Бухтарминские кладоискатели

– Зато теперь у нас почти решена проблема водоотлива, – объяснял пристав. – Можно сказать, освободился целый табун лошадей, ранее задействованных на откачке воды. Так что спасибо Павлу Григорьевичу, придумавшему эту штуковину.

Начало путешествия было даже комфортным: заботливый зыряновский пристав представил в распоряжение путешественника свою лёгкую коляску. Дорога образовалась совсем недавно, в основном усилиями горнозаводского начальства Зыряновского рудника. Местные жители до сего времени колёсным транспортом не пользовались, предпочитая ездить верхом, а грузы перевозили во вьюках или на волокушах таском, то есть волоком. Да это и немудрено: кругом горы, чтобы проложить дорогу, нужны немалые усилия и много земляных работ. Едва ли не основной транспортной артерией служили Бухтарма и Иртыш, по которым сплавлялись чаще всего на плотах.

Покачивая крупом, неспешным, размеренным шагом идут лошади, нагруженные вьюками. В кавалькаде из четырёх человек их шесть. Дорога, больше похожая на караванную тропу, идёт широкой луговой долиной, пересекает село Мягонькое (Соловьёво), потом поднимается в гору, поросшую жёсткой щетиной карагайника. Крутой спуск к Бухтарме – и путники в селе Сенном, населённом бывшими каменщиками. Ещё недавно эти люди жили, прячась от властей по диким ущельям, а после «прощения» царицей Екатериной и принятия их в подданство империи переселились в более удобные места, образовав новые селения. Здесь жил своеобразный русский этнос со своим укладом жизни, традициями и обычаями. Были и особенности в быту, с которыми приходилось считаться и учитывать. Останавливаясь на ночлег в крестьянской избе, Геблер, не дожидаясь приглашения, доставал из походного ларца свою посуду. Кержакам это нравилось – угощали обильно, ставя на стол расстегаи и пироги с рыбой, мёд и варенье из местных ягод на меду.

Два дня пути до Коробихи, сложная переправа через Бухтарму, на правый берег, где расположилась старая деревушка Верх-Бухтарминская или Печи, второе своё название получившая за выемки в обрывистом глиняном берегу.

– Маралы выгрызли, – пояснил проводник, показывая камчой на круглые лунки, напоминающие чело русской печи. – Соли им не хватает.

Естествоиспытателю всё интересно, однако что ждёт их впереди?

Ты, братец, лучше скажи, далеко ли до Белой?

– К вечеру будем, а там, глядишь, хорошо бы и до Фыкалки добраться.

Однако в Белой задержались. Геблер узнал, что Рахманов – тот самый охотник, что первым в 1763 году побывал на Горячих ключах, – жив и в полном здравии.

– Веди меня к нему, – сказал он местному сельскому старшине, – поговорить надо.

Рахманов оказался вполне бодрым стариком, несмотря на свои 90 лет.

История открытия, тут же ставшая легендой, гласила, что в тех местах Рахманов ранил марала. Преследуя его по кровавым следам, на следующий день охотник нашёл его стоящим в клубах пара горячего источника. Каково же было его удивление, когда, добыв зверя, он обнаружил, что рана его почти затянулась! Тогда Рахманов, сам страдающий ревматизмом, стал принимать ванны и через неделю почувствовал себя совершенно здоровым.

Услышав этот рассказ про себя, старик усмехнулся. Не дав Геблеру договорить до конца, он живо реагировал, проявив светлый разум и отличную память:

– Пошто, барин, несёшь околесицу! Сказки всё это. Что про марала – так верно, стрелил я его для продажи китайцам. Дюже они до них охотники и хорошие деньги за рога платят. А что зверь за один день вылечился и что я был первым – враньё. Калмаки давно знали сие место и даже почитали его святым. Знаки там для этого были ими поставлены, а более всего поразила меня деревянная хоромина. Крыша плоская, китайская, внутри оббита цветным шёлком. Стоит стол с сосудами синего и зелёного цвета, а вдоль стенки уставлены ихние божки. Я-то ничего не трогал, а слышно, наш брат, русак из Печей Мурзинцев, два года назад пожёг эту богадельню. Говорит, язычников надо искоренять. Оно, конечно, калмыки нехристи, но ведь они тоже люди, и у них своя вера. Варнак, одним словом, этот Мурзинцев.

Видя, какой интерес проявляет этот странный нерусский человек к горячим ключам, Рахманов добавил:

– Я бы, барин, тоже пошёл с вами, очинно интересно снова там побывать, да вишь, совсем немощен стал – более девяноста годков ведь мне.

Рахманов прожил очень долгую жизнь, и путешественник Воронин видел его ещё в 1843 году 102-летним старцем.

В Фыкалке жили потомки тех «мясорубов» – беглецов, что прятались по трущобам, жили в землянках, боялись друг друга и, бывало, топорами зарубали товарищей, не поделив женщин. Теперь здесь всё было спокойно и даже благопристойно, а старики, умиляясь наступившей мирной жизни, славили покойную матушку-царицу, простившую их за все грехи. Сельский староста – тот самый, что отговорил Ледебура, – как ни юлил, а пошёл в проводники. Бумага от начальства Колывано-Воскресенских заводов действовала безотказно.

Проводник предупреждал:

– Смотри, ваше благородие, дорога сия весьма тяжкая, а особливо когда от Берели зачнем подниматься в гору, – стращал он Геблера. – Сначала тайга будет непролазная, потом крутяк, камень и щебень. Пешком-то оно не слишком заметно, а лошади того и гляди, как бы не переломали ноги.

Всё так и было, как он говорил. На горе, когда чахлые лиственницы и кедры совсем поредели, проводник предложил:

– Однако, барин Фёдор Васильевич, лучше нам спешиться, так-то надёжней будет. Ненароком лошадь споткнётся, да и ей без тяжести легче ступать. Вон, гляди, как осторожно ставит ноги, щупает копытом – надёжна ли опора. А то и в трещину нога может провалиться – тогда и до беды близко. Сломает конь ногу – ему хана, а нам что тогда с вьюком делать? Не потащишь же на себе!

На спуске было ещё хуже: того и гляди конь оскользнётся, завалится, а то и всадника задавит. Здесь, на северной стороне горы, кое-где ещё лежал снег. В разрывах туч проглядывала совсем близкая Белуха. Грозный её вид пугал мужиков, они крестились, а Геблер на глаз прикидывал расстояние, всё более убеждаясь, что обязательно должен до неё дойти.

– А вон, барин, гляди, видишь озеро? Сверху-то оно всё на виду. А где озеро, слева его и арашан. Теперь-то, почитай, совсем близко. Может, повезёт, калмаки там стоят. Молока, мяса покушаем.

– В любом случае здесь будем стоять несколько дней, пока я не сделаю свою работу, – ответствовал Геблер, даже в мыслях не помышлявший изменять своему плану.

– Воля ваша, – отвечал проводник,– была бы погода и провизия для людей, и корм лошадям.

Нет, не оправдались надежды старосты и работяг, приданных экспедиции. Берег озера был пустынен. На озере плавали гагары и, похоже, не обращали внимания на людей. От построенной джунгарами деревянной кумирни остались лишь головешки на каменном фундаменте, тут же торчали шесты с развешенными конскими хвостами, а ветви ближних деревьев были украшены лоскутами и разноцветными тряпочками, стояли шалаши, сооружённые страждущими исцеления.

Нет сомнения в том, что об источниках давно знали местные жители, буддисты по вероисповеданию, ойраты, казахи, о чём свидетельствовали небольшие бассейны, обложенные каменными глыбами, а один из них обделан деревянным срубом.

Сопровождающие Геблера люди – бергалы из бывших крестьян, – довольные, что закончился трудный переход, тут же кинулись собирать дрова для костра, а Геблер, не откладывая, начал осмотр источников, по ходу производя необходимые замеры. Главное, надо было взять пробы минеральной воды, довезти её хотя бы до Зыряновска, чтобы сделать простейший анализ.

Чёрные тучи неслись низко-низко, закрывая верхушки ближних гор. Надо было спасаться от холода и моросящего дождя в поставленной рабочими палатке. Да, это был не Карлсбаден и не Карловы Вары. Но выходило солнце, и всё сияло чистой красотой, что бывает только в горах.

Геблер замерил температуру ключей, оказавшейся в пределах 30–40º, взял пробу минеральных вод и составил их описание. Первый химический анализ, сделанный в примитивных условиях в посёлке Зыряновский Рудник, показал наличие в воде углекислоты и солей натрия и магнезии. Дальнейшие исследования показали их аналогию с водами знаменитых курортов Европы, в том числе и Карлсбадена.

Назад до Зыряновска Геблер добрался, сплавившись из Коробихи на плоту по Бухтарме.

Всю зиму Геблер думал о новом сезоне, мечтая заняться обследованием Белухи. Увиденная им панорама исполинской горы не давала покоя. Вид с юга грандиозен, а какова она с севера и можно ли оттуда подобраться к ней? Никто из исследователей-путешественников и рудознатцев не видел её с обратной стороны. Даже Бунге, опытный путешественник, стоя на Катуни у слияния с ней Чуи, гадал, какая из снежных гор может быть Белухой, хотя на самом деле он видел совсем другие горы. Другое дело – местные жители, особенно охотники, исходившие все горы и самые глухие уголки Алтая. Проводники уверяли Геблера, что увидеть обратную сторону Белухи можно со стороны реки Ак-Кем. Это и наметил сделать Геблер в следующем сезоне 1834 года. Он же поставил перед собой несколько задач, в том числе, кроме исследования наиболее высокой части Алтая во главе с Белухой, изучать фауну и флору.

На этот год Геблер наметил совсем другой маршрут, намереваясь по долине Катуни, через загадочный Уймон, поселения катунских каменщиков, пробраться к Белухе с северной стороны. А начал он свой путь опять же из Зыряновска в тележке по долине реки Хаир-Кумын, как раньше называли Хамир. Название это переводили с алтайского языка как «быстрый, молодой парень».

Дорога до Бухтармы шла лугом, по которому текла, прихотливо извиваясь, речка Берёзовка, заросшая кустами тала и смородины. В небе кружили белого цвета хищные луни, несколько раз взлетали журавли. Вот и Бухтарма – одна из знаменитых рек Алтая. С любопытством взирал Геблер на стремительные воды, несущиеся с неведомых снежных вершин. Поросшие лиственным лесом берега были пологи и удобны для подъезда, над рекой со стоном летали кулики-перевозчики. «Да, здесь всюду тополь»,– отметил про себя Геблер. Вот и пеньки от срубленных деревьев, из которых местные жители делают лодки, похожие на индейские пирóги. На двух таких лодках ему предстояло переправиться на другой берег вместе с сопровождавшими его людьми.

– Долбёжка из тополя? – зная местное название лодок, спросил он лодочника – хмурого мужика, стоявшего в деревянном челне и опиравшегося на длинный шест.

– Нет, ваше благородие, лодка из тала. – И, не дожидаясь вопроса, пояснил: – Из тала долблёнка лучше: крепче и служит дольше. А что до тала, так он растёт здесь всюду, хотя и реже, чем тополь. Однако, барин, ты не думай, что всё так просто. Всё топором излажено, и большое мастерство требуется, чтобы её сделать. Потому беречь такую лодку надо: смолить, сушить, вытаскивая на берег, иначе сгниёт, от воды и сырости пропадёт.

Мужики рассёдлывали лошадей, снимали с них вьюки. Геблера перевезли вместе с грузом, после чего мужики, усевшись в лодки и держа в руках поводья, переплыли вместе с лошадьми. С любопытством взирал Геблер на открывшуюся пойму Хаир-Кумина, густо заросшую тальником, черёмухой и тополями. Флейтовые крики иволг неслись с вершин огромных деревьев, чаща расступилась, и открылся вид на дорогу через сырую низину.

Весело перекликаясь, спутники Геблера переодевались в сухое, снова навьючивали лошадей. Здесь путешественников ждала другая телега – большая, неуклюжая на вид, грубой работы. «Не лучше ли пересесть на верховую лошадь?» – вертелась у Геблера мысль, и он с недоверием посматривал на телегу, предназначенную для перевозки строевого леса.

– С переездом, барин!– приветствовал стоявший с лошадьми возница, заросший бородой мужик неопределённого возраста. – А ты, небось, и не заметил, что сразу две реки переехал. Вот он, наш красавец, Хаир-Кумин сливается с Бухтармой. Вдоль него дальше и поедем. А ты, барин, не боись, – поняв, о чём думает Геблер, – продолжал он, – эта подстава не подведёт. Самая что надо по нашим буеракам и колдобинам. Не перевернётся на косогоре, для чего и служат длинные жерди. От них и тряска меньше, а для тебя, хе-хе, и короб на них поставлен, чтобы ни комары, ни солнце не досаждали. Бог даст, сегодня доберёмся до Столбоушки, а там уж верхами придётся дальше идти.

«Бог даст, авось, небось» – ох уж эти русские! Всё-то у них неопределённое. Однако многое у них получается», – мысленно сказал Геблер про себя и тут же уловил, что и сам употребил любимое сибирское и русское словцо «однако». Заботы, заботы… Мысли о доме не давали покоя, обуревали всё время в пути. На службе всё в порядке, его уважают, поощряют его деятельность по изучению края, а вот дома не всё благополучно. Нежданно-негаданно в Петербурге умер его первенец Георг, студент Медико-Хирургической академии. Двое детей в младенчестве скончались. А ведь он сам врач – сколько детишек чужих спас! С женой не всё как надо бы. С характером его Алекс, Сашенька – прямо-таки сладу нет! Какая всё-таки сложная жизнь! Но сдаваться не следует.

Дорога шла косогором по склону горы, названной возницей Ларихой. Безлесный вначале уклон сменился угрюмым осинником, через листву которого не пробивались солнечные лучи. Дальше пошёл берёзово-пихтовый лес, частично порубленный, из глубины которого кое-где выглядывали избушки лесорубов и дегтекуров. Дёгтя требовалось много – одна штанговая рудничная машина немало его потребляла. Что касается леса, то его рубили не только для строительства домов, но и для крепления подземных выработок. Естественно, большой преградой на пути к рудникам стояла Бухтарма, поэтому старались перевезти его зимой по намороженному мосту. Бухтарминцы были мастера строительства таких зимних мостов, когда в дно обмелевшей реки забивались деревянные опоры-сваи, настилались доски и хворост, и всё это схватывалось крепким морозом уже в ноябре-декабре месяце. Русские люди быстро обживали край. Наш знаменитый путешественник В. Обручев, в 1914 году прошедший по долине Хамира, отмечал, что «лес здесь хищнически порублен».

Как и предсказывал возница, к вечеру путники добрались до места, называвшегося Калмыцким бродом через Хаир-Кумын, рядом с местом впадения речки Столбоушки. Дальше шла лишь тропа, пересекающая долины небольших речушек Большой и Малой Луговых (ныне Логоушки) и ведущая на вершину Холзуна и в Уймон. Нетронутая тайга окружала путников, и узенькая тропа едва проглядывала в буйных травяных дебрях, почти с головой скрывающих всадников. «Чернь», – пояснил проводник, имея в виду несколько мрачноватый пихтово-берёзовый лес, такой дремучий и густой, что под кроны почти не пробивалось солнце, и здесь стояла вечная тень.

Путешествие было далеко не первым у Геблера. Постепенно он выработал распорядок дня в пути и строго его придерживался. Первое и самое важное, хотя и не всегда выполнимое, – дневник. Как бы ни было тяжело, как бы ни устал, а надо, превозмогая себя, садиться на какой-нибудь пень-колоду и записывать события и впечатления дня. Не запишешь сегодня – завтра забудутся детали и, может быть, самое главное – эмоции. Его спутники развьючивают, разнуздывают лошадей, ломая голову, где найти для них пастбище, собирают дрова для костра, устраивают палатку для начальника, готовят еду.

Костёр, как правило, большой, жаркий – ведь надо обсушиться, обогреться после проливного дождя или вымокнув от росы, так обильной в горах Алтая. Приём пищи только два раза в сутки – ведь было бы обременительно тратить время и усилия, чтобы развьючиваться ещё и днём. Все ложатся спать на сырую землю, подкладывая под себя войлок, Геблер в палатке спит, заворачиваясь в шубу, и чем прохладней ночь, тем крепче сон.

Предмет особой заботы Геблера – барометр. Хрупкий прибор было поручено носить и оберегать его слуге, от этого чувствующему себя важным и значительным. Проводник и сопровождающие Геблера двое рабочих с опаской поглядывали на незнакомый предмет, показывающий высоту местности и предсказывающий непогоду. Он казался им волшебным и таинственным, отчего они называли его колдуном, а крестьяне из деревень даже просили Геблера с его помощью найти нечистых на руку людей, занимающихся воровством скота.

Во второй своей экспедиции Геблер посетил Уймонскую долину и деревни, что образовались там к тому времени. Уймон – загадочная страна, таинственно и само слово, означающее лихое, потаённое место, дремучий лес, скрытый от людских глаз. Не случайно сюда, как и на Бухтарму, уходили от преследования властей беглые русские люди. Интересно, что и река Катунь в этом месте называлась Уймоном, а слово «Алтай» в то время у русских местных жителей означало горы, где живут алтайцы (калмыки) и нет русских.

В Уймоне общались с русскими поселенцами. В селе, образованном бывшими беглыми 1801 году, было не больше 20 крестьянских изб. Хлеб здесь родился плохо из-за сурового климата, но процветали охота и скотовоодство. Жили они неплохо – охота на маралов и продажа китайцам оленьих рогов, называемых пантами, приносили очень хорошие доходы. Староверы, они недоверчиво относились к пришельцам, тем более что из-за акцента видели в Геблере человека нерусского, даже подозревая в нём некрещёного язычника. Геблер с пониманием и спокойно относился ко всему этому, и, будучи в гостях, доставал свою посуду из походного ларца. Как врач, он даже одобрял эту брезгливость, считая, что так люди предохраняют себя от заразных болезней. Кончались русские селения, дальше были встречи с бродячими алтайцами-охотниками, в народе называемыми калмыками. Собравшись в кружок у костра путешественников, они сосредоточенно курили трубки, молча передавая их друг другу, то есть из уст в уста, и тем выражая свою дружбу. Геблер, как врач, да ещё и немец, брезговал этой процедурой, но куда денешься! Преодолевая отвращение, он принимал трубку и делал вид, что всё это доставляет ему удовольствие. Калмыки очень дорожили табаком, с удовольствием принимая его в подарок от русских путешественников, и разбавляли его древесными опилками для экономии. «Огненную воду» большинство уже познало, но Геблер старался ею не пользоваться и тем более не одаривать своих таёжных гостей, вполне обоснованно опасаясь их непредсказуемости.

8 июля, переправившись в утлой лодчонке через Катунь на правый берег, Геблер посетил Нижний Уймон и недавно обустроенную Чечулиху. Окрестности Чечулихи, окружённой горами и лесом, были очень живописны, а хозяева, редко видевшие гостей, – гостеприимны. Далее дорога шла берегом Катуни, часто зажатой в каменных берегах. Река здесь становилась бесноватой, с бешеной скоростью крутила воронки у береговых скал, обточенных водой. Кое-где посреди реки виднелись скалистые острова, заросшие лесом. Они хорошо оживляли пейзаж, и проводник рассказал Геблеру легенду, бытовавшую среди местных жителей.

– Гляди, ваше высокородие, калмаки рассказывают, будто в давние времена два богатыря – отец и сын – решили построить переправу. Стали ломать скалы и бросать в реку. Катунь забурлила, вспенилась от гнева, поняв, что её хотят покорить, поднатужилась и размыла плотину, унесла эти камни. Остались лишь вот эти островки да следы этих батыров. Видишь, вот тут след от ноги, а тут лунки, где они сидели, отдыхали.

– Сказка не есть правда, – отозвался Геблер, – но в них бывает смысл, хотя я не вижу никаких следов от ног, а что до этих каменных лунок и желобков, так это понятно, что их выточила вода. Говорят же, что вода камень точит. А я вот думаю: отчего Катунь вьётся вокруг горы Белухи, словно не желая с ней расставаться? На юге, где начинается, огибает с запада, а теперь течёт вдоль северного склона. Владычица Катунских гор царствует над всеми – вот и над реками тоже, не желая отпускать Катунь.

– На всё воля Божья, – согласился проводник. – Вы верно, барин, сказали про Катунь. То она бежала с востока на запад, а теперь с запада на восток. Белуха стоит на своём месте, а Катунь кружит вокруг неё, будто дочка, что не хочет от матери уходить. А ты гляди, другая речка – Берель – начинается там же, но сразу поворачивает и бежит в сторону Бухтармы.

– А Бухтарма впадает в Иртыш, – подхватил мысль проводника Геблер. – Вот и получается, что мы сложили новую легенду. Верная Катунь не изменяет мутер, а Белая Берель побежала в сторону, чтобы встретиться с добрым молодцом Иртышом.

На следующий день Геблеру снова предстояло переправляться через Катунь, бурную в этом месте. С недоверием посматривал он на утлый чёлн, как видно, не один год служивший хозяину.

– Что, барин, боишься? – заметил сплавщик. – Я на реке лучший плаук, доставлю в один миг.

Лодочник, ловко отталкиваясь шестом от дна, быстро погнал лодку вверх по реке вдоль берега, затем вдруг повернул её носом к реке, направив на быстрину, на самый фарватер. Чёлн плавно закачался на волнах, а наперерез ему, хлопая крыльями по воде, стремглав пронёсся выводок крохалей. Бросив шест на дно, перевозчик схватил вёсла и торопливо стал подгребать к противоположному берегу.

Вскоре Геблер любовался видом снежных гор, выглядывающих из глубины ущелья реки Ак-Кем. Сверкая снегами и маня своим величественным видом, Белуха стояла перед ним.

– Да, это она, царица алтайских гор, – признал он. – Хотя до неё далеко, однако не меньше двадцати вёрст, и вид у Белухи другой, но два рога можно различить.

Но, к сожалению, Геблеру не удалось пройти к подножью Белухи – слишком сложным оказался путь по ущелью Ак-Кема, да и время поджимало, а он ещё наметил продолжение маршрута в неизведанные путешественниками места. Тогда он дошёл до реки Аргут и закончил путешествие в Зыряновске, затратив на весь маршрут десять дней.

Вторая страсть Геблера – жуки. Колиаптерос – так по латыни звучит название этого отряда насекомых, а Алтай был для них раем и нетронутой целиной для учёных. Что ни новый горный отрог, ущелье, долина реки – везде разные представители отряда колиаптерос. Геблер открыл не один десяток новых видов, и когда позволяли время, погода и он не валился с ног от усталости, занимался их поисками. Рядом слуга с сумкой, где лежат вата, коробочки, морилки и пинцеты. Он же переворачивает камни, где, как правило, в дневное время прячутся жуки, чаще хищные жужелицы: карабусы и скариды, а сколько на цветах других жуков – навозников, скарабеев, кравчиков, стафиллинов! Бывает, всем в их маленьком отряде приходится ворочать камни в поисках этих быстроногих карабусов.

– И на кой чёрт твоему барину вся эта нечисть? – ворчат спутники-мужички, обращаясь к слуге Геблера Матвею.

Тот с важностью защищает хозяина:

– Тёмные вы люди, мужичьё! Не дано вам понимать, что это наука! Это вам не щи лаптями хлебать.

– Может, она и наука, да из козявок щи не сваришь, – не сдаются мужики. – Баловство одно всё это.

На следующий год Геблер наметил более длительное путешествие, и начальство Колывано-Воскресенских заводов пошло ему навстречу, даже выделив на эти цели 200 рублей. И тут Геблеру повезло. К тому времени Фролов уже уехал в Петербург, и на его месте был молодой Евграф Петрович Ковалевский, в славе превзошедший самого Петра Козьмича. Надо ли говорить о том, что будущий неутомимый путешественник и писатель благоволил Геблеру и даже чувствовал в нём родственную душу? И опять главная цель исследователя – Белуха, хотя он намеревался пройти и дальше в глубину высоких гор, куда ещё не ступала нога учёных.

Путь нового путешествия начался, как и в предыдущие годы, из Зыряновска, с долины Хаир-Кумина и восхождения на Холзун. Холзун, Холсунский гребень, как называет это хребет Алтая, разделяющий бассейны рек Катуни и Бухтармы, П. П. Семёнов. Тогда, в XIX веке хребет не делили, как сейчас, на две части: собственно Холзун и на восточную его часть – Листвягу. Неугомонный Геблер с присущей ему жаждой новых открытий пересекал этот не достигающий высоты вечных снегов хребет Алтая не меньше шести раз, и почти всегда в разных местах.

На Холзуне Геблер встретился с интересным явлением, когда гребень водораздела Катуни и Бухтармы выражен нечётко, и бывает, что истоки рек, текущих в разные стороны, начинаются в одной мочажине, болотце или озерке, находящемся на плоской вершине. Подсказал ему это проводник.

– Ваше высокородие, – обратился он к Геблеру, – у нас говорят, что здесь живёт рыба с ногами.

– Как это? – не понял Геблер.

– А так, что хайруз кочует с одного Хаир-Кумина на другой, и гора между ними ему не помеха. Словом, переваливает через Холзун. Хайрузята, что поднимаются вверх по ручьям, здесь могут из Катуни перебираться в Бухтарму, или наоборот. Получается, что у рыбы ног нет, а ходить может. Такая вот сказка получается.

«Однако этот неграмотный народ замечает всё», – отметил про себя Геблер, доставая дневник, чтобы записать про этот феномен природы.

Целью экспедиций Геблера было не только изучение массива Белухи, но и всего Катунского хребта и наименее изученных районов бассейна верховий Катуни и впадающих в неё притоков. А это очень сложный горный рельеф с пересекающими его бурными реками. Даже алтайцы избегали этот район, и он оставался абсолютно безлюдным.