Фантом

– Не имеется, – сказал он ехидно, вглядываясь в меня зеленовато-голубыми, переливающимися на свету глазами. – А это мы сейчас посмотрим.

То, что происходило в дальнейшем, позже вспоминалось, как страшный сон. До сих пор не понимаю – все ли в нем подлинно, или часть все же пригрезилась.

Словно пиявки впились в меня братья – ассистенты. Я извернулся, одного из них пнул кулаком. Удар, по моим расчетам, достаточно сильный, но кулак погрузился в мягкое, студенистое тело, согнувшееся тут же вопросительным знаком. В ярости, оторвавшись, чуть ли не с мясом из цепких лап другого, и ощутив, как что-то горячее поплыло по спине, я схватил тяжелую отцовскую трость, стоявшую в углу и обрушил ее на голову близнеца.

Результат меня здорово испугал. Голова разлетелась на части, но тут же была собрана из осколков воедино, и рассвирепевший хозяин головы, насупившись, шагнул ко мне.

Я выронил трость, попятился к окну, и тут же был схвачен обеими ассистентами.

Сознание мое помутилось, в глазах потемнело. Я вдруг почувствовал, как из меня капельками вытекает жизнь, и повис на руках моих палачей.

Лягушин полез в карман, и вынул новое лицо, тут же его приладил вместо старого, глянул на себя в зеркало, остался недоволен, полез в карман за новой маской. Наконец, он подобрал себе свирепое выражение, пригладил его, остался доволен, и стал наступать со злобной мордой. Но тут потолок и стены качнулись, перевернулись, и я окончательно лишился чувств.

***

Мне казалось, что я летаю, совершенно невесомый, в длинном тоннеле, стены которого были словно в тумане и напоминали мою квартиру, руки неистово ломило болью. Тут же что-то острое, с резким запахом, ударило мне в нос, и я увидел морщинистую руку, пальцы сжимали комок ваты. По запаху схоже с нашатырем.

Сквозь волны колеблющегося воздуха я увидел жабью морду с высокими выпуклыми глазами, широким ртом и палочками – ноздрями.

– Гм…Кажется приходит в себя, – сказал Лягушин и вдруг звонко пронзительно закричал:

– Признавайся, сучонок, где архив! Комнату мы перерыли вверх дном – нету! Ну! На даче?! Говори – где?!

И он крутанул мне руки, которые были пристегнуты наручниками к трубе парового отопления.

Я замычал, повиснув на руках, испытывая такую режущую и пылающую боль, что казалось тут же покину эту грешную землю.

На какое-то время боль отступила, и я осмотрелся, не узнавая собственного дома.

Ветер из раскрытого окна шевелил брошенные на полу бумаги, истерзанные книги, растоптанные вещи. Препарированные кресла и матрац демонстрировали свои внутренности.

Время от времени раскрасневшиеся мучители – пиявки, которые, оказывается, были немыми, мычанием докладывали Лягушину о своих находках.

«Если они возьмут книгу Стивенсона – найдут там письмо отца», – мелькнуло у меня в голове. Я приметил, что нужный томик валяется неподалёку, под столом, в развернутом состоянии.

Меня охватил ужас. «Нашли!»

Из моей глотки вырывались беспорядочные звуки. Сил говорить не было!

В это время Лягушин, посовещавшись с одним из ассистентов (при том, что тот, кроме «ага» и «угу» ничего толком не сказал), подошел ко мне.

– Сейчас, кхм, мы будем тащить из тебя жилы, – проквакал он. – И тогда, кхм, ты все-е-е скажешь!

Тут же подскочивший, красный, словно ртуть, ассистент, быстро закатал мне рукав и сделал надрез…

– Гм… Надо же, крови почти нет, – произнес Лягушин.

В это время его ассистент стал приближаться к моей руке с чем-то острым и крючковатым, видимо надеясь зацепить вену.

В моей голове все пошло кругом, откуда-то возникла печальная мелодия скрипки. Я даже уловил в уголке сознания, что я знаю эту музыку благодаря Наташе, которая таскала меня на концерты. Это была Соната №1 для скрипки – «Сицилиана», написанная, если не ошибаюсь, Иоганном Себастьяном Бахом.

«Что же, достойная мелодия, чтобы уйти в мир иной», – подумалось мне, и я приготовился к мучительной боли и смерти.

Я закрыл глаза и ждал. Мелодия звучала, жгла надрезанная рана, и она спустя время успокоилась, воцарились покой и благодать, тишина.

Я увидел маленькое озеро посреди леса. Ласковые волны били о песчаный берег. Возле дверей домика стоял мальчик и держал на ладони бледно-голубую стрекозу. Она блистала изумрудными крапинками на солнце, а потом вспорхнула, и я потерял сознание.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НЕОЖИДАННЫЕ СПАСИТЕЛИ И СТРАННЫЙ СОСЕД

Цветы на моем столике распустились розовыми шарами, переливаются и играют на солнце.

Я лежу в паутинном переплетении тоненьких трубочек. Колдунья в белом халате строго смотрит на меня. Она решительно повелевает всеми жизненно необходимыми для организма соками, меняя маленькие бутылочки, и силы волнами возвращаются ко мне.

Рядом на стуле со страдальческим видом сидит Наташа. Она в белом халатике, поверх блузки, расшитой большими голубыми цветами и держит в руках пакет с продуктами.

Впрочем, Наташа тут же приветливо улыбается и целует меня, едва строгая сестрица удаляется.

И начинает расспрашивать меня про мое житье – бытье в больнице.

Я уже знаю, что моя волоокая богиня совершила чудо, спасла мне жизнь. Благодарность и нежность мои не знают границ, и я беру ее ласковую, смуглую, пахнущую лекарством руку в свою и наслаждаюсь теплотой и любовью.

В позапрошлый раз Наташа взахлеб рассказывала о том, что произошло.

Как она почувствовала грозящую мне опасность, и осознала, что с нею надо бороться!

Как почти выпрыгнула из такси, страшный водитель которого пытался схватить ее своими гнусными лапами. Хорошо, что место было многолюдным, и преследовать ее он не посмел.

Как вернулась к моему подъезду, поднялась по лестнице и пыталась проникнуть в квартиру.

– Нажимаю на кнопку звонка, а он молчит, не работает. Стучала руками и ногами – никто не отвечает! Слышу за дверью какой-то шум, шорох… Ну, вот, я бегу к ближайшему телефону – автомату… Не верила, что выйдет – но все получилось! Примчался – спас! Так что за свое спасение ты Володю благодари!

– Какого Володю? – спросил я тогда.

– Володю, скрипача! Вообще нам повезло, что его двоюродный брат живет в доме, напротив. Помнишь, тот вечер, после похода в театр? Володя в меня влюбился и пошел за мной. Это он тогда играл, очаровывал меня. А его брат напевал серенады под окном! А теперь – смотри, как дело повернулось…

– Да уж, – произнес я. – Действительно повезло.

В моих словах было немного иронии, но увлеченная рассказом Наташа этого не заметила.

– Володя примчался, мы поднялись в квартиру его брата и стали наблюдать в бинокль. Хорошо, что твое окно было открыто! Володя посмотрел и опешил: в квартире какие-то опасные типы и полный разгром! Я давай звонить в милицию! А Володя, пока наряд не приехал, взялся за свою волшебную скрипку. И – произошло чудо! Услышав мелодию Баха, эти твари остановились, застыли и, судя по всему, стали такие беспомощные, что и мухи не обидят! Володя играл, а я спустилась вниз, встретила милицейскую «Волгу» с мигалками. Когда поднялись в квартиру – опасных типов и след простыл. Ты лежишь скованный и не движешься, в доме все перевернуто, что-то они искали! Тут же вызвали скорую!

Наташа рассказывала все так подробно, что я увидел ясную и четкую картинку, как в кино. Человеку в форме, пришедшему снять мои показания, я рассказал все откровенно, даже фамилию некоего Лягушина назвал. Сказал, что грабители пытались найти денежные сбережения и сберкнижки отца. О бумагах и драгоценных камнях Щедрова я умолчал. Много пришлось бы рассказывать, не все было бы понятно. И о странных метаморфозах Лягушина и его подручных умолчал тоже. Все равно никто не поверил бы. А мне самому разобраться во всем надо! Единственное, из-за чего я переживал – это письмо отца. Нашли ли его ночные твари?

Наташа, загадочно улыбаясь, лезет в сумочку.

– А вот тебе чтение, – таинственным шепотом говорит она, доставая книгу Стивенсона.

У меня вырывается вздох облегчения. Конверт на месте, видно книжка при обыске упала и раскрылась, но на другой странице, и преступники конверта просто не заметили!

Я улыбаюсь, и кладу книжку рядом на столик. Что же, будет чем заняться на досуге. Буду перечитывать Стивенсона!

***

Я действительно перечитал Стивенсона, сидя в больничном саду на своем излюбленном месте – на лавочке под яблоней. Повесть заставила меня задуматься. Быть может некий Р., поэт и писатель, как и доктор Джекил из повести, приготовил чудодейственный напиток, и его дурная часть натуры высвободилась в этакого Хайда? Но мой отец никак не ассоциировался с Хайдом из повести. Нет, здесь что-то другое! Я нутром чувствовал, что здесь нечто совсем иное, и мне доведется разгадать эту головоломку.

А кто такие Лягушин и его сподручные? Это какие-то магические существа, склонные к метаморфозам, или же мне все это просто почудилось под воздействием каких-то порошков и уколов, сделанных злодеями во время допроса? А как же лысая голова ассистента, собранная из разлетевшихся осколков? А то, что они вылили мою кровь по капле? Как понимать это?

Постой – ка – чудесное ведь рядом! Есть же скрипач Володя с его чудесным инструментом? Впрочем, влияние музыки на отдельных людей уже описано и изучено, тут как раз ничего особо магического нет!

Воспоминание о Володе не вызвало у меня приятных эмоций, но я вынужден был мириться с его присутствием – этот человек спас мне жизнь!

А быть может Лягушин и его ассистенты – посланцы этого загадочного Р.? Но откуда он знает о Щедрове и его бумагах? Ведь об этом отец узнал уже в заключении и никакого Р., похожего, как две капли воды на моего отца, рядом не наблюдалось! Он бы его упомянул в своем письме! …

А кто еще знал о бумагах? Из письма – так это (исключая вождя, конечно) три человека: человек в пенсне, похожий на орла, старший майор госбезопасности Кузнецов и начальник лагеря Гольц. Конечно, осведомленных людей возможно гораздо больше. Значит Лягушин послан кем-то из них с целью заполучить бумаги и ценности!

Для начала нужно найти этого загадочного Р.

Я встал, распахнув рубашку от нестерпимого зноя, пошел к забору, ограждавшему сад. Вокруг зыбкими тенями гуляли больные.

Я продолжал размышлять.

Если такой человек есть, и он был поэтом, или прозаиком, то вряд ли кардинально изменил профессию.

Нужно искать среди литераторов кого-то похожего. Где они чаще всего публикуются? В толстых журналах. Конечно, такой человек уже не молод, и, возможно, одинок, если судить по письму…

На следующий день, когда пришла Наташа, я ей дал задание полистать в читальном зале городской библиотеки литературные журналы и выписывать фамилии прозаиков, поэтов, критиков, редакторов, желательно, пожилого возраста.

Мы сидели на скамейке и говорили, а рядом я заметил моего соседа по палате, попавшего на лечение только вчерашней ночью.

Он мне показался несколько странным. Несмотря на жару, он был закутан в синий больничный халат. Я чувствовал взгляд его круглых желтых глаз. Наблюдал он за нами с любопытством, поднимал вверх губу, как бы презрительно, отчего немного шевелился его крючковатый, схожий с клювом птицы нос, но потом шелестел газетой, делая вид, что читает.

Я Наташу провел до ворот. Ее карие глаза блистали на ярком солнце. Она сразу же закрыла их черными очками. Оставив гореть поцелуй на моей щеке, она, махнув на прощание рукой, пошла по аллее к автобусной обстановке, покачивая пышными бедрами.

Когда платье Наташи растворилось в горячем мареве, стоявшем густой пеленой вокруг сада, я вернулся к моему месту под яблоней и увидел там соседа.

Тот улыбнулся и протянул мне руку, поросшую седыми кольцеватыми волосами. Такой густо заросшей была и его грудь, видневшаяся из-под халата. Меленькие капельки солнца блестели на его широком лысом лбу, темно-коричневом от загара.

Он представился Борисом Павловичем Лавреновичем. При близком общении я заметил, что это человек преклонного возраста. Ему было явно за семьдесят, хотя он был еще крепок.

– Что, беспокоитесь по поводу подружки? – спросил он немного насмешливым тоном. – Хороша! Роскошная женщина, одобряю ваш вкус! Но за такой нужен глаз да глаз!

– Почему вы так решили? – спросил я немного удивленно. Его речь казалась слишком смелой, ведь мы почти не знакомы.

– Насчет беспокойства, или насчет того, что нужен глаз? – спросил он твердо.

– И того, и другого!

Лавренович посмотрел на меня пристально.

– О, в психологии я разбираюсь неплохо! Уловил в ваших глазах тревогу, когда ваша женщина уходила.

Я вздохнул.

– Что касается женщин – уж в этом я разбираюсь как никто другой, – продолжил Лавренович. – Провел бурную молодость, знал многих женщин. Эх, какие загадочные существа. Как они манят нас мужчин, обещая сладость и любовь. И как эти ожидания иногда оборачиваются призраком, обманом!

Он махнул рукой.

– Призраком? – вздрогнул я.

– Да, именно, пустым маревом. Могут затуманить вам голову любовью, а на самом деле, отдаются кому-то другому. А ваша – роскошна! За ней любой может приударить!

– Да ладно вам, – сказал я, уставившись на блестящие на солнце больничные окна.

– Вы это чувствуете…. Я же вижу…. Что есть соперник?

Я вздохнул и сказал чистосердечно:

– Да увивается тут за нею один. Музыкант. Но в чем штука – то…

Лавренович спросил:

– И в чем же?

– Он мне жизнь спас!

– Ну и что?

– Ну, я как бы обязан ему…

Лавренович расхохотался:

– Какая чушь! И из-за этого вы готовы уступать? И упустить такую женщину! Эх вы…. Да я бы на вашем месте! …

Я молчал в смятении.

Лавренович продолжал уже трескучим, брюзгливым голосом:

– Я много лет в органах проработал… Да, да, и знаю этих людишек! Всю их подгаготную. Особенно эту интеллигенцию…

Он наклонился ко мне и прошептал с пренебрежением:

– Гнилье! Жалкие людишки! Никогда не верьте интеллигентам! Продадут с руками и ногами! Недаром основатель нашего государства их не любил. И, хи, хи (он ухмыльнулся) в письме Горькому так их припечатал! И поделом! Самое ненадежное племя! Хм, музыкант! А вот вы – рабочий человек! Свой! Я сразу вижу рабочего человека…

Я посмотрел на Лавреновича.

– Ну, и что прикажете делать? На дуэль, что ли вызывать?

– Ну, – Лавренович махнул рукой и отвернулся. – Дуэль! Что мы в прошлом веке, что ли! Можно, конечно, и дуэль, но….

Он наклонился опять и прошептал:

– Знаете, есть разные способы… Влить водичку в чай – и человек умирает. Вроде как от сердечного приступа!

Я строго посмотрел на собеседника.

– Слушайте, вы отдаете себе отчет … Что вы мне предлагаете!

А он подмигнул мне:

– Отдаю, отдаю! А вы лучше хорошенько подумайте!

В это время в открытом окне показалась медсестра. Меня звали на уколы.

– Слушайте, гражданин хороший, не болтайте чепухи, – сказал я гневно.

Лавренович улыбнулся.

– Ну как хотите, – развел он руками. – На процедуры? А я еще погуляю, мне уже сделали… А позвольте пока вашу книжечку посмотреть! А то, хм, скучновато, знаете.

Я обернулся. Вынул конверт с письмом отца, положил его в карман, и протянул томик Стивенсона.

– Приятного чтения. Кстати – о добре и зле! – сказал я.

Он взял, поблагодарил, посмотрел на меня как-то хищно, с огоньками в глазах.

Я заспешил по ступенькам в корпус, радуясь, что закончился неприятный разговор.

Всю остальную часть дня я либо спал после уколов, либо размышлял, глядя на волнующуюся от ветра белую штору, либо смотрел в холле телевизор. Я чувствовал на своей спине острый орлиный взгляд соседа. Видимо он хотел еще побеседовать, и его коробило нарочитое мое небрежение им.

Вечером, видимо желая заслужить доверие, он предложил вареное яйцо из своей пайки, но я отказался.

А перед самым отбоем Лавренович протянул мне книгу.

– Да, необычная книжица, заставляет задуматься, – пророкотал он, сверля меня круглыми глазами. – А Джекил и Хайд – они в каждом из нас, просто-таки – в каждом!

Я кивнул, молча принял книгу, привычно положив в нее конверт, а он лег, устраиваясь поудобнее. Когда погасили свет, он еще скрипел кроватью и, наконец-то, замер.

Погрузился в грезы сна и я.

И снилось мне, как я на лодке переплываю быструю реку. Течение несет, и я никак не могу пристать к берегу! Темная река струится, плещется в тумане, все мои усилия кажутся совершенно напрасными. Вот за борт цепляется чья-то рука, нагибает лодку, и в нее, сильно накренив, пытается влезть Лавренович. С его лица и тела стекают струйки воды. Посмотрев внимательно на мое недовольное лицо, он отпускает лодку, и скрывается в густом мраке реки.

Я продолжаю бороться в одиночку с бурным течением, пока острый багор не подтягивает мою лодку. Я вижу в тумане другую большую лодку, а на ней – темную фигуру в длинном плаще до пят. Сильным толчком мою лодку направляют к берегу. Здесь уже туман постепенно оседает и исчезает под воздействием утренних лучей. Я благодарно посмотрел в лицо человека в плаще и узнал отца. Он спокойным жестом приглашал меня в прекрасный белый дом отдохнуть, посушиться.

Я взошел по ступенькам дома. А потом оглянулся.

Никого не было, только видна была величавая широкая река, мост неподалеку, и шумели рядом сосны.

Я проснулся и посмотрел в утреннее свежее окно. За окном шумели яблони, пахло зеленью и яблоневым соком.

Я привычно потянул руку к Стивенсону, и распахнул его, но закладки не обнаружил.

Письма с исповедью отца не было.

Я тут же подхватился, стал искать в тумбочке, за нею, под кроватью, может выпало! Конверта не было нигде!

Я посмотрел на кровать соседа. Лавренович закутавшись с головой, лежал неподвижно! Я осмотрел его тумбочку, может он брал? Не было даже вещей его! Куда же он дел бритву, мыло, зубную щетку?

Я внимательно посмотрел на спящую фигуру на кровати, а потом решительно рванул одеяло!

На постели смятый лежал старый больничный халат! Сосед исчез!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ МОЦАРТА

Мы сидели в уютной беседке, укутанной стеблями вьющегося винограда, и смотрели друг на друга.

Был тихий и в меру знойный выходной день. И все чувствовали огромное желание расслабиться и отдохнуть, тем не менее, в сторону речки никто не мог сделать и шагу, потому, что в центре нашего треугольника находилась красивая девушка, которая старалась изо всех сил держать ситуацию в равновесии, а мы, это я, ваш покорный слуга, и скрипач Володя (милостиво снявший монокль), глядели друг на друга в некотором смятении.

Уже около часа мы обсуждали ситуацию, пытаясь найти выход из нее.

Мы говорили об отце, его судьбе, судьбе наследия Щедрова и о моем физическом отце, который пока что скрывался за завесой тайны.

Все поиски письма отца ни к чему не привели. Странный больной Лавренович, который, кстати, и зафиксирован – то не был в больничных анналах, загадочно исчез вместе с письмом. И его ухода не заметил никто – ни случайные больные, которые могли попасться ему в коридорах, ни дежурная медсестра, ни санитарка.

Он будто испарился, вылетел в окно вместе с похищенным письмом, оставалось лишь радоваться тому, что я, еще тогда, на даче, сделал из исповеди отца некоторые выписки.

Вывод напрашивался сам собой: Лавренович был из той же компании, что Лягушин и его подручные. Видимо, не имея возможности силовым методом разрешить ситуацию, они вынуждены были пойти на похищение, каким –то образом узнав, что письмо со мной. Я подозревал, что Лавренович – это и есть тот самый человек «с головой орла», который когда-то, в далеком сорок шестом, присутствовал при допросе отца, а потом предлагал ему выведать у Щедрова местонахождение его архива! И вот, спустя годы, уже основательно состарившись, он продолжает свою охоту за бумагами ученого.

Обращаться в милицию по поводу охотников за чужими старыми архивами не было смысла, в эту ситуацию вряд ли кто серьезно поверит, особенно, если стражам порядка рассказывать о фантомах, призраках, превращениях и вещих снах.

Но и отказываться от поисков своего «папочки» мне не хотелось.

Наташа, побывавшая в библиотеке, сыпала фамилиями, как из рога изобилия. Но, чем больше она их называла, тем ощутимее было убеждение, что все это напрасный путь.

Тут вмешался Володя.

Привычно чуть ухмыльнувшись, он предположил, что нам может помочь музыка, в частности – его чудесный инструмент.

Мы с Наташей воззрились на него:

– Но как?!

– Как? Да очень просто. Во всяком случае – можно попытаться, – сказал он. – Музыка создаст нам зов! То есть, попросту – позовет! В каждом имени человека сконцентрирована его личность! Она – то в каком-либо виде и должна прийти на зов!

Я хотел скептически пройтись по этому совету, но все же промолчал. Ведь в последние дни жизнь не раз переворачивала все привычные представления с ног на голову!

– Да, но какая личность? Кто, конкретно? – спросила Наташа.

– Если этот человек стремится найти Юрия, его энергетическая составляющая давно уже здесь! Можно сказать – он давно здесь душой, только не является. Попробуем мы ему в этом помочь!

Тогда мне показалось это чистейшим бредом! Но – экспериментировать – так экспериментировать!

Мы решили согласиться! Энергия и очарование скрипки позовут сюда моего «отца»!

***

Акцию мы провели уже на следующий день, благо была суббота, и можно было не спешить на работу.

Мы пришли на условленное место к памятнику рыцарю Благородному Альфреду, когда – то в одиночку вышедшему на защиту нашего города от полчищ кочевников. Никто не верил в него, все прятались за стенами города, когда рыцарь Альфред нанизал на пику монгольского багатура, которого ранее никто не мог победить. После этого копье и шлем Альфреда засияли небесным светом, источая лучи, и войско степняков отступилось от города, не разграбив его.

Первыми пришли к памятнику мы с Володей. Стояли, перебрасываясь отдельными фразами. Нам явно надо было что-то сказать друг другу, но мы так и не решились, да и перепалку устраивать перед нашей акцией не хотелось.

Когда примчалась и Наташа в своем лучшем белом платье, Володя, смущенно почесав свою черную бороду и, улыбаясь, для создания впечатления уверенности, достал из футляра свою скрипку, взмахнул смычком, и полилась мелодия.

Я спросил, что он играет. Володя ответил, что скрипка повествует об ангелах и демонах в каждой душе, и что пьеса написана великим Моцартом.

Мы шли по городу, укрытому пыльным бархатом лета, и ветер пронесся по улице, сплетясь с мелодией, которая возносилась фонтанами до черепичных крыш и опадала дождем до шахматной брусчатки.

Поначалу будто ничего и не происходило. Только автомобили стали как-то тише проноситься по улицам, а изумрудные ветки деревьев летали вверх-вниз словно крылья, в такт музыке.

Птицы повернули за нами, и порхали, совершая круги и кульбиты – ласточки, голуби, воробьи, стрижи…

Люди на кухнях и балконах перестали ругаться, греметь посудой да бутылками, и смотрели нам вслед жадными до сенсации глазами.

Простыни, наволочки и рубашки слетали с бельевых веревок, словно привидения, нижнее белье порхало мотыльками, а носки и чулки свивались единым винтом, словно вожделея друг друга.

Журналы и газеты из киосков запорхали, пытаясь покинуть насиженные места, и киоскерши не успевали их ловить.

За нами, словно на демонстрации, шли люди, околдованные очаровательной музыкой. Коты заулыбались, словно чеширские, псы виляли хвостами и повизгивали в тон мелодии, белки юрко прыгали вокруг, и радостно принимали с рук лакомства.

Володя удлинял пьесу, варьируя ее на разные лады.

У набережной, заметив увеличившиеся волны, и беспокойно загремевших якорями кораблей, скрипач закончил играть.

И мы обернулись, и увидели одухотворенные лица, порхающий и постепенно оседающий предметный мир, и все, зааплодировав чудесному музыканту, стали расходиться. Вещи, почувствовав финал представления, стали улетать в свои места, и лишь один голубой журнал в глянцевой обложке остался в руках у Наташи.

Журнал рвался из рук. Но Наташа силилась его досмотреть, а затем произнесла:

– Смотрите. Журнал «Огни». Главный редактор Роман Тайн.

***

Уже спустя полчаса я звонил из дома в редакцию журнала, находящуюся в городе Пустоозерске. Вежливая дама мне ответила, что редактор принимает по личным вопросам по средам, и вся следующая у него уже расписана от и до! Но сегодня была только суббота, и ждать до среды мне не хотелось. Я набрал номер вокзальной кассы и заказал билет на Пустоозерск.

– Думаю, что этот Роман Тайн – именно тот, кого вы ищите, – сказал Володя.