышалась чудовищных размеров оранжево-коричневая, почти красная скала овальной формы. Из расположенной в её основании пещеры выбегали женщины, вздымая к небу руки и что-то радостно восклицая.

– А зачем я вам?

– Белый юноша, ты нужен для возрождения нашего племени. Месяц назад враги вырезали всех наших мужчин. У нас не осталось даже грудных мальчиков!

Под непрерывное ритмичное пение Захара положили на носилки, покрытые шкурами кенгуру, и по каменистому песку понесли в пещеру. Там его насильно напоили сладковатым дурманящим напитком, раздели и умастили всё тело чёрной ароматной мазью. Потом все женщины встали и вышли. В пещере осталась лишь одна, самая робкая и необычайно красивая, белозубая девушка с нарисованными белыми треугольниками на щеках. Она нерешительно сбросила с бёдер лёгкую повязку, легла рядом с Захаром и осторожно приникла к нему всем своим горячим телом. В ответ он несмело поцеловал её, сначала в шею, потом в приоткрытые сухие губы, после чего воспламенился и всецело отдался на волю Большого Змея. Ему уже было всё равно, где он находится и что такое Улуру.

– Захар, ты меня задушишь! – Юлин голос разбудил его и привёл в чувство.

– Так это был сон? – пробормотал он виновато.

– Сон? Ты меня всю измял и исцеловал, места живого не осталось!

После этой первой совместной ночи они ещё несколько раз встречались в центре города, гуляя рука об руку по заснеженным переулкам, пока темень не разгоняла их по домам.

В экспедиции бурно обсуждали кремлёвские новости. В ходу была шутка: «В программе «Время» диктор Игорь Кириллов с грустью сообщает: «Товарищи, вы, конечно, будете смеяться, но нас опять постигла тяжелая утрата!». Смертью престарелого генсека Черненко закончилась «пятилетка пышных похорон». Новым генеральным секретарём стал молодой и энергичный Михаил Горбачёв. Всё предвещало грядущие перемены – одних это пугало, других радовало. Но и те, и другие удивлялись откровенным высказываниям Горбачёва о том, о чём они все эти годы шептались на кухнях – о тяжёлой жизни, о пустых полках магазинов и даже о недовольстве людей коммунистической партией.

Как бы то ни было, пятилетний план никто не отменял, а где-то в его недрах скрывалась маленькая строчка о предстоящей топографической съёмке дна Зейского водохранилища.

Сазонова вызвал к себе главный инженер Вербицкий, опытный специалист лет пятидесяти, державший в памяти все многочисленные участки работ и знавший не только их узкие места, но и возможные варианты отхода. При появлении Захара он встал из-за стола и протянул руку для приветствия.

– Проходите, проходите, Захар Степанович! Присаживайтесь. Как у вас с подготовкой к зейскому объекту? Вы ведь в курсе наших планов на этот полевой сезон?

– Я планов наших люблю громадьё, – пошутил Захар. – Михаил Иванович, всё нормально. Только мне одно не понятно – там ведь не просто дно, а затопленная тайга, сельхозобъекты да несколько деревень. Зачем нам всё это снимать? Ну дурдом же… Ведь имеются же подробные топокарты местности до затопления.

– А это, Захар Степанович, не наше с вами дело. Что значит зачем? Будь моя воля, я бы вообще запретил бы советским людям задавать этот вопрос. У нас плановая экономика. Чита спустила план, а мы люди маленькие. Что головное предприятие прикажет, то и обязаны выполнять. Вы инженер по морской геодезии. Вашей бригаде предстоит выполнить комплекс геодезических работ для обеспечения эхолотных промеров плановыми координатами. А после этого провести и сами промеры. Закладывать геодезические пункты и строить над ними сигналы будет бригада Фёдора Толстихина.

– Фёдора? – удивился Захар. – Он ведь маркшейдер.

– Да, Фёдора. Шахта ему противопоказана по состоянию здоровья. Он и справку из Читы привёз. Пусть подышит немного таёжным воздухом. Вы ведь вместе с ним в общежитии на Шишковке проживаете?

Захар кивнул головой.

– Михаил Иванович, можно пару вопросов?

– Валяйте.

– Прокладывать полигонометрию придётся вдоль берега, с мыса на мыс. Если уровень воды повысится, сигналы не затопит?

– Не затопит. В любом случае, на площадку для наблюдений заберётесь по лестнице.

– Ладно. Какие у меня будут эхолоты?

– Не какие, а какой. Прошлогодний «ПЭЛ-3». Наш, отечественный.

– То-то и оно, что отечественный. Он ведь в прошлом году рельеф почти не писал. Маломощный потому что.

Вербицкий перешёл на ты.

– Что-то ты, Захар, много вопросов задаёшь. Эхолот отремонтирован и протестирован в читинской радиолаборатории.

– Хорошо, допустим. Хотя его и в прошлом году там же тестировали. На каком судне моя бригада будет работать?

Он не зря задал этот вопрос. В прошлом полевом сезоне, в бытность его начальником партии, именно отсутствие корабля не позволило закончить гидрографические работы.

Главный инженер прищурился и ответил, глядя мимо Захара:

– Об этом не заботься. Судна ещё нет, но Устюжанин его гарантирует. Вопрос под контролем. Кроме того, будут моторные лодки. Понадобится – получишь и резиновую. Так или иначе, производственный план надо выполнять. Наши с тобой эмоции Чите по барабану. У тебя всё?

– Всё, Михаил Иванович.

Из кабинета главного инженера Захар вышел удручённым. Перспектива работать на одном объекте с непредсказуемым Фёдором его не прельщала. Неопределённость с эхолотом и судном тоже не внушала оптимизма. Вся надежда оставалась на энергичного и пробивного начальника партии Петровича.

В один из мартовских вечеров они с Юлей сходили в кино. Фильм попался скучный, но они, постоянно перешёптываясь, почти не смотрели на экран. Целоваться в кинотеатре, как подросткам, не хотелось. В общежитие же ходу не было – парни уже вернулись из Гусиноозёрска, причём с ними приехал и Игорь Зябликов, решивший, что малолетка всего лишь брала его на испуг.

– Знаешь что? – решительным тоном заговорила Юля, когда они вышли из кинотеатра. – Зачем тебе эта общага? Перебирайся-ка ты ко мне.

– К тебе? – удивился Захар. – А отец?

– Да он давно уже всё знает. Я сама ему про тебя рассказала.

Захар задумался. Второй раз подряд женщина приглашает его к себе домой на жительство. «Тенденция, однако…», – усмехнулся он. Впрочем, почему бы и нет? Они с Юлей ни разу не говорили о своих взаимных чувствах, но их роман развивался естественным путём, а главное – они явно нуждались друг в друге.

– Ты берёшь меня в мужья?

– Ну зачем ты ерничаешь? Поживём вместе, а там видно будет.

Эти бесхитростные слова всё и решили. Они подошли к стоявшему на стоянке такси с зелёным огоньком и сели на заднее сиденье.

– На Шишковку!

Пока Юля ждала в машине, Захар быстро собрал самые нужные вещи, уместившиеся в два чемодана. Остальное можно было забрать позже. Парни смотрели на него круглыми глазами.

– Ты куда это на ночь глядя, Захарка? – спросил Федя.

– Бай-бай, ребята! – улыбнулся Захар. – Счастливо оставаться!

Через полчаса Юля уже нажимала на кнопку дверного звонка.

– Папа, я не одна! – торопливо произнесла она в едва начавшую открываться дверь.

Апрель

Юлин отец, Иван Николаевич Малышев, работал инженером на авиазаводе. После внезапного самоубийства жены он, сорокачетырёхлетний мягкий и безвольный вдовец, воспитывал дочь по-мужски, то есть безо всякой системы, больше нажимая на показную строгость. Чаще всего Юля была предоставлена сама себе. Отец сердился, находя в её сумочке сигареты или видя дочь выпившей, но давно перестал с этим бороться. На появление в доме молодого мужчины он отреагировал сдержанно, хотя на самом деле был рад, что кто-нибудь займётся наконец его головной болью.

Юля быстро уладила все бытовые вопросы. Двухкомнатная квартира была поделена единственно возможным способом – они с Захаром заняли отцовскую спальню, а Иван Николаевич переселился в зал. В первое время Захару было страшно неловко из-за вторжения в чужую семью, но через неделю ему стало казаться, что он здесь родился. Юлю совершенно не угнетал его формальный статус женатого человека, но он понимал, что долго так продолжаться не может, поэтому недели через две с рабочего телефона дозвонился до Алины и с большим трудом договорился с ней о встрече.

Он стоял на трамвайной остановке у кафе «Саяны» и смотрел на распускающиеся тополиные почки. Солнце светило совсем по-весеннему, было тепло, но резкие порывы холодного ветра ещё не давали расслабиться. Сибирская весна неустойчивая и капризная, но, наперекор всему, на улицах города уже появились девушки в мини-юбках и даже мамочки с колясками. Оглушительно чирикали воробьи, позвякивали проезжавшие мимо трамваи.

– Привет, дорогой! – голос Алины вывел его из задумчивости. Жена – бывшая, или настоящая… он уже сам не мог в этом разобраться – стояла в двух шагах и испытывающе смотрела на него, с трудом скрывая нервное напряжение. Прошло лишь пять месяцев после их разрыва.

– Привет, Алина! Как ты? Всё хорошеешь?

Коричневая кожаная куртка очень ей шла. Выразительные глаза, аккуратно подкрашенные губы, ухоженное лицо.

– Какие наши годы! Да и ты выглядишь, как Джеймс Бонд.

– Почему это?

– Потому что я вижу по твоим глазам – ты пришёл на спецоперацию. Будешь меня вербовать обратно?

– Нет, Алина. Мы, кажется, договаривались развестись? Пойдём сейчас же, подадим заявление на развод. ЗАГС за углом, если помнишь.

Выражение её лица сразу же изменилось.

– Прямо сейчас? А что это ты заторопился? Нашёл какую-нибудь бабёнку лучше меня?

Захар промолчал. Обеденный перерыв заканчивался. Алина сделала капризную гримасу и со злостью в голосе произнесла:

– У меня нет с собой паспорта. Потом как-нибудь. Чао, Захарушка!

Она подняла ладонь правой руки, игриво поиграла на прощание четырьмя пальцами, поднялась в подошедший трамвай и уехала в сторону кварталов.

Любил ли он Алину? Скорее всего, да, но он был с ней несчастлив.

Любил ли он Юлю? Не факт, но ему было с ней хорошо.

Чем больше Захар размышлял о любви, тем больше запутывался в собственных мыслях. В студенческие годы он увлекался психоанализом и соглашался с фрейдовским пониманием любви как одного из проявлений сексуальности. Возьми хорошую лупу, направь её на любой образец так называемой возвышенной любви, и ты непременно увидишь там пульсирующую и желающую найти выход сексуальность. Он был довольно влюбчивым молодым человеком, и эта мысль не раз избавляла его от ненужных любовных страданий. Как только он осознавал, что кроме инстинктивной тёмной тяги к очередной пассии у него больше ничего нет, он либо пассивно отдавался во власть этой силы, либо прекращал отношения. Но ему претила мысль о том, что смысл жизни сводится к одному лишь продолжению рода. Любовь, понимаемая как мистический импульс к размножению, казалась ему не любовью, а всего лишь животным инстинктом. Здесь он обычно останавливался, потому что вопрос о смысле человеческого существования был для него тупиковым. Если всё в природе делится на мужское и женское, а смысл бытия не в продолжении рода, то в чём он? Почему высшее счастье заключается в единении мужского и женского? Захар часто вспоминал преподавателя научного атеизма, при каждом удобном случае повторявшего мысль Владимира Соловьёва о том, что смысл человеческой любви (прежде всего плотской) заключается в обуздании врождённого эгоизма, что только посредством любви люди понимают безусловное значение другой индивидуальности. Человеческая любовь приводит к единству женское и мужское начало. Но оставалось непонятным – живём ли мы ради самого этого единения, или ради чего-то более высокого? Не является ли любовь проявлением какой-то универсальной космической энергии? Если да, то где прячется источник этой энергии? Зачем вообще существует жизнь на Земле и как она появилась? Несколько прочитанных научно-популярных книг на эту тему его не удовлетворили. В бога Захар не верил, хотя атеистом себя не считал. Женщин он боготворил, но никогда их не понимал, приговаривая при случае слова Оскара Уайльда о том, что женщина создана для того, чтобы её любить, а не для того, чтобы понимать. Как бы то ни было, он инстинктивно надеялся рано или поздно встретить не просто женщину, с которой можно завести детей, но верного друга, единомышленника. Женщину, с которой можно было бы, по Сент-Экзюпери, смотреть чаще не друг на друга, а вместе в одном направлении. И он полностью отдавал себе отчёт в том, что ни Алина, ни Юля такими женщинами не являются.

Вечером отмечали юбилей Ивана Николаевича, хотя сам он отнекивался и говорил, что сорок пять лет – никакой не юбилей. Порешили считать это просто круглой датой. Юля приготовила мясной фарш и раскатала тесто, затем они втроём лепили бурятские позы и колдовали на кухне над позницей. Пришёл друг именинника, Лубсан, разговорчивый бурят лет пятидесяти. Накрыли стол в зале, перед включенным телевизором, выпили за здоровье именинника, закусили грибками и солёными огурчиками. Когда дело дошло до поз, Лубсан оживился:

– Ну-ка, ну-ка, молодые люди… Выглядит аппетитно. Какой фарш?

– Свинина с говядиной, – ответила Юля.

– Гм… Это уже русское изобретение. Буряты раньше готовили позы только из баранины. А в старину считалось, что в позы надо ложить пять видов мяса – верблюжатину, баранину, козлятину, конину и говядину.

– Извини, Лубсан, – засмеялся Иван Николаевич. – С верблюжатиной в стране напряжёнка! Ну, за всех присутствующих!

Позы Захар полюбил с первых дней пребывания в Бурятии. Поначалу он пытался есть их с вилкой и ножом, но его сразу же подняли на смех и быстро объяснили, что к чему. Теперь он уплетал их, держа руками и выпивая бульон через маленькие дырочки наверху. Лубсан первым прервал наступившую тишину:

– А кто лепил позы?

– Да все вместе и лепили.

– Я так и подумал, что лепщик был не один. Знаете почему? По количеству защипов. Посмотрите, ведь тут нет ни одной одинаковой позы. Вот в этой… гм… двадцать шесть защипов, а в этой… девятнадцать. А по нашим традициям, на каждой позе должно быть тридцать три защипа.

– И что, Лубсан, позы из-за этого меняют вкус?

– А как же? Ещё как меняют! Если не сам вкус, то его восприятие. Представь, что тебе подали не привычные пельмени, а квадратные. Да они ведь и в рот тебе не полезут!

После того, как смех приутих, Лубсан продолжил:

– На самом деле это не позы, а буузы. Позами их русские назвали. Если копнуть как следует – буузы воплощают мудрость бурятского народа. Когда наши предки их придумали, что они взяли за основу? Устройство юрты! Что такое юрта? Круглое по форме жилище, в середине – очаг, дым выходит из отверстия в крыше. Посмотрите сами на позы – чем не юрты?

Чай пили тоже бурятский – зелёный и с молоком, без сахара.

Началась программа «Время». Шёл очередной пленум ЦК КПСС, показывали речь Горбачёва. В последние дни тот и без того не вылезал из телевизора, но сегодня происходило нечто особенное. Постоянно звучали новые слова «ускорение социально-экономического развития страны», а чаще просто – ускорение.

Мужчины здесь же, за столом, закурили. Юля шепнула Захару:

– Я выйду на минутку. Сбегаю к подружке в соседний дом.

Она незаметно от отца оделась и вышла из квартиры.

– Да… – произнёс Иван Николаевич, – Похоже, нас ждут весёлые времена. Этот мужичок наломает дров!

– А по-твоему, Ваня, нам надо сидеть и ждать у моря погоды? – оживился Лубсан. – Или Рейган поможет? Загибается ведь всё. И промышленность, и сельское хозяйство.

– Не знаю, не знаю. – нахмурился Иван Николаевич. – Авиазавод наш работает. Хотя проблемы есть, спорить не буду. Что скажешь, Захар?

– А что я? Меня ускорять не нужно. Порядок бы навести в стране, чтобы жилось получше. А то мы впереди планеты всей, а в магазинах пусто. Я вчера плёнку для фотоаппарата искал, весь город обошёл, пока купил. Или вот лекция недавно была в экспедиции. Так рассказывали, что в Штатах свиньи размером с нашего телёнка. А у нас в Улан-Удэ – чуть ли не самый крупный в Сибири мясокомбинат, а колбасы в магазине не купишь. Надо что-то делать, конечно. Политика – не моё, но нутром чую, что Горбачёв прав.

– Дайте слово, мужики! – встрял Лубсан. – С Афганом бы ещё что-нибудь придумать. Ведь пять лет война идёт, сколько пацанов наших перебило, а конца и края нет. На днях «Голос Америки» слушал. Там ведь целая рота полегла, в этом… дай бог памяти… Мараварском ущелье. Когда всё это кончится?

Они долго ещё горячились и спорили, пока Иван Николаевич не начал откровенно позёвывать. Проводили Лубсана и вдвоём вышли покурить на лестничную площадку.

– А где Юлька?

– К подруге ушла. Сказала – на минутку, а прошло уже два часа.

Иван Николаевич взглянул на наручные часы и хотел было что-то сказать, но промолчал. Вернулись домой, убрали со стола, выключили телевизор и начали укладываться спать.

Сон никак не шёл. Захар ворочался с боку на бок, вздыхал, потом включил настольную лампу и взялся читать Джека Лондона. Сосредоточиться никак не удавалось, смысл прочитанного ускользал, и он, отложив книгу в сторону, снова выключил свет.

Поздно за полночь раздался дверной звонок. В темноте он дошёл до прихожей и открыл входную дверь. Едва стоявшая на ногах Юля виновато заговорила заплетающимся языком:

– Не ругайся, Захар! Тут такое дело…

Он резко прервал её:

– Входи быстрее. Мне рано вставать.

Лёжа в кровати, он смотрел прямо перед собой невидящими глазами и слушал, как Юля, стараясь не разбудить похрапывавшего отца, на цыпочках возвращается из кухни. Она быстро разделась, устроилась у Захара на животе, обхватив бока коленями, и наклонилась к его губам.

«Женщина создана для того, чтобы её любить, а не для того, чтобы её понимать», – успел он подумать до того, как мир взорвался и исчез в кромешной тьме.

Май

Выезд в поле задерживался. Тёплая погода благоприятствовала береговым геодезическим работам, но передвигаться по Зейскому водохранилищу на судах и моторных лодках было ещё рано. Большая часть полевиков уже разъехалась по разбросанным объектам Бурятии, Читинской и Амурской областей. В опустевшем здании экспедиции Захар Сазонов ждал открытия навигации, которое должны были объявить во второй половине мая. Он то изучал топографические карты участка будущих работ, то выезжал на базисный полигон поверять геодезические приборы, то перечитывал ведомственные инструкции по топосъёмке шельфа.