Кормилец Байконурского стройбата. Повесть о юности армейской

На улицах народу было немного. Это неудивительно: народ в массе своей находился на работе в воинских частях, учреждениях и на площадках, и большинство тех персонажей, которые передвигались по тротуарам, имели сосредоточенный вид и взгляд, направленный строго перед собой. Каждый третий был облачён в военную форму разных оттенков зелёного солдатского или офицерского образца.

Когда я вечером заметил это Стасу, он ухмыльнулся и сказал:

– Да, город у нас зелёный. Трава жёлтая, деревья тоже, а город зелёный.

В магазинах народу тоже было немного, очередей я не увидел. Наташа заметила, что снабжение не хуже, чем в Москве: свободно продаются сливочное масло, несколько сортов сыра, куры, свинина, говядина… Для большинства советских городов уже тогда сказочное изобилие. Стас сказал мне, что раньше было гораздо лучше: и осетрину с лососиной продавали, и красную икру в банках.

– Сейчас казашни до хрена стало, лезут в город всеми правдами и неправдами. Закупают всё баулами и развозят кто в Аральск, кто в Кызыл-Орду, да и по аулам…

Чтобы не быть нахлебниками у наших гостеприимных хозяев, мы перед возвращением домой накупили продуктов, сдобы к чаю и пошли на остановку. Автобусы ходили нечасто.

Но одна очередь мне запомнилась. Мы наткнулись на неё случайно, проходя мимо неприметной хрущёвки из белого силикатного кирпича. Очередь в два ряда опоясывала её по периметру и скрывалась в неприметном подвале без вывески. Стояли в основном гражданские. Народу в форме в ней было немного, но были. Только когда я увидел, как из подвала выходит немолодой гражданский, держа в руках две бутылки водки «Пшеничная», до меня дошло. Развязанная Горбачёвым антиалкогольная кампания в стране тогда была в самом разгаре. Талоны на водяру и прочую алкогольную продукцию ещё не ввели, но в руки давали не больше двух бутылок и максимально сократили количество торгующих алкоголем торговых точек. Как мне позже сказали, это была единственная точка на весь пятидесятитысячный город. Вскоре я увидел, как молоденький парень в погонах прапорщика, которому оставалось всего метров пять до входа в заветный подвал, вдруг резко ускорился и через пару секунд исчез за углом ближайшей пятиэтажки. Двум лейтенантам, стоявшим в 10 метрах от него, повезло меньше. К ним подошёл патруль во главе с капитаном с красными петлицами (что, скорее всего, означало, как мне потом объяснили, комендатуру) и двумя плечистыми солдатами славянского вида в панамах. Мы с Наташей стояли в трёх метрах от них и стали свидетелями интересного диалога.

– Товарищи офицеры, что вы делаете в рабочее время в военной форме в очереди в винный магазин?

– Товарищ капитан, у меня завтра день рождения, я отпросился со службы, чтобы приготовиться и купить всё нужное.

– Вы хотите сказать, что командир вас отпустил? В какой части вы служите?

– Ну да, отпустил.

– Мы должны выяснить, пройдёмте в пункт охраны общественного порядка, позвоним вашему командиру.

– Ну товарищ капитан! У нас очередь подходит! Опять потом стоять два часа.

– А меня не ебёт, – вежливо ответил капитан. – Пройдёмте со мной, живо!

И грустные лейтенанты, повесив носы, поплелись за патрулём. Когда я вечером рассказал Стасу этот прикол, он сказал:

– Попались хлопцы как кур в ощип. Их начальнику капитан позвонит, пусть попробуют номер не сказать. Начальник, естественно, отмажется, ему проблемы на хрен не упали, пацанам пришьют самовольное оставление части в рабочее время, и светит им трое суток ареста в офицерской гауптвахте, где соколики и справят день рождения. И как следствие – строгий выговор, хорошо если без занесения в учётную карточку, и лишение всех положенных премиальных в ближайший квартал…

И это всё за невинное желание купить четыре бутылки бухла на день рождения…

Ретроспектива 1. Из холостых студентов в женатые лейтенанты

1.2 Жена декабриста

Наташа была студенткой старательной, серьёзной и трудолюбивой. Она училась по специальности «пищевые концентраты», не прогуливала лекции, семинары и лабораторные работы, в просторечии – лабы, обладала дружелюбным и общительным характером, не чуралась подработок на кафедрах, которые, как правило, заключались в мытье полов в кабинетах и аудиториях. Этому была своя причина, о которой я позже узнал. Она была сирота. Папа – дипломатический работник низшего звена – умер, когда она училась во втором классе, после очередной командировки в Африку. Подцепил там какую-то болячку, а лечили не от того… Мама работала паспортисткой в отделении милиции за семьдесят пять рублей в месяц. Как они при этом выживали, вообще непонятно: я, получая стипуху и работая на кафедрах по НИРСу (научно-исследовательская работа студента), получал восемьдесят, а то и девяносто, когда все экзамены на пять сдавал.

Институт она закончила на год раньше меня, хотя школу мы оба закончили в 1979 году. У меня была неудачная попытка поступления в медицинский институт, и мне пришлось год работать электриком по месту жительства и ездить на подготовительные курсы уже в пищевой. Видимо, она приобрела за годы подработки какие-то связи, или матушка их имела, поэтому после защиты диплома на кафедре пищевых концентратов её распределили не куда-нибудь в Мухосранск на профильное предприятие, а оставили в институте в должности инженера на кафедре технологии микробиологических производств, где я в это время старательно доводил до ума свой научный диплом, допоздна торча в лаборатории. Её же старшие сотрудницы кафедры на радостях от того, что под их началом появилось такое безответное создание, чуть не каждый день оставляли её дежурной по кафедре. Это означало, что она должна была там находиться до 23 часов и к десяти утра являться на работу. Оправданием их бесчеловечности служило: а) она живёт в десяти минутах ходьбы от института и б) она не замужем и без детей в отличие от них. Её служебные обязанности не сильно отличались от того, что она делала на подработках в качестве студентки. Стоило для этого учиться и защищать диплом!

В результате получилось так, что мы пять раз в неделю оказались предоставлены сами себе в течение пяти вечерних часов с восемнадцати до двадцати трех. Мы болтали о жизни: она о своей, я о своей. Вечером я провожал её до подъезда (жила она в доме сталинской постройки с мамой в однокомнатной квартире) и шёл к себе в общагу, а она подкармливала меня пиццей своего приготовления, кстати, довольно вкусной. Общение с ней помогало мне окончательно забыть одну тяжелую для меня историю. О чём это я? Сейчас расскажу.

Мы были на картошке после третьего курса. Старики помнят, но молодёжи надо объяснять. Картошка, как вы знаете, это в России второй хлеб. Всё бы хорошо: легко сажается, скороспела, урожайна, но, сука, сидит в земле, и доставать её оттуда надо вручную. Да, советская власть изобрела картофелеуборочные комбайны, но… Во-первых, их, как всегда нужной техники, катастрофически не хватало. Это же не танки и не артиллерия, обороняющие нас от империалистических армий. А во-вторых, даже если такой комбайн и прошёл по картофельному полю, минимум двадцать процентов картошки оставалось в земле несобранной. А если проходил обычный трактор с картофелекопалкой, выворачивающей картофель из-под земли наружу, то и все сорок – пятьдесят. Вот тут и приходили на помощь а) школьники старших классов с 8-го по 10-й, б) студенты вторых-третьих курсов, в) сотрудники всевозможных НИИ, КБ, а также низовые сотрудники государственных учреждений, которые, в отличие от школьников и студентов, даже положенную на работе зарплату за это получали. Они по восемь часов в день собирали лежавшую на земле картошку, выколупывали из земли ту, которую видно, и складывали её в мешки, которые потом грузили в трактора с прицепом.

И что интересно, большинство народа не воспринимало это как какую-то подневольную каторгу, а даже совсем наоборот: возможность выехать на природу, пожечь костры, попеть песни, бухнуть в хорошей компании сослуживцев, завязать короткие или не совсем романы. Расслабиться вдали от городской суеты. Местные колхозники, конечно, следили за качеством выполняемых работ, но, подпоенные горожанами, сильно не возникали, и сколько картошки оставалось в земле, на радость окрестным бригадам диких кабанов, про то Аллах ведает…

И вот как-то раз, в процессе провожаловки от костра до спального корпуса одной девицы, меня и поразила стрела Амура. Я знаю, многие считают, что это оправдание слабохарактерности поражённых, я тоже так считал… Причём я умом с самого начала прекрасно понимал, что это не моё. Девица была членом институтского (!) комитета комсомола, отличница. Я не хочу даже имя её упоминать, ибо это неважно. Симпатичная, но не красавица, это даже я, влюблённый придурок, понимал. Умница, по ходу, чистокровная еврейка, а также важно то, что моя персона ей нафиг никуда не упёрлась. Всё это я умом понимал, но ничего не мог с собой поделать! К её чести, она сделала всё, что могла: откликалась на мои приглашения в кино и в театр, терпела мои визиты к ней домой, гуляла со мной в парке, пресекая все попытки сближения. И только когда я стал намекать на семейную жизнь, дала мне решительно от ворот поворот. Для меня это был неприятный сюрприз. Дело в том, что в Технологическом институте пищевой промышленности, где я учился, девицы составляли порядка семидесяти процентов от списочного состава, а на моём факультете и все девяносто. В результате я то и дело был не субъектом, а объектом амурных притязаний, то и дело заканчивающихся постельными делами. В результате я стал специалистом по вилянию хвостом в данных ситуациях. Вот, видно, Бог и наказал… Да, много позже я узнал, что она таки на пятом курсе вышла замуж, и я даже видел её пару раз под руку с парнем вполне тюфякового вида, которому она что-то менторским тоном втирала. По-видимому, я для неё был недостаточно тюфяковым, и слава Богу…

К моменту моего знакомства с Наташей с окончания той истории прошло уже больше года, все возможные раны на сердце давно зарубцевались, но ощущение пустоты в душе оставалось, и я старательно заполнял его рабочими моментами. Набирать статистику в микробиологических экспериментах – это тот ещё геморрой. Актиномицет растёт несколько дней, потом ещё фаг на нём неделю. Надо всё вовремя грамотно планировать, чтобы результаты подходили вовремя и давали информацию для последующих экспериментов. Но поскольку начались они ещё на третьем курсе, к пятому ситуация обрисовалась уже достаточно чётко, и мне оставалось только подчеркнуть существенные моменты своей работы и выйти на конкретные выводы. Я таки нашел составы сред, которые практически не влияли на выход фага в активную фазу. Сейчас я понимаю, что это была чистой воды алхимия, ибо на том уровне компетенции я не мог заявить, почему такой результат достигается именно так, а не иначе, но это было уже задачей для гораздо более компетентных исследователей, буде такие возникнут. Надеюсь, в Унгены потом передали эту информацию, впрочем, вряд ли: это слишком разные пласты реальности…

Наташа нравилась мне всё больше и больше. Невысокая брюнетка с хорошей фигурой и нежным иконописным ликом. Отношения развивались стандартно: прогулки в кино, по парку, благо наступила тёплая весна, поцелуйчики на скамейках, в лифте и на эскалаторе. Она подолгу засиживалась у меня в общаге, где помогала мне рисовать технологические схемы, таблицы и диаграммы к предстоящей защите. Одно меня тяготило: я знал, что меня загребут в армию, а куда именно меня пошлют, не знал никто, в том числе и мои вузовские преподаватели. Как-то раз я на сеансе какого-то фильма я и сказал ей это в том смысле, что мне с ней очень хорошо и что я её люблю, но я не вижу смысла в нашем совместном будущем, т. к. не верю, что она, как нормальная девушка, готова меня два года из армии дожидаться. В ответ я увидел слёзы, ручьём текущие из её глаз. Мне стало стыдно. «Наташка, неужели ты готова ехать со мной?» Она ничего не ответила, только быстро утвердительно закачала головой. Это и решило всю мою дальнейшую судьбу. На следующий день мы решили подать заявление. Тут возникло некое бюрократическое препятствие, но об этом чуть позже.

На носу была моя защита диплома. Надо было срочно довести до ума и текст доклада, и схемы, таблицы, диаграммы. Мы часами сидели у меня в общаге и доделывали, дорисовывали, исправляли. Благо мой сосед по комнате, Абдуллай из Мавритании, хороший парень, сын муллы из народа фульбе и чёрный, как кирзовый сапог, сдал сессию досрочно и свалил во Францию к родственникам (негров там уже тогда хватало), оставив комнату полностью в моё распоряжение. И вот наступило 4 июня 1985 года. Я развесил листы ватмана и предстал перед лицом комиссии из пяти человек во главе с завкафедрой. Докладывал я минут сорок. Поскольку всё, что я докладывал, за три года неоднократно прошло через мои мозги, в записи я почти не заглядывал, всё рассказывал, как выученное стихотворение, и видел, что комиссии это нравится. На заданные вопросы отвечал быстро и аргументированно, в результате получил пять баллов и даже редкие аплодисменты, что на защитах диплома студентов ну вовсе не характерно.

Я не помню, была Наташа на защите или нет, но через пару часов она прибежала ко мне в общагу с поздравлениями. Мы на радостях заключили друг друга в объятия, и они вскоре впервые плавно перешли в горизонтальную плоскость, чтобы уже никогда оттуда не выходить…

Ещё через пару недель нас, будущих офицеров, собрали на военной кафедре и под роспись раздали предписания на следование к месту службы. Мне попался Среднеазиатский военный округ со штабом в столице Казахской ССР Алма-Ате. Когда Наташкины подруги и сослуживицы узнали, что она собралась замуж за призванного в армию студента-выпускника и согласилась ехать с ним в неизвестность, они все хором обозвали её дурой и бестолковой авантюристкой. «Ты же москвичка Бог знает в каком поколении, всю жизнь в благоустроенной квартире прожила, а его посылают неведомо куда в Среднюю Азию. Будете там жить в бараке, таскать воду и уголь вёдрами, резать баранов на мясо и вшей кормить!» Обозвали её женой декабриста, но никакого одобрения, а тем более восхищения, как дамы в 19-м веке таким самоотверженным подругам, не демонстрировали. Кстати, жёны сосланных на каторгу бунтовщиков-декабристов тогда по крайней мере знали, куда конкретно они едут, и имели неплохие карманные деньги на первичное благоустройство, взятые с оброков от крепостных крестьян. Спасибо Наташе, что не поддалась, в результате всё сложилось не так уж и плохо…

3. Временное сооружение на постоянной основе

Подвешенное по прибытии моё состояние было приятно, но долго длиться не могло. Прошло три дня, и я получил ордер на получение вещевого имущества. Дотащить его до места самому было нереально, поэтому к дому Стебля как-то утром подъехал грузовик, готовый отвезти меня к вещевому складу. Что сказать? Это был царский подарок. На тысячу с хвостиком советских рублей! По официальному курсу полторы тысячи долларов. Четыре мои месячные зарплаты офицера. Это больше миллиона по теперешней покупательной способности рубля. Форма и шинель повседневная и парадная, причём форма под туфли и под сапоги повседневная и парадная, ватный бушлат и такие же штаны, сапоги яловые и хромовые плюс туфли, фуражка, меховая шапка, рубашки с длинными и короткими рукавами, в том числе и под парадную форму, тёплое бельё и всякая мелочь типа галстуков и портупеи. Кстати, парадную форму за два года я так и не подшил, не было повода. Яловые сапоги не надел ни разу. Потом, уже после дембеля, подарил их своему деду, и он носил их двенадцать лет до самой своей кончины в 1999 году.

И вот я, одетый с иголочки новоиспечённый лейтенант, по поводу жуткой августовской жары в рубашке с короткими рукавами и без галстука, зашел в цех. И тут же Провидение устроило мне проверку на вшивость. Не успел я войти, как на моё плечо с низким гудением бомбардировщика приземлился здоровенный летающий таракан размером с мизинец, и тут я же даже не увидел, а почувствовал десятки впившихся в меня чёрных азиатских взглядов. Я собрал всю силу воли, которой снабдил меня Господь, сбил его щелчком в неизвестность и сказал что-то типа «ну ни хуя у вас тут вертолёты летают». Взгляды тут же переместились с моей персоны, и я понял, что проверку прошёл: не ссыкло, наш человек.

Предприятие, на которое меня забросила судьба, было не просто хлебозаводом, а хлебозаводом, работающим для военных строителей. В городе Ленинске существовало два хлебозавода. Один через магазины снабжал хлебом гражданское население города и площадок, а также воинские части ракетчиков. Там был приличный ассортимент: и батоны, и бородинский чёрный хлеб, и всевозможная сдобная выпечка. И был второй, который пёк всего два вида хлеба: хлеб из муки пшеничной первого сорта (белый) и хлеб из муки пшеничной обойной (серый). Оба выпекались в формах в четырёх печах карусельного типа, вернее, в трёх. Четвёртая подключалась на период призыва, когда пополнение уже прибывало, а дембеля ещё не ушли. И это был геморрой. Но об этом потом… Причём производительность заводов была примерно одинаковой.

В то время на полигоне работало 82 или 83 военно-строительных отряда (ВСО). Это 33—35 тысяч человек. Да, это меньше, чем остального населения раза в полтора, но… Традиционно солдат, а особенно военный строитель, потреблял хлеба гораздо больше солдата-ракетчика или гражданского лица. Кормили их, как правило, неважно: крупы – перловка или овёс, гречка – это за счастье. Мясо в супах, как правило, жирная свинина из местных свинарников. Рыба – солёная в хлам селёдка, отмоченная в ваннах от лишней соли. Порции были невелики, да и воровали пайковые харчи все кому не лень: офицеры и прапорщики, которым нужно семьи кормить, деды-старослужащие и солдаты на блатных должностях (каптёрщик, чайханщик, повар, хлеборез, хозвзвод и т. п.). В результате рядовой на лопате или другой тяжёлой работе возмещает недостаток калорий хлебом, ибо больше нечем.

Да, ещё небольшое отступление. Что значит карусельные печи? Пара толстенных цепей на валах, разнесённые на два метра, соединены полками, на которых стоят формы, склепанные по три штуки, по семь штук на каждой полке. Итого двадцать одна. Самих полок пятнадцать-шестнадцать на одну печку. Принцип работы как на велосипеде. Цепи крутятся при помощи звёздочек электродвижком через редуктор и медленно прогоняют полки с формами через две раскалённые докрасна жарочные камеры, где и происходит выпечка. Жар достигается горением дизтоплива, которое подаётся в печи паром из городской котельной под давлением в несколько атмосфер. Всё просто, как мычание, никакой автоматики. За состоянием выпекаемого хлеба смотрят солдат-печник и начальник смены, прапорщик, который и даёт команду на выгрузку. Хлебные формы выколачиваются об отрезок автомобильной шины в приёмный стол, оттуда перекладываются на деревянные лотки в контейнеры на колёсах и уезжают на остывание и затем на склад готовой продукции, откуда грузятся в грузовики-хлебовозки и развозятся по полигону. Когда хлеб из форм легко не выбивается, ими со всей дури хреначат по железному краю стола. Формы, конечно, трескаются, ломаются, превращаются в алюминиевый лом, и их ежедневный ремонт является главной задачей и самой тупой работой слесарей. Формы, избежавшие поломки, смазываются растительным маслом и отправляются на формовку, где в них по новой закладывается тесто…

Тесто готовится в здоровенных трёхсотлитровых ёмкостях на колёсах, напоминающих азиатскую пиалу – дежах, которые закрепляются в тестомесильных аппаратах. Они крутятся, закреплённые на вращающихся платформах, а сверху железная рука перемешивает тесто до нужных кондиций. За процессом следит солдат – тестомес. На эту должность ставятся самые опытные и толковые бойцы. Тесто должно быть не густым и не жидким, сколько надо добавить воды, зависит от качества муки, это делается, что называется, точно на глаз. В процессе замеса добавляются прессованные дрожжи, просто в дежу кидается килограммовый кирпич дрожжей прямо в бумажной упаковке. Когда, помнится, я возмутился по этому поводу, товарищи прапорщики мне объяснили, что в процессе замеса и формовки тонкая бумага распадается чуть ли не на молекулы. Проблема посторонних включений в другом, я потом расскажу…

После замеса дежа перекатывается мускульной силой и крепится к подъёмнику, который вываливает её содержимое в бункер тестоделителя, который формует тесто в формы, которые ставятся на полки в контейнеры и идут на растойку. Это процесс, когда в тесте размножаются дрожжи и придают хлебу пористую структуру. Начальник смены смотрит, когда тесто в форме достаточно поднимется, и отправляет его в печь. Опять же точно на глаз. Если не выдержать достаточно времени, верхняя корка выпеченного хлеба будет рваная и некрасивая, но, когда идёт призыв, на это не заморачиваются: главное вал, а солдаты всё сожрут и ещё добавки попросят. Вот и весь технологический процесс. В штате предусмотрена лаборатория, по факту её не было, но я так и не понял, зачем она вообще нужна, если единственный прибор определения состояния и качества теста и хлеба – это твои глаза и твой собственный язык.

Сам завод представляет из себя побеленное одноэтажное здание где-то сто на сорок метров с двускатной шиферной крышей, под которой размещаются помимо хлебопекарного цеха склад готовой продукции, кочегарка, бойлерная, столовая и штаб, состоящий из кабинетов начальника, замполита и главного инженера, бухгалтерии, кассы и архива. Рядом здания склада сырья, гаража, мастерской и закопанная в землю цистерна с соляркой. За мастерской площадка, представляющая из себя высоченный курган из металлолома, который по большей части является неисправным и отслужившим все положенные сроки оборудованием. Это в будущем тоже явится большой моей проблемой…

С одной стороны цеха было несколько больших окон два на три метра, сложенных из стеклоблоков, с отверстиями в верхнем углу, в которые были встроены вентиляторы, с другой – стояли печи. По периметру завод был обнесён трёхметровой кирпичной побеленной стеной с весёленьким орнаментом из колючей проволоки поверху. С одной стороны за стеной находился кондитерский цех примерно таких же размеров, как и хлебозавод, снабжавший город тортами, пирожными и прочей вкуснятиной, с двух сторон были улицы, а с четвёртой – городская гауптвахта, в просторечии губа, и лицезрение несчастных, тянущих носочек на плацу во время строевой подготовки или подметающих его зубной щёткой, сильно укрепляло в бойцах понятие о необходимости соблюдать воинскую и производственную дисциплину, тем более что слесаря, которые в основном были русскими ребятами с различными судимостями, в этом реально нуждались.

Кстати, о гауптвахте. Глядя на неё через ограду, рядом с воротами, между забором и зданием с камерами, я увидел нечто похожее на загон для скота – утоптанная площадка, отгороженная двумя длинными досками параллельно земле. Из-за ограды грустно смотрели три рогатые головы. Как-то я иначе себе губу представлял. Вернувшись в кабинет, я рассказал об этом Стеблю.

Он улыбнулся.

– Саша, ну ты же видел, когда мы въезжали в город, выходящих из города коров. Так вот, этим коровам повезло, они не наткнулись на патруль. А тех, которые попались патрулю, пригнали сюда. В задачу патруля входит, помимо всего остального, ловить бродячих коров и пригонять их в этот загон. Так город борется с их нашествием.

– И что, их потом на мясо пускают?

– Ну зачем же на мясо? Казах из Тюра-тама увидит, что корова вечером не пришла, сутки подождёт, может, далеко ушла и в степи заночевала. А потом соберётся и пойдёт в Ленинск через этот же пролом в стене. Придёт на губу, увидит на изголодавшейся скотине своё клеймо, заплатит штраф, не помню сколько, но много, рублей тридцать, для них это большие деньги. Завяжет верёвку на рогах и потащит домой. До следующего раза.

Когда я потом водил строй, мои узбеки, увидев коров в сопровождении патруля, иногда вздыхали и говорили мне:

– Корова на губа повели, жалко корова, хозяин – пидарас.

Построен завод был в 1961 году, то есть фактически был моим ровесником, и считался временным сооружением, что ещё раз подтверждает народную мудрость, что нет ничего более постоянного, чем временное сооружение. Года за три до моего туда назначения он был переформирован из производственного участка в отдельную воинскую часть. Это значит, что раньше на нём работали военные строители, их приводили туда командиры и сдавали на руки старшему прапорщику – начальнику хлебозавода, который ставил их на работу, контролировал и вечером сдавал обратно командирам. Это длилось десятилетиями и всех устраивало. Теперь у завода появился целый майор начальник (я называю звание по должности), капитан зам. по политработе, капитан главный инженер (это я – грешный), 12 прапорщиков и самое главное – 120 солдат срочной службы. А бывший начальник завода, старший прапорщик стал командиром хозяйственного взвода, в который входили все бойцы, которые не входили в хлебопекарные смены, то ещё беспокойное хозяйство. Роль нашего комхозвзвода была весьма велика ещё и потому, что он как никто знал завод, оборудование и технологический процесс, а также был знаком со всеми вовне, кто к заводу имел хоть малейшее отношение. Это был Геннадий Гафурович Валиев. Башкир, прозвище – Дикий татарин. Удивительная личность. Невысокий, смуглый, носатый, матерщинник, любитель выпить, да какой там выпить – бухнуть. Я периодически его пытался подколоть: