Тьма во мне

– Каждое пламя, горящее здесь, опасно по-своему. Магия, родившая их сильна. Завеса сдерживает эту силу, но за ее пределами, лишенная всякого контроля и маленькая искра может обратиться лесным пожаром, который не погасит ничто, даже вода. Пусть огонь кажется тебе холодным сейчас, но стоит подобрать к нему заклинание, и он сможет спалить не только плоть, но и душу. Будь осторожнее впредь.

Хьюго, не любивший, когда его отчитывали, как ребенка, глянул на Хагамара с обидой, но ничего не ответил. Я же оставил их, решив углубиться в лабиринт стеллажей, в этот диковинный лес полный секретов и неизведанных чудесных уголков. Как странно преобразила нас библиотека. Из взрослых юношей, почти рыцарей, мы превратились в маленьких детей, которых привели в новую игровую комнату.

И вот я вошел, в чащу деревьев с удивительными, сказочными прямоугольными стволами, чья кора как бы состояла из множества кожаных корешков. В маленьких дуплах меж ними лежали пергаментные свитки, деревянные скрижали и золотые пластины с неведомыми надписями. Моя рука легкими касаниями изучала поверхности, чувствовала дерево и кожу, но не решалась пока достать что-нибудь и углубиться в поиски. Книг было столько, что я и до конца жизни не смог бы решить, которую из них мне взять первой. Я уходил все дальше. Грибами здесь вырастали круглые столики, заваленные всякой всячиной, и низкие табуреты с мягкими бархатными сидениями. На столах в беспорядке лежали разноцветные кристаллы, перья для письма, чернильницы, баночки с какими-то порошками и травами, золотые, серебряные, железные и стеклянные приборы всякого вида и назначения. Я видел, среди прочего, маленькие весы, песочные часы разных размеров, но были и такие предметы, вид которых был мне незнаком, и потому названия их я тоже не знал.

На высоком восточном столике, изукрашенном масляной живописью – тончайшим геометрическим рисунком, лежала большая рогатая раковина. Помню, однажды, Хагамар, вернувшись из дальнего путешествия, собрал нас всех вместе и каждому раздал по одному подарку, кому что. Миранда получила ожерелье из розовых кораллов – чудесных животных, которые после смерти превращаются в каменные деревья, растущие посреди моря. Подарком Ториэну стало удивительное синее перо с золотым оком посередине, принадлежавшее райской птице, у которой на хвосте была целая сотня таких вот глаз. Редерику досталась пугающего вида маска из черного, как ночь, дерева, от которой он пришел в совершенный восторг и долго носился в ней полураздетый, изображая дикаря. Хьюго принял золотую заморскую монету тонкой чеканки, а мне достался, наверное, самый необыкновенный подарок.

Хагамар, извинился за то, что не смог привезти мне целое море, о котором я так мечтал, зато привез его шум. Он протянул мне простенькую шкатулку, в которой я обнаружил ракушку, показавшуюся мне тогда просто огромной. Единственные ракушки, которые я знал до этого, принадлежали улиткам и были размером с ноготь. Эта же не умещалась на ладони. Она белела, как кусок известняка. Малефик сказал мне приложить ее к уху, и я, в самом деле, услышал море, которое никогда не видел. Долгое время я думал, что Хагамар своим колдовством спрятал шум внутри раковины, и думал: «Как же это море осталось там безголосое, немое?» – и думал так до тех пор, пока Хагамар не объяснил мне природу этого звука.

Раковина, которую я держал в руках сейчас, была рыжей и не умещалась в двух ладонях сразу. Вокруг ее витой спирали росло множество рогов, и я задумался, как же выглядело то существо, которому она долгое время служила домом. Наверное, не очень красиво. Не удержавшись, я поднес ее к уху и вслушался в мерный гул, доносившийся из ее нутра. Она была тяжела, но я держал и слушал, а взгляд мой считал цифры, которые тянулись вдоль спирали, нанесенной на поверхность столешницы. Они начинались с середины, и постепенно уходили к самым краям. Это была еще очень редкая в наших окрестностях восточная система исчисления, но Хагамар как-то ознакомил меня и с ней, и я помнил ее, во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы заметить нестройность этой цепи. Ноль, один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один, тридцать четыре, и так далее.

Я считал до тех пор, пока еще мог понимать значения символов, дальнейший счет по ним был мне уже незнаком. Но этого хватило, чтобы увидеть пробелы, которые становились тем больше, чем дальше от центра спирали они уходили.

Я был озадачен, но понимал, что здесь не может быть обыкновенной ошибки. Числа написаны так намеренно, и меня крайне заинтересовала эта головоломка. Не сразу, но глядя на спираль, затем на раковину у меня в руках, я вспомнил, как однажды Хагамар, на примере все той же подаренной мне ракушки, рассказал нам о красоте и о том, что такое подлинное совершенство. Посмотрев вокруг себя, я увидел, что меня всюду окружают спирали. Спиралью выстроены здесь стеллажи с книгами, огромной черной спиралью вращаются тучи, создающие завесу. И теперь, мне казалось, но в этом я не был уверен, что и каменные чудовища стоят вокруг башни не отдельными ярусами, а единой спиралью. Даже парящие огни под куполом, и те вращались по спирали, как собрание всех звезд небосклона, которое Хагамар тогда назвал галактикой. Великолепная сверкающая дорога, которая протягивается по ночам через все небо. Хагамар сказал, что и ракушки, и галактики имеют схожую форму, которая подчиняется единому числовому закону вот этой самой последовательности. Потом он удивил меня еще больше, показав на цветущий подсолнух, и рассказав, что его семена располагаются подобным же образом, что многие растения также служат этому единому воплощению абсолюта, и даже человеческое тело имеет в своей основе эти же самые отношения.

«Природа совершенна» – говорил он, – «И в каждом из вас есть частица божественной сути». После этого, всякий раз глядя на звезды, я думал, что, быть может, однажды моя душа, пройдя по великой небесной дороге, будет вот так же сиять среди них. Суждено ли этому случиться?

Говорят, в далеких землях придумали линзу, способную приблизить звезды. О, как бы мне хотелось в нее заглянуть, хоть краем глаза подсмотреть, какие тайны скрывает эта бездонная ночная синева. Быть может, в библиотеке таковая имеется? Впрочем, даже если она здесь есть, звезд отсюда все равно не разглядеть.

– Дай-ка мне тоже посмотреть. – Шепнул в мое свободное ухо Редерик, который подошел сзади так незаметно, что я вздрогнул от неожиданности.

– Что? – Спросил я. Он потянулся к ракушке и бережно принял ее из моих рук.

– Какая прелесть. – Заключил он, но не стал ее слушать. Вместо этого, он осмотрел ее со всех сторон, с какой-то особой нежностью прошелся пальцами по ее гладкому, словно дорогой фарфор, нутру. Эта сторона его особенно заинтересовала, что моментально проявилось в хитрой улыбке, растянувшейся на его лице. Глаза его озорно сверкнули, и он тут же вернул ракушку мне, оставшись вполне довольным. Я не понял, что именно так его взбудоражило, но что-то в его поведении показалось мне не слишком пристойным, и потому спрашивать я не захотел. Раковину я просто вернул на место.

– Как много здесь книг. – Попытался я начать отвлеченный разговор.

– Да. – Согласился Редерик. – Здесь собраны книги на всех языках мира, даже на тех, которые вымерли больше тысячи лет назад. Не представляю, кому они могут пригодиться. Вот посмотри на ножки этого столика. Думаешь, это продолжение растительного рисунка? Как бы ни так. Это надписи на фарсидском языке?

– На персидском языке? – Переспросил я.

Редерик задумался.

– Я точно слышал, как отец говорил: «Фарси». – Протянул он.

– И что же здесь написано? – Спросил я, решив не спорить.

– Почем мне знать? – Ответил Редерик. – Я не говорю на этом языке. Только видел его в отцовских книгах, которые он когда-то привез из Персии. Знаешь, там пишут не как мы, а справа налево.

– Удивительно. – Только смог вымолвить я.

– А вот, например, шелковый свиток, – Редерик взял с полки и развернул небольшой кусок ткани, свернутой в рулон, – он точно из Китая, страны, которая лежит далеко на востоке. Их письменность называется иероглифами, где каждый символ означает отдельное слово. Представляешь? Они все пишут только на шелке или бумаге, и пишут вертикально, складывая предложения в столбцы. Как видишь, и там все не по-людски.

Я усмехнулся.

– Знаешь, – продолжал он, как ни в чем не, бывало, – говорят, в Китае до сих пор водятся драконы. Я слышал, один из них, самый длинный дракон, лежит на границе страны. Тело его так огромно, что тянется на многие мили по холмам и долинам, а его хребет отделяет Китай от других стран, и пока никто не смог одолеть эту преграду. Еще говорят, для того чтобы дракон защищал их землю, один жестокий император скормил ему тысячи рабов.

– Это папа тебе рассказал? – Недоверчиво спросил я, но Рик, чрезвычайно довольный своей историей, только усмехнулся.

– Это мне рассказал один путешественник, который привез папе редкие книги и гостил у нас какое-то время.

– А что Хагамар? – Спросил я, желая непременно узнать мнение малефика.

– А что Хагамар? – Передразнил меня Рик. – Хагамар сказал, что это не дракон вовсе, а всего лишь стена, обыкновенная стенка, представляешь, и что нет там никакого дракона. Что все это байки, а жертвы, которых якобы дракону скормили, были строителями, погибшими при возведении стены.

Редерик говорил это таким тоном, будто сама мысль о рукотворном строении казалась ему не то, что не состоятельной, но даже оскорбительной.

– Вот, в это я поверю охотнее. – Хмыкнул я.

– И ты туда же! – Обиженно воскликнул он. – Мой отец там никогда не был, а путешественник был. Стал бы он врать, окажись дракон и в правду какой-то стенкой?

– А ты не думал, что над тобой подшучивают?

– Зачем? – Искренне удивился друг. – Тем более что путешественник видел в небе его дыхание.

– Как то, которое в камине? – Спросил я.

– Нет, что ты. – Мечтательно протянул Редерик. – Он описывал его совсем по-другому. Он говорил, что огонь дракона гремит, как во время грозы, и рассыпается тысячами разноцветных искр, как если бы звезды падали с неба, но были так близко, что до них можно было дотянуться, встав на самую высокую крышу.

Он замолчал и глубоко вздохнул.

– Да, этот свиток из Китая. – Повторил он, и вдруг новая догадка пришла ему в голову. – Или из Японии.

Выражение глубокой задумчивости застыло на его добром широком лице.

– Они тоже пишут иероглифами, и я никогда не умел различать их языки. Но Япония лежит еще дальше Китая, и нет ни одной страны в мире восточнее. А вот, известно ли тебе, что тамошние жители живут на спине гигантской рыбы, которая заснула посреди моря, и никуда не плывет вот уже несколько столетий. Каждый вечер она проглатывает Солнце, а каждое утро выплевывает его на небосклон. Поэтому Солнце всегда встает на востоке.

Лицо его расплылось в широкой улыбке, и он, довольный, что открыл мне целых два чуда, важно сложил руки на груди.

– Это тебе рассказал тот же самый путешественник.

– Ага. – Щурясь, словно холеный кот, закивал он.

– Но, если рыба заснула, и спит ни одну сотню лет, как же она может ежедневно глотать и выплевывать Солнце?

Улыбка медленно сошла с лица Редерика, и великая работа мысли отразилась в его застывшем, устремленном куда-то мимо меня взгляде. Но шестерни быстро заклинило, и эта тема в один момент перестала его интересовать.

– Да какая разница! – Воскликнул он. – Лучше посмотри вот на это.

Он подозрительно огляделся вокруг, проверяя, нет ли кого поблизости. А затем, с лицом хитрым, словно задумал какую-то мелкую гадость, он выудил из-за пазухи мягкую тонкую книжку и протянул мне.

– Это из Индии. – Сказал он. – О, я и прежде слышал об этой книге, но даже не думал, что сегодня мне посчастливится найти ее здесь. А она, знаешь ли, будто сама прыгнула мне в руку. Волшебство, да и только! Там их целый сборник, но лишь в этой книге есть интересные картинки. И какие интересные! Открывай же, открывай.

Но, даже не открывая, а глядя просто на обложку, я уже понял, о чем эта книга. В красивой узорчатой рамке я увидел изображение мужчины и женщины. Нарисованы они были просто, но детально, и все было видно. Более того, глядя на них и на позу, которую они приняли, не оставалось сомнений в том, чем именно они заняты. Внутри же, на белых бумажных страницах, новеньких, словно только что изготовленных, горели цветастые букеты самых разнообразных позиций. Рядом имелись надписи, вероятно, комментирующие каждую картинку, но в них не было никакой нужды. Миниатюры говорили более чем красноречиво, и любой, видевший их, не испытывал необходимости учить санскрит, чтобы все понимать. Понимание приходило без всяких слов.

– Что это? – Удивился я.

– «Ка-ма-су-тра». – Вспоминая иноземное слово, по слогам произнес он. – Как-то так.

– Это многое объясняет. – Съязвил я, листая страницы.

– В переводе «Искусство любви». – Пояснил Редерик. – Знаю, это кажется необычным, но говорят, в Индии этому делу посвящены не то, что книги, но и целые храмы со скульптурами. Вот бы там побывать.

– Да, уж. – Протянул я, не зная, соглашаюсь сейчас или нет. – Их здесь много.

– Шестьдесят четыре. – Сказал Редерик. – Я уже подсчитал.

Дело в том, что книжка эта вызвала во мне череду странных размышлений. Плотские сношения были мне знакомы только с посторонних рассказов и того, что я урывками мог прочитать в некоторых книгах. Сам я в свои шестнадцать лет ни разу не был с женщиной, что давало моему брату новые поводы для обидных шуток. Но сколько бы он ни пытался меня этим задеть, я считал, что телесные отношения между мужчиной и женщиной должны быть таинством. Их не нужно выставлять напоказ в картинах, скульптурах или хвастливых разговорах, которые так часто можно было услышать от Хьюго. Он, вероятно, сказал бы, что это рассуждения девственника, но столь откровенные изображения привели мои чувства в странное смятение. Ни восторга, ни любопытства, которые просто излучал сейчас Редерик, я не испытал. Мне стало неприятно.

Вспомнился брат, собирающий свою живую коллекцию, вспомнились все непристойные шутки, и жесты, и действия, рассказанные, показанные и совершенные пьяными мужчинами на пирах. А ведь это все были благородные люди, рыцари. Но благородство – это не более чем условность, которая, будто соль, моментально растворяется в крови или вине. Благородный мужчина на войне или на пиру, одержимый жаждой убийства или жаждой выпивки, превращается в тупое зверье, которое свои желания ставит выше любого закона. Сдается мне, что людской род со всем его разумом, со всеми достижениями на самом деле не так уж далеко ушел от животного царства.

Мне вспоминались и девки, которые прислуживали за этими столами, и которые пили не меньше мужчин, а потом без всякого стыда обнажали грудь, позволяли трогать себя везде под одеждой. И как я, маленький и испуганный, еще не знавший, что это такое, бежал из пиршественного зала, лишь бы только не видеть. И как Хьюго, всего лишь на год меня старше, не бежал вместе со мной, а оставался смотреть, а на следующий день смеялся и обзывал меня трусом. И как я плакал, обиженный его словами, и как отец бил меня за эти слезы. О чем он только думал, позволяя нам быть на тех пирах?

Похоть, она была повсюду, она сорняком могла прорасти в любой почве, пробиться в любую щель, чтобы расцвести своим густым алым цветом. И сорняк этот невозможно было искоренить. Он душил те немногие ростки настоящей любви, которые хотели прорасти в людских сердцах, он цвел и в храмах, и в борделях, где священники проповедями и молитвами спасали души блудниц, пока те в это же самое время ублажали тела самих священников, и вместе они достигали райских блаженств на земле. Надо подумать, кто из них более свят.

Я не знаю, быть может, автор этой книги хотел воспеть влечение тел или, подобно мудрому наставнику, дать указания молодоженам, которые еще не опытны в вопросах естественной близости. Быть может, я понимаю все превратно, но воспоминания мои были столь ужасны, что я захлебнулся ими.

– Что с тобой? – Обеспокоился Редерик, глядя на меня.

– Все в порядке. – Тихо ответил я, пытаясь глубоко дышать. – Голова закружилась что-то.

– Пойдем. – Сказал он. – Там дальше будут стулья. Ты слишком долго стоял, видимо. Впрочем, от этой книжки, и у меня голова кругом.

Я отдал ему книгу. Он по-свойски одной своей громадной ручищей сгреб в охапку оба моих хрупких плеча, и повел меня дальше по проходу.

– Где Хагамар? – Спросил я, чувствуя, что внезапная слабость проходит, и силы возвращаются ко мне.

– Они с Ториэном заняты чем-то очень, о-о-о-о-очень важным. – Он непомерно растянул букву «о», как бы смакуя это слово «очень» и наслаждаясь произведенным эффектом. – Не советую тебе их отвлекать. Когда я их оставил, папа водил маятником над каким-то старым свитком, и над ним сгущалась сиреневая туча. Как будто здесь туч мало! Мне было бы наплевать на всю их магическую ерунду, но я вынужден постоянно жить рядом с ней. И, если честно, я побаиваюсь их обоих, и ты лучше держись от этого подальше. Знаешь, постоянное хождение по тонкой грани двух миров кого угодно сведет с ума.

Редерик многозначительно покрутил пальцем у виска.

– Неужели, Хагамар так часто ездит сюда? – Спросил я.

– Я говорю не о Серебряной завесе. – Ответил Редерик, став внезапно очень серьезным, что было не свойственно его натуре, и потому насторожило меня. – Просто иметь такой дар, как у папы или Ториэна, это значит двигаться по лезвию ножа, постоянно видеть смерть и то, что за ней. Когда-то я завидовал братишке, но это прошло. Теперь я даже рад, что мне не достался отцовский талант. Ведь так легко оступиться и упасть туда, за черту смерти. Нет, они оба знают свое дело, но если бы ты провел с ними столько же времени, сколько провел я, то увидел бы, что темная магия оставляет свои следы. Ладно, не хочу говорить об этом. Ну, надо же!

Внимание его вновь так резко изменило свое направление, что я даже не успел заметить, как это произошло. Все равно, что следить за полетом стрекозы, все равно, что пытаться поймать ее за тонкое прозрачное крыло. Вот она села на ветку, ты потянулся к ней рукой, а в следующий миг она уже в небе, где тебе ее никогда не достать. Мне всегда требовалось больше времени, чтобы забыть о чем-то грустном и развеселиться. Но Редерик, снова был весел и взволнован, словно это ему ничего не стоило. Мы вышли на следующий виток спирали и здесь увидели уже не просто обыкновенный письменный стол, а настоящее произведение искусства.

Если это и в самом деле мебель, то чудовищным преступлением, непростительным грехом было бы использовать ее по назначению. Нет, этим предметом необходимо любоваться, его необходимо хранить, как сокровище. Не потому ли, это единственный стол во всей библиотеке, возле которого нет ни одного стула. И действительно, зачем? Кто рискнет сесть за него, чтобы начать рукопись, или хуже, трапезу? Кто рискнет поставить стул и заслонить хоть малую часть этого торжества художественной мысли?

Откуда бы начать описание? Наверно, лучше всего снизу. Итак, золотая фигурка черепахи была облачена в настоящий, и это стоит подчеркнуть, настоящий панцирь. И где только мастер нашел такой огромный образец? В каких глубинах далеких морей пришлось ему рыскать, чтобы поймать столь невероятное существо ради его брони? Того самого панциря, на котором теперь покоились три слона, вырезанные из цельных кусков слоновой кости, не пожелтевшей от времени, а все еще сверкающей своей чуть приглушенной кремовой белизной. Дорогая инкрустация украшала их. Бивни окольцованы золотом, на голове у каждого слона красуется золотая шапочка, усыпанная мелкими бриллиантами, точно звездами. На лбу у каждого по одному искрящемуся самоцвету: зеленому, красному и синему.

А вот уже на спинах слонов покоится сама Земля. Двойная столешница темного дерева, застекленная сверху, открывала на дне рукотворную карту всего мира. Здесь и континенты, и проливы, и реки, и наша родная местность. Норденхейма, конечно же, не видать, зато видны наши горы, а за ними широкие пустоши, а за ними северные моря, а за ними то, что вот уже тысячи лет как не существует: некогда цветшая посреди ледников, как райский сад, легендарная Гиперборея.

«Мы хранители последних крупиц наследия давно ушедших цивилизаций» – говорил Хагамар однажды, когда я спросил его, кто такие малефики.

Она, круглая, защищенная стеной непреступных гор, имевшая четыре реки, ведшие когда-то к самому ее сердцу, находилась в центре карты, на самом полюсе, точно королева, окруженная свитой всех остальных континентов и островов.

Одинокий кораблик размером не больше подсолнечного семечка, но сделанный с ювелирной точностью, застыл где-то посреди южных морей. А над ним, точно маленькое прозрачное небо, находилось стекло, куда едва заметными серебристыми линиями была нанесена роза ветров.

– Удивительно. – Прошептал я, охватив целый мир одним взглядом.

– Вот, смотри, – ткнул пальцем нетерпеливый Редерик, – Китай находится здесь, на этой границе лежит дракон, а Япония находится восточнее. О, а вот как раз Индия. Похоже, кораблик только что покинул ее берега.

Я почти не слышал его торопливых взволнованных слов. Карта захватила мое воображение, которое устремилось вдаль. Все эти далекие, жаркие, красочные страны, все эти невиданные места и ненайденные тропы виделись мне живым воплощением детских сказок. Сказок о путешествиях, сказок о приключениях, сказок о необыкновенных опасностях, которые преодолеваешь с легкостью, доступной только волшебным героям.

– Вот бы оказаться на этом корабле. – Сказал я.

– Так иди на север, за горы и пустоши. Там на побережье и флот есть. – Раздался сзади голос моего брата. Я обернулся, и сказка кончилась. Греза развеялась, как дым на ветру. Губы Хьюго кривились в усмешке, но глаза, глядящие исподлобья, темнели злобой. – Как знать, может, эта работенка как раз по тебе. Только помни, идти на край света очень долго. А знаешь ли ты, что голодные моряки делают во время дальнего плавания с такими юнгами, как ты?

– Неужели едят? – Усмехнулся я, хоть и понял весь отвратительный подтекст его вопроса и его цель. Но разве мог я выйти в открытую борьбу против Хьюго? Не мог. И потому мне приходилось притворяться, в надежде, что разговор повернет в другое русло. Но брат мой отказывался менять его направление. Ему здесь, видимо, стало скучно, и он задался намерением добить меня.

– Да, нет. – Протянул он, и вдруг взгляд его упал на книжку в руках Редерика. – А ну-ка?

Он бесцеремонно отнял книжку у своего друга, и улыбка его стала еще шире.

– Да, вот же, – показал он мне на обложку, – смотри, это капитан корабля, а это ты.

Такое открытое унижение я стерпеть уже не мог. Но ни слезинки не было в моих глазах. Обида превратилась в сухую ярость, и я бросился на него с кулаками, но он без всяких усилий перехватил мою руку, заломил ее и бросил меня на пол, лицом вниз.

Когда же я повернулся, надеясь, быть может, бесплодно, попытать удачу еще раз, массивная фигура Редерика уже стояла меж нами.

– Шел бы ты отсюда. – Дружелюбно, без даже малого намека на угрозу, сказал он моему брату, опустив свою руку ему на плечо.

Хьюго лишь усмехнулся, но повернул и скрылся за стеллажами. Редерик – единственный, кто побеждал Хьюго в рукопашном бою. Он протянул мне руку помощи, и в этот момент я почувствовал, что слезы вот-вот появятся в моих глазах. Он защитил меня, унизив тем самым еще больше, сильнее уязвив перед братом. Лучше бы он позволил Хьюго избить меня, я тогда бы не чувствовал себя таким жалким, таким зависимым от чужого покровительства. О, как бы мне было легче, останься он равнодушным. Но я не имел права упрекать его за доброту, которую он всегда проявлял. Поэтому я принял его руку и встал на ноги без слез.

– Не бери в голову. – Сказал он. – Хьюго может быть той еще сволочью. Ты заслуживаешь и счастья, и жизни, о которой мечтаешь.

– Спасибо. – Ответил я, чувствуя, как его доброта все больше давит на меня, словно зажимая сердце в тиски. Вдруг я испытал чудовищный страх, и природа его была мне не ясна. Что заставляет меня бояться чужого милосердия? Затем причина открылась, как ледяная гора в рассеявшемся тумане. Я разучился доверять людям и боялся не их милосердия, но предательства, которое может последовать за ним.

– Побудь здесь, – продолжал Редерик, – посмотри карту, подумай, куда она может тебя привести. А я, пожалуй, пойду. Если меня не обманывает чутье, а оно меня редко обманывает, то наверху, за книжными полками, должны быть другие комнаты. Найду себе какой-нибудь тихий уголок, где смогу остаться наедине со своим сокровищем и уйти в чтение до конца этой ночи. Если ты понимаешь, о чем я.

Редерик озорно подмигнул мне, и тут уж я больше не мог грустить. Его суждения, его безумные выходки, на которые никогда не решился бы рассудительный Ториэн, могли развеселить даже больного, стоящего на пороге смерти. Его настроение менялось подобно ветру, но этот ветер подхватывал чужие горести, обиды и злость, точно опавшие листья, и уносил их прочь. Этот ветер мог задать направление всем кораблям в гавани, и вот мы уже думали, как он, смеялись, как он, над ним, вместе с ним, плыли в направлении, которое он указал. И Редерик, опытный капитан, легко и непринужденно управлял всеобщим весельем в море, где постоянно бушевали шторма раздоров, и, словно штыки, вырастали острые скалы недоверия.