Чёрная книга

– Жена моя, – сказал Кусков. Лицо его осветилось неловкой улыбкой.

Пожелав Кускову поскорее выздоравливать, мы покинули госпиталь, но перед этим зашли к словоохотливому начальнику отделения Бутылкину.

– Вы уж тут присматривайте за Кусковым получше, Савелий Львович, – сурово то ли попросил, то ли приказал Ульянов. – А если самочувствие ухудшится или ещё что не так, сразу дайте знать в городское отделение полиции следователю Морохину.

Бутылкин поклялся, что будет нас держать в курсе, и хотел что-то сказать ещё, но мы удалились.

Выйдя из госпиталя, зашагали по тротуару среди прохожих. Служебный экипаж потихоньку ехал за нами по мостовой.

– Ну что, он? – спросил Ульянов.

– Думаю, что он, – согласился я. – По всем статьям. Вышел из дома Себрякова. Примерно в это время он и должен был выйти после убийства и безуспешных поисков. Хромает на правую ногу, как и тот, что шёл за Варакиным и был замечен Филатовой. Наконец, совпадает оружие – рука, ребро ладони. Повезло нашему городовому. Не понимаю, почему убийца его не прикончил, ведь не пожалел же?

– Видимо, испугался, что Кусков успел свистнуть и на сигнал могут появиться другие городовые, – предположил Ульянов. – Потому и сбежал, не тратя время на добивание.

– Похоже, что так. Вообще-то, нападение на городового – случай нечастый. Но если у человека за спиной уже трупы Себрякова и швейцара, то выбора нет и полицейского надо убирать. В общем, всё совпадает, Кирилл Сергеевич. – Выдержав паузу, добавил: – Но не японец.

Ульянов сдвинул шляпу на затылок и вполголоса выругался.

– Обидно, – сказал он. – Хорошая версия была. – Ткнув пальцем в витрину кафе с интригующим плакатом «Лучше нашего кофе только наши пончики!», предложил: – Зайдём?

В кафе мы заняли столик у стены и, заказав кофе со сдобой, продолжили разговор.

– Не верить Кускову повода нет. Говорит, славянин, значит, славянин. Однако не сходится, хоть убейте, – рассуждал Ульянов негромко.

– Вы имеете в виду способ нападения?

– Конечно. Ну, не дерутся так наши люди. Нет такой традиции. Опять же, пытка эта необычная… Вот вы с вашим опытом можете припомнить что-нибудь схожее?

Я должен был признать, что ничего подобного не припоминаю. Мои многочисленные «подопечные» убивали чем угодно: ножом и пулей, удавкой и сковородкой, дубинкой и ядом, даже вилкой… ну, и дальше по списку. Случалось, отправляли на тот свет кулаком. Но использовать в качестве оружия ребро ладони – с таким я не сталкивался.

– То-то и оно. И получается полная ерунда. По замашкам японец, по описанию – нет. Как совместить?

Неожиданно в голове блеснула мысль, которую я облёк в форму вопроса:

– А как вы думаете, Кирилл Сергеевич, японец обязательно должен быть японцем?

Каюсь, прозвучало странно, даже глуповато. Спеша ухватить мелькнувшую мысль за хвост, я сформулировал её в первых попавшихся словах. Но, кажется, Ульянов смысл уловил и посмотрел на меня с оттенком уважения.

– Верно, – сказал он. – Я как-то об этом не подумал.

Кирилл Ульянов

Ай да Морохин! Теперь всё сходится. Точнее, может сойтись… Как же я сам не догадался, при моём-то личном опыте?

Ладно, сейчас не об этом.

Верно – русские так не дерутся. Ну, а если русский человек долгое время прожил в Японии? Проникся её духом, перенял традиции, освоил страшное боевое искусство? В принципе такое возможно. Но каким образом?

Контактов у России с Японией практически не было, да и нет. Представить, что некий русский человек прожил много лет в Стране восходящего солнца, можно лишь с изрядной долей фантазии. Разве что в силу какой-то лютой случайности… Но после Русско-японской войны кое-что изменилось.

В плен к самураям попали почти семьдесят две тысячи наших солдат. После подписания Портсмутского мира их отпустили домой, однако вернулись не все. Немногим более сотни человек (главным образом низшие чины) предпочли добровольно остаться в Японии. И хотя со временем почти все они с разрешения японского правительства так или иначе уехали в Россию, годы на чужбине во многом их изменили. В каком-то смысле к родным берёзкам возвращались русские люди, которых теперь правильнее было бы называть русскими японцами со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Да, это вполне возможная версия. И она открывает для нашего следствия неплохие перспективы.

Всё это я быстро изложил Морохину.

– То есть вы считаете, что мы имеем дело с бывшим русским военным, который после многих лет вернулся домой и привёз из Японии боевые навыки? – уточнил дотошный сотоварищ. – А здесь, в России, был нанят некой силой, которая в его навыках нуждается?

– Думаю, что да, Дмитрий Петрович, – ответил я. – Во всяком случае, ваша версия устраняет возникшие логические нестыковки.

– Наша, Кирилл Сергеевич, наша… Согласен. И что мы теперь будем с ней делать?

– Работать мы с ней будем. Появилась возможность целенаправленного поиска убийцы.

– Каким образом, позвольте спросить?

Я объяснил Морохину, что каждый задержавшийся в плену участник войны по возвращении обязательно проходил собеседование в военной контрразведке и кроме официального учёта (в городском присутствии по воинской повинности) ставился на учёт неофициальный – в нашей службе. Таким образом, мы располагаем списком «возвращенцев», проживающих в Петербурге. И наш убийца, по всей видимости, в этом списке есть.

– А насколько полон ваш список? – тут же спросил Морохин.

– Полагаю, что практически стопроцентный, – ответил я. – Мало ведь просто вернуться домой, надо ещё и легализоваться, получить соответствующие документы. Не встав на воинский учёт, этого не сделаешь. К тому же, общеизвестно, что правительство никогда не считало попавших в плен нижних чинов и офицеров предателями или изменниками. Стало быть, и опасаться нечего.

– Логично.

– Наконец, бывшим военнопленным полагаются кое-какие пособия, особенно, если человек был ранен и нуждается в лечении. Для этого, опять же, надо стать на учёт. Хоть так хоть этак, резона скрываться от властей нет… Часть людей, конечно, разъехались по другим губерниям, но эти нас и не интересуют.

Обычно сдержанный Морохин азартно потёр ладони.

– Это уже кое-что, – заявил он. – Как я понимаю, на каждого из «возвращенцев» заведены учётные карточки? С приметами?

– Разумеется.

– Надо просмотреть эти карточки, отобрать тех, кто более-менее соответствует описанию Кускова, и показать ему для опознания.

Допив остывший кофе, я поднялся.

– Сегодня же и займусь, – сказал я. – У вас к нашим документам допуска нет, ну, ничего, сам управлюсь.

Приехав к себе на службу, остаток дня и весь вечер я изучал личные карточки нижних чинов и офицеров, задержавшихся в Японии после окончания войны. Таких в столице набралось более пятидесяти. Причём смотрел не только по приметам, но и по сроку возвращения в Россию. Для серьёзного овладения боевыми искусствами требовалось не менее трёх-четырёх лет – это я знал точно. Стало быть, вернувшиеся через год-другой не интересовали.

Кабинет я покинул за полночь и не с пустыми руками. Набралось шесть человек, которые более-менее подходили не только по приметам, но и по сроку пребывания в Японии. Теперь предстояло решить, как организовать опознание.

Было это делом не простым. Кускову тосковать на больничной койке ещё долго, а ждать мы не могли. Разве что привозить подозреваемых на опознание к нему в палату… Их, между прочим, надо было ещё найти. Не факт, что заявленное при регистрации место проживания соответствует фактическому.

Прямо с утра мы с Морохиным принялись обсуждать эту тему – вроде бы техническую, но важную. Сошлись на том, что для начала, используя аппарат полиции, аккуратно выясним адрес нахождения каждого из этой шестёрки. А затем – чёрт с ним с политесом, слишком дело важное – будем выдёргивать по одному и без затей везти в госпиталь в сопровождении полицейских. И всё!

Но выяснилось, что не всё…

В разгар обсуждения дежурный по отделению принёс Морохину запечатанный конверт. Вскрыв и прочитав лежащую внутри записку, мой сотоварищ невольно ахнул. Свирепо выругался по матери. Со всей силы хватил кулаком по столешнице. (Стакан с недопитым чаем возмущённо задребезжал.) Такое поведение для всегда корректного Морохина было не характерно.

– Что случилось? – спросил я встревоженно.

Вместо ответа он протянул мне записку. Я пробежал её глазами и выматерился почище Морохина.

Писал давешний начальник хирургического отделения Бутылкин, провожавший нас в палату к Кускову. И писал он, что нынешней ночью несчастного городового убили прямо в палате. Кто-то всадил ему нож в сердце. Сейчас на место происшествия вызвана полиция, а он, Бутылкин, счёл долгом незамедлительно сообщить об убийстве следователям (нам с Морохиным то есть), лишь накануне навещавшим покойного Кускова.

– Добил всё-таки, – сдавленно произнёс Морохин.

– Увы…

– Но ведь кроме Кускова в палате лежали ещё трое! Неужели никто даже не проснулся?

– Ну, проснулся или не проснулся, это установит следствие, – мрачно заметил я. – А вообще-то, Дмитрий Петрович, умение быть незаметным и красться бесшумно есть неотъемлемая часть японских боевых искусств…

Дмитрий Морохин

Когда мы примчались в госпиталь, там уже работала полиция. Командовал знакомый мне участковый пристав Петренко, несколько удивившийся нашему появлению. Я наскоро объяснил, что Кусков проходил свидетелем по одному делу, которое у нас в производстве. Узнав о его убийстве, мы приехали осмотреть место преступления своими глазами. Петренко только махнул рукой. Вся его квадратная фигура излучала флегму.

– Ну, и ладно, – пробурчал в дремучие усы. – Всё равно дело наверх заберут. Полицейского убили, не кого-нибудь…

Если не считать нас, палата была пуста. Труп Кускова уже увезли, а соседей, видимо, срочно перевели в другое место. Матрац стоявшей у окна койки городового густо алел пролитой кровью.

– Что успели выяснить, Тарас Иванович? – негромко спросил я, оглядываясь.

– Пока ничего интересного, – сообщил Петренко. – Убит финкой, нож остался в груди. Убийца, судя по всему, залез в открытое окно, ну и… Жалко Кускова. Образцовый был городовой, да и человек хороший, надёжный, – добавил угрюмо, снимая фуражку и крестясь.

– Какие-то следы обнаружили?

– Никаких. Погода сухая, подошвы нигде не отпечатались. Мои урядники всё облазили – и ничего.

– Забираясь в палату, скорее всего должен был наступить на подоконник…

– Тоже ничего. Если что и было, протёр за собой.

Мы с Ульяновым прошли в соседнюю палату, куда переместили пациентов, лежавших вместе с Кусковым. Возникла в голове одна идея – довольно неожиданная, признаться. Однако чем больше я её обдумывал, тем вероятнее она мне казалась. Подтвердить или опровергнуть нежданную мысль мог лишь опрос соседей Кускова. И хотя во время убийства все трое мирно спали, а значит, ничего не видели и не слышали (это Петренко уже установил), кое-что полезное сообщить они всё же могли.

Спустя двадцать минут, завершив опрос, мы с Ульяновым вернулись в палату, где Петренко со своими людьми уже заканчивал протокол осмотра места происшествия. Я подозвал одного из урядников.

– Как я могу к вам обратиться? – спросил вежливо.

– Унтер-офицер Васильев, ваше благородие, – отрапортовал молодцеватый урядник, вытянувшись в струну.

– Очень хорошо. Прошу вас, Васильев, зайдите-ка в служебную комнату для врачей на втором этаже и пригласите сюда начальника хирургического отделения Бутылкина. Мол, следователь Морохин просит пожаловать… Не возражаете, Тарас Иванович? – добавил, обращаясь к Петренко.

Тот даже рукой махнул: с чего, мол, возражать.

– Благодарю. И вот что, Васильев…

Я добавил на ухо несколько слов. Кивнув, урядник вышел. Ульянов смотрел на меня с нескрываемым любопытством.

В ожидании Бутылкина я прохаживался по палате, заложив руки за спину, и в десятый раз обдумывал неожиданную мысль. И вроде бы всё сходилось. Теперь дело было за врачом.

Через несколько минут Бутылкин появился в палате. Это был черноволосый человек субтильного сложения с узким вытянутым лицом, украшенным крупным горбатым носом. Тёмные, глубоко сидящие глаза смотрели из-под густых бровей выжидательно.

– А-а, Савелий Львович, здравствуйте, – сказал я, делая приветливый жест. – Проходите. Хочу вас поблагодарить, что сразу же написали мне насчёт бедняги Кускова.

– А как же, – откликнулся врач тенорком. – Обещал ведь сообщить, если что не так. Беда-то какая…

– Беда, – согласился я со вздохом. – И следов никаких. Что хочешь, то и думай.

– Я тоже думаю, думаю, да всё без толку, – пожаловался Бутылкин. – Это только Хольмс в книжках сразу концы находит. А в жизни поди разберись.

Я поднял палец.

– Идея, Савелий Львович! Давайте попробуем разобраться вместе. Я буду Хольмсом, а вы Ватсоном. Тоже, кстати, доктор. Пофантазируем, а? Вы ведь сами когда-то хотели сыщиком стать.

– Когда это было, – проворчал Бутылкин. – Ну, давайте попробуем.

Я сел на чистую койку и жестом пригласил врача сесть рядом.

– Странное преступление, коли разобраться, – начал я доверительным тоном. – Убийство полицейского, да ещё не вгорячах, а намеренное, – дело редкое. Стало быть, кому-то мешал очень. Что-то узнал случайно или увидел ему не предназначенное, вот и убрали. Логично?

– Вполне, – согласился Бутылкин. – А в чём странность? Нежелательных свидетелей во всех романах убирают. Ну, или пытаются.

– В жизни тоже, – сказал я, кивнув. – Но у нас особый случай. Госпиталей в Петербурге не меньше десятка. Откуда убийца узнал, что Кусков лежит именно здесь, на Пироговской набережной, три? Обошёл, что ли, все лазареты с расспросами, не поступал ли на излечение городовой? Бред же.

– Бред…

– Идём дальше. Предположим, убийца неким образом всё же узнал, где лечится Кусков, – теперь приходи и убивай, так? Нет, не так. Госпиталь велик, здесь десятки пациентов. Что ж ему, злодею бедному, слоняться по коридорам и расспрашивать медсестёр, где, мол, у вас тут лежит раненый полицейский? Опять же бред.

– Опять же, – согласился Бутылкин, помедлив.

– Воля ваша, дорогой Ватсон, только убийца знал, на каком этаже и в какой палате лежит Кусков. Знал точно. И теперь вроде бы ничего не мешает сделать своё чёрное дело, верно? Однако опять нет.

– Это почему же?

– Да ведь в палате кроме Кускова лежат ещё трое! Где гарантия, что хотя бы один из них не проснётся не вовремя, не поднимет шум? Нет такой гарантии. И злодей в тупике. Не резать же всех подряд, чтобы до Кускова добраться. Это даже для убийцы перебор… Что скажете?

Бутылкин глубоко задумался.

– Одно скажу: хорошо, что я не сыщик, – произнёс наконец. – Проще людей лечить, чем такие головоломки разгадывать. Ватсон в тупике.

Я улыбнулся. Ласково так, словно несмышлёнышу.

– А вот и нет, Савелий Львович. На самом деле всё очень просто. Если, разумеется, иметь в виду одно обстоятельство.

– Какое же?

Я наклонился к Бутылкину.

– А вы представьте, – сказал, заговорщицки понижая голос, – что в госпитале у преступника есть сообщник. Ну, скажем, из врачей. Вот он-то убийце и помог. Подсказал что и где, а тому уже осталось только прийти и ударить ножом бедного Кускова. Может такое быть?

Краем глаза я посмотрел на Ульянова и Петренко. Судя по лицам, они насторожились.

– Всё может быть, – неопределённо сказал Бутылкин. – Только вряд ли это.

– Отчего же? Врачи поголовно святые?

– Ну, святые не святые, а только все мы клятву Гиппократа давали. И рук злодейством не замараем.

Бутылкин в порыве благородного негодования даже привстал. Поднялся и я.

– Справедливости ради, злодейством занимался убийца, – уточнил я. – Врач лишь помогал. Хотя, надо признать, без его помощи Кусков по-прежнему был бы жив.

– Всё равно, – упрямо сказал Бутылкин, – всё равно… – Сунув руки в карманы халата, вызывающе посмотрел мне в глаза и, видимо, что-то в них прочёл. Нервно вскрикнул, срываясь на фальцет: – Что вы так на меня смотрите? Что за намёки?

– Действительно, к чему намёки, – согласился я самым что ни на есть мирным тоном. И без перехода гаркнул так, что врач вздрогнул: – Хватит дурака валять, Бутылкин! Извольте немедленно рассказать о вашей связи с убийцей!

Бутылкин мгновенно побелел, словно я публично отхлестал его по щекам.

– Как вы смеете? – взвизгнул пронзительно. – Меня, уважаемого врача… С ума сошли, что ли? На каком основании? Я немедленно иду к начальнику госпиталя!.. За клевету ответите…

И, резко повернувшись, почти побежал к двери. Ульянов сделал движение, словно хотел остановить, однако этого не потребовалось. Выскочив за дверь, Бутылкин тут же и вернулся, пятясь, – в сопровождении урядника Васильева, наставившего в тощую грудь револьвер.

Кирилл Ульянов

Морохин во всём блеске своих логических умозаключений был прекрасен и убедителен. Усадив подавленного врача на прежнее место и энергично шагая по палате взад-вперёд, он излагал доказательства вины Бутылкина. Мы с Петренко и Васильевым следили, чтобы тот не дёргался, и с колоссальным интересом слушали сотоварища.

– Вы, Савелий Львович, сделали всё возможное, чтобы убийца смог беспрепятственно проникнуть в палату и убить Кускова. Тому есть ряд доказательств, о которых нам рассказали его соседи по палате.

Во-первых, это вы как начальник отделения распорядились, чтобы Кускова без видимой необходимости перевели со второго этажа, куда его положили, на первый этаж. Ваш скрытый умысел очевиден: достать человека в палате на первом этаже неизмеримо проще, чем на втором… А Кусков-то удивился и о своём удивлении рассказал соседям.

Далее, именно вы дали команду санитарам переставить койку Кускова к окну. Казалось бы, зачем? А затем, чтобы убийце надо было только перемахнуть через подоконник – и вот она, жертва. Другого внятного объяснения нет.

Но и это не всё. Соседи Кускова рассказали, что накануне вечером вы лично зашли в палату, поинтересовались самочувствием больных и между прочим распахнули окно настежь. Жарко, мол, пусть будет в палате свежий воздух. При этом распахнутую раму вы застопорили какой-то деревянной чуркой, достав её из кармана халата. Она и теперь там. – Морохин ткнул пальцем в сторону подоконника. – Вы всегда берёте на обход деревянные предметы? Или захватили специально, чтобы подстраховаться? Чтобы окно случайно не захлопнулось от сквозняка и тем самым не создало проблем убийце?

Бутылкин поднял голову.

– Господи, какая чушь, – сказал с отвращением. – Что-то вы, господин следователь, в дедукцию заигрались… Да всё, о чём вы тут бубните, – это повседневная рутина. Мелочи. Я как начальник отделения ежедневно отдаю десятки указаний. Кого-то из пациентов переместить, кого-то выписать, кому-то поставить клистир… Обвинять меня бог весть в чём на основании подобного вздора? Вы в уме?

– Даже не сомневайтесь, – заверил Морохин. – Кстати, на хамство не обижаюсь, поскольку идёт оно от растерянности вашей, от страха разоблачения… И, наконец, самое интересное. Соседи Кускова рассказали, что во время вечернего обхода вы принесли с собой банку с некой жидкостью. Её вы собственноручно разлили по стаканам и буквально заставили больных выпить. Это, мол, хорошее снотворное…

– И что с того?

– А то, что никто в этой палате на бессонницу не жаловался. Удивились, но врачу отказать не посмели. И заснули, как убитые. Потому и не слышали ничего, когда убийца проник в палату. – Выдержал паузу. – Он, правда, – и мы это знаем – умеет передвигаться бесшумно. Такой интересный человек. Однако вы решили подстраховаться и фактически усыпили больных. Одного из них в каком-то смысле навсегда…

Петренко грозно засопел. Я подумал вдруг, что Морохин пристава убедил и сейчас тому очень хочется Бутылкина придушить. Убили-то не кого-нибудь – своего брата полицейского…

Бутылкин медленно поднялся.

– Всё это бездоказательные разговоры, – заявил он тускло. Заметно было, что растерян. – Действительно, кое-какие обстоятельства складываются так, что меня можно заподозрить… Но это ничего не значит! Любой адвокат на суде камня на камне от ваших измышлений не оставит!

– Вот! – перебил Морохин, поднимая палец. – Вы мыслите в правильном направлении. Суд будет обязательно, потому что ваше соучастие в убийстве я докажу. Это я ведь с вами пока беседы беседую. А в ближайшие дни начну допросы допрашивать. И можете не сомневаться – сами всё расскажете. И не таких, как вы, на чистую воду выводил. (Я внутренне поёжился, настолько жёстко говорил сотоварищ.) А пока я вас задерживаю до выяснения обстоятельств. – Морохин повернулся к приставу. – Тарас Иванович, будьте любезны забрать этого господина к себе в участок на денёк. Постановление о задержании я нынче подошлю. А потом переведу в тюрьму.

– Сделаем, Дмитрий Петрович, – солидно сказал Петренко.

Бутылкин тряхнул головой, словно не веря ушам.

– Меня? В тюрьму? Да вы права не имеете!

– То есть как это не имею? – искренне удивился Морохин. – Я действую строго в рамках российского законодательства. А вы до начала допросов посидите, подумайте, сочините аргументы в свою пользу… Кстати, не хотите ли сказать, какой гадостью вчера вечером пациентов напоили?

– Обычное снотворное, – окрысился Бутылкин, бледнея. – Из больничных запасов.

– Ой ли? А почему же у всех трёх соседей Кускова с утра головы трещат, как с похмелья? Это у вас все больничные препараты на людей так плохо действуют или выборочно? Впрочем, я выясню, выясню…

– Каким образом? – вырвалось у Бутылкина.

Морохин подмигнул.

– Один из пациентов, Митрохин, с утра свой стакан вымыть не удосужился. Я этот стакан с остатками питья у него изъял и сейчас отправлю на криминалистическую экспертизу. Вот пусть учёные люди разберутся, что вы там намешали. Может, обычное снотворное. А может, что посерьёзнее, чего в больничных запасах не водится.

Петренко с Васильевым повели Бутылкина к выходу. У двери тот обернулся и, с ненавистью глядя на Морохина, выкрикнул:

– Всё равно ничего не докажешь… сатрап!

– Не болтай тут, – прикрикнул Петренко, толкая Бутылкина в спину. – Ещё на допросах наговоришься.

В палате мы остались одни. Морохин сел на кровать и достал портсигар. Сев рядом, я дружески положил руку на плечо.

– Браво, Дмитрий Петрович! Прямых улик пока нет, но цепочка косвенных доказательств убедительная. И реакция Бутылкина подозрительна. Как вы насчёт него догадались-то?

– Догадка не сложная, говорю без всякого кокетства… Убийца всё сделал без сучка без задоринки. Как это у него так гладко получилось? Ясно же, что в больнице был надёжный сообщник, и солидный притом, скорее всего, не санитар какой-нибудь, не медсестра. Ну, а кем является этот сообщник, я понял из опроса соседей Кускова.

– И как вы собираетесь выводить его на чистую воду?

Затушив папиросу о подошву ботинка, Морохин метко швырнул окурок в окно.

– Для начала надеюсь на результат экспертизы. Подозреваю, что Бутылкин опоил пациентов каким-то сильным наркотическим снадобьем, какого в больничных запасах нет. На это указывает утреннее состояние больных. Если так – вот вам прямая улика… Впрочем, есть и другие способы добиться искренности. – Взглянув на меня, уточнил: – Логика и психология, Кирилл Сергеевич, ничего более. Физических методов воздействия не практикую.

«Слава богу», – подумал я. Морохин был мне по душе и не хотелось бы думать, что на допросах он распускает руки. Вслух спросил:

– Он, кстати, на пороге сгоряча сатрапом вас обозвал. Ничего не напоминает?

– Как же, напоминает, – ответил Морохин, не задумываясь. – По отношению к представителям власти – любимое словечко наших карбонариев-революционеров независимо от партийной принадлежности.

– Оно самое. Как полагаете, случайно вырвалось?

– Вырвалось, может, и случайно. А вот что в лексиконе нашего эскулапа есть такой термин, само по себе любопытно. Уж очень слово специфическое. Мирные обыватели таким не пользуются.

Морохин был совершенно прав. В голове заклубились какие-то невнятные мысли, образы, ассоциации… Я ещё не мог их сформулировать, но возникло смутное ощущение (всего лишь ощущение!), что, взяв врача, мы неожиданно коснулись некой силы. Той самой, которая опасалась Себрякова и погубила его.

– Сам ли по себе действовал Бутылкин или кто-то ему приказал? – подумал я вслух.

Усмехнувшись, Морохин остро взглянул на меня.

– Поздравляю, Кирилл Сергеевич. Мы, кажется, сработались и мыслим в одном направлении, – произнёс он. – Представьте себе, я тоже об этом подумал. Будем выяснять на допросах.

Ну и славно… Резко меняя тему разговора, я сообщил:

– Пока суд да дело, я ещё вам не сообщил, что по линии моей службы пришли сведения из Англии.