Служил Советскому Союзу! Рассказы

Александр Рожанский

Служил Советскому Союзу! Рассказы

СТАЖИРОВОЧКА

До 21 года я знать не знал кто такая Вера Хоружая, но обстоятельства сложились так, что весной 1979 года узнал и проникся.

На четвертом курсе нас всех разбили на группы и послали… Послали познавать тонкости офицерской жизни в разные уголки нашей страны. Набираться воинского опыта. На стажировку в войска.

558 ВСО, расположилось рядом с Минском. Со мной в него попали человек семь. Нас раскидали по ротам и прямо в казарме с бойцами определили койки. Не о том в дороге мы мечтали. Кто-то нашел развлекуху и каждый вечер нарезал по части на «буханке», закреплял водительские навыки. Мой товарищ, с бывалым каптерщиком, практиковался в открытии сейфов, а я скромно был рядом, созерцал. Откровенно тосковал. Нас из части, как и солдат, выпускали по увольнительным. Командир роты капитан Шабловский был правильным засранцем и пользовал курсантов по-полной. Увольнения, -ука, не давал.

Рядом стояла боевая часть Орденов Суворова и Кутузова, несколько раз, тишину ночи взрывали двигатели самоходок, они выезжали из боксов, будили всю округу и скрывались в поисках воображаемых врагов. Засыпая после грохота, думал: как хорошо, что в наших войсках воображаемых врагов нет.

Эта мысль приятно и подло щекотнула, когда в один из дней, утром навстречу мне прошла рота с полной выкладкой при автоматах с майором впереди и с другими офицерами в строю. Усталые, мокрые, грязные. Было понятно, воображаемый враг был коварен, и им пришлось сутки гоняться за ним по всем местным болотам.

А я сидел днями на КМТС (контора материально технического снабжения), за Минским тракторным заводом, и время от времени выковыривал из носа цементные пробки. Бойцы, которых я «сторожил», разгружали вагоны с цементом. Хоть комната для офицерского состава была на значительном расстоянии от этого процесса, грязные от вечной цементной пыли окна не спасали, и нос забивало снова и снова. Надо сказать, что все, кто заглядывал по службе и видел меня, сразу находили более важные занятия и растворялись в пространстве. Сидеть в одиночестве в цементной пыли было вредно и скучно. Смартфонов тогда еще не изобрели.

Желание хорошо отдохнуть от росло день ото дня. К нам в роту, к правильному капитану Шабловскому, перевели сантехника Сашку Афанасьева. Где он так хорошо «стажирнулся» не помню, но трое суток на Минской губе уже отсидел. Нахождение в одной казарме сблизило нас.

Воплотить в жизнь заветные мечты удалось за шесть дней до окончания стажировки.

Был солнечный день субботы. Вокруг была весна!!! Во дворах слышались звуки гармони. А в нас призывно и оглушительно играли гормоны. Мы были в гражданке. Все гражданки были прекрасны, а водка вкусна и забориста. И целый день счастья в столице Белорусии.

Это хорошо, что нас без галстуков не пустили ни в один ресторан. Установка такая была на массовое окультурование. Но и без этого мы сумели оторваться. Шаркнули по душе забегом вширь…

Для курсанта весной и целого мира мало… Дня нам не хватило, и мы уставшие и счастливые вернулись в казарму под утро. Когда потом нас пытали: почему мы опоздали из увольнения, от нас еще разило субботой.

Полковник Отто Крянев, смотрящий за нами, прочитал объяснительные и ничтоже сумняшеся повез нас на Минскую губу.

В «приемной» он показал пальцем куда-то вниз и произнес:

–Туда их – потом добавил

– в пять суток не уложимся, уезжаем – объявил он и дал нам с Шуриком по четверо суток херовой жизни отправил в глубь земного шара в одиночные камеры.

«Рексы», так называют бойцов комендатуры, не стали нас унижать и заглядывать вдаль меж ягодиц, как у предыдущей партии арестантов. Выдохнули с шумом все.

С грохотом подняли крышку в полу

Мы стали спускаться по металлической лестнице в полуподвальное помещение. По мере погружения в казематы появилась табличка, на которой красиво большими буквами было написано: КАМЕРА ПЫТОК. А справа от дверей в пыточную, чуть позже по мере приближения к ней, появилась табличка поменьше, где было выведено: ЗДЕСЬ НЕМЕЦКОФАШИСТСКИЕ ЗАХВАТЧИКИ ПЫТАЛИ ВЕРУ ХОРУЖУЮ. Надо заметить, туда на экскурсии и по сей день водят школьников.

Советская разведчица Анна Киташева, которая только чудом вырвалась из фашисткой тюрьмы. Она потом рассказывала, что встретилась с Хоружей в застенках 3 декабря 1942 года. Вера была настолько сильно избита и измучена, что не могла ходить. Тем не менее, несмотря на страшные пытки, она не выдала никого и не сообщила врагам никакой информации.

17 мая 1960 года Вера Хоружая была посмертно награждена золотой Звездой Героя Советского Союза. Кроме того, в числе ее наград – Орден Ленина и Орден Красного Знамени. В ее честь были названы улицы, площади, школы в городах Белоруссии. В одной из московских школ в советское время действовал пионерский отряд ее имени. И, наконец, белорусские ученые назвали в ее честь сорт сирени, который отличается красивыми, крупными розово-фиолетовыми цветами…

Об этом я узнал позже.

Нас толкнули по коридору налево и скомандовали положить туалетные принадлежности в ячейки с номерами камер. Афанасия определили в девятнадцатую меня в шестнадцатую.

Камера была уютной, в небольшом полуподвальном помещении. В проеме окошка был ряд решеток ближайшая толщиной в два пальца, а на расстоянии метра от окна, дальше к источнику света, еще ряд решеток. Перед стеклом самая мелкая она не давала понять какая погода на воле. Каждое утро и день приходилось выспрашивать у часовых какая погода на воле? В солнечную становилось легче переносить тяготы фашистских застенков.

Посередине камеры была забетонирована металлическая табуретка. По неопытности я попытался ее переставить. Не смог. Деревянный топчан был, намертво, пристегнут к стене, а к нему приделан лист жести величиной с две ладошки. Это был стол. Сидело табурета была с ладонь. Все условия для хреновой жизни были созданы. Здравствуй жопа Новый год!

Безуспешно пытался попеременно устроить свои булочки на стуле. Потом поймал позицию, ноги на табурет точку на стол, размер подошел. Можно жить.

Перед сном нас разминали. С 22-00 камеры открывали по одной, 26 штук. Караул томился от продолжительности процедуры и подгонял штыками в мягкие места. Сначала арестанта гнали в сторону первой камеры к туалетным ячейкам, оттуда к двадцатой, где висели шинели. От них налево через шесть камер в торце был туалет, все рикошетили в него. Но даже по делу конвой засиживаться не давал. Все надо было проделать на максимальной скорости, штыки у караула были пристегнуты к стволам автоматов.

По возвращению с пробежки в камеру с шинелью, топчан уже был отстегнут и можно было растянуться на «мягкой» шинелке, она была и одеялом.

Шинелью люди греются – шилом дяди бреються. В застенках как-то так складно…

Раз или два ночью караул проверял камеры. Все каземате просыпались с первой камерой, каждого поднимали, обыскивали, проверяли шмотки и углы. Чего искали? Так, просто издевались.

Шум стихал после ухода караула. Впрочем, и так не высыпались. Подъем в пять и обратная процедура беготни утром, тоже скоростная, выматывали морально.

По коридорам строевым гуляло зло.

Одиночество схватило за горло уже на второй день. Камеры фашистами были устроены по науке – в нишах по две. Глазок в камеру был большой и не закрывался, но заключенные видели в него только стену ниши. Кто ходил, кого водили по коридору, никто из сидельцев не видел. А часовой в нише легко обозревал одну и вторую камеру. Ну фашисты, что возьмешь.

Запел я на вторые сутки после обеда. …

–Ой ты калины цвет и туман над водой зачем же часы рассвет нас торопит домой…Да домой».

Караул прикладами аплодировал в дверь. Гундел: «Не положено, замолчать». Я с удовольствием вступал с ними в диалоги: выпытывал, у часовых чего я им сделал? Всегда безрезультатно в их пользу. Но петь не бросал.

В одиночестве интеллект обалдел и блеснул скрытыми способностями. Я вспомнил и прочитал себе последние лекции по различным предметам. Продекламировал стихи, много. И все время срывался на песни про любовь.

Потом вспомнил, что «рецедивист» Афанасий присоветовал в петлицу воткнуть иглу.

–Какое никакое развлечение -сказал он –

–на крайняк вены вскроешь

Шутник.

Я достал иголку, пришло время наследить о себе в камере, написать на стене что-то умное. Надписи на стенах будоражили воображение. Некоторые сидели по 30 суток и более, а мне и на третьи было через край. Потом пришло понимание, трудно первые дни, потом привыкаешь. Короче, писать не стал.

Еду спускали в одиночки сверху с третьего этажа с офицерских камер, караул делил со всеми арестантами трапезу. Так положено: кто караулит тот и кормит. Остатки уже шли нам полуподвальным. Помнятся ребра от селедки и ложка жидкой картошки. Короче, не было еды. Вот с хлебом все было в порядке. Это как нельзя подходило мне. Есть в неволе не хотелось, чая с хлебом хватало. Выгодно не тянуло в сортир. Зато из хлеба смастрячил фишки, кубики. Расчертил иголкой торец топчана и без азарта тихо гонял фигуры за себя и за того парня.

На третьи сутки научился спать стоя. Упирался лбом и плечами в угол изгибал спину, чтоб не гнулась и забывался на время. Еще внезапно полюбил танкистов. Они в карауле не свирепствовали. Открывали все камеры разом и никого не торопили. С ними можно было сходить и по большому, и в разведку, не хотелось.

По инерции на очередной «разминке» влетел в туалет, все горшки заняты и мне воткнули в рот раскуренную беломорину. Голова закружилась…

–Танкисты – сказал кто-то.

Вот с кем надо в разведку, мелькнула мысль.

Самыми долгими и хреновыми были выпускные часы. Время остановилось, слух обострился, на дальнем входе именно в это время слышался каждый шорох. Воображалось вскрытие люка. Каждый бряк учащал сердцебиение. Это за мной… Это за мной… Точно за мной.

В этот день, как и в ту субботу, светило солнце, только по-особому, деревья качали листочками, каждым в отдельности и ветерок дул, как всегда, только ласковей. Нас с Афанасием встречала вся группа. Все на перебой предлагали арестантам закурить. Вместо этого хотелось всех обнять и говорить, говорить, говорить. И петь!

Оковы пали и свобода…стажировка закончилась. Впереди ждал выпуск и долгая, тогда казалось, счастливая офицерская жизнь.

БОЛЬШОЙ ТРАМПЛИН

Я поднимался вверх на большой Кавголовский трамплин, мимо, с треском разрывая воздух, пролетали лыжники. Внизу заканчивали полет, съезжали по склону и превращались в маленькие фигурки. Спортсмены лыжники, биатлонисты подающие надежды жили зимой на Базе СКА и били рекорды в честь нашего славного Пушкинского Военного Училища. В нашей группе был один двоеборец. Он не только бегал, но и прыгал. Этот спортивный коктейль всегда вызывал у меня недоумение. Вспоминались шутки про женскую логику. Вот мы иногда и собирались смотреть на тренировки нашего товарища, приобщиться к большому. Трамплину.

Здесь в Кавголово под Ленинградом проводились и Международные соревнования двоеборцев. Я был уверен – это самый большой трамплин. С таких прыгают чемпионы в Италии в Канаде по всему миру. Потом я узнал, что есть трамплины и намного больше, с которых можно улететь не только далеко вниз, но и далеко в сторону, и даже в другой регион. Сам не сразу понял, как забрался на верхнюю площадку такого могучего трамплина.

Колеса ровно стучали в Москву, в Москву, в Москву… скорый вез меня и еще несколько молодых офицеров на первое место службы в Москву, в Москву, в Москву отдавалось на стыках в счастливых головах.

Один из счастливчиков позже писал, что служит не в Москве, чуть северней на каких-то пять с половиной тысяч километров,

где на одну даму приходится: мешок яиц и километр уев. Были молоды и успешность места службы иногда оценивали так. Новая Земля суровый безлюдный край.

А пока, я улыбался в утро за окном и торопил прибытие поезда.

На Ленинградском вокзале нас высматривали будущие Дальневосточники, наши выпускники, они ждали своего поезда на Восток к местам службы. Радости от встречи были полные штаны. Четыре года казармы рождали почти родственные чувства. С понтом под зонтом, я приглашал всех к себе в гости на следующий Олимпийский год. Справедливо предполагал, объектов на игры строится много, нужны специалисты и вот он я – такой красивый молодец строитель, полон сил и желаний, берите меня тепленьким… пользуйте по назначению.

Мне надлежало прибыть в часть, расположенную в Нахабино. Таксист уже включил счетчик в голове, поглядывая на, меня в парадной форме с громадным чемоданом. Потом, когда я дремал после бессонной ночи, он терпеливо, в надежде обогатиться, возил меня по симпатичному городку от части к части, сам услужливо выбегал и выяснял та ли эта часть. Поэтому стоимость поездки на, закрытом таксистом счетчике, мне была известна. У очередной части проходящая женщина сказала:

– Пойдем со мной.

К тому времени я уже знал какую сумму скрывает пленка на счетчике. Был благодарен таксисту за участие в поиске пункта назначения. Но переплачивать, разбрасываться деньгами был не намерен.

Описать, что таксист был сильно огорчен правильной суммой поездки, не сказать ничего. Он до хрипоты, переживал о своих не сбывшихся мечтах.

–Езжай, езжай отсюда!

Твердо посоветовала строгая дама.

Я помахал ему рукой.

Частей на пути к моей было несколько. Сначала краснопогонники с общевойсковыми эмблемами чего-то тащили в даль. Затем, бойцы железнодорожники с ключами в петлицах разгружали вагоны. Первая мысль была, влип студент. И только в самой глубине сгустка частей,

скромно и тихо (все были на олимпийских объектах) стояла родная строительная.

Могучий майор, занимавший собою весь начальственный широкий стол, после моего:

– Прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Спросил

Чего в парадной форме?

– Положено по уставу, рапортовал я.

– Положено?

удивился он и отправил меня в санчасть переобуваться со словами:

– Парады давно закончились.

Вспомнилась Дворцовая площадь я в парадной коробке, торжественность момента, взгрустнулось. Закончились.

В санчасти на дверях висело объявление, написанное от руки «ОСТОРОЖНО ЧЕСОТКА»

– Это так, чтоб по пустякам меньше ходили-

махну рукой лейтенант медик. Он определил мне койкоместо. Потом мы пили чай. Потом не чай.

На другой день махнул на экскурсию по Москве пока было можно. Ловил момент.

Хорошо запомнился Университет, вид с Воробьиных гор. Остальное пробегающей пестрой лентой за окном. Я радостно думал: в каком хорошем месте мне придется служить. И напрасно.

В санчасти за два-три дня нашего брата набилось под завязку. Десять молодых красивых перспективных. Готовых служить Родине в Нахабино. Всех нас отправили в Москву в Главное Управление Спецстроя, как оказалось, на самую верхнюю площадку могучего «трамплина»

Перед нами выхаживал майор. Лицо у него было самодовольно и лично мне неприятно.

Он рассказал нам о местах возможного места службы. Читай нашего приземления с Московского трамплина.

Вопросы есть? Спросил он.

Я вышел из строя и четко сообщил:

– Готов продолжить службу в Шереметьево.

И тогда окончательно убедился, если тебе человек неприятен, ты ему неприятен тоже. Наши симпатии сошлись. В его глазах моя самодовольная, неприятная рожа могла служить только в Казахских степях. Больше таких ошибок я не совершал.

Не имей сто друзей, а имей сто родственников у которых по боле ста рублей. В Шереметьево поехал лейтенант, соответствующий вышеизложенным стандартам. Поехал напрямую, потому, что в Нахабино его никто не видел. Не встретились мы и в строю перед «прыжком с трамплина».

В Казахские степи очень не хотелось. Напросился, настойчиво на прием к Начальнику отдела кадров. Меня встретил приятный подполковник в форме морского офицера. Он внимательно выслушал рассказ о счастливом детстве за полярным кругом в городе горняков, шахтеров и летчиков в Мончегорске. Видимо рассказ ему понравился и он тоже беседовал с приятным перспективным молодым человеком. Поэтому отправил меня в родные северные края, в город Печора Республики Коми.

– Оттуда никто уезжать не хочет.

сказал он и пожелал успешной службы.

Дзоридзав Коми му!

Да здравствует Крми земля! в утвердительной форме, как если бы в конце своего утверждения Таджик написал Кирдык и провел пальцем по горлу.

Мы полюбили этот город вместе с Юркой Григорьевым. Не сразу, конечно. Он тоже нашел в этом городе счастье и двух ребятишек дочку и сына. Мы не хотели уезжать из славного города речников, железнодорожников, энергетиков и военных. И Коми Му прикипела, стала близкой. Говорю утвердительно.

Потом были другие места службы. Но это было первым и самым лучшим. Молодость.

СЕКРЕТЫ ДИСЦИПЛИНЫ

Дисциплина и еще раз дисциплина! Я научу вас… Родину любить!!! Так еще, наверное, Чапай наводил порядок в войске. Слова наверняка были покрепче.

На краю северного городка Печора, чистенького, симпатичного, жили, не тужили семьями и так офицеры молодцы. Одни строили, отделывали громадные сооружения Космического слежения. Другие эксплуатировали, несли боевое дежурство. Сутки через трое. Возможность снять напряжение от службы, присутствовала всегда. У всех родов войск. Одни имели прямое отношен к «королевским». Другие к двум суткам из трех свободных. Располагало.

Четыре пятиэтажки по шесть подъездов коробкой и три с открытым видом стояли чуть в стороне, ближе к городу. Наши на отшибе были разбавлены вертолетчиками гражданской авиации и совсем слабо гражданским населением. Но считались частью военного городка. Между последними скучало заброшенное футбольное поле, вытоптанное магистральными тропинками от домов к автобусным остановкам и обратно. Чуть дальше виднелась насыпь железной дороги, не часто проходили составы. Это про них написана песня-…Мчится курьерский Воркута –Ленинград.

Пролетали литерные пустые под уголек, торопясь, не останавливаясь, обратно неспешно тянулись длинные угольные составы. А за насыпью у горизонта возвышались над лесом могучие величественные сооружения. Чтобы их случайно не увидели проезжающие враги, секретность №2, движение пассажирских поездов мимо проходило быстро и глубокой ночью.

За домами, что справа, что слева ровными рядами стояли гаражи. За ними начинался лес. Он был обитаем. Уже в первых числах мая, теплело и в наших северных широтах. Снег еще лежал частями, но лесок был наполнен запахами шашлыков, людьми и весенним настроением. На оттаявших лужайках стояли группы по интересам. Под негромкий звон «бокалов» они обсуждали свои дела и как всегда тяжелое положение в стране. Сколько себя помню, оно всегда оставалось таким. В разных частях леса были оборудованы лавочки из подручных материалов. Темнели костровища. Поэтому лес назывался парком.

В начале весны отдельные офицеры и сплоченные группы твердой походкой уплотняли тропинки на поле в сторону гаражей и лесопарковой зоны.

Возвращались порознь не твердой походкой. Осторожно, чтоб не спалиться.

В конце мая заканчивался учебный год. Жены офицеров, спешно собирали детей, чемоданы и радостные разъезжались по домам в лето. В среднюю полосу, в Украину, в Белоруссию, где уже все цвело и пахало. И по всему бескрайнему нашему Союзу Советских … Проживание здесь для всех офицерских семей было временным. И это ярко проявлялось, в неухоженности подъездов.

Поле между домами теперь пересекали группы единомышленников. Ходили они дружно и не всегда ровно, иногда в сопровождении веселых, ярких дам. Временами пели и пританцовывали. Собирались в стаи по три, по пять, все были возбуждены и счастливы. Обновлялась природа, расцветали разные желания. Хотя листьев на деревьях еще было маловато.

Я держал в руке наполненный граненый бокал, счастливо щурился от заходящего солнца и слушал длинный тост командира третьей роты капитана Алексеева. Он был маленького роста, но с большим набором руководящих амбиций. Бойцов своей роты воспитывал своеобразно. Выстраивал, особо не покорных, перед ротой спиной к небольшому заборчику. Долго и громко мусолил речь о необходимости с достоинством и честью переносить все тяготы и лишения воинской службы. Закончив, подходил к строю и по очереди отвешивал сочные оплеухи справа и слева всем подряд. Получалось эффектно. Заборчик не давал сделать шаг назад и все, даже рослые, здоровые бойцы, валились наземь снопами. Удовлетворенный действом Александр, крякнув, покидал поле битвы.

Таких креативных офицеров в гарнизоне находилось немного, их методы воспитания всегда впечатляли.

Один из них штабной проверяющий майор Попов, если находил бычок в казарме, выстраивал роту на плацу, поднимал музыкантов нашей части. Бычок укладывали на середину натянутой простыни дежурного сержанта. И вся процессия под траурные звуки шла строем в дальний лесок, с почестями хоронить окурок. Благообразная щупленькая фигурка полководца с умилением наблюдала за театральным действом.

Надо признать процедура была действенной.

Мал золотник – да вонюч. Почти все мелкие полководцы, встретившиеся мне по службе, отличались крайней требовательностью.

Они с каким-то особым злым наслаждением гнули массы, отчитывали высоких подчиненных положением ниже. Природа некоторым добавляла звук.

Еще в училище у нас ходила шутка: чем полковник Корявко – зам. начальника Училища отличается от реактивного самолета? Сначала шум, потом появлялся он. У самолетов, все наоборот.

Легендарный заместитель начальника нашего Училища, большой умница, полковник Корявко был не высок, требователен и временами горласт.

В лесопарке не думалось об этом. Тепло от выпитого приятно распределялось внутри, плавно поднималось вверх к центрам принятия решений, будоражило воображение и будило весенние желания. В капитане Алексееве последний глоток возбудил знакомую амбицию.

–Так – сказал он – берем две, идем ко мне, скажу жене, чтоб закусить приготовила. Посидим как люди.

С нами разделял радость Вася Кольчугин, молодой лейтенант двухгодичник, поэтому ему было все параллельно, он дипломатично молчал. Я тоже тихо вдыхал запахи ранней весны, приятно косея от выпитого и природы.

В путь!

Мы сбились в стаю, пересекли поле и углубились в массив импровизированного военного городка. Скоро мы добрались до нужного дома, подьезда и поднялись на третий этаж в стандартную трешку.

За столом в тесной кухне вспоминали истории, старались повеселей… Сидели как люди, закусывали тем, что бог послал. Радость наполняла нас вместе с напитком. Хуже водки лучше нет! Позже попадет в десятку этой фразой Виктор Черномырдин.

Разговор со временем все чаще переходил на служебные темы. Это во все времена означало: офицеры напились.

–Почему мы не рассматриваем укрепление дисциплины через призьму строевой подготовки?

Вопрошал капитан Алексеев, поглядывая на нас уже потяжелевшим взглядом. Армейская рубашка его была расстегнута, галстук висел на зажиме, на лице начинала проявляться требовательность. Нам с Васей можно было смотреться в него как в зеркало. Назревал вопрос: до каких пор!!!

Вечер густел и становился томным. Кто-то должен был поставить точку в нашем общении. Но у нас еще было и оставалась надежда на закуску.

Жена Шурика стройная и строгая появилась на пороге кухни внезапно. Осмотрела строгим взглядом стол, снедь, нас, сказала здрасьте и вышла. Шурик, мотнул головой, поднялся, выкинул руку ладонью вперед, жест означал: ща все будет.

Вернулся скоро и стало понятно дисциплину в армии нужно рассматривать через призму …

Он стал рассказывать о том, что у жены патроны не той системы. Точка в нашем общении была поставлена, она пятерней краснела на щеке хозяина дома. Повисла пауза.

Я прислушался, в глубине сознания у Васи звучала армейская труба… Она звала нас на бой и домой одновременно.

ВЕСЕННИЙ ПРЗЫВ

Часть первая: Эшелон.

Состав подходил к станции Свердловск пассажирский, диспетчер по громкой связи объявил: 128 туристический поезд прибывает на шестую платформу. После остановки из вагонов выкатились сержанты и офицеры различных родов войск. Разминались, поправляли форму, красовались, глазами выискивали дам, курили. Они оберегали «туристов»-призывников.

Те с любопытством выглядывали в окна. Молодые аккуратно подстриженные. Стоянка в Свердловске обещала быть продолжительной. Часы отмерили 16 часов.

Неделей раньше меня и офицера соседней части старшего лейтенанта и старшего группы Василия Ковалькова отправили в город Кокчетав за пополнением. Стояла пора весеннего призыва. С нами в пункт назначения прибыли два сержанта. Они по мере сил нарушали дисциплину на призывном пункте, который неспешно пополнялся будущими защитниками Родины. Кроме нас по коридорам сновали офицеры из других городов. Они ждали свои группы героев.