Здравствуй, Шура!

В этот же день я пишу жене Шуре, отвечаю на ее письма с первого по шестое.

«…Про обмундирование ничего не слышно. Ботинки буду чинить сам, штаны целы, но блестят, как у слесаря. Пиджак движется к ветхости. Рубашка серая, уже не подлежит ремонту. Нитки есть. Фуражка новая, шинель ветхая, но на днях я ее скину. Такие дела с одеждой. Как посмотрю на свою остриженную голову, смех берет. Суточных получил 600 рублей, зарплату за январь и февраль 900 рублей, всего 1500 рублей. Из них тебе послал 800 рублей, а 700 сам не знаю, куда девались. Да, вспомнил – купил пшено на 250 рублей, а 450 расходовал на прожитье за два месяца и на дорогу. За первую половину марта получил 280 рублей, из них послал тебе 18 марта 200 руб. За вторую половину марта и за первую апреля я еще не получал по бюллетеню, получу – вышлю. Вот мой денежный отчет. Варю кашу, иногда с молоком. Вчера читал в «Правде» за 2 апреля о зверствах немцев в Корюковке: сожгли село, осталось 30 домов. Не знаю, та ли это Корюковка, что около Щорса. Вот ты обижаешься, что я не остался на твой выходной. Но если бы остался, то опоздал бы, а так приехал к концу срока билета. Ехать с просроченным билетом очень плохо. Мне и так дура-кассирша в Петропавловске не хотела компостировать. Конечно, я бы не прочь побыть еще денек. Из-за именования меня не главбухом, а просто бухгалтером, я теперь хлеба получаю меньше – 500 граммов, и всего другого тоже меньше. Насчет своего положения я теперь и сам не знаю, так что от мысли тащить вас сюда нужно отказаться. Зимовать тебе придется там. Так что картошку сади, дрова заготовляй, квартиру и работу старайся переменить. Я поправлюсь и тоже буду думать о выезде отсюда, если сами куда не пошлют. О том, как работаю и чем питаюсь, я уже писал. Ходил на речку, смотрел ледоход. Река Ишим здесь, как Сновь в Щорсе. Пишите».

Мне выдали удостоверение на основании указа от 15.04.1943:

«Удостоверение об отсрочке от призыва по мобилизации № 2/118 (действует при предъявлении военного билета). Выдано военнообязанному Морозу Александру Александровичу, работающему в 1-й дистанции сигнализации и связи Белорусской железной дороги в должности главного бухгалтера в том, что ему на основании Указа президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1943 г. предоставлена отсрочка от призыва по мобилизации на весь период войны. Учетные признаки: год рождения – 1901, группа учета – НКО, состав – рядовой ВУС № 1».

Срок действия удостоверения об отсрочке продлен до 31 декабря 1945 года. Основание: Директива Главупроформа Красной армии № 3/8706 от 14.04.1943. Проставлена печать, подписано помощником начальника 1-й части и военным комиссаром.

16.04.1943

В открытке пишу жене, что получил ее письмо от 30 марта.

«…Вчера послал тебе заказное. Очень встревожен, что ты нездорова, смотри, не заболей, буду надеяться, что все окончится благополучно. Рад, что дали валенки, что ты в числе лучших работников, да с твоим характером иначе и быть не может. Я после болезни уже окреп, работу подогнал. Снега нет, дождик, река двинулась – весна. Вчера получил открытку от Верочки, отвечу ей сегодня. Жду новостей от вас. Привет колхозникам».

И в этот же день я пишу дочке Верочке:

«Хорошо, что выделили ботинки. Старайся получить. И платье обещают, когда дадут – напиши».

Далее пишу о ледоходе на Ишиме, о весне, о погоде. Сравниваю Ишим со Сковью.

«…Не дерись с Бориком. Когда каникулы, какие фильмы видела, приезжала ли бабушка, как обедаешь, не голодаешь? Старайся писать мне не в те дни, когда пишет мама. Постараюсь отвечать на все. Целую всех».

17.04.1943

Я пишу Шуре в Ижевск:

«Получил твою восьмую открытку, отвечаю. Рад, что получила валенки, а почему номер 25, а не 37? Или у валенок другая нумерация? Пишешь, что нечего варить. Но ты и Борис обедаете на заводе и в садике, а Верочка, бедняжка, без обеда, на сухом. Получил за дни болезни 480 рублей, тебе послал 250 рублей. Думаю, купить муки и постного масла, только трудно доставать – не продают. Варю пшено, половину уже съел. У нас тепло, шинель уже не ношу. Ты, Шура, наверно, читала указ о Военном положении на железных дорогах?».

Примерно в это же время мой брат Шурик писал семье в Ижевск из Уфы:

«Здравствуйте, дорогая Шура и племяннички Верочка и Борик! Получил вашу открытку, за которую сердечно благодарю. Получил два письма от отца, в которых он указывает на сильную болезнь. Я прилагаю все усилия, чтобы получить отпуск и съездить к нему. Не знаю, что с этого получится. Вчера дал телеграмму, в которой просил сделать телеграмму с подписью врача о моем выезде. Я рад и доволен вашему свиданию с Сашей. Но еще узнал, что Саша болеет. Сейчас никак не могу успокоиться и живу надеждой, как бы встретиться с отцом. Здоровье мое ничего. Пока. До свидания. Привет мамаше и сестре Вере. Целую вас крепко. Только что получил отпуск на 6 суток, так что поеду к отцу. Сообщаю, что уже скоро заканчиваю курсы, а потом куда пошлют – не знаю».

18.04.1943

Дочке Вере в школе дали такую справку:

«Дана ученице НСШ № 31 3-го класса Мороз Вере в том, что она действительно нуждается в обуви. Справка дана для предъявления в Горсовет».

Подписали директор З.Коробова и классовод А.Федосова.

19.04.1943

Пишет мой брат Шура из Бугульмы в Ижевск:

«Здравствуйте, дорогие Шура и племяннички Верочка и Борик!

Голова наполняется мечтами о встрече с отцом, заставила меня вспомнить о всем прошлом с самого Сновска. И вот я доехал. Нашел тот дом, где проживает отец. Зайдя в домик, я встретился с отцом. Сильно и очень сильно меня удили его вид. Жизнь сильно измотала беднягу, и теперь он совсем белый, сильно похудел и приобрел старческий вид. Тяжелое впечатление произвела на меня эта долгожданная встреча, которую добивался и ждал на протяжении этих почти двух лет. Кратко ознакомился с обстановкой и жизнью. Но, увидев эту обстановку, в которой находился отец, и его вид, и состояние – мне стало ясно без слов, как бедствует бедняга отец. Раздетый и разутый не имеет, как видно, и куска хлеба. Меня это встрясло и обидело, что отец шести сыновей находится в таком положении. Проводил его на работу, посмотрел на его вид – прямо страшно. Походка шаткая, еле передвигаясь идет отец на работу. Работает в полутора километрах от дома на водокачке. Завтра пойду посмотрю, что за производство. Еще мне обидно то, что в настоящий момент я ничем не могу ему помочь. Я сейчас учусь, получаю немного денег, но с такими ценами, как у нас, этих денег на 3–4 дня. В Уфе, надо сказать, особенная дороговизна, в два раза больше, чем в Бугульме. Но я скор закончу учебу, отправят или сразу на фронт, или с некоторой задержкой. Тогда, конечно, можно будет помочь гораздо лучше. Представляю, дорогая Шура, как пробиваетесь в жизни вы с детьми. Но что меня еще очень мучает – это плохое состояние здоровья отца. Посмотрел я на его вид – не могу понять, как он будет существовать дальше. Подсчитал он мне свои расходы, так не хватает даже одной картошки на каждый день пропитания от получки до получки. Никак не может настроить жизнь на хотя бы приблизительно похожую на человеческую. Жаль и очень жаль мне беднягу отца, который так сильно изменился: побелел, постарел и похудел. Пришлось поговорить с отцом немного, но пробуду здесь еще до 23-го. Разберу все темы: про маму, Сашу, Ваню и остальных. Читал ваше письмо и Верочкину открытку. Я не могу представить, как изменился Саша сейчас. Да, изменились мы все очень и очень здорово. Я, сидя за столом, ручкой с пером пишу всем родным письма из того дома, где произошла наша встреча с отцом. Этот домик в каком-то затрапезном, грязном, большом селе, но не городе, свел наши судьбы для встречи. Ожидайте еще письмо из этого домика. Это первое письмо, в котором я расстроенно, волнуясь, спешу описать то, что увидел в первый момент нашей встречи. Очень хотел бы хоть на денек повстречаться с вами. Вы живете или только существуете? Привет всем вашим родным. До свидания, дорогие Шурочка, Верочка, Борик. Целую вас крепко. Пишу сильно расстроенный, поэтому очень неаккуратно, за что простите. Целую вас, ваш Шура».

20.04.1943

Пишу открытку жене в Ижевск:

«Получил твою открытку, пишешь, что собираешься в колхоз, что трудно, устаешь на работе. Оно понятно, на одном хлебе жить трудно. Ты, Шура, загоняй барахло, покупай еду. Вчера купил себе пол-литра постного масла за 100 рублей. Сегодня встретил Сновского товарища Гладкова. Он рассказал, что Иван Минчик убит, Коленченко А. получил медаль, Носовицкий тоже. Бортников где-то около фронта в паровозной колонне. Утыро женился на заведующей столовой Федорович, у которой ты работала. Сам Гладков живет в Котласе, здесь он в командировке. Значит, голова твоя уже не болит? Ты жаловалась перед этим. Привет колхозникам».

В то же время жена Шура пишет мне в Акмолинск:

«Почему долго нет писем? Забыл нас или что у тебя не ладно? В эти дни я чуть не заболела от переживаний за тебя, как ты там в больнице. Весь день болит голова, чувствую себя плохо. Кроме основной работы ежедневно еще грузим шихту в вагоны сверхурочно. Сегодня тоже грузили – пришла домой в 12 дня, немного поспала, потом варила суп. Легла еще. Вера будет дежурить, чтоб я не проспала. Батька пишет, что из больницы уже вышел. Обижается: никто не пишет. Никак не достану обувь для Веры».

22.04.1943

В открытке я пишу жене:

«Вчера получил твое письмо за 5 апреля, ты пишешь, что узнала о моей болезни. Теперь я уже работаю и почти здоров. Пишешь, нужно питание. Я эту песню слышу и от докторов, и от знакомых знатоков. Получил карточку на диетпитание. Еда – ничего, но мало. Раза 2–3 в неделю варю супы, но крупы на исходе, а купить трудно. Из больницы я писал тебе часто. Не знаю, как письма опускали в ящик, и все ли ты получила. А если получила, то там описана вся моя история болезни. У нас тепло. От тебя жду письма, а приходят только открытки, да и то редко. Задаю вопросы: ходила ли в колхоз, получила ли обувь Верочке? Вчера получил письмо от Шурки и ответил ему. Будьте здоровы, целую всех».

23.04.1943

Пишет брат Шура мне в Акмолинск из Бугульмы, где встретился с отцом:

«Здравствуй, дорогой, любимый брат Саша! Пишу из Бугульмы из дома, где живет отец. Дорогой Саша! Вот попрощался я с отцом и сейчас жду опоздавшего поезда и решил продолжить тебе письмо. За эти 5–6 суток встречи с отцом, которая произошла довольно случайно в каком-то городишке, похожем на порядочное село, Бугульме, за это короткое время мне удалось познакомиться с жизнью отца, которая на меня произвела очень тяжелое впечатление. Всего несколько месяцев жил он довольно крепко, и если бы жил, сам распоряжаясь своим имуществом и деньгами, то всего этого хватило бы очень надолго – как питания, так и одежды. Однако его сильно объегорили, обманули «принцессы», приехавшие с ним. Теперь он остался, как «на бобах». Из всех проведенных дней у отца двое суток я сильно приболел. Двадцати лет еще нет, но уже не сильно крепче отца мое здоровье. Хотели положить в госпиталь, но я отказался. Сейчас, как полупьяный, ожидаю поезда. Но главное, что я ни в чем не мог помочь отцу в настоящее время. Сейчас я учусь и кроме того, что имею на себе, у меня ничего нет. Приеду в Уфу и сразу сдам госэкзамен, а там куда направят, вернее, в распоряжение какого-либо фронта. Возможно, конечно, пошлют на формировку, это было бы очень хорошо. Мог бы сам немного окрепнуть и поддержать отца. А сейчас пока, до скорого свидания. Целую крепко, твой брат Саша – меньший».

25.04.1943

Я писал жене Шуре, что получил ее письма № 11, 13, 14 и на них отвечаю:

«Спасибо за участие ко мне, но плакала ты зря. Зачем расстраивать себя? Я с 12 апреля работаю и здоров, хоть не совсем, но сравнительно хорошо себя чувствую. Насчет своих продовольственных дел я писал, не буду повторяться. Ты в открытках настойчиво пишешь, чтобы я забрал вас к себе. А я не чувствую себя постоянным здешним жителем. Вчера пришло распоряжение откомандировать в город Шахты двоих наших работников. Ты, верно, читала указ о переводе железной дороги на военное положение? Я очень боюсь, что вы приедете сюда, а меня пошлют куда-нибудь. Старайся, Шура, еще на эту зиму устраиваться в Ижевске. Сади картошку. По всему видно, что я тут ненадолго, куда-нибудь перебросят. Насчет увольнения обратись к прокурору. В крайнем случае, чтобы перебросили на другую работу. Целую вас всех».

В этот же день отвечаю дочке Верочке на ее открытку:

«Твое пожелание выполнил: уже здоров, из больницы вышел и работаю. Сегодня выходной, на улице грязь, дождь. Починил ботинки и еще кое-что. Ну, как дела с ботинками, с платьем? Молчишь, значит еще не дали. Как живешь, Верочка? Чем обедаешь и каждый ли день? Мне интересно знать. Когда заканчиваете учиться и как твои успехи? Была ли у вас бабушка? Говоришь, Борик хлеба просит? Бедные вы мои детки, плохо вам приходится. Ну, ничего. Скоро кончится война, тогда заживем все вместе и наедимся вдоволь хлеба. Я получаю 500 граммов в день и мне этого мало. Получил письмо от дяди Шуры. Он очень хвалит тебя за твои письма. Ну, пока. Твой папа».

26.04.1943

По поводу выдачи мне хлебной карточки на 500 граммов как бухгалтеру, а не как главбуху, мой начальник и я сам обращались в ЦТЧ НКПС с просьбой урегулировать вопрос о наименовании моей должности. Главный бухгалтер ЦТЧ Никитин, продолжая именовать меня главным бухгалтером, ответил мне так:

«Главному бухгалтеру Картранстопа г. Акмолинск, Управление Карагандинской железной дороги. Центральное Управление Паровозного хозяйства НКПС направляет вам для сведения копию разъяснения Организационно-штатного Управления НКПС от 01.04.1943 № 17048/26: «Московское городское Карточное бюро, ул. Кирова, д. 25, Хозяйственное управление НКПС. В связи с имеющими место недоразумениями с выдачей и обликом продовольственных и промтоварных карточек главными бухгалтерами организаций, предприятий и учреждений НКПС, организационно-штатное Управление разъясняет: главные бухгалтера центральных управлений, объединений и отделов НКПС, а также Управлений дорог, служб и всех без исключения периферийных организаций НКПС, являются руководителями бухгалтерии на правах начальников отделов. По постановлению СНК СССР № 72 от 29.09.1932 органы бухгалтерского учета являются самостоятельной частью организаций, предприятий и возглавляющие эти части главные бухгалтера в административном отношении подчиняются непосредственно только руководителю данного предприятия или учреждения, и пользуются правами инженерно-технических работников. На этом основании главные бухгалтера по железнодорожному транспорту приравниваются по заработной плате и по снабжению к начальникам отделов организаций, предприятий и учреждений».

Проставлена печать, подписал начальник Организационно-штатного Управления Левашов.

Но вся беда была в наименовании моей должности, и этого не хотел понять главбух ЦТ Никитин.

28.04.1943

Из Акмолинска я пишу открытку жене Шуре:

«Был на почте, писем нет. Идет дождь. Был у врача – он дал направление на комиссию по поводу диетпитания на май. Хоть бы дали, а то вчера съел рассольник и сегодня мешки под глазами, и голова болит. Паршивая болезнь – почки. С нашей службой что-то должно измениться, тогда напишу. Хожу в туфлях и галошах, ботинки берегу. Позавчера была такая буря, что в Управлении снесло крышу со стропилами, но никого не убило. Я таких ветров еще не видел. Целую вас всех. Привет колхозникам».

В открытке я пишу о буре, сорвавшей крышу. Да, зрелище, которое мы наблюдали утром, напоминало последствия вражеского авианалета или артобстрела, и не верилось, что это работа ветра. Точно легкий ковер крыша была сорвана, перенесена им и валялась за дорогой в нескольких метрах от здания.

29.04.1943

Кончался апрель, и пора было думать о посеве. Заместитель начальника Лаврищев Иван Филиппович был одинок, тоже жил в общежитии и был склонен заняться огородничеством, как и я. Естественно, я держался в этом деле связи с ним, как с лицом авторитетными и знакомым с правилами огородничества.

Записка Лаврищева:

«Товарищ Лопарев. Убедительно прошу указать товарищу Морозу, где можно посадить картофель. Я сам лично не могу прийти – болен сердцем, врач запретил».

01.05.1943

Мой брат Шура в Уфе пишет письмо моей дочке:

«Здравствуй, дорогая племянница Верочка! Прежде всего, хоть и поздно, поздравляю тебя с 1 Мая, желаю наилучших успехов в учебе и жизни. Сегодня 1 мая, и я пишу тебе, находясь в санчасти. После сильной боли стало лучше. Третий день держится нормальная температура, и чувствую себя хорошо. Болезнь признали малярией, сильно она меня потрепала. Так что 1 мая проходит обычным днем, как и праздники 8 марта и 23 февраля. Совершенно ничем не отметил. Как встретили вы 1 Мая? Давали вам что в день праздника? Ну, ничего, дорогая Верочка, все еще впереди. Кончится война – это будет самый большой праздник. Если останемся живы, то соберемся вместе за одним столом. Учиться я закончил. Сейчас сдают госэкзамены, но я вчера не сдавал, ибо еще нахожусь в изоляторе. Как будет дальше – не знаю. Придется сдавать после выздоровления. Куда пошлют после окончания, пока неизвестно. Потом сообщу отдельно. А пока до скорого счастливого свидания. Помогай маме и смотри за своим братиком Бориком. Как пишет Саша про свое здоровье? Я получил от него только одно письмо. Привет маме, Борику, бабушке и Вере. Целую вас всех крепко. Твой дядя Шура. Не забывай, пиши».

Я в этот день пишу жене Шуре:

«С праздником, мои дорогие! Шура, почему не пишешь? Твою открытку получил 25 апреля, и после нее ничего нет. И сегодня был на почте – тоже ничего. Сегодня тепло, даже жарко. Карточку на май на хлеб дали по 500 граммов в день. На диетпитание на май тоже дали карточку. Премировали из Москвы за хорошую работу по отчетности деньгами – 500 рублей. Послезавтра пошлю тебе 300 рублей, а двести оставлю, может что куплю. Вот беда, ничего нельзя купить из круп и муки. Знаю, что тяжело вам, бедным, и недоедаете вы, а помочь вам, кроме этих грошей, что высылаю, не могу ничем. Хотел пройти по городу, да ноги побаливают, поверчусь около общежития. Целую всех. Пиши».

02.05.1943

Жена Шура пишет мне длинное письмо:

«…Идет дождь. Вера в школе. С Бориком напилили дров. Прилегла, болит голова. Сварю детям суп, кое-что подлатаю. Плохо у тебя с обмундированием, нужно было тебе взять у меня пиджак (я его не продала) и шинель тоже. Приедешь – заберешь их, да и сандалии тоже. Наверное, ты смешной стриженный. Отрасти и приезжай с волосами. Деньги, два раза по 200 рублей, я получила. Деньги за бюллетень мне не шли, тебе нужно поддержать себя. Дрова, когда подсохнет, перевезу – возчик из деревни, где Вера живет, обещал. Но не знаю, куда везти. Хозяйка сказала, что после 15 мая выбросит все мое на улицу. Сама не знаю, что делать, квартиры трудно найти и дорогие – 200 рублей, мне такая квартира не под силу. Последнее время мне хозяйка жить не дает, за все придирается. Как-то пришла я с работы, дети голодные плачут. Сварила, накормила. Вера с Бориком затеяли ссору из-за ручки, обоим приспичило писать. Я ручку от Веры забрала, она стала ругаться со мной. Я замахнулась и чуть только ее задела, она стала плакать. Тут выбегают хозяйки: молодая и старая, и давай меня всяко ругать за то, что я до смерти избиваю детей. Вызвали десятидворницу, та спросила у детей, била ли я их сейчас, дети ответили, что нет. Хозяйка говорит: «Пойду жаловаться на тебя в Райсовет и в милицию». Я хозяйке сказала: «Вы хотите меня выселить и потому придираетесь». Но мало того, что выселяют с квартиры, так Вася еще не хочет, чтобы я ходила в деревню: «Нечего тебе там делать, ты нашу жизнь разбиваешь». Я ему ответила: «Я вашу жизнь не разбиваю, живите себе на здоровье». А в деревню ходила и ходить буду. Вот такие у меня дела».

Далее пишет, что перспектива еще зиму жить одной ее не радует. А перейти даже из цеха в цех трудно, хотя еще не просила.

«…Бабушка не приезжала к нам, Вера ей отсрочила паспорт. Вообще, дети насчет еды молодцы, любят покушать. Пиши, не забывай нас, от твоих писем как-то веселее на душе. Завтра напишу еще».

03.05.1943

Жена Шура в открытке описывает, как прошел день:

«Дали стахановский талон как одной из лучших работниц. На выходной ходила в деревню, приветы тебе от них. Шурик пишет, что 18 апреля поехал к отцу в Бугульму. Батька в больнице, у него туберкулез».

04.05.1943

Я пишу жене Шуре письмо:

«Получил три твоих письма, они не обрадовали меня. Значит, хозяйка подает в суд? Но раз ты не виновата, то не бойся. Скажи на суде, что она все выдумывает, чтобы выжить тебя с квартиры. От предложения отчима ехать к нему – мало радости. У меня голова пошла кругом. Забирать вас к себе, но куда и надолго ли? Жду из Москвы утверждения меня главным бухгалтером, и тогда буду получать 800 граммов хлеба, а не 500, как теперь. И вообще, должно выясниться положение с нашей инспекцией. Тебе, Шура, я советую оставаться в тех краях, перебраться куда-нибудь в колхоз. А на следующий год, может, поедем в родные края. Обратись к прокурору насчет освобождения по Указу от работы на заводе. Я тебе уже писал об этом, но не знаю, получила ли ты то письмо. Насчет квартиры обратись в Горсовет, расскажи про нападки хозяйки, попроси помощи. Конечно, там жить дальше будет очень трудно. Ты пишешь: «уехать бы хоть куда, лишь бы уехать». А думаешь, тут хорошо? Везде, брат, одинаково. Ты не получаешь моих писем? А может хозяйка их перехватывает? Буду посылать заказными».

Пишу о своем здоровье, о питании, о том, что побаливают ноги и поясница.

«…Настроение и от болезни, и от нехороших известий от тебя неважное. От Шуры из Уфы получил письмо, от отчима нет. У нас уже распределяют огороды. Держись, Шура, держи детей. Насчет меня меньше всего беспокойся, я уже почти здоров».

В этот же день жена Шура в открытке пишет о получении моего письма № 20 от 16 апреля.

«…Получила зарплату за первую половину апреля 230 рублей. Внесла за семена картошки 96 рублей, буду садить, если дадут. На рынке картошка 900 рублей за пуд. Работаю хорошо, особенно в дневную смену. Закончу писать – лягу спать. Борик уже спит, Вера пишет тебе открытку. Сейчас десять вечера. Пока все здоровы. Борик ходит в детсад, Вера в школу, а я на работу. Вера и Борик очень гоняются за едой, и все спорят, кому дали больше, а кому меньше. Целуем все. Шура».

06.05.1943

Жена Шура пишет мне в Акмолинск:

«Рад, что ты поправился. Сегодня получила четыре твоих письма и открытку от Шурика. Видишь, сколько сразу. Пишу тебе открытки, конвертов нет. Напрасно выслал деньги, я же просила не слать, а поддержать себя. И на следующую получку послушай моего совета и не посылай нам денег. Мы не голодные. Верочке с 1 мая дали пропуск в столовую, где она может кушать два раза в день и даже с хлебом, а вечером я что-либо варю. Ты пишешь, что ты беспризорный, всеми заброшен. Это неправда – я о тебе думаю день и ночь и не дождусь того счастливого дня, когда мы снова будем жить вместе. Я на твои письма не обижаюсь, в каком бы духе они не были писаны. Мне все, пожалуйста, пиши, как есть на самом деле. Я все буду знать, и это лучше для нас обоих. Хорошо, что ты встретил знакомых, а я тут никого не встречаю. Голова уже не болит, работаю с 8 утра до 5-ти вечера, а потом сверхурочно до семи. Ботинки Вере пока не дали, как и платье. Обещали через три дня, а когда Вера пошла – ей не дали, а я работала в этот день. Получишь деньги – купи пшена или муки. Я-то могу найти выход: либо продам что, либо в деревню схожу, а тебе кто поможет? Смотри, не посылай деньги, а то верну. Шурику дали шесть дней для поездки к отцу».

В этот же день мой брат Шурик пишет мне в Акмолинск:

«Здравствуй, дорогой Саша!

Прими мой горячий привет и пожелание наилучшего здоровья. Дорогой Саша, получил твое письмо, за которое очень благодарен. Был у отца шесть дней, два-три дня переболел, ибо сильно был расстроен положением отца, и, приехав в Уфу, меня положили в санчасть: проболел до 2 мая, а 1 мая просидел на койке – трепала малярия. Сейчас здоровье поправилось, чувствую себя хорошо, но слаб. Принимаю железные пилюли и хину, от чего пожелтел. Сдаю испытания, осталось еще два и все. Скоро вовсе закончим, куда пошлют, еще не знаем, потом сообщу. Саша, я направил рапорт по своей части о создании каких-либо мер для улучшения материального положения отца, чтобы они действовали на местные власти, не знаю, что получится. Статью в «Правде» про Корюковку я тоже читал – ужас! Располагаются наши курсы в центре города. Ходим иногда в кино, театр, но редко – не пускают. В Ижевск попасть я не мог никак, ибо маршрут нашего действия не стоял на том пути. Очень хотел бы повидать твою семью: Шуру, Верочку, Борика. На улице чувствуется весна, распустились почки и зеленеют деревья. Очень хорошо. Только не совмещается весна с войной. Интересуюсь, как ты провел 1 Мая? Давали что-нибудь у вас на праздник? Я же сказал о своем праздновании. Так провел и 23 февраля, и 8 Марта. Одним словом, проведем праздник по окончании войны. Это будет действительный праздник. Пока, до свидания, до скорейшей счастливой встречи. Целую крепко. Шура. Уфа».