Блистательное средневековье

Борис Андреевич не спеша оглядел кабинет, увешанный благодарностями и грамотами. Задержал взгляд на портрете президента над головой хозяйки и опустил глаза к блестящему столу, за которым волновалась стареющая барышня.

В свои почти пятьдесят Ирина Петровна сохранила остатки былой фигуры, воспоминание о симпатичности лица и слабый налет интеллигентности на великолепном зеленом деловом костюмчике.

– Какое дело заставило вас прийти лично? – изумленно, но подобострастно спросила она, – можно было позвонить, и я бы сама ….

– Спасибо, – перебил ее посетитель, – я не сомневаюсь, Ирина Петровна, в вашем ко мне расположении. Но, собственно, зашел обсудить одну статейку.

– Да, да, – закивала главный редактор.

– Ну, вот, – Борис Андреевич, ловко перебирая ногами по полу, подкатил кресло вместе с собой и оперся локтем о стол, оказавшись в доверительной близости от собеседницы.

– Мне кажется, что наша пресса может сделать гораздо больше полезного, чем это ей удается, – с обидой в голосе сказал он, – почему бы не появиться в завтрашней газете хорошей исторической статье. Не обычные помои про большевиков. Мол, убийцы, да кровопийцы, репрессии и ГУЛАГ. Нет. Это время прошло. Нужно тоньше, хитрее и остроумнее. Вот бы вам талант применить и сочинить нечто этакое… – Борис Андреевич покрутил ладонью, словно выкручивая лампочку.

– О чем? – с готовностью спросила Ирина Петровна, но скрыть нотки недовольства ей не удалось. Всякая срочная внеплановая работа давно исчезла из ее жизни, и напрягаться сейчас не очень хотелось.

– О большевике Васильеве, разумеется, – Борис Андреевич стал серьезен, – если проявить известную долю старания, то получится.

– Но… – нерешительно пробормотала главный редактор, – об этом уже два очерка было в две недели.

– И? – поморщился Борис Андреевич.

– Надо еще?

– Надо.

– Но…

– Никаких «но», оборвал ее Борис Андреевич, – вы пишете о том, чьим именем мы хотим назвать улицу. И молодцы. Но, почему Васильева нужно предать забвению? Непонятно. Он что, не совершал преступлений, за которые его проклясть нужно?

– Совершал, конечно, – отозвалась Ирина Петровна неуверенно, – хотя, это же – документы поднимать. Историк нужен. Время.

– Нет, – с легким раздражение сказал Борис Андреевич, – никакой историк нам не нужен.

Он достал из внутреннего кармана пиджака небольшой синий томик с ярко красной закладкой.

– О большевиках надо писать то, что они говорили, но умело это используя. Понимаете? Вот красноречивый пример, – он снова помахал перед носом собеседницы книжечкой.

– Глядите, как нужно искать компромат в, казалось бы, непогрешимом и святом тексте. Это евангелие, – Борис Андреевич открыл книгу.

– Читаем, – ткнул он пальцем в страничку: «Евангелие от Матфея глава 15, стих 22- 28:

«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется.

Но, Он не отвечал ей ни слова…».

– И комментируем, – подмигнул Борис Андреевич:

«Не отвечал!» – Помилуй Бог, какая жестокость. А нам –то рассказывали, что он милосерден и готов помочь каждому…. Ложь?»

Хитро глянув на собеседницу, плут остался доволен. Ирина Петровна улыбнулась, глазки ее заискрились. А Борис Андреевич продолжил.

– И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева».

– Каково? – Воздел указательный палец к небу Борис Андреевич, – «…только к погибшим овцам дома Израилева!» – он притворно сделал скорбное лицо. – А, остальных, значит, побоку? Это же самый настоящий махровый национализм. Граждане дорогие, что ж это деется? – он с возмущением затряс головой, – да как же – тот, кого нам говорили считать образцом и воплощением вселенской любви – сионист?

Печать огорчения легла на холеное лицо Бориса Андреевича. Подумать только – две тысячи лет лжи. И, вот только мы сейчас, эксклюзивно докопались до истины.

Он скорбно опустил очи долу и продолжил почти шепотом: «А теперь читаем дальше: «А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Что это? – Захлопнул книжку обличитель, – вы слышали?

Этот нацист, изверг рода человеческого, все другие народы называет псами? И только иудеи у него – люди.

Ну, знаете! Это уже никуда не годится. Требуем новый Нюрнбергский процесс. Теперь – над христианством. Потому что религия эта – есть нацистская пропаганда, сеющая злобу и ненависть…

Борис Андреевич с торжеством выпрямил спину и свысока уставился на собеседницу.

– И не важно, – учительским тоном закончил он, – что случилось с Иисусом, женщиной, и ее дочерью дальше. Не имеет значения, как это толкуют отцы церкви. Приговор вынесен. Вот цитаты! – он снова хлопнул по книжке, – Любой может открыть библию и проверить…

– Браво! – захлопала в ладоши Главный редактор, – вы гений. Я поняла. Сама сегодня сяду за статью. Завтра гарантирую, выйдет в номере.

И только тяжелый вздох, который плохо удалось скрыть, едва не выдал ее.

Но, Борис Андреевич увлекся и уже не наблюдал за собеседницей.

– Ну, вот и договорились, – он медленно поднялся с кресла, – приятно с вами работать, – холодно кивнул гость, – с нетерпением жду результата. Но, если что-то не так, уж извините, покусаю, – он развернулся и зашагал к двери. Белоснежной сталью блеснули острые клыки, лишь на пару секунд проявившиеся под верхней губой.

Главный редактор этого не видела. Она весело улыбалась тому, что легко отделалась.

Ведь вначале казалось, что визит всемогущего означает ситуацию чрезвычайную. А вышло так, что он просто решил поучить ее как надо работать… и, эта шутка смешная – «покусаю»….

Шумский поехал домой.

Проезжая там, где когда-то стоял дом лавочника, он попросил водителя притормозить: «Вчера – Берг вспомнился, сегодня – опять он на память приходит. Надо бы позвонить, поинтересоваться, как жизнь его нечистая протекает», – ухмыльнулся он, мыслями убегая в самые тяжелые мгновения своей жизни.

***

Тогда, в девятнадцатом году, в Заболотске раненым было велено остаться.

Когда Шумского привели в дом лавочника и посадили на кровать в дальней комнате, он, конечно, обратил внимание, что спиной к нему, лежит раненый офицер. Но, лишь немного разобрав вещи и устроившись, решил приветствовать соседа.

«Господин капитан, – обратился он к офицеру, взглянув на френч с погонами у кровати, – рад вас приветствовать!»

Капитан обернулся, и Шумский с удивлением увидел сильно осунувшееся лицо Берга.

«Господин подполковник! – вяло улыбнулся капитан, – добро пожаловать».

Судьба снова свела спорщиков.

На этот раз оба пытались изо всех сил избегать политических тем и говорили в основном о ранах, дамах и охоте. Но, нет-нет, да и мелькала вспышка.

– Если Войцеховский освободит Колчака, то армию можно сформировать снова, – мечтательно говорил Берг, – и тогда погоним красных на запад. Только порядок в тылу нужен. А он без законности невозможен.

– К Семенову надо – в Забайкалье, – отзывался Шумский, – и вместе давить большевистскую заразу. Жестко. Жестоко!

– Нет, Семенов запятнан беззаконием, мародерством и небывалым насилием. Нужен закон. Пусть военный, но закон, – горячился Берг, – народовластие не возникнет на беззаконии.

– Бросьте, – морщился Шумский, – порядок будет только после победы. И это – государь.

– Государь отрекся!

– Враки. Его вынудили.

– Россия уже республика. Пути назад нет.

– Есть.

Оба, спохватившись, затихали. Сердито пыхтели, курили, кашляли, стараясь успокоиться, тщетно искали иные темы. Так прошло три дня.

Заболотск оставили войска Войцеховского, прошли почти все части. Ждали только арьергард с лазаретами, которые и должны были забрать с собой офицеров.

На четвертые сутки вечером, когда раненые, выпив чаю, устало прилегли каждый на своем месте. В дом суетливо вбежал хозяин – лавочник Степан. Он нервно поводил крючковатым носом и забегал из комнаты в комнату, что-то перенося и припрятывая, сердито покрикивая на жену. Женщина бестолково металась за мужем, помогая ему и мешая одновременно. Она тихонько подвывала от страха.

– Что за суета, Степан! – окрикнул его Шумский. Берг тоже с любопытством обернулся.

– Господа офицеры, ради всего святого, заступитесь, коли что не так, – молитвенно сложил руки хозяин.

– Перед кем затупиться? За что? – переспросили офицеры.

– Замащиковцы по улице шерстят, – прошептал, округлив глаза Степан.

– Кто?

– Замащиков – атаман ихний. Ваши ушли почитай все. Вот они и подскочили. Власти нету, ни вашей, ни красной, мать их! А эти тут как тут.

– Да кто это, замащиковцы? – снова строго спросил Шумский.

– Бандиты, – прошептал хозяин и убежал в другую комнату.

«Ишь ты, бандиты!» – проговорил Шумский и потянулся к кобуре с револьвером.

– Да, перестаньте, – Берг потянулся, – думаю нам они ничем не грозят. Такие же враги красных, как и мы. Раненых не тронут.

– Кто их знает, – недоверчиво покосился на соседа Шумский и спрятал пистолет под подушку. А уже через секунду в дверь сильно застучали.

«Хозяин! – раздался хриплый голос уже в прихожей, – давай ключи от лавки, Устинья требует».

«Открыто все, господа, нужно только со двора заходить, – затараторил Степан, а баба его взвыла и убежала в дальнюю комнату.

– А тут у тебя чего? – В комнату ввалился бородатый мужик в лохматой шапке, полушубке и с ногайкой в руке. – Оп-па! Это хто такие будем? – нагло уставился он на раненых.

– Охвицеры это раненые, – подскочил Степан, – лазарету дожидаются. Господа подполковник и капитан.

Мужик в шапке злобно покосился на хозяина и вошел в комнату.

– Кто такие? – рявкнул он.

Шумский сел на кровати.

– Позвольте представиться, подполковник Шумский Борис Андреевич, – он поклонился с достоинством, но одной головой, – мой товарищ – Берг Сергей Петрович, капитан.

– Немец? – помутился взгляд бандита. И только теперь Шумский понял, что мужик пьян.

– Русский, – отозвался Берг.

– Малчать! – бандит взмахнул ногайкой, – деньги, ценности на стол, – скомандовал он.

– Чего? – Берг возмущенно округлил глаза.

– На стол! – заорал крючконосый и выхватил из-за пазухи обрез.

Берг испуганно полез в карман френча, который схватил со стены и быстро достал пару бумажных банкнот и серебряный портсигар. Все это он бросил на стол и развел руки, показывая, что больше ничего нет. Бандит перевел взгляд на Шумского.

– Ты!

Шумский потянулся к тумбочке левой рукой, правой пытаясь вынуть револьвер. Взгляд его метнулся к Бергу, который яростно указывал Шумскому на что-то за спиной бандита.

Там – в прихожей – топтались две тени с винтовками. Пистолет остался под подушкой.

Зато две керенки, что лежали в тумбочке, он бросил на стол. Бандит сгреб добычу в карман и рявкнул: «Выходи!»

– Ты не видишь? Мы ранены, – отозвался Берг. Бандит поднял обрез, чуть отвел в сторону и выстрелил. Грохот оглушил офицеров. Они сразу зашевелились, с трудом поднимаясь на ноги.

Через пару минут раненые уже стояли посреди двора. К ним не спеша подошла невысокая баба в папахе, полушубке и валенках под длинной юбкой.

– Это охвицера ранетые, Устинья Егоровна, – доложил бородатый, – тута лежали. Чего с ними делать будем?

Баба властно оглядела офицеров, подошла вплотную и заглянула в лицо Бергу. Она перевела взгляд с черной шевелюры на бледное лицо, а потом заглянула в испуганные глаза. С удовольствием долго держала взгляд, наслаждаясь страхом мужчины и, наконец, шагнула назад пробормотав невнятно: «В расход».

– Что? – Берг вскинулся от обиды. Какая-то баба, его – офицера боевого, да ни за что будет в распыл пускать? Он кинулся на Устинью, но тут же получил удар в живот прикладом и упал в грязный снег.

Шумскому стало ясно, что сейчас его убьют. Буднично, по распоряжению этой бабы.

Грудь опустела, зато голова наполнилась яростным протестом: «Нет! Не сейчас… Что? Что делать?»

Офицер бросился на колени и закричал тонким писклявым голосом: «Устинья Егоровна! Не губи!»

Резкий крик подействовал. Баба остановилась и обернулась. Видно было, что ей нравится такой оборот дела. Она радостно улыбнулась: «Ась?» – подняла руку к уху, словно туго слышит.

– Не губи, госпожа моя! – снова закричал Шумский, – что хочешь сделаю для тебя!

– Все? – Ехидно переспросила атаманша.

– Да! Приказывай, – Шумский всем видом излучал покорность. Гордость улетучилась, и дикий страх смерти говорил за него.

– Ну, – веселым взглядом окинула бандитов Устинья, – коли все, то … – она взяла револьвер, ловким движением откинула барабан и, вынув все патроны, оставила один, чтоб офицер не вздумал палить по ее людям. Приготовила пистолет к стрельбе и протянула его Шумскому. – На, дружка своего застрели. Отпущу, – она кивнула на барахтавшегося в снегу Берга.

Шумский долго потом пытался вспомнить, как это вышло. И всегда получалось, что мысли в его голове не было ни одной.

Он взял револьвер из рук атаманши, направил его на голову Берга и, не думая ни секунды, нажал на спуск… .

Берг затих. Мозг его разбросало по грязному снегу. Кровь медленно растекалась.

«Устинья!» – крикнул некто властно, и баба тут же переменилась, – Да, Константин Степанович, – подобострастно отозвалась она.

Подошел некий военный – стройный, с офицерской выправкой.

– Чего творишь, глупая баба? – прикрикнул офицер, – не видишь, что офицеры белые это, союзники наши, так же краснопузых ненавидят.

– Да, – отозвалась неохотно Устинья, тот, – она кивнула на мертвого Берга, – так плотоядно на меня смотрел. Хотел обидеть.

И баба потупила глазки.

– Чего? – Весело захохотал атаман, плотоядно? Да ты глянь на него, – он ткнул плеткой в Шумского, – еле на ногах стоит. А ты – плотоядно…

Он подошел к Шумскому.

– Прошу прощения, господин офицер за инцидент, – сказал неохотно он.

– Шумский, подполковник, – представился Шумский.

– Замащиков, прапорщик, – кивнул в ответ атаман, – все, что у этих офицеров кто взял, вернуть! – резко скомандовал он и, круто повернувшись, зашагал прочь.

Когда бандиты ушли. Шумский вернулся в комнату.

Хозяйка выла в дальней комнате от страха и ничего не видела. Хозяин – Степан был с грабителями в лавке. И получилось так, что убийство Берга видели только члены банды и он – убийца. Бандиты ушли. А Шумский быстро смекнул, что лучше никому ничего не говорить.

Поздно ночью вернулся избитый Степан, принес бутыль самогона. Они пили почти до утра. Не разговаривая.

И хмель не брал в ту ночь Шумского. А к утру он ясно увидел полную картину того, что случилось. Вышло так, что он убил боевого товарища, чтобы сохранить свою шкуру. И любой, кто об этом узнает, его осудит. И руки не подаст. Он презренный преступник.

А когда он немного вздремнул – утром – очнулась совесть. И это было самое плохое. Потому что захотелось выть от дикой боли и отчаяния. Вечное клеймо предателя и убийцы, несмываемым пятном легло на его душу. Можно ли смыть его?

Как?

Следующим утром Заболотск встречал арьергард войск Войцеховского. Прибыл и лазарет. Шумского перевязали, дали лекарств, погрузили на неудобную подводу и повезли вслед за уходившими к Иркутску войсками.

Но прежде он организовал погребение несчастного Берга. Солдаты-санитары по настоянию Шумского увезли тело капитана на местное кладбище и вырыли могилу у самой приметной лиственницы, которая видом своим напоминала штопор. «Сколько бы лет ни минуло, – рассудил Шумский, – эту особенность дерева всегда можно будет увидать». Берга закопали там.

«Я вернусь за тобой!» – дал клятву в последний момент Шумский. Словно кто-то за него, его устами проговорил это.

Как вернется? Когда? Он и представить себе не мог. И, главное, зачем?

Но нечистая совесть тщетно искала облегчения. И эта клятва должна была уменьшить муки раскаяния: «Я вернусь за тобой! Во что бы то ни стало! Клянусь».

Глава 5

К дому сестры Сомов подъехал уже в сумерках. Он с удовольствием выбрался