Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 5

Семейно-брачные отношения среди крестьян XVIII в. продолжали следовать традиции предшествующего периода. Несмотря на то, что указ Петра I отдавал вопрос о создание семьи на усмотрение брачующихся, практически он, как и раньше, в большинстве случаев решался без их учёта и желания. На первом месте при выборе невесты стоял вопрос о приобретении рабочей силы. Поэтому была распространена практика женитьбы 12—15 —летних сыновей на взрослых девках или даже вдовах. Семья невесты, лишавшаяся работницы, стремилась возместить потерю установлением выкупа за неё, иногда достигавшего несколько десятков рублей, что препятствовало заключению брака. Тогда в дело вмешивался помещик, запрещая подобные браки. Однако этим невозможно было переломить традицию, и в результате создавались семьи, неспособные к воспроизводству потомства. Об этом свидетельствует записка М. В. Ломоносова «О сохранении и размножении российского народа», в которой он предлагал «вредное преумножению и сохранению народа неравенство супружества запретить и в умеренные пределы включить должно»115.

В появлении новой семьи был заинтересован помещик, ибо создавалось тягло, т.е. новая единица обложения повинностями. Отсюда – строгий контроль, за тем, чтобы парни не засиживались в женихах, а девки – в невестах. Не редки случаи, когда родители за несвоевременную выдачу дочерей замуж подвергались штрафам.

Как и в предшествующих столетиях, селяне продолжали жить в курных избах, топившихся по-чёрному. Дым из устья печи курился прямо в избу и через отверстия в крыше или через высокие окошки в стенах выходил наружу. Такой способ топки избы по-чёрному позволял быстрее нагреть избу при меньшем количестве дров. Пила еще не проникла в крестьянское хозяйство и дрова, от рубки деревьев до разделки их на поленья, заготавливались топором, и это отнимало у крестьян массу сил и времени.

Во второй половине века в деревенских избах появляются деревянные полы и потолки. Дым теперь стелется равномерно по всей площади жилого помещения. Он так коптил стены и потолки, что путешественник И. Г. Георги замечает: «Избы столь закопчены, что походят на агатовые»116. Появление потолка вызвало постепенное изменение расположения окон. В предшествующее время одно окно пробивалось выше других и выполняло функцию дымохода. Теперь, с устройством потолка, надобность в окне на высоком месте отпала. Для вытягивания дыма из избы стал использоваться дымоход, т.е. пришли к топке по-белому. В зажиточных семьях появляются «косящатые окна» – застекленные рамы, прикрепляемые к срубу при помощи косяков. С появление вытяжных дымовых труб изменяется и конструкция печи – она теперь используется не только для обогрева и приготовления пищи, но и как лежанка: поверх глиняного остова печи сооружались дощатые настилы, на которых спали старики и дети или выхаживали больных. В избе, помимо печи находились полати – помост для сна, сооружаемый на уровне печи. Зимой под полатями держали появившихся на свет телят и ягнят. На лавках вдоль стен сидели и спали, на стенах крепились полки для хранения мелких предметов.

Большая скученность, скудное питание и болезни вызывали высокую смертность сельского и городского населения. Как считал Ломоносов, до трехлетнего возраста умирало 4/5 младенцев. Статистика Воспитательного дома в Москве свидетельствует, что смертность уносила там до 18—20 – летнего возраста 85% воспитанников, причём, детская смертность, особенно до годовалого возраста, составляла до 80%. Основная причина – оспа и корь. Часть детских жизней уносил обычай погружения детей зимой в холодную со льдом воду во время крещения, указывая на предписание в требнике. Ломоносов называл «таких упрямых попов, кои хотят насильно крестить холодною водою… палачами, затем что желают после родин и крестин вскоре и похорон для своей корысти. Коль много есть столь несчастливых родителей, кои до 10 и 15 детей родили, а в живых ни единого не осталось?»117

Насчет большой смертности детей еще Екатерина II писала в Записках: «Подите в деревню, спросите у крестьянина, сколько у него детей; он вам скажет (это обыкновенно) десять, двенадцать, часто даже до двадцати. А сколько в живых? Он ответит: один, два, четыре, редко четвертая часть; следовало бы поискать средства против такой смертности; посоветовать с искусными врачами, более философами, чем заурядными в этом ремесле, и установить какое-нибудь общее правило, которое мало-по-малу введут землевладельцы, так как я уверена, что главная причина этого зла недостаток ухода за очень маленькими детьми; они бегают нагия в рубашках по снегу и льду; очень крепок тот, кто выживает, но девятнадцать умирают, и какая потеря для государства!»118

В сельской местности вплоть до начала XX в. процветала, как сейчас сказали бы, абсолютная антисанитария. По свидетельству корреспондентов тенишевской программы «избы крестьян полны всякого рода насекомыми, как-то: тараканами, черными (большими) и прусаками (рыжие), клопами и блохами; на самих же крестьянах иногда бывают и бельевые вши»119. В летнюю пору крестьян одолевали блохи, даже Петров пост мужики называли блошиным постом. В это период в вологодских деревнях можно было наблюдать такую картины: «Зайдешь в избу, а там сидит мужик или баба, совершенно голые, и занимаются ловлей блох, нимало не стесняясь, – так принято и ничего тут нет предосудительного»120. Большинство крестьянских изб топилось «по-черному». Например, в 1892 г. в селе Кобельке Богоявленской волости Тамбовской губернии из 533 дворов 442 отапливались «по-черному». Посуда настоящим образом мылась один-два раза в год, все остальное время только ополаскивалась холодной водой. «В уборных вода, разумеется, не употреблялась… не было не только туалетной, но и вообще никакой бумаги: использовались сено, солома, травка, иногда даже палочки от плетня»121 (Егоров Б. Ф.) В ряде сел и уборных не было. Так в воронежских селах отхожих мест не устраивали, а «в большинстве же случаев человеческие экскременты разсеяны под навесами, на дворах или на задворках и пожираются свиньями, собаками и курами, являющимися в роли асссенизаторов»122 (Шингарев А. И.)

Исследователь дореволюционной поры Н. К. Бржеский на основе быта крестьян черноземных губерний пришел к выводу о том, что «деревня является очагом всевозможных заразных заболеваний. Этому, в особенности, способствуют отсутствие или плохое качество питьевой воды и решительное равнодушие населения к содержанию себя в чистоте»123. Объясняя причину широкого распространения сифилиса в деревне, врач Г. М. Герценштейн указывал, что «болезнь распространяется не половым путем, а передается при повседневных общежительских отношениях здоровых и больных членов семьи, соседей и захожих людей. Общая миска, ложка, невинный поцелуй ребенка распространяли заразу все дальше и дальше, а не разврат, не тайная проститутка, как это наблюдается в больших городах»124. В воззвании доктора В. П. Никитенко «О борьбе с детской смертностью в России» указывалась основная причина смерти младенцев, как в Центральной России, так и в Сибири: «Ни еврейки, ни татарки не заменяют собственнаго молока соской, это исключительно русский обычай и один из самых гибельных. По общему свидетельству, отказ от кормления младенца грудью – главная причина их вымирания»125. Отсутствие грудного молока в питании младенцев делало их уязвимыми для кишечных инфекций, особенно распространенных в летнюю пору. Большинство детей в возрасте до года умирали в русском селе по причине диареи.

До конца XVII века о картофеле в России не знали практически ничего. Питались в основном злаковыми культурами, а также редькой, морковкой, репой и другими овощами. Впервые картошку попробовал Пётр I, будучи в 1698 г. в Голландии. Царь блюдо оценил и отправил мешок клубней графу Шереметьеву для того, чтобы тот позаботился о разведении картофеля в России. Однако план императора успеха не имел.

После Петра за дело взялась Екатерина II. Причины для этого у нее были вполне разумные. С помощью картофеля императрица надеялась помочь голодающим крестьянам. Специально для этой цели Екатерина по примеру Петра заказала диковинный корнеплод за границей. Однако пугачёвский бунт, который, конечно, никакого отношения к картофелю не имел, помешал ей проследить за исполнением указа.

Наибольший энтузиазм в отношении картофеля проявил Николай I. На решительные меры его подтолкнул неурожайный 1840 г. В феврале 1841 г. вышло распоряжение правительства «О мерах к распространению разведения картофеля». Невероятным тиражом для того времени в 30000 экземпляров по всей России были разостланы бесплатные наставления по правильной посадке и выращиванию картофеля.

Однако приживался картофель в России очень тяжело. Картофельными волнениями Российской империи называют массовые бунты удельных и государственных крестьян в 1834 и 1840—1844 гг. Крестьяне отказывались сажать картофель, жгли поля, нападали на чиновников, самовольно избирали старост и старшин. Массовые восстания прошли в Саратовской, Казанской, Тобольской, Пермской, Оренбургской, Владимирской, Вятской губерниях. Число бунтующих было не менее полумиллиона. Для подавления народных волнений военным даже разрешено было применять оружие. Бунтовщиков арестовывали, наказывали плетьми, отдавали в солдаты, ссылали в Сибирь.

Что касается причин подобной реакции населения, то их оказалось довольно много. Мера по распространению нового овоща предусматривала бесплатную или по недорогим ценам раздачу крестьянам картофеля для посадки. Было выдвинуто требование сажать картофель из расчета, чтобы получить из урожая по 4 меры (26,24 литра) на душу населения. Наряду с тем предписывалось государственным крестьянам выращивать картофель на участках при волостях безвозмездно. Это воспринималось государственными крестьянами как обращение их в крепостную зависимость от министра земледелия графа Киселева.

Обстановку накаляли и пущенные кем-то слухи о введении «новой веры» и всяких небылиц о «земляной груше». В одной из таких небылиц утверждалось, что первый куст картофеля вырос на могиле дочери мифического царя Мамерса, которая при жизни по «наущению дьявола» была распутницей. Поэтому тот, кто съест сей «дьявольский фрукт», будет подвержен греховным искушениям и попадет за это в ад. Естественно, подобные утверждения сводили на нет усилия многих популяризаторов картофеля. Однако справедливости ради надо сказать, что и сами популяризаторы некоторыми своими советами только отталкивали народ. Например, в одном из рецептов рекомендовалось варить картофель с добавлением негашеной извести. Можно только догадываться, какие ощущения испытал смельчак, попробовавший это блюдо.

В 1843 г. принудительные общественные посевы картофеля были отменены. Правительство сделало упор на пропаганду посадки овоща на полях. Интерес к нему стал больше расти. Производство картофеля из года в год росло, причём назначение и использование его стало более широким и разнообразным. Вначале картофель использовали только в пищу, потом его стали применять и в качестве корма для домашнего скота, а с ростом крахмало-паточной и винокуренной (спиртовой) промышленности он стал основным сырьём для переработки в крахмал, патоку и спирт. В 1865 г. площадь под картофелем в России более чем удвоилась, а к концу XIX в. им было занято более 1,5 миллиона гектаров. Одновременно велась научная и селекционная работа по картофелю.

Крепостное население оставалось неграмотным, ни государство, ни помещики не помышляли об организации школ для детей крепостных крестьян. Лишь отдельные помещики создавали школы, и то, только для детей дворовых крестьян – с целью комплектования вотчинной администрации, готовили юристов, представлявших его интересы в правительственных учреждениях, а также людей для собственных театров и оркестров. Относительно высоким был процент грамотности среди государственных крестьян. Например, в некоторых уездах Поморья грамотностью владел каждый четвертый-пятый крестьянин (в основном, читал).

Наряду с семьей на жизнь селянина огромное влияние оказывала община. Именно община следила за соблюдением традиций, повседневной жизнью селян, касались ли они хозяйственной деятельности, внутрисемейных отношений или повинностей в пользу помещика и государства. На неё были возложены административно-полицейские и судебные функции. Община являлась носительницей общественного мнения, обеспечивала сплочённость действий крестьян в конфликтных ситуациях с «внешним миром».

Община выполняла функции, ежегодно производимые уравнительные переделы земли, учитывая фактор постоянно менявшихся трудовых ресурсов семьи, связанные со смертью работника, возмужанием малолетнего, приходом невестки и т. д. Община была заинтересована в сохранении способности её членов платить подушную подать, а помещик – выполнять владельческие повинности. Следила за хозяйственной состоятельностью своих членов, не допуская их разорения. В случае пожара, падежа скота, смерти кормильца помещик, община оказывали помощь попавшему в беду односельчанину.

Наиболее неприятной для общины обязанностью была развёрстка рекрутской повинности. Община и помещик стремились, в первую очередь, избавиться от недоимщиков, пьяниц и смутьянов. Кроме всего, мирской сход разбирал множество вопросов повседневной жизни при решающем слове «лучших стариков»: регулировал споры о межах, о разделе имущества между наследниками, разбирал ссоры и драки, определял меру наказания, которую порою тут же на сходе и приводили в исполнение (обычно – порка розгами). Община представляла замкнутую сословную организацию, следила за тем, чтобы никто из посторонних (беглые крестьяне, рекруты, матросы, солдаты) не проживали на ее территории.

Помимо деревенской общины, крестьяне нескольких деревень, составлявшие вотчину, были объединены волостной общиной. В отличие от деревенской с одним выборным старостой, волостная община имела более сложную организацию. Возглавлял её бурмистр, следивший за безнедоимочным выполнением государственных и владельческих повинностей. Вторым лицом являлся староста, обязанность которого состояла в созыве волостных мирских сходов и определении вопросов, выносимых на их обсуждение. Он же наблюдал за исправным взносом денег в мирскую казну. Волостная община избирала нескольких целовальников: один из них ведал сбором подушной подати, другой – сбором оброчных денег помещику, третий – сбором денег в магазины на случай неурожая. Имелся посыльный и сторож. Все должности находились на иждивении общины и под контролем помещика, утверждающего результаты выборов и приговоров волостных сходов. На сходах верховодили зажиточные селяне, которых жители черносошного Севера называли горланами, а в центре страны они известны под именем крикунов.

Общинная организация выполняла функции социальной защиты крестьянина, но, вместе с тем, концентрировала уравнительные отношения в деревне, тормозила всякую индивидуальную инициативу, отчего предприимчивые крестьяне-капиталисты накапливали свои средства за пределами общины, вне сферы её досягательств.

XVIII век – век развития мануфактур, вследствие чего происходит быстрый рост работных и мастерских людей. Их уклад жизни порой резко отличался, обусловленный местом нахождения мануфактуры. Так, суконные и шёлковые предприятия размещались в городах, а металлургические и стекольные заводы возводились у источников сырья. Персонал первого типа не имел собственных жилищ и не был связан с сельским хозяйством, второго – жил семьями и не порвал с земледелием, разводил скот, занимался огородничеством, а многие возделывали и пашню. Продолжительность рабочего дня для всех мастеровых и рабочих людей была фиксированной и составляла 13,5 часов в светлую половину года и 11,5 часов – в тёмные месяцы. Жалование работников мануфактур (это был единственный источник их существования) было столь ничтожным, что его недоставало на содержание самого себя, не говоря о членах семьи. Так, большинство работных людей крупнейшей мануфактуры Москвы – Суконного двора, где в 1771 г. насчитывалось более 1200 человек, не имели семей и ютились в здании самого предприятия, спали рядом со станками, на которых работали. «Понеже поныне очень срамно было видеть, как большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одето находятся, что некоторые из них на силу и целую рубаху на плечах имеют»126 – признавало правительство в 1741 г., но и три десятилетия спустя условия существования этих людей не изменилось.

На мануфактурах широко применялся женский и детский труд. Последним на частных заводах Урала платили вдвое меньше, чем взрослым, только в начале 60-х годов подросткам старше 15 лет стали платить, как взрослым. Порядки на мануфактурах, где господствовал принудительный труд, были схожи с порядками крепостной вотчины – по оценке и распоряжению приказчика работника можно было наказать телесно или вычесть из его жалованья. Главным же средством наказания наёмных работников являлись штрафы.

Для быта XVIII в. была характерна черта дифференцированность и среди дворянства. В это время происходит развитие искусства (театра, литературы, музыки), предметов роскоши, разветвляется схема власти с присущей для неё необходимостью получения соответствующего образования. Для получения и удовлетворения всем этим требовались немалые средства. Если таким вельможам, как Н. П. Шереметев, владевшим в конце столетия почти 200 тыс. крепостных (обоего пола) и сотни специализированной по профессиям дворни, было легко удовлетворить стремление к роскоши, то среднепоместным помещикам, довольствовавшимся где-нибудь в глухомани 10—15 душами сделать это было затруднительно. Во второй половине XVIII в. модной стала роговая музыка (роговой оркестр состоял из 40—60 музыкантов с усовершенствованными охотничьими рогами, каждый инструмент издавал один звук хроматического звукоряда), а также иметь в усадьбе свой театр. Так, под Москвой существовало несколько усадеб баснословно богатых вельмож. В Архангельском, Кускове, Останкино, Нескучном саду и др. местах помещики средней руки, подражая вельможам, также заводили у себя роговые оркестры и театры, где актёрские способности своей дворни определяли сами. «Васька комиком хорош. Но трагиком будет лучше Никитка»127 – писал в августе 1785 г. А. В. Суворов своему управляющему М. И. Поречневу.

Дворянин лето проводил в своей усадьбе, в окружении семьи, на лоне природы. День барина начинался распоряжениями дворецкому, старостам, приказчику. Остальное время он проводил праздно: охота, рыбная ловля, принимал гостей или сам выезжал в гости за пустой болтовнёй. Обед продолжался часа три, за ним следовал десерт, называющийся заедками. Некоторые из вельмож для своей чести всегда держали открытый стол, каждый дворянин, даже не знакомый, мог воспользоваться гостеприимством хозяина и отобедать у него. Один иностранец заметил, что можно объехать всю страну, не издержав ни одной копейки на провизию. Зимние месяцы богатые помещики с семейством проводили в столицах – Санкт-Петербурге и Москве. Как только устанавливался санный путь, туда двигались обозы, нагруженные снедью: замороженными поросятами, гусями, утками. Маслом, мешками с мукой и крупами. Месяцы пребывания в столице представляли сплошной праздник. Устраивались балы, званые обеды, маскарады, долгие карточные игры. Держать шутов и дураков теперь считалось дурным тоном, хорошим – посещать театры, благо их в одной Москве к концу века, насчитывалось 15, из которых 14 были частными. По четвергам дворяне приезжали в благородное собрание, для показа или выбора невест. Но то были богатые дворяне, жизнь которых обеспечивали тысячи крепостных.

Подобно крестьянскому обстоятельству выбора невесты не по любви, а по расчету, в дворянском мире непосредственно любовь, как чувство симпатии, особенно в среде крупных помещиков находилась далеко не на первых ролях – ценилось достоинство, т.е. положение рода невесты на дворянской лестницы родов, ее состояние, а непосредственно нежные чувства считались проявлением слабости и целенаправленно изживались практикой развязывания дворянских отпрысков, когда подросшему юноше приставляли крепостную девку для получения житейского опыта. По бесцеремонности по отношению к крепостной личности нетрудно понять, что практика развязывания была лишь внешней частью айсберга дворянского распутства, ставшее показательным явлением крепостного права России.

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа-дворянина жена или дочь в эпоху крепостного права было немало. Причину такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Н. Водовозова, где, по ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство – «богатым все было можно».

«„В польском обществ“, говорится у отца в одном из его набросков, „постоянно обсуждают речь имп. Александра, сказанную им при открытии сейма в 1818 г., а также речи депутатов, ведут политические и философические споры, а у нас можно слышать разве, как Никифор Сидорович подкузьмил своего приятеля при продаже ему коня, либо как помещик именитаго рода, знатный своими связями и богатыми маетностями, растлевает своих крепостных девок, либо как некий почтенный муж, отец многочисленнаго семейства, дабы оттягать поемный лужок, во всех присутственных местах позорит родную сестру, возводя одну клевету срамнее другой. И уже во всех гостиных непрестанно раздаются розсказни о том, как такой-то помещик за проступок одного крестьянина выдрал всех мужиков и баб своего фольварка от старика-деда до 5тилетней внучки. Почтенные гости внимают сему не с омерзением, а с веселием детской души, с апробацией, точно им повествуют о подвигах древних героев“»128.

Но если грубому насилию подвергались незначительные дворянские фамилии, со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков, для удовлетворения своей похоти порой устраивавшие целые гаремы. Собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян А. П. Заблоцкий-Десятовский отмечал в своем отчете: «Вообще предосудительныя связи помещиков с крестьянками вовсе не редкость… В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры предосудительнаго поведения помещиков. / Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силою власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок, и потом заставляет удовлетворять и собственныя скотские страсти, и своих приятелей»129.

Примечательно, со стороны русской церкви не было ни каких внятных осуждений подобного явления, разоблачительных позиций, лишь отдельные личности с туманными высказываниями (в данном случае банально говорить о бездействии православной церкви, которая даже в случае с Салтычихой ни чего не видела, не слышала и вообще получается понятия не имела, что происходит в ее пастве). И власти не были заинтересованы в раскрытии гнусностей дворянского сословия, тем более, что в дворянско-чиновничей среде все было куплено и сокрыто. Поэтому того, кто жаловался, если осмеливался, его же и обвиняли в поклепе на своего во всем «примерного» помещика с последующей ссылкой. Такое положение дворянской поруки объясняет, почему настоящих расследований на «Святой Руси» на не святое обстоятельство фактически не было, известны лишь особо громкие дела Л. Д. Измайлова и В. Страшинского (дело второго тянулось четверть века), в обоих случаях закончившиеся весьма мягкими приговорами.

Вести роскошную и развратную жизнь могли помещики крупного землевладения, но чем оно было меньше, тем ближе по материальным и культурным позициям они находились к простому крестьянству. Так дома мелких помещиков напоминали крестьянские избы. В них было два покоя, отделенные друг от друга сенями, всё убранство, как и у крестьян, составляли сколоченные из досок лавки и стол. Такой дворянин разъезжал в сооружённой обычными крестьянами карете-колымаге, употреблял, хоть и обильную, но незамысловатую пищу, у него не было возможностей следить за модой и в соответствии с её влияниями менять гардероб.

Разительно отличались воспитание и образование детей. Представители дворянской элиты держали гувернёров и учителей, платя им по 300—500 руб. в год. Мелкопоместный же дворянин обучал грамоте детей силами членов своей семьи, привлекал священнослужителей, дьяков и подьячих, заезжих учителей, а то и отставных солдат. Современники, прошедшие школу домашнего воспитания, в своих мемуарах запечатлели жестокие истязания, которым их подвергали заезжие учителя. В их роли сначала выступали немцы, а затем эмигранты-французы. Основным приемом поощрения усердия учеников у них были розги. После домашнего образования богатые бояре отдавали своих детей в хорошо зарекомендовавшие себя частные пансионы в губернском городе, а далее – сословное заведение в столице, в то время как образование детей мелкопоместных дворян ограничивалось, чаще всего, главным училищем губернского города. Исходя из всего, дворянство в массе своей оставалось плохо образованным.