Змей, умеющий говорить

Иногда происходят несуразные случаи, когда ко мне приводят невиновного человека. И, как обычно, приносят табличку с вопросами которые я ему задаю. В таком случае происходит сбой системы, частью которой мы являемся и тогда я начинаю топтаться на месте. Моя задача состоит в том, что я должен узнать правду, то есть, как было на самом деле, и, если человек не участвовал в том, в чем его обвиняют, он не может мне сообщить как было на самом деле. Допрашиваемый начинает изворачиваться, выдумывать, так сказать, импровизировать на ходу. Вы можете возразить мне, что изворачиваться и выдумывать может и виновный человек и будете частично правы. Частично. Человек так устроен, что, зная, как было на самом деле, может лгать только тогда, когда допрос построен в форме беседы, а когда допрос происходит в форме медленного разрушения тела допрашиваемого, лгать не может. Ему проще сказать правду. Так вот, о несуразных случаях, когда ко мне приводят невиновного… Я думаю, что это не ваш случай. “Многоглазые” тоже люди, и могут ошибаться, но это многоопытные люди и ошибаются они крайне редко и в вашем деле они не ошиблись. Это видно по вашему поведению во время допроса. “Многоглазые”, это медвежьи собаки империи. Их применяют только против крупных и свирепых хищников. В табличке указано, что вы хозяин захудалого постоялого двора, почему же они вцепились в вас мертвой хваткой? На первый взгляд на медведя вы не похожи. А как на самом деле?

Сурдус передвинул рычаг на три щелчка.

– Сейчас вы будете испытывать боль чуть дольше чем ранее, но я буду держать ваше запястье и контролировать состояние вашего сердца. Прошло уже достаточно много времени, а мы еще не выяснили ответ на первый вопрос. Это нехорошо.

Черепаха подал знак Сурдусу развязать Аполлония.

– Вы не оставляете мне выбора, – сказал Черепаха. – Обычно дыба не используется сразу после ложа. Ваши ноги и руки висят как плети, мышцы и сухожилия разорваны. Ваши руки свяжут за спиной, затем за руки вас подвесят к потолку. На ваши ноги мы подвесим груз и ваши руки окажутся вывернутыми из плечевых суставов. Боль будет такая, что у вас появится единственное желание, умереть. Зачем я вам все это описываю? Я не получаю удовольствие мучая людей. Мне важно добыть информацию. Вы готовы к разговору? Тогда приступим.

Сурдус, подталкивая в спину, завел в пыточную жену Аполлония.

– Проходите, не стесняйтесь, – сказал Черепаха. – Не знаю, поздравить вас или посочувствовать, но можно с уверенностью сказать, что вы стали вдовой. Как человек, ваш муж еще жив, но как муж и владелец постоялого двора, он уже умер. Как вас зовут? У вас красивое имя, Нектария. Тяжелая работа оставила неизгладимый отпечаток на вашей внешности, и сразу не догадаешься, что вы еще молоды, но вы сможете найти другого мужа, если захотите, – сказал Черепаха и подал знак Сурдусу спустить Аполлония, висящего под потолком. – Постоялый двор, принадлежащий вашему мужу, станет вашей собственностью. Нектария, не смотрите на Аполлония, смотрите на меня. От вашего бывшего мужа даже могилы не останется. Еще раз повторяю, смотрите на меня. Необходимо прояснить два вопроса. Начнем с первого. Как вам известно, на вашем постоялом дворе произошло убийство, но осталось невыясненным, каким образом убийца или убийцы покинули место преступления и скрылись. Вы можете пролить свет на это обстоятельство? Смотрите на меня. Нектария, поймите, если вы пройдете через мои инструменты, вы исчезните так же, как и ваш бывший муж. Повторю вопрос еще раз: каким образом убийца или убийцы покинули место преступления и скрылись? Не знаете. Это плохо. Не нужно падать на колени, и хватать меня за одежду. Это не поможет. Встаньте. Возможно, я задаю не тот вопрос… Давайте попробуем сначала. В большинстве случаев муж и жена, это не одно целое, правая рука не знает, что делает левая. Но жены о многом догадываются. Женщина создание более хрупкое, но в тоже время и более сложное, а значит и тоньше чувствующее. Эта особенность женщин может помочь в нашем деле. Нектария, вы замечали какие-то странности в поведении Аполлония? Иногда он отрывал вас от работы на кухне и запирал вас в спальне. Интересно. Зачем он это делал, он куда-то уходил? Пока вы сидели взаперти, он с кем-то говорил на кухне. Ваша спальня далеко от кухни? Значит, фактически, это одно помещение, разделенное тонкой перегородкой, и вы слышали голоса на кухне. Сколько было голосов? Два. Один из ним принадлежал вашему мужу? А второй был мужской или женский? Женский. Так может быть, он таким образом развлекался? Ох и наслушался я разных историй в этом помещении. Вы, Нектария, не представляете, до какого скотства может дойти человек. Они просто говорили. Вы слышали, о чем они говорили? Кто она такая, не знаете и о чем они говорили, не слышали. Плохо. Как часто они встречались на вашей кухне? Последнее время часто. Голос узнать сможете? Это хорошо. Поздравляю вас, Нектария, вы будете жить дальше. После того как женщина уходила и Аполлоний выпускал вас из спальни, вы чувствовали на кухне какой-нибудь… новый запах. Чем там у вас обычно пахнет: кислым вином, чесноком, прогорклым маслом на котором жарится вонючая требуха. Ели в такой атмосфере появляется новый запах, он не остается незамеченным. Вспоминайте.

Черепаха подал знак Сурдусу и тело Аполлония начало подниматься под потолок.

– Он будет жить, – сказал Черепаха, – пока не скажет мне то, что меня интересует. Не смотрите на него. Закройте глаза. Я приказал вам закрыть глаза. Хорошо. Вспоминайте. Значит был запах. Описать сможете? Я понимаю, это сложно. Трудно подобрать подходящие слова, особенно если их мало, но нужно постараться. Запах был приятный или неприятный? Приятный. Сладкий, горький или кислый? Сладкий. Он был легкий как ветерок или цеплялся за ноздри. Легкий. Запах был фруктовый или травяной? Понятно. На какой фрукт он был похож? Дыня значит. Дыня, это не фрукт. Странный запах для женских благовоний. Нектария, вы спрашивали у мужа, что происходит? Ударил, пригрозил, что убьет. Часто бил? Не бил, только орал, а в тот раз ударил. Хороший у вас был муж, редкий экземпляр. Вы счастливая женщина, Нектария. У вас есть крыша над головой и едите вы досыта. Не потеряйте это. Что ещё можете мне рассказать о вашем бывшем муже? Он человек странный. Внешне напоминает мешок, набитый мякиной, но на допросе держится превосходно. Ты что-нибудь знаешь о его прошлом?

Сурдус, по знаку Черепахи, опустил тело Аполлония на пол. Черепаха подошел к столу и налил в бронзовый кубок воды из глиняного кувшина. Откупорив серебряный пузырек, он влил из него несколько капель резко пахнущей прозрачной жидкости в кубок с водой.

– Возьмите кубок, – сказал Черепаха Нектарии, – и напоите вашего бывшего мужа. Это не яд. Ему еще рано умирать. Мы не договорили. В этом помещении только я решаю, кто будет жить, а кто умрет и когда умрет. В этом помещении только я могу сотворить чудо. Вы когда-нибудь видели чудо? Нет? Вольете эту жидкость в рот Аполлонию и увидите. Я добавил в воду средство позволяющее не спать несколько суток, переносить большие грузы и совершать длительные переходы без отдыха. Удивительное средство. Как только Аполлоний примет его, у него откроется второе дыхание и он сможет по достоинству оценить все инструменты этого помещения. Финалом нашего общения будет бронзовый сапог. Голенище этого сапога постепенно сжимается и в конечном итоге дробит кости допрашиваемого. На себе не испытывал, но я думаю, что ощущения незабываемые. Напоить вашего бывшего мужа могу я или Сурдус, но я предлагаю именно вам сделать это. В этом есть что-то библейское. Ева дает Адаму плод познания добра и зла. После этого у Адама начинается совершенно другая жизнь. Я, как вы понимаете, исполняю роль змея искусителя… или бога. Сделайте милость, напоите его. Я практически никогда не покидаю башню Велизария и развлечений в моей жизни мало. Такие сцены доставляют эстетическое наслаждение. Подойдите к столу и возьмите кубок. Теперь посмотрите вверх, как будто молитесь. Достаточно. Медленно подойдите к лежащему во прахе Аполлонию, встаньте перед ним на колени. Нет, с другой стороны от него, иначе я не увижу вашего лица. Подождите, я присяду на стул. Погладьте его свободной рукой по голове. Нет, пока не давайте ему напиток. У вас неподходящее для такого события выражение лица. Оно скорбное. Что-то не так… Точно! Сначала Ева попробовала плод и только потом дала его попробовать Адаму. Отпейте. Смелее. Хорошо. Как на вкус? Немного горьковат. Да, я знаю. Пробовал. У вас неподходящее выражение лица. Оно должно быть радостным и… Радостный, не то слово. Ваше лицо должно быть преисполнено надежды, поскольку вы скоро будете как боги. Нектария, измените выражение своего лица, я вас очень прошу, иначе зрители вам не поверят. Соберитесь. Уже лучше. Гладьте мужа по голове и рассказывайте ему о будущей счастливой жизни. Ваши тела станут бесплотными, как у ангелов. Яркий, ослепляющий, негасимый свет будет исходить от вас. Вы познаете все тайны вселенной. Вы сможет создавать миры и разрушать старые. Соберитесь. Откуда слезы в голосе. Представьте все то, что я вам сейчас сказал и сыграйте свою роль так, чтобы очередной Адам вам поверил. Бездарная игра. Аполлоний более убедителен чем вы, Нектария. Соберитесь, иначе вы умрете в страшных мучениях! – заорал Черепаха. – Хорошо. Я подам вам знак, Нектария-Ева и начинайте. Ещё один важный момент. Ева была обнаженной. Раздевайтесь. Это не обсуждается. Нужна достоверность. Я люблю правду. Распустите волосы. У вас губы бледные. Обмакните палец в кровь вашего бывшего мужа, вон из носа немного натекло, и размажьте по своим губам. Замечательно…

Глава 4

– Да слышу я! Зачем так стучать!? – раздалось из-за входной резной двери дома лекаря Афинодора. – Проклятые засовы! Боится, что украдут его что ли… – дверь открылась, и стоящий на пороге Герман увидел пожилую чернокожую полную женщину в ярких одеждах. – Что вам угодно, господин?

– Ночью я привел в этот дом женщину, пострадавшую от разбойников, мне угодно ее забрать, – ответил Герман.

– Да, женщина имеется. Я ее напоила, накормила, и умыла. Лекарь Афинодор ничего мне не говорил, насчет того, что вы за ней придете, – массивная нижняя губа служанки накрыла верхнюю губу.

– Возможно, он покинул свое жилище раньше, чем пришли вы и не имел возможности рассказать вам о том, что я приду утром. Поверьте мне на слово, – ответил Герман.

– Ха! Если бы я доверяла каждому встречному и поперечному, то не сберегла бы девичью честь, – ответила служанка, скрестив руки на массивной груди.

– Вы абсолютно правы. Проходимцев хоть отбавляй, но я не один из них. Я могу описать вам несчастную. Она небольшого роста, лицо в синяках и ссадинах. Ее сильно избили сегодня ночью.

– Вы ее муж? – все еще недоверчиво спросила служанка.

– Я ее добрый знакомый. Я знаю, где она живет, и хочу отвести домой и передать родственникам из рук в руки. Вы сказали, что накормили ее, значит она пришла в себя?

– Прийти то она в себя пришла, да ничего не говорит, болезная. Лежит и стонет. Да и как скажешь, если губы разбиты и вместо глаз щелочки, заплыли совсем.

– Простите мне мои дурные манеры, я не поинтересовался вашим именем. Меня зовут Герман, а вас?

– А я не знакомлюсь со всякими незнакомцами! Проходите и забирайте, раз такое дело, – сказала служанка, но не посторонилась и Герману пришлось протиснуться между дверным косяком и ее необъятной грудью.

Герман прошел в приемную и увидел лежавшую на узкой кровати женщину, ее лицо утратило узнаваемость и превратилось в круглую маску лилового оттенка. Склонившись над ней, он почувствовал едва уловимый аромат спелой дыни.

– Ну, давай… попробуем встать, – Герман осторожно просунул руку под ее голову, а другой взял за плечо и помог ей сесть на кровати. – Молодец. Знаю, что все тело болит и голова как лодка в шторм, но нужно идти. Здесь нельзя оставаться. Пару дней отлежишься у меня, а потом пойдешь своей дорогой. Встаем… – прошептал ей Герман. – Простите, моя госпожа, но, возможно, у вас найдется платок, покрыть голову несчастной? Не хочу пугать прохожих ее внешним видом, – обратился к служанке Герман.

– Сейчас поищу… Вот! Я думаю, эта тряпица подойдет.

– Благодарю вас, – сказал Герман и вывел пострадавшую на улицу.

С моря дул сильный ветер принося с собой запахи соли, водорослей и горячего песка. На небе было ни облачка и солнце светило ярко.

– Сколько лет прожил в столице мира, но до сих пор поражаюсь контрасту его дневной и ночной жизни. Город похож на сердце человека, в нем и рай, и ад уживаются вместе, – сказал Герман, жмурясь на солнце. – Мы с тобой сегодня пойдем другой дорогой, я очень устал, и у меня не хватит сил отбивать тебя еще раз. Знаю, что идти тяжело, но нужно поторопиться у меня много дел.

Точильщик ножей вращал камень высекая искры из металла, водонос орал во все горло предлагая чистейшую воду “только что набранную из ручья”, продавец хвороста остановился перевести дух и присел на вязанку дров, мальчишки бегали друг за другом беззаботно смеясь, пожилая нянька куда-то сопровождала девицу на выданье, десяток латников в полном вооружении построившись по двое шли строем скорчив свирепые рожи, знатный человек в богатой одежде гордо восседал на цокающем подковами чистокровном скакуне, пастухи гнали уныло мычащее стадо коров на бойню, рабы несли зашторенный паланкин, кухарка поставив наполненную овощами корзину на голову спешила на кухню, высоко в лучезарном небе кружила стая голубей. Город жил обычной мирной жизнью.

– Твой наполненный серебром пояс у меня, я взял из него сумму необходимую для оплаты услуг лекаря. Откуда у тебя столько серебра и кто те люди, которые тебя избили? Ты похожа на служанку, стянувшую деньги у своей хозяйки. Так и было? Скажу тебе прямо, деньги ты больше не увидишь, но взамен я предложу тебе убежище, то есть – свой дом, на время достаточное… сама решишь, когда уйти. Почему ты молчишь? Язык у тебя цел. Хотя бы кивни, – женщина застонала и села на дорожную брусчатку. Герман оттащил ее к краю дороги и посадил у стены дома. – Давай отдохнем, но не долго, – Герман стоял спиной к стене, закрыл глаза и запрокинул голову. – Мне можно доверять, женщина, я не чудовище. Душа у меня замарана, но я не чудовище. Приставать к тебе не буду, предпочитаю иметь дело со шлюхами. Если ты не против, я буду называть тебя Апрелией.

Проходящая мимо женщина бросила несколько медных монет сидящей на земле Апрелии.

– Премного благодарны госпожа, здоровья вам и деткам вашим, – гнусавым голосом поблагодарил ее Герман – Может бросить собачью службу и податься в попрошайки, – сказал Герман поднимая с земли Апрелию.

– Что ты тут со своей бабой вытворяешь! А ну пошли отсюда! Положь деньги на место! – трое нищих отделились от паперти храма, стоявшего на противоположной стороне улицы. У самого крупного из них чудесным образом выросла нога и он, превратив увесистый костыль в дубину, пошел на Германа в сопровождаемый своими товарищами.

– А что такого? – удивился Герман опуская Апрелию на землю. – Ну попросил несколько медяков на корочку хлеба и глоток воды, что в этом такого? Я не знал, что это место уже намолено другими бедолагами. Сейчас мы уйдем.

– Я сейчас съезжу тебе по куполу, и ты услышишь такой колокольный звон, которого отродясь не слыхивал! Понял, нет!? – “одноногий” наступал на Германа примериваясь к удару костылем.

– Я все понял, – сказал Герман. – Кроме этих двух медных оболов, готов поделиться с вами серебряной монетой. Я честно ее заработал двумя кварталами выше по этой улице, спев жалостливую песню о любви и разлуке. К большому моему сожалению я не кастрат, иначе мой голос был бы настолько прекрасен, что и не передать словами. Держите, ребята, – сказал Герман и бросил “одноногому” серебро, которое тот проворно схватил на лету выронив при этом костыль.

Невдалеке послышался мелодичный звон колокольчиков закрепленных на остроконечных красных войлочных шапках глашатаев, доносивших народу сообщения о новых указах василевса. Их плащи были сшиты из лоскутков ярких тканей и выделяли их из толпы.

– Указ божественного солнцеликого василевса Гераклия Вулгароктона на время военной опасности пришедшей с запада касается воинов всех видов войск и ополченцев набранных в столице мира, нашем великом городе, и за его пределами. Перебежчиков к врагу, если таковых удастся вернуть, подвергать пыткам и отдавать на растерзание зверям; утративших или продавших свое оружие карать распятием на столбе; невыполняющих приказ полководца, даже если невыполнение приказа привело к удачным последствиям, отдавать на растерзание зверям; призывающих к открытому восстанию или бунту, сжигать во чреве медного быка; оставивших вверенный им пост бить палками до смерти; начальников расхищающих вверенное им военное имущество сжигать во чреве медного быка, – кричали глашатаи хором, перекрывая шум толпы. – Всем жителям столицы мира иметь вид радостный и довольный, – глашатаи двигались в толпе без остановки, как корабль с раздутым парусом по волнам.

– Ну что, ребята, договорились? – спросил Герман у “нищих”, когда глашатаи скрылись в толпе.

– Ладно, певец, – ответил “одноногий”, – катись, и дурочку с тряпкой на голове не забудь.

– Благодарю вас, господа, – ответил Герман согнувшись в глубоком поклоне, разгибаясь он поднял с земли Апрелию и потащил ее в толпу.

– Интересно, что наш божественный василевс своей непостижимой, для нас смертных, мудростью приравнял расхищающих имперское имущество к подстрекающим к бунту. Скоро бездонное чрево медного быка насытится, – сказал Апрелии Герман. – А я продолжаю тратить твое серебро на благие дела. Фемел поступил бы иначе. Ты его не помнишь. Когда он тащил тебя к лекарю на своей спине, ты была без сознания. Так вот, он поступил бы как варвар с северных земель находящихся за пределами границ империи. Они там хватаются за меч по малейшему поводу. У него эта особенность его душевного устройства чувствуется на расстоянии и внушает страх окружающим. Люди чувствуют, что он может легко воткнуть в них нож и провернуть его в ране и предпочитают не связываться с ним. А я… мне такое не по нутру. Предпочитаю откупиться.

На перевернутой вверх дном пустой пивной бочке сидел вербовщик, свесив тонкие ножки круглый, как бычий пузырь, с красной свекольной рожей и зазывал вступить в имперские войска, ради любви к родине и трехразовой мясной похлебки с чесноком. Желающих расстаться с жизнью было немного, но имена тех, кто пожелал это сделать, он записывал на вощеных табличках остро заточенным стилосом.

– Подходите сограждане, записывайтесь сами и приводите с собой друзей! Умереть за империю и нашего солнцеподобного василевса, это честь для ромея! Гарантированное трехразовое питание и денежное довольствие помогут вам выбраться из нищеты, рассчитаться с долгами, обеспечить будущее детей. Жена больше не будет грызть вас острыми словами, теща больше не будет отравлять своим ядовитым языком вашу печень, дети больше не будут смотреть на вас голодными глазами, плакать и говорить: «Папа, папа, дай хлеба!»», – орал вербовщик.

– Простите, уважаемый, – обратился к вербовщику проходящий мимо Герман, – а какого размера денежное довольствие?

– Записывайся, друг! – заорал вербовщик несмотря на то, что Герман стоял рядом. – Записывайся, и ты получишь достаточно денег, чтобы нанять лучших докторов и поставить свою бабу на ноги, я вижу, она у тебя припадочная!

– Не могли бы вы озвучить точную сумму, – не сдавался Герман.

– Да что тебе это довольствие!? – уворачивался вербовщик. – Главное – это добыча! А добыча будет знатная! Там же графы и бароны, и всякие прочие с титулами и слугами! У них даже оруженосцы ходят в расшитых жемчугом одеждах. Кошельки набиты золотом, доспехи и оружие украшены драгоценными камнями! Я бы и сам записался в войско, но здоровье не позволяет. Колени подводят. Записывайся, не пожалеешь.

– Хорошо, – легко согласился Герман, – только бабу свою домой отведу.

– Давай, давай, на долго не откладывай! Свободных мест в строю осталось мало! – орал вербовщик вслед скрывшемуся в толпе Герману.

– Вот мое скромное жилище, – сказал Герман, спустившись в полуподвальное помещение и усадив Апрелию на кровать. В неярком свете маленькой свечи комната Германа выглядела бедно, но уютно. Если бы он зажег несколько больших свечей, то можно было бы увидеть многолетнюю паутину, развешенную по углам трудолюбивыми пауками; черный лоснящийся от сажи потолок; пространство около закопченного очага было усеяно мелкими веточками и щепой разлетавшимися в разные стороны при рубке хвороста; стены приобрели серый, с желтоватым отливом, цвет; кое-где распустилась плесень. В небольшом деревянном бочонке с водой резвились личинки комара; на столе в давно немытой посуде догнивали остатки пищи; внутри стен, в сложных лабиринтах нор, копошились мыши; запах золы из очага смешивался с запахом испражнений из ведра, стоявшего у входа.

– Попрошу солому у хозяина дома и буду спать на полу, а ты, Апрелия, на моей кровати. Давненько в моей комнате не было женщин. Если бы не твое лицо, в данный момент похожее на спелую сливу, тебя можно было бы назвать идеальной женщиной, молчаливой и покорной, мечтой каждого мужчины. Живу, вот, в подвале дома, но мне здесь уютно, как младенцу во чреве матери. Правда, на освещение уходит уйма средств, окон нет. Зато не дует. И никто не заглядывает с улицы из праздного любопытства.

В дверь сильно постучали.

– Открывай, я видел, как ты заходил. Нет смысла прятаться за этой хлипкой дверью. Окон у тебя нет, сбежать ты не сможешь.

Герман тихо подошел к двери и приложил к ней ухо.

– Я слышу, как ты дышишь. Хватит этих игр.

Герман открыл дверь, на пороге стоял высокий человек с хищным крючковатым носом.

– Здравствуй, Фома, – поздоровался Герман. Высокий кивнул и потеснив Германа вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

– Я вижу, ты не один, – сказал Фома.

– Да, не один.

– Это ты так её отделал?

– Нет, я женщин не бью.

– Не бьешь? Я всегда считал тебя странным. Впрочем, может быть ты и прав. Тебе действительно нельзя бить женщин, – сказал Фома, осматриваясь по сторонам. – Затащить в такую нору хотя бы одну из них – это уже большая удача. Но я пришел к тебе не ради разговоров о слабых мира сего. Где мои деньги, Герман? Ты должен был отдать долг семь дней назад. Не отдал. Вынудил меня идти через весь город. С друзьями так не поступают.

– Не знал, что мы – друзья.

– А как еще назвать человека, который потакает твоим слабостям? Тебе и таким как ты, нравится делать ставки на ипподроме. Но у вас на это нет денег. Я понимаю и не осуждаю. Я, как настоящий друг, всегда приду на помощь и не скажу лишнего слова. Ты проигрался в пух и прах, но тебе нужны деньги на еще одну ставку, пожалуйста. Возьми, дорогой друг. Возьми, но вовремя отдай. Может быть я беру с вас большой процент? Нет. Пару монет сверху и мне достаточно. Некрасиво так поступать со своими друзьями. И то, что ты “многоглазый” не дает тебе никаких привилегий, наоборот, ты должен особенно тщательно контролировать свое поведение. Да, да, я знаю, где ты служишь.

– Если бы ты не знал, кто я, разговаривал бы не так вежливо.

– В иных случаях мои ребята вывозят должника в море на лодке, если погода позволяет, и макают головой в пенную волну.

– Вот твои деньги, – Герман расстегнул под одеждой пояс с серебром и передал его Фоме.

– Почему раньше не отдал? – спросил Фома, покачивая пояс на ладони, пытаясь по его весу определить количество серебра в нем.

– Эти монеты приплыли ко мне не так давно.

– Мне нужно пересчитать.

– Присаживайся за стол, – сказал Герман и сдвинул грязную посуду на другой край стола.

– Как ты живешь в таких условиях? Впрочем, с такими долгами… – открыв клапана карманов пояса Фома высыпал горкой серебряные монеты на стол и начал сосредоточенно составлять из них столбики по десять монет.

– Фома, к тебе есть несколько вопросов.

Фома вопросительно кивнул головой, не отрывая глаз от серебра.

– Ты что-нибудь слышал об убийстве в “Хрустящей корочке”?

– Вопрос не по адресу, – отозвался Фома с подозрением взглянув на Апрелию, молча сидящую на кровати. – Я не барабанщик.

– Фома, я тебя уважаю и не предлагаю тебе барабанить. Это…

– Ты, наверное, хочешь предложить мне барабанить не на постоянной основе, а, так сказать, разово, – сказал Фома, продолжая подсчитывать деньги. – За моей спиной меня называют Четверодневный. А знаешь почему? Меня так называют в честь Лазаря Четверодневного. Того самого, которого воскресил наш Господь. Тот, который четыре дня был мертв, а потом воскрес. Но не в том суть, что он был мертв, а потом воскрес, а в том, что после своего воскресения, он никому не рассказал, что с ним происходило на том свете. Может быть ты не заметил, что я пришел к тебе один для серьезного разговора, а ты сидишь здесь с какой-то бабой и задаешь мне странные вопросы. Кто она такая?