Опасный Кремль

BMW обошли хонды и стали прижимать их к обочине, требуя остановиться. Хонды послушно затормозили, и тут же, не дожидаясь остановки, из шедшей первой машины Арно, разом выскочили три офицера, а за ними почти мгновенно появился и монах. Они еще только открывали дверцы опешивших немецких монстров, как из ниоткуда спереди и сзади, без габаритных огней, вылетели две машины охраны. В считанные секунды восемь ошарашенных внезапным налетом боевиков были скованы и сложены на большие задние сиденья своих огромных железяк, которые вместе с остальными автомобилями тут же двинулись вперед. Максим и Орна даже не успели выскочить из своего бронированного чуда, как все было закончено. Через две минуты после нападения увеличившийся втрое кортеж летел по пустынной дороге, оставляя по сторонам вековые леса, которым не было ни конца ни края. Связь, блокированная офицерами ГСН во время захвата, восстановилась, и вскоре обе хонды, с которых были сняты маячки, остались в одиночестве. В сумерках никак не заканчивающегося летнего дня машины с боевиками отвезут куда надо, BMW надежно спрячут, а бандитов на военном вертолете из Ярославля доставят в Столицу для следственных действий. Все связи бенефициаров с вологодским начальством будут установлены досконально, а боевики и автомобили просто исчезнут в дремучих северных лесах, туда им и дорога.

Фары маленького кортежа разрезали сгустившуюся тьму, и хранители летели сквозь ночь, улыбаясь друг другу. Второе нападение врага было успешно отражено, и никто не знал, сколько их впереди.

Ровно в полночь хонды въехали в Великий Устюг, и хранители заселились в милый отельчик совсем рядом с архивом. Грибы и ягоды были положены в холодильник, и вскоре все четверо друзей спали, и никакие плохие сны им не снились.

Встав пораньше, товарищи прогулялись по уютной набережной Сухоны и всю первую половину жаркого дня провели в устюгском архиве в старинном монастыре, хранившем все переписи населения округи до начала XVIII века. Устюжане, как и тотемцы, во главе с прославленными Семеном Дежневым и Ерофеем Хабаровым, активно присоединяли к России новые земли, и все архивные материалы о них были давно опубликованы. Максим сам читал донесения великих русских мореходов об открытии новых земель за Беринговым проливом и Камчаткой, которые сто лет пролежали в сундуках сибирских воевод-негодяев. Они не отправляли их в Москву, чтобы им не пришлось делать лишней работы по освоению новых земель. В своей нашумевшей книге «Строгановы» московский историк подробно рассказал, как к Московскому царству были присоединены Сибирь и Дальний Восток. Не успели солевары с небольшим отрядом Ермака оставить Сольвычегодск для местного похода, как царский воевода тут же украл годовой запас мягкой рухляди, – пушнины, спалил казенную избу, где они хранились, и написал в Москву, что острог подвергся нападению сибирских татар. Иван IV тут же наложил на Строгановых, якобы бросивших без охраны огромный ясак, опалу вплоть до смертной казни. Чтобы не погибнуть, Строгановы завоевали Сибирь и подарили ее государю всея Руси.

Целый век лучшие русские люди шли и шли на восток, встречь Солнцу, уходя от издевательств царских воевод. И вслед за ними шли и шли эти наглые царские хари, не дававшие покоя никому, без удержу набивавшие ворованными бюджетными деньгами свои бездонные карманы. Восточная Россия за Уралом изменила жизнь империи до неузнаваемости, но только не царских воевод, мешавших развитию страны как никто. Только Петр Великий смог унять этот неунимаемый позор России.

В четыре часа дня маленький кортеж выехал из Устюга в Киров, архив которого работал в субботу. Сделав небольшую остановку в Шарье, хонды через Котельнич въехали в Киров, он же Вятка, он же Хлынов, город умелых наемников и отличного шоколада. С мороженым.

Поздним вечером хранители расположились в одноэтажной гостинице под старину у частного музея города Хлынова с отличной интерактивной экспозицией. Все было тихо и спокойно, хотя Максим, боясь, чтобы Башня «Торгаши» их не потеряла, еще на выезде из Великого Устюга выложил очередные репортажи в youtube и Телеграм канале, в которых он сказал, что хранители собираются посетить Киров и Нижний Новгород – два города-антипода.

Утром в просторном по северному областном архиве Максим показал друзьям материалы о том, как воины основанной новгородцами Вятской вечевой республики в течение веков служили наемниками везде, где только можно, не обращая внимания, на чьей стороне правда. Кончилось подобное пренебрежение божественными законами для зарвавшегося Хлынова плохо, и первый государь всея Руси Иван Третий включил огромную вятскую землю в состав Московского великого княжества. Образовавшаяся при Петре губерния в северных лесах не бедствовала никогда, что можно было только пожелать суетливому югу.

Хранители прогулялись по красивой двухэтажной пешеходной улице Кирова, зашли в музей мороженого, в котором сверху было видно, как внизу происходит процесс его изготовления, и съели за удобными столиками отличное крем-брюле и эскимо. Выйдя, они посидели в огромной машине лорен-дитрих, известной из романа Ильфа и Петрова, погуляли у очень милого памятника вятским мещанам на свидании и, конечно, зашли в очень вкусно пахнущий музей шоколада. Даже у избалованной Европой Орны разбежались глаза по удивительным изделиям всех цветов радуги, выглядевшим очень эффектно и аппетитно. Набрав красивых гостинцев, друзья уселись в музейной кофейне и продегустировали свежайшие сказочные пирожные неожиданных форм. Диоген также не был обделен сливками, с которыми хранители выпили кофе.

Из центра города товарищи поехали в удивительный музей сказок на окраине, как и положено, расположившемуся в дремучем лесу. Осмотрев настоящие избушки на курьих ножках и их интерьеры, выслушав рассказ экскурсоводши о знаменитых вятских лесных и болотных кикиморах, Максим и Арно развели костер в зоне барбекю с печкой, на которой Орна приготовила огромный жульен из вологодских белых грибов, куриных грудок и особого белого соуса на все четырнадцать человек, добавив к нему ведро морса из морошки и брусники, от которых невозможно было оторваться. Никто за хранителями не наблюдал и козни строить не собирался, о чем уверенно объявил Диоген. Вятка полностью поддерживала державу, и подлости ждать от нее не приходилось. Товарищи, ненадолго забыв о службе, от души ели пахучее яство, и майор рассказывал о том, что все двенадцать задержанных бандитов выложили все, что знали, за заказчиками сразу же было установлено наблюдение. Все щупальца Башни «Торгаши» на вологодской земле уже были установлены, и Генерал знал все, что ему было необходимо.

Субботний вечер был очарователен, и никто никуда не спешил. Семь мужчин, шесть женщин и огромный черный кот отдыхали, понимая, что ответные шаги противника не заставят себя долго ждать. Какими они будут – можно было только догадываться.

Утром воскресного жаркого дня обе хонды выехали из Кирова в направлении Нижнего Новгорода. За завтраком в музейном отеле хранители стали невольными свидетелями разговора двух местных коммерсантов о том, как бенефициары не дает развиваться Кировской области.

Если бы только Кировской! У товарищей на столе стоял йогурт, изготовленный в столице и оттуда же привезенный за тысячу километров. При этом своего молока и мощностей по его переработке на Вятской земле было хоть залейся по самую шею. Местные промышленники могли продать свой товар лишь в небольшой округе вокруг себя, или под полным контролем всемогущих, по вовсю действовавшему в стране коррупционному праву, торговых сетей. Иначе их давили, как алкоголики давят соленые огурцы, без всякой жалости и терпения.

Нового в этой организации экономики, впрочем, ничего не было. На фоне множества брошенных сел и деревень, где совсем недавно жили сотни и тысячи жителей, на дорогах стояли люди с собранными грибами, ягодами, ремесленными изделиями, поделками, овощными консервами. Продукты своего труда в городах они могли продать только за сущие копейки, а к этой себестоимости торгаши от всей души приписывали ноль, увеличивая цену на порядок.

Дорога среди дремучих лесов завораживала своей первобытной красотой, и, чтобы избавиться от плохих мыслей, Максим стал рассказывать Орне и Диогену о своих поездках по сибирским архивам. Новосибирск, Кемерово, родной Иркутск, Томск, Екатеринбург, Барнаул – на московского историка особого впечатления не произвели. Застроенные современным хламом, потерявшие свое оригинальное лицо, забитые автомобилями до не раз отодвинутого предела, они имели небольшие оазисы, где человек мог ненадолго придти в себя, театры и филармонию, но работали они из-за малого количества зрителей только в выходные. Что касается архивов, то узнать в них что-то было можно только лично в читальном зале, потратив кучу времени, нервов и денег, а их автоматизированные информационные системы находились в зачаточном состоянии. Щупальца бенефициаров елозили в Сибири, но только для того, чтобы выгребать ее нескончаемые ресурсы, беря их за бесценок и продавая втридорога. Сибиряки, жившие на землях, где крепостного права не было и в помине, торгашей на дух не переносили и терпели только из-за катка административного ресурса, которому ничего не стоило оставить всех недовольных без средств существования и даже разорить дотла. В Сибири жили люди, которым было за державу обидно, и ждать от них удара в спину не стоило. Максиму очень понравился уютный и зеленый курган, с его идеальным для работы архивом, великолепным парком, из которого не хотелось уходить, классическим театром и полноводным Тоболом, живописно пересекавшим весь город. На курганском вокзале было полно уезжающих людей, но, несмотря ни на что, характер курганцев оставался доброжелательным и веселым. Сибиряки прекрасно понимали, что происходит в захваченной диким капитализмом огромной стране и мечтали о ее скорейшем освобождении.

Дорога шла и шла сквозь дремучие леса, и Максим рассказал о древнем Тобольске, отличавшимся от других сибирских городов в лучшую сторону. Незастроенный современной дрянью, он был чист и ухожен в историческом центре, да и окружавшие его частные дома были в приличном состоянии.

Архив в бывшей столице Сибири был хорош. В его просторном читальном зале, со знающими сотрудниками и десятками компьютеров, можно было просматривать отсканированные метрические книги и ревизские сказки. Именно в Тобольске появилось официальное название восточных земель Российской империи, Западная Сибирь «места не столь отдаленные», а Восточная – «места отдаленные».

Их ухоженного центра с симпатичной трехэтажной застройкой перебраться в другую часть города через широкий Иртыш было можно зимой только по понтонной переправе, устроенной прямо на речном льду. Казалось, она не изменилась со времен атамана Ермака, и Максим, глядя на тающий весенний лед, не рискнул по ней перейти, но у него, слава богу, не было в этом никакой необходимости, в отличие от многих горожан. Придти в себя от увиденной старины московский историк смог только у милого многофигурного памятника знаменитому тобольскому поэту Петру Ершову и его «Коньку-Горбунку» с симпатичной чудо-юдо рыбой кит и придурковатым царем, упрямо лезущим в кипяток. Глядя на сказочного монарха, Максим подумал, что ген идиотизма среди царей легко передается сквозь века.

Шестьсот километров между Кировом и Нижним Новгородом хонды проехали за восемь часов и еще засветло были в огромном городе. Заселившись в недешевую гостиницу, в которой были туалеты не в коридорах, а в номерах, хранители привели себя в порядок, и Максим привез друзей на смотровую площадку на круче перед Волгой, у памятника летчику Чкалову в Кремле. Это было единственное место в Нижнем, где было по-настоящему хорошо. Посмотрев на просторы великой русской реки, хранители быстро поужинали в кафе в соседнем музейном квартале и поехали в соседние Городец и Гороховец. Оба уютные городка были наполнены красивыми частными музеями во главе с «Музеем добра». Уютные улицы со старинными каменными домиками просились в пьесы Александра Островского из купеческой жизни XIX века. Пройтись по ним было одно удовольствие. Набрав в музее выпечки удивительных свежайших пряников самых разнообразных форм и цветов, товарищи поздним вечером вернулись в Нижний Новгород, передав по дороге в одну из машин майора два пакета пахучих городецких пряников для всех офицеров, охранявших хранителей.

В отеле, как всегда напротив архива, Максим спокойно сказал Орне, что в этом тяжелом городе будет обязательно нанесет очередной удар. Он опять угадал, этот московский историк с доставшейся от деда-героя удивительной интуицией.

Утром в читальном зале архива всего-навсего на восемь столов, Максим и Орна, оставив Арно на входе «заполнять бланки ненужного ему запроса», просматривали новые исследования о походе войска Минина и Пожарского из Нижнего на Москву в 1612 году. Отчаянный Кузьма Минин при сборе ополчения конфисковал у нижегородских купцов и посадских треть имущества, и этого в городе, похоже, не забыли до сих пор. Максим хотел выяснить, кто из купцов, явно иностранных, купил эту гору добра и за сколько процентов от ее реальной стоимости. У него ничего не вышло, ибо местных краеведов XVII век не интересовал совсем.

Построенный итальянскими зодчими московский Кремль, с высотой стен пятнадцать метров и подземельями – тридцать, взять было практически невозможно штурмом. Пятнадцатитысячное русское войско его и не брало, а только осадило. Оставшись без продовольствия, три тысячи поляков ушли из Москвы, отпустив сотню бояр-заложников, среди которых был совсем юный будущий отец Петра Первого. Ушли с развернутыми знаменами, оружием и всем награбленным. А награбленного было столько, что в последние дни осады, когда у гарнизона кончились пули, поляки стреляли с кремлевских стен крупными жемчужинами.

В Можайске уходящая шляхта устроила грандиозную попойку и утопила в реке все захваченные древние царские регалии, в том числе знаменитую шапку Мономаха, скипетр и державу. Именно из-за этого коронация Михаила Романова была отложена на год. За это время регалии восстановили по воспоминаниям и рисункам.

Максим увлекся на кафедре разговором с заведующей о поляках и Минине и чуть за это не поплатился по-настоящему. Главный агент ордена Святого Бернара, однако, была на высоте, как и сидевший под ее столом Диоген, не видимый никому, кроме своих. Орна сразу заметила, как сидевший за столом сзади Максима молодой парень с бегающими глазами очень незаметно и профессионально засунул во внутренний карман висящего на стуле френча московского историка какие-то скрученные бумаги. Орна тут же отвлекла карманника каким-то вопросом, а невидимый обычным людям Диоген за несколько секунд переложил бумаги из френча историка в чехол от ноутбука злоумышленника, стоявший под его столом.

Дело было сделано, и сделано очень вовремя. В этот раз они хорошо подготовились, эти агенты бенефициаров. Орна еще садилась на место, послала сигнал опасности Арно и охране, как в читальный зал вошли трое штатских и оператор с камерой и сразу направились к столу Максима. Объявив, что в архиве только что произошла кража, главный из штатских торжественно вывернул френч историка наизнанку и онемел. На стол вывалились паспорт, носовой платок, ручка, удостоверение члена Союза писателей России… и больше ничего. Четверка растерянно затопталась на месте, и Арно от двери снимал происходящее с самого начала.

Максим, мгновенно поняв, что произошло, тут же громко попросил штатских назваться и предъявить документы и ответа, конечно, не получил. Увидев направляющий взгляд Орны, Максим подошел к столу злоумышленника и под запись Арно попросил того показать свои вещи. Улыбаясь, агент «Торгашей» достал свой чехол и открыл его. Улыбка еще сползала с его лица, как подбежавшая заведующая стала разглаживать выпавшие из чехла скрученные листы, оказавшиеся оригиналом указа императрицы Елизаветы Петровны о строительстве каменной нижегородской Макарьевской ярмарки 1751 года. Указ входил в категорию особо ценных архивных документов.

Максим громко прокомментировал происходящее и попросил тут же прилюдно установить личность преступника. Его опять не услышали, а Орна уже снимала копии с записи камер наблюдения читального зала, и на записи были четко видны его манипуляции с френчем Максима. Заведующая, которая была явно не в курсе проведения провалившейся провокации, вызвала полицию. Люди в штатском, захватив своего подельника, быстро вывалились из взбудораженного архива, чтобы у собственной машины быть взятыми офицерами охраны хранителей.

Прибывшая полиция легко установила личность злоумышленника по копии его паспорта, сделанной на входе при получении пропуска. Хранители покинули архив и прямо на входе сделали репортаж обо всем произошедшем и, добавив в него все записи, выложили в эфир.

Шум в нижегородском архиве вышел большой, что и говорить. Благодаря Орне и Диогену Максим не вляпался в эту грязную историю, от которой было бы трудно отмыться, ибо любые доказательства невиновности московского историка никого не интересовали.

Через несколько минут, выкинув из головы этот тяжелый город, хранители выехали в родной для предков Максима Ульяновск. Именно из симбирского Сенгилея его русско-татарский прадед в начале 1920-х годов приехал учиться на рабочий факультет Московского высшего технического училища.

Четверо в штатском оказались продажными офицерами местного управления службы безопасности, и они со своим карманником уже летели на приданном охране хранителей военном вертолете в Москву для допросов. Для их начальников, тут же взятых в разработку, они просто исчезли, туда и дорога, и можно было не сомневаться, что щупальца бенефициаров в Нижнем Новгороде будут выявлены до последнего сантиметра.

Оставив справа милый мокшанский Моршанск с его доброжелательным архивом и отличным инсарским сыром, маленький кортеж проехал очередные пятьсот километров по бесконечной России и в сумерках въехал в Ульяновск. Утром хранители зашли в областной архив, но ничего нового о Симбирске – огромном торговом центре со странами Каспийского моря – не нашли. Максим с удовольствием отвез друзей в дом-музей Ульяновых на уютной улице Ленина, который в свое время произвел на московского историка огромное впечатление.

Внук нижегородского крепостного и сын астраханского мещанина-портного Илья Ульянов с отличием окончил гимназию и Казанский университет, после чего дослужился до гражданского генерального чина действительного статского советника. Получая большое жалованье, Илья Николаевич снял большой двухэтажный особняк на тихой улице в центре Симбирска, в котором для комфортной жизни было все, включая все последние достижения науки и техники того времени. На втором этаже были комнаты многочисленных детей, в том числе Владимира. В комнатах с голыми стенами и окнами в дивный сад были только неширокие кровати, шкафы, стулья, столы с лампами и выписками о том, как сделать всех людей счастливыми, и больше ничего. Обстановка на втором этаже была спартанской, особенно по сравнению с первым, и способствовала развитию сильной личности.

Владимир Ильич Ульянов стал такой сильной личностью, изменившей мир. Он умел четко и кратко формулировать то, что интересовало стомиллионный трудовой народ. Максиму нравилось крылатое выражение потомственного дворянина Ульянова-Ленина, сильно приблизившее Великую Октябрьскую революцию: «Как царь с нами – так и мы с царем!» Только увидев, как рос будущий вождь мирового пролетариата, московский историк окончательно понял, как большевики свалили губившее Россию самодержавие, не дававшее жилья двумстам миллионам человек. Максим всегда смеялся, когда очередные тупорылы говорили о том, что Россия в 1913 году развивалась небывалыми темпами и именно большевики остановили это великолепное развитие.

Олигархи царской России просто продавали заграницу огромное количество непереработанного сырья, но деньги шли в их бездонные карманы, а совсем не в экономику страны. То, что царизм втянул империю в совершенно ненужную ей мировую войну, с потерями в пять миллионов ни в чем не повинных людей, в счет не шло. В самой России крестьяне и рабочие не жили, а мучились, но власти это не интересовало. На одного дворянина приходилось сто пятьдесят крестьян, сорок мещан, 13 священников и восемь купцов. В свихнувшейся от жажды наживы для немногих империи хорошо жили только три человека из ста, и большевики разорвали этот порочный круг горя и бед. Хештеги Ленина «Когда нет конца терпенью – тогда нет конца страданью» и «Чем хуже – тем лучше» – тоже сыграли в этом большую роль.

Пообедав в уютной чайной лавке у музея, хранители выехали в Сенгилей, где в деревне с типичным имперским названием Поповка жили предки Максима по отцовской линии. По дороге московский историк рассказал, как в Орловском архиве проверял в Мценском уезде двенадцать Алексеевок, чтобы найти нужную. Обычно деревни называли по именам их основателей или членов семей владельцев-помещиков. В каждой губернии были десятки Марьевок, Петровок, Николаевок.