Предтеча. Роман

– Годиновы сыновья, помнишь, чай? – ответил Станило.

– Как же не помнить. А родители где? – Любана участливо наклонилась к детям, поглаживая их немытые головки.

– Ты бы лучше приказала баньку истопить, – укоризненно посоветовал Станило жене.

– А и то правда, – всплеснула руками Любана, скрывшись наверху.

И снова туманной влагой скрыло свет, всё исчезло, как в воде. Вокша стеснительно отвернулся.

– Мать, небось, вспомнил, – сочувственно произнёс Станило. – Ну, будь мужиком. Годин тоже не одобрил бы слабости.

Вокша сразу как-то поднялся, смахнув слёзы.

Станило подтолкнул племянников наверх. Они поднялись, встретившись с другим мужчиной, очень похожим на хозяина дома, такие же каштановые глаза и русые волосы.

– Ты сюда зачем? – грозно нахмурил брови Станило и сразу же повёл оторопевшего гостя в другую горницу.

Вокше слышался наполовину приглушённый диалог, в котором главенствующая роль оставалась за хозяином. Он выговаривал насчёт неуплаченного долга, пропавших товаров и ещё чего-то непонятного. Пришедший мужчина оправдывался, но слова его были нелепы и маловыразительны, хотя в них чувствовалось отчаяние и давящая обречённость неудачника. В конце несколько фраз о религии были изжёваны и брошены неизвестно кому.

Мальцы испуганно жались к Вокше, а он рассматривал то, что заинтересовало его больше всего. На столе, подле самого окна, стояли две глиняные вазы, которые лишь на первый взгляд походили друг на друга. Необычный орнамент покрывал нижние части обеих.

Станило вышел из соседней горницы, позади гость.

– Что это? – спросил Вокша, показывая на магические знаки.

– Ещё мой дед купил где-то у соседей на Заходе. Там же вот и этот кувшин.

Он был тоже в средней части испещрён такими же значками, только немного отличавшимися от тех, что на вазах.

– Это не узоры, говорили, будто какой-то языческий календарь. А ты, племяш, вижу, любознателен, зело похвально сие. Это мне радостная заметка.

В это время пришедшая Любана отвела мальчиков в баню, где хорошенько отмыла их золой, квасом и отпарила берёзовыми вениками. После она переодела их в новое чистое бельё, но старые тряпки Вокша забрал в мешок и вызвал тем удивление тётки, которая часто, всплакнув, гладила головки младшим, будто прощалась с ними или извинялась за что.

Вернувшись в хоромы, мальчики были представлены их дядьке Богдану. К нему они и должны отправиться жить временно сразу после вечери, потому что Станило и Любана поутру уезжают по торговым делам.

– Прости уж, что сразу не сказал об этом, – доверительно сообщил Вокше. – Думал завтра отвести вас к брату, а он сам явился. Но как только вернёмся из поездки, живенько заберём вас назад.

Станило на прощанье поцеловал племянников, а Любана обильно оросила их разрумянившиеся личики горючими бабьими слезами.

Уже провожая родственников к своему жилью, Богдан сообщил Вокше, что Станило обязал его, младшего брата, взять к себе племянников. Словоохотливый дядюшка поведал также, что старший брат – богатый и опытный купец, недавно принявший христианство, детей не имеет, а какие были – умерли.

– А ты, дядько? – заинтересованно осведомился Вокша.

– Что я? Детишек у меня трое, все мальчики.

– Хорошо, братишки будут. А ты, часом, не христианин?

– Что ты, что ты, – замахал руками Богдан. – Не равно Перун услышит, спалит всё добро.

Войдя во двор, а затем в избу, где на пришедших смотрели три пары изголодавшихся глаз, сразу стало понятно, что достаток здесь не частый посетитель. Трое мальчиков примерно одного возраста лежали на печи. Возле столешницы хлопотала молодая женщина, разливая по мискам жидковатую уху из сомьих голов, заправленную ядрицей. На глиняной миске высилась горка ржаного, ноздреватого и духовитого хлеба.

Богдан поторопил племянников вперёд, к столу. За ужином сидели молча. И лишь позже, когда все улеглись спать по разным углам под мирное стрекотанье сверчка и мышиную возню, Богдан всё объяснил Горяне. Та понимающе вздохнула и сонно зевнула

Так и началась новая жизнь. Всё-таки обиделся Вокша на Станилу, хотя особо осуждать было не за что, как и хвалить. Жалел, что дядька побогаче не дал гривен брату на содержание племянников.

Понравился Богдан, хотя и бедно у него. И как-то решился предложить ему посильную помощь. Тот живо сообразил, что не лишним будет использовать подвернувшиеся руки.

Вокша снова начал ходить на реку, брал с собою и братьев, приучая их к нужному и терпеливому делу. Теперь их стол стал обильнее, хотя в нём преобладала рыба. Излишки её удавалось выгодно продавать.

2

Мальцы сидели на краю обрыва, зорко наблюдая за белыми точками, которые плавно перекатывались в зеленоватой волне, реку слегка рябило. Вокша стоял чуть поодаль, в низине, правее камыша, зайдя по колено в воду. Но после пристроил удилище на палках, а сам вышел на песок. Чья-то тень легла на согнувшуюся фигуру подростка. Он поднял голову и посмотрел вверх.

– Здравствуй, дедушка!

– Будь здоров, отрок. Давно тебя ищу, вот и свиделись.

– Дело какое ко мне или просто в собеседнике нужда появилась?

– Артемий наказал научить тебя всему, что знаю

– А много ли ведаешь, дедушка? – Вокша поднял голову, глядя в глаза старика, и шаловливо улыбался.

– Озорство зрю в очах, но не в обиде, ибо не ум верховодит, а глупость и недомыслие молодое. Когда постигнешь Бога, узришь веру истинную, тогда обретёшь много ценного в жизни.

– Скажи, мудрый, а какой он ваш Бог? Зверь это или человек, или какое-то благообразное существо?

– Он может принять любой облик. Один раз явился под видом оленя. Над рогами Его показался святой крест, светящийся на солнце, и между рогами – образ Святого тела Христова. И дал Бог человеческий голос оленю, который сказал: «Я Иисус Христос, которого ты почитаешь, не ведая».

– А ты, дедушка, видел Его? – спросил Вокша, но тут же разочарованно усмехнулся. – Никто Его не видел, а Он видит всё и всех, потому что всемогущ и несть числа Его возможностям, которые зиждятся на уме и желании. А могут люди уподобиться богам или одному Ему?

– Творил Бог не так, как люди, возводившие здания, или медники, или золотых дел мастера, или ткачи шерсти, или кожевники. Те создают свои изделия, какие им нужно, по готовым образцам, запасаясь материалом и беря орудия труда друг у друга. Богу же достаточно что-то помыслить, чтобы сотворить, чего прежде не бывало. Ибо Богу для созидания ничего не нужно, а человеческие искусства нуждаются друг в друге. Другим созидателям нужен материал, орудие, труд, умение, а Богу – Его воля.

– Ты воистину много знаешь, дедушка. Как величать тебя?

– Веденеем все так и кличут, ибо знаниями Господь сподобил.

Старик опустился на песок и начал что-то старательно вычерчивать концом ветки. Вокша с интересом присмотрелся, узнав уже известные буквы, которым его обучал Пешок. Веденей начертал своё имя.

– Хочешь, научу тебя письменам сиим?

Юноша, не задумываясь, взял у старика ветку и рядом изобразил своё имя, а чуть далее по-гречески написал имя Христа. Веденей изумлённо посмотрел на Вокшу.

– Значит, ты – Вокша, и письмо тебе известно.

– Да, дедушка, но от учёбы твоей я не отказываюсь, ибо немыслимо познать всё самостоятельно.

– Кто же учил тебя этому?

Вокша чистосердечно рассказал о Пешке и где он живёт. Веденей знал мальчика, не раз беседовал с ним и постоянно поражался его способностям, знаниям, отзывчивости и доброте. Ему было приятно, что Григорий лично вызвался быть наставником столь умного отрока.

Отныне при каждой возможности Вокша встречался с Веденеем и совершенствовался в письме, языке греческом, осваивал счётную науку и кое-что из Эвклидовых начал.

3

За ужином Вокша узнал от Богдана, что завтра во многих дворах пойдут на жатву.

Горяна вынула завёрнутую в чистую тряпицу ковригу житного. Приятным запахом хлебной кислинки дохнуло от стола, когда глава семьи отрезал горбушку и отложил её в сторону, под тряпицу.

Ели печёную рыбу и запивали её молоком. После еды Богдан аккуратно приложил горбушку к караваю и шёпотом поблагодарил Род и Роженицу за трапезу, жена и дети вполголоса повторили благодарение богам.

Перед сном Горяна доверительно шептала мужу, что соседка Милана пойдёт совершать обряд.

– Мне тоже надо бы сходить, пусть и на нашем поле сноп три раза ставит.

Богдан одобрил желание жены и высказал решение хоть тайком глянуть на действия соседки.

– Не стоит тебе туда ходить. Не следует пугать Фрею.

Настояла – таки, сдался муж.

По народному убеждению от Фреи или Сивы зависят обильные роды земли, её молили об отвращении засух, проливных дождей, прочего страшного ненастья и неурожаев; в дар ей приносили земные плоды.

Старая Милана не зря славилась лёгкой рукой. Как только стемнело, старушка вышла на поле и начала жать рожь; связывала сноп и до трёх раз то клала, то ставила его на землю, причитывая: «Фрея, матушка! Помоги нам, мне и сыну моему, Милюте, без скорби и болезней закончить жатву; будь нам заступница». Затем, взявши сноп, она старалась пройти до двора никем не замеченною.

Горяна осторожно окликнула старушку и предложила ей двух крупных сомят, выловленных совсем недавно. Поначалу Милана категорически отказывалась, но после всё-таки согласилась помочь соседям.

Вокша наблюдал всё из-за плетня и неслышно двинулся за женщинами. Снова он видел и слышал тот же обряд. Но уже, не желая рисковать быть обнаруженным, быстро проскользнул обратно в избу и споткнулся в темноте о лохань с водой, которую Горяна оставила до утренней зари, потому что убоялась вреда детям. Вокша подошёл к окну, минуя стол с лежавшим на нём ножом, но внезапно вспомнил настояния старца Веденея: «Не гляди в окно до утренней зари – грешно; не оставляй на ночь нож на столе – лукавый зарежет». Пройдя назад, прикрыл нож тряпицею и подтянул её на кринку с молоком, чтобы Нечистый туда не нагадил. Вокша испил водицы из кадки, закрыл её плотнееи немедленно забрался на полати. Но не успел и глаз сомкнуть, как услышал осторожное возвращение Горяны, а через некоторое время всё стихло. Изба спала.

4

Ещё раньше городских петухов проснулась окраина, готовясь к жатве. Почти в каждом дворе были свои жнецы и сноповязальщики. А где рабочих рук не хватало, кто-либо обязательно предлагал помощь по соседству.

Взошедшее солнце коснулось остриём луча кромки деревьев. Один из солнечных зайчиков лихо вскочил на изваяние Волосова (Велеса) кумира, который в то время стоял в Киеве, но не на Горе, а на Подоле. К кумиру по праздникам и в будние дни тянулись люди в основном простого звания – земледельцы, торговцы, ремесленники. Это было и не удивительно – Велес покровительствовал не только скотоводам, но и отчасти купцам, пахарям, а также считался покровителем музыки и песен. Это возмущало киевскую знать, которой казалось оскорбительным наличие идола «пастушьего и плебейского» бога в аристократическом районе города. Ведь поклонение Волосу фактически приравнивало обитателей Горы к жителям Подола. Лучше бы этот идол стоял на Старокиевской горе и не привлекал простолюдье к городским улицам, населённым местными богачами.

Дети ещё спали. Вокша почти в полудрёме почувствовал неясный призыв: встать. Не хотелось, но прошли мгновения, всё опять повторилось. Всё же покинул полати и оказался во дворе. И сразу увидел хлопотавших по хозяйству Богдана и Горяну. Последняя готовила завтрак подле гудевшего в очаге огня. Богдан просматривал и приводил в порядок затупившиеся орудия жатвы. Вокша поздоровался и предложил свою помощь. Дядька не колеблясь принял её. Богдан встал, держа в руках косовище за две подвижные рукоятки, и передвинул их на необходимую высоту. После развернул плечо, примеряясь к предстоящей работе, и поймал на себе оценивающий взгляд племянника.

– Косить-то умеешь? – спросил вдруг Богдан Вокшу.

Последний кивком головы подтвердил подозрение.

– А клинок иступившийся точил ли?

– Нет, не доводилось, тятька сам на бабке отбивал.

– Тогда смотри, вьюношь.

Торопливо достал острый молоточек и, примостившись подле маленькой наковаленки, начал отбивать жало косы, но делал это лишь бы показать племяннику.

Поднявшаяся детвора шумно позавтракала и уже через некоторое время сопровождала взрослых на жатву. Из ближних домов выходили люди, они приветствовали Богдана и Горяну, желали им обильного урожая и всего наилучшего. Хозяева благодарили соседей и знакомых. По дороге лился гудящий человеческий поток, он постепенно редел расходившимися по полям людьми.

За работу принялись сразу, Богдан с Вокшей косили. Только последний обходил косогоры и прочие неровности. Дядька подправлял сам, но шёл наравне с племянником. Его плечистая и загорелая спина монотонно двигалась в такт со взмахом рук. Следом шли дети, они подбирали срезанные стебли жита, а Горяна вязала и ставила снопы. Вокша уже основательно подзабыл косарное ремесло. Поэтому быстро натрудил руки, надсадил поясницу и плечи и не работал, а мучился. Так продолжалось до полудня, но после полдника словно обрёл второе дыхание. Вернулась наконец сноровка!

5

Только теперь вдруг увидел поодаль работавших соседей. У них косили тоже двое, но и снопили двое. Рядом с пожилой женщиной работала молодайка. Споро шло дело. Вокша силился определить – баба то или девка: уж очень молодо выглядела.

Приближалось время обеда. Шустрые мальцы загодя надёргали колючих и осклизлых ершей да немного карасей, приготовили двойную уху. Тем временем Богдан и Вокша кончили косьбу и уселись под сенью орешника. Вот тут-то Вокша и разглядел как следует соседку, которая ещё продолжала трудиться, несмотря на палящие лучи знойного солнца.

– Баба и есть, – подтвердила подозрение племянника Горяна. – Любава это, племянница Евфимия.

– Похоже, греческой веры он? – полюбопытствовал Вокша.

– Да, – вмешался Богдан, принимая от жены кусок хлеба и миску с наваристым хлёбовом. – В миру Нелюбом зовут, крещёный и есть.

– Жили здесь два брата – Мизгирь и Нелюб, – продолжила повествование тётушка. – Откуда они пришли – неведомо. Только открыли тут бойкую торговлю, товара у них всегда имелось в изобилии. Работали конечно в поте лица, за что и привечали их в народе. А ещё нищим да бедным не отказывали, и удача их не сторонилась. Мизгирь вскоре женился, а Нелюб исчез. Долго он где-то пропадал. У брата уж дочь родилась, подросла да заневестилась. И жених подвернулся ладный. Вено заплатил богатое. Как и положено, увёз Любаву в лес, к заветному дубу, объехал его три раза, а после пированье устроили. Угощенье всем предлагали, не скупились, даже прохожих и странников оделяли. Но, видать, таил Мизгирь что-то страшное. А тут сразу после свадьбы монах незнамый невесть откуда, а может, и нарочно явился. Побыл недолго, с день, с зарёю ушёл. Согрубил ли Мизгирь перед ним, только стали люди примечать, будто хиреет он день ото дня всё более. Думали, уж сглазил кто. Зазвали доку54, чтобы отвратить порчу, тот померекал, да так ничего не получилось. А когда стал больной помирать, то супружнице наказ дал, что ежели явится брат, пусть примет веру греческую, а тогда женится на овдовевшей. И та вкупе с дочкой и зятем окрестятся. Так всё и случилось. Токмо пришёл Нелюб, то сразу на Мизгирёвой бабе женился, после все крещение приняли, тут и дитя заодно, которое Любава родила. Прошло так года три, сын Любавы уж вовсю гуторил. Заболел мальчонка: стень – сухотка прилипла. Пригласили знахаря, по его совету понесли дитя в лес и положили в промежуток раздвоенного дерева на сутки, сорочку на ветвь повесили. Целый день мать с отцом и бабкой следили за муками ребятёнка, дольше не вытерпели. Вынули его из места окаянного и обошли вкруг дерева трижды девять раз. Принесли домой, собрали воду из болота, озера, реки и колодца, стали купать в ней, а дитя кричит. Отец с матерью от жалости горюют.

Стали обсыпать золою из семи печей, мальчик совсем криком изошёл. Призвали знахаря, а тот говорит, будто для ребёнка верная смертушка грядёт. Отец с горя чуть умом не двинулся, но разъярился так, что хватил знахаря по голове чем попадя, тот в одночасье и помре. А после и убивец повесился. И только произошло это, стали после золы мальчика купать, а он возьми да засни. И ведь выздоровел! Мужика сразу земле предали, да и знахаря сжигать не стали. Вот так и оказалась Любава вдовицею. Евфимия тятькою и не кличет, когда по имени, когда дядюшкой, а он её – дочкою. И, может, горя обилие тут повинно, только стала будто Любава с мужиками тайно гулять.

– Оно и понятно, – снова вмешался Богдан. – Баба молодая, мужика познала, а тут внезапно без должного внимания осталась. А красивой бабе без догляда ну никак не можно. Она, как молоко без прохлады, зело портится быстро. А Любава и раньше до мужика шибко баска была. Глазищи зелёные поставит, токмо бровью поведёт, а его ажно в дрожь бросает, хороша, слова не иму.

– Да будет тебе потаскуху-то расписывать, – остепенила Горяна. – Срамно ведь, не вьюношь, поди, семеро по лавкам, а он туда же – юбку разрисовывать, будто девку красную. Все вы, аки кобели блудливые, до сучки похотливой. Иди, на жатву пора, все уж снова в работе.

Поднялись скоро и опять принялись за дело. Рассказ родственников запал Вокше в душу. Теперь он ежели и думал чём-либо, постоянно возвращался мыслями к Любаве. И виделась она ему часто. Только он глаза прикроет, а она уж тут, перед ним стоит и зовёт, белой ручкой манит.

Глава восьмая. Накануне

1

Княгиня с сожалением покинула гостеприимный дом боярина: глянулся ей хлебосольный хозяин. А он с некоторым страхом и скрытой радостью провожал нежданную гостью. Потревожила – таки, возмутила притихший омут. Застоялась тишина на подворье, вольготно ей тут было разгуляться. Взашей прогнали.

С утра прислуга и челядь почувствовали, что появление правительницы резко изменит их спокойное житьё.

Приехавшая колымага устало скрипнула плохо смазанными осями. На землю ступила нога, обутая в сафьяновый сапог. Пальцы с нанизанными на них перстнями схватились за докладчик55 и призывно ударили несколько раз, но поблизости никого не оказалось. Тугар находился на заднем дворе. Кто-то из слуг прибывшего приналёг на верею56, другой громко стучал кулаком по доскам. Наконец один из холопов боярина услышал сигналы посетителей. Сразу доложили хозяину дома. Он сам вышел встречать гостей. Боярин Седеслав представлял ближайшее окружение княгини. Несмотря на тепло одел епанчу, на голове – горлатная шапка. Пот ручьём тёк по лицу.

– Милости прошу, гости дорогие! – громко возвестил Тугар, приглашая боярина в дом, и сразу отдавал приказы подбегавшим слугам.

Седеслав вошёл, поднялся до сеней с холопом, а в горницу ступил один. И сразу испросил холодного квасу. Тугар распорядился, а тем временем усадил боярина за стол. Тот от угощения отказался, но когда ему принесли почти полную братину охлаждённого питья с мёдом, пил с наслаждением, под конец крякнул, вытерев бороду и усы.

Хозяин дома, не мешкая, расспросил гостя о цели приезда. Седеслав поведал, что почти сразу после возвращения от Тугара, Ольга повелела подготовить с десяток судов для отплытия в Ромейскую державу.

– Часть лодей и стругов на плаву, а иные ещё в довершении. Так что велено проследить за доделками, спустить на воду и все остальные, как и должно.

– А как же провиант, питьё, снаряжение, охранная дружина?

– О первых трёх – моя забота, – недовольно произнёс Седеслав, – а что касаемо последнего, то будь добр поставить в надлежащем виде. Ольга сказала, будто ты в этом способен более всякого.

Седеслав с Тугаром ещё некоторое время обсуждали и оговаривали все тонкости подготовки посольского поезда.

2

Ольга желала своего отъезда и боялась его. Может, в самом деле остаться в Киеве и принять христианство здесь? Уж слишком много опасностей в пути. Княгиня нервно расхаживала по спальному покою в волнении то прижимала руки к груди, то опускала их долу или убирала за спину. Они мешали ей. Нет, так не гоже изводить себя. Сесть надо! Ольга тут же уселась в кресло подобное трону. У конунгов на Заходе такие же. Да, так намного удобнее.

Сразу явилась Гостья.

«Что же ты скажешь сыну, когда придётся сообщить об отъезде? А сделать это необходимо».

Да, несомненно. Ольга решила: если она сможет хоть как-то пояснить свою поездку в Царьград, – она едет. А ежели в голову ничего не придёт, крестится в Киеве. Может, так действительно будет лучше. Глядя на обряд правительницы, ещё больше людей приобщатся к истинной вере. И опять сомнения потрясли её чело, изводя своими доводами.

«Ой, смотри, княгиня, как бы это киевское крещение боком тебе не вышло. Как взвоют капищные деды, да возмутят языческое большинство города, а те ринутся на церкви да молельни, а после – на христианский люд да зачнут избивать его, – море крови будет на Киеве. Не гоже так, Ольга, не гоже!»

– Сама знаю, что нельзя. Надо в Византий ехать, только там должно государям крещенье принимать, там и помощь истинная последует.

Сидя, Ольга повернулась на другой бок, но ничего в голову не шло. Уже отчаяние приготовилось бить в колокола и призвать на помощь всю силу человеческого разума.

– Ну что же я за баба такая безмозглая? Впору хоть зареветь осталось. Был бы муж, тот наверняка придумал что-либо, но он почил в бозе. Воевать был здоров, девок охаживать да докончальные грамоты57 с греками писать.

Княгиня будто блиставицу узрела, вскрикнув от волненья. А ведь нашла что искала! Сенная девка услышала крик из спальни госпожи, прибежала и уставилась испуганными глазами на возбуждённое лицо княгини.

– Скажи-ка там кому-нито58, милая, чтобы вызвали ко мне бояр Вышату да Седеслава и пусть пригласят сына моего.

Почти на час совсем отрешилась от мыслей, находясь в какой-то полудрёме. Это было нужно, силы вернулись. Нагнувшись, взяла со столика зерцало. Отражение не безобразное: морщины усталости и возраста избороздили лицо, под очами тени бессонных ночей.

Вышата первым появился в горнице, внимательно присматриваясь к повелительнице. Можно ли войти, а вдруг пока не стоит? Сзади подходили Святослав, Асмуд и Седеслав. Боярин осторожно кашлянул, возвращая княгиню к срочным делам. Святослав бесцеремонно отодвинул стеснявшихся бояр, вторгся в пределы матери и уселся напротив входа. Рядом встал Асмуд.

– Проходите, уважаемые, – пригласила Ольга, села и сама, заняв наиболее выгодное положение: она находилась в центре, удобном для обзора и слушания. Княгиня понимала, что не новость сообщает, но известие, удивления достойное.

– Хочу в Царьград отбыть по делам государственным. Так боярству и доложите. Кое-кто уже осведомлен. Седеславу даны указания по провианту и портам. Боярину Тугару – по охранной дружине и посольским делам. Весьма разумен сей слуга, в бытность не раз помогал мужу в становлении государства нашего.

– Ежели все вразумлены сообщением моим, более не задерживаю никого. Мне надобно ещё обдумать кое-что. Кстати, Седеслав, как выполняются указания?

Боярин склонился, а после уж и ответствовал:

– Всё идёт своим чередом, госпожа. Вскорости можно будет отплыть. Тугар молвил, будто дружина почти набрана.

Приглашённые, тихо переговариваясь, покинули покои княгини. Святослав так и не произнёс ни слова, не двигаясь с места. И взгляд его отрешённый был устремлён в неведомую точку. Ольга собралась куда-то уходить, но сын задержал мать словом:

– Так зачем, а вернее, по каким это делам собралась матушка моя в Ромейскую державу?

Ольга выдержала натиск взглядом недоверия. Для неё яснее ясного его подозрительность.

– Не могу я верить тебе последнее время. Раньше отец сдерживал твою двоякую натуру, а ныне несть его, некому более, мне недосуг, сама знаешь, своих дел по горло.

Святослав провёл ладонью по шее, пристально вглядевшись в лицо матери, но там была тьма египетская.

– Ведаешь, верно, о договоре, подписанном в прошлое время с ромеями, а ведь ему предшествовала долгая война, которая началась с похода 941 года. Дорогую цену заплатили наши люди за этот договор. А ныне закрепить его надобно, явившись лично, – доложила Ольга.

– Но зачем же ежегодно подверждать каждую докончальную грамоту? Несть стойкости в слове, не следует и обязательства вершить.

– Разумно, – парировала княгиня смело. – Но не забывай и то, что подписан документ был одним правителем на Руси, а теперь его нет.

Ольга видела, как смутился её сын, поэтому продолжала:

– А посему надо мне туда, чтоб не повадно было ромеям коварным и далее зариться на наши исконные земли, чтобы не растаскивали они Русь – матушку по кусочкам да не делили её промеж хазар да печенегов. Ведь всем ведомо, что последние у них давно на посылках. И с их помощью вершатся тёмные дела. Ромеи непременно используют смену власти в своих охальных интересах, чтобы порушить докончальную грамоту 943 года, да и забудут намеренно про даньство своё к Киеву.