На краю бездны

Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…

Марианна считалась в местном североамериканском посольстве коммунисткой, потому что выступала с «мягкой линией», которой придерживались некоторые североамериканские дипломаты и против которой резко выступали военные, как сальвадорские, так и североамериканские, назначенные советниками. Она считала, что, отвечая на насилие еще более жутким насилием, ничего не добьешься, нужно твердо вставать на путь верховенства закона и идти по нему, как бы трудно это ни было. Было необходимо либо распустить скомпрометировавшие себя отряды контргерильи, либо отдать их командиров под суд и показательно наказать, а в дальнейшем не допускать омерзительных расправ. Бороться же с герильей нужно было агентурным проникновением, точечными ликвидациями наиболее известных вожаков и подрывом базы сопротивления. Но это было сложно, дорого, а для военных и непривычно – у них не было проблемы, которую не могла бы решить пулеметная очередь. Не нравились ее предложения и местным военным – для них было совершенно неприемлемым допустить суд над одним из них, это была каста, связанная и спаянная круговой порукой и клятвой, данной на крови собственного народа. Только безусловной поддержкой друг друга они могли держаться в безбрежном море ненависти, окружавшем их. Если бы они допустили суд над контр-герильерос, они перестали бы быть самими собой…

Марианна вдруг вспомнила Лондон. Венец ее карьеры, пусть данные о нем и скрываются в закрытых архивах Секретной службы. Она предотвратила покушение на El Presidente… и встретила человека, забыть которого, увы, не могла.

Хоть и пыталась…

– Дура ты… – сказала она сама себе, закрыла холодильник и направилась досыпать.

Нормально поспать ей, конечно же, не дали. Звонок прозвенел с самого утра, спросонья она столкнула мерзкий, дребезжащий на туалетном столике аппарат на пол, потом достала, посмотрела на определитель номера. Эстадо Майор, армейская штаб-квартира…

– Я слушаю…

– Мисс Эрнандес, это вы?

Марианна узнала звонившего. Армейский майор, прошедший обучение в САСШ на курсах ФБР. Один из немногих ее единомышленников, считающих, что скальпель лучше меча. Delegado из числа военных в спецслужбы – для взаимодействия. Грубую силу вообще применяют только те, кто не видит иного выхода.

– Да, это я, Виктор. Ты думаешь, я сменила ориентацию и это моя подружка?

Майору Рохасу было не до шуток.

– Эль Бухо нашли.

– То есть? – не поняла Марианна.

– Мертвым! – крикнул Роха. – Его нашли мертвым! Сидел в машине в районе Сесилио де Вале, там, где закусочная Энрике, в башке – пуля!

Марианна выпрямилась. Это был удар, которого она не ожидала. Почти год работы по внедрению пошел прахом.

El Buho[31] был русским, хотя на родине его ждал ордер на арест и скорее всего смертный приговор за антигосударственную и террористическую деятельность. Он бежал из России с немалыми капиталами, осел в Рио-де-Жанейро, был связан с организованной преступностью, наркомафией и троцкистами. Была доказана его связь с Primero Comando do Capital[32], одним из крупнейших бандитских объединений мира, насчитывающим в своих рядах больше ста тысяч боевиков и контролирующим целые городские районы. Его взяли на крючок как раз в Сальвадоре и заставили подписать бумажку о сотрудничестве. Он должен был начать внедрение в террористическую иерархию Сальвадора издалека, и не под легендой, а со своим настоящим прошлым. Но кто-то раскрыл его, прежде чем он успел сделать даже первые шаги.

El Buho, черт…

– Я выезжаю. Кто там сейчас?

– Пока полиция.

– Хорошо. Еду.

Наскоро одевшись, не успев даже перекусить, но не забыв сунуть в сумочку револьвер, она вихрем промчалась по лестницам дома, где жили в основном североамериканцы и который охранялся, спустилась в гараж. Ее машина – здесь она пересела с «Субурбана» на более короткий «Тахо» – приветственно мигнула фарами.

El Buho, как же так…

Внедрением El Buho она занималась сама, о нем никто не ставился в известность, тем более местные. Данные ушли в Лэнгли, там сейчас располагалось СРС, переехав из суматошного, задыхающегося от смога Вашингтона в еловый лес[33]. Неужели утечка идет на уровне Центрального аппарата?

Убийство было демонстративным. Если бы его просто убили, то его бы не нашли. Здесь, в Латинской Америке, в каждом крупном городе работали предприятия, растворяющие людей в серной кислоте, нету тела, нету дела. Их услугами пользовались не только местные гангстеры, но и труженики плахи и топора, работающие на государство, когда нужно было что-то надежно скрыть. Если же Бухо оставили убитым в дорогом районе, сидящим в машине, значит, это вызов им всем, в том числе и ей.

Лично.

Рохас не сказал – есть ли на теле следы пыток. Хотя сейчас, если применять электрошок, следов почти не остается. Если есть следы пыток – значит, он сдал куратора, ее саму. Не мог не сдать. El Buho не из тех, кто стал бы молчать.

На улицах города, сильно разросшегося и суматошного, машин пока было немного и людей тоже – и поэтому «Тахо» проскакивал перекрестки с ходу, иногда разражаясь густым басом гудка, похожего на корабельный – она сама его поставила, в этой стране от тональности гудка в час пик многое зависело. Она жила не так далеко от места убийства, в колонии (районе) Алькататль, но добираться придется через центр, так удобнее. Ветра в городе не было – здесь почти никогда не бывает ветра, – и только всходящее солнце уже задрапировала мутнеющая вуаль смога. Про экологию здесь мало что знали, и заводы – а Североамериканские соединенные штаты выносили сюда грязные и трудозатратные производства – дымили вовсю…

El Buho, верней, то, что от него осталось, сидел в машине марки «Бьюик», довольно дорогой, припаркованной прямо напротив только открывающегося уличного кафе. Там же стояли несколько полицейских машин, они перемигивались мигалками, но сирены были отключены. Беда уже случилась…

Марианна припарковалась с нарушением правил, сунула под стекло специальную карточку, означающую, что владелец машины полицейский, пошла к столпившимся у машины стражам порядка. Ее заметили – довольно молодой человек пошел ей навстречу.

– Виктор…

– Привет.

– Привет. Что тут у нас?

– Сама посмотри.

Они протолкались к машине. Первое, что она отметила – стекло со стороны пассажира чистое, а сам Рохас сидел не на месте водителя, а на месте переднего пассажира.

– Стекло чистое.

– Я заметил. Его убили не здесь, в машине слишком мало крови. Просто подвезли его сюда и бросили машину.

Это каким же хладнокровием надо обладать, чтобы ехать по городу с мертвецом, пристегнутым ремнем на пассажирском сиденье…

– Кто и когда нашел?

– Мальчишка. Решил, что возможно владельцу машины требуется помыть стекла.

Или магнитолу решил спереть. Пацаны здесь были хваткие – оружие имели уже в семь-восемь лет, сбивались в банды. Примерно с десяти лет мафия начинала набирать из них исполнителей заказных убийств – к четырнадцати, возрасту уголовной ответственности, некоторые уже имели за плечами по нескольку десятков трупов.

– Оружие?

– Опять то же самое. Дерьмо… – выругался Рохас.

– Тендер-пять?

– Оно…

Тендер-пять[34], револьвер под патрон четыреста десятого калибра, был гладкоствольным, а потому криминалистическая экспертиза не могла установить причастность того или иного ствола к тому или иному убийству. В джунглях он был очень удобен – компактен, в отличие от ружья, и позволял защититься от змей, если зарядить патронами с мелкой дробью. Для таких вот криминальных дел существовал патрон с тремя большими свинцовыми дробинами-пулями, оставляющими чудовищные раны.

Марианна открыла дверь – и отпрянула. Зрелище было омерзительное, хотя она повидала многое. Слишком многое.

– Выстрел в голову, почти в упор, – прокомментировал Рохас, – мелкая дробь.

Уже собирались мухи…

– Ты заметил, выстрел не в лицо, а сбоку?

– Да… как будто он хотел покончить с собой.

– Или сидел в машине, но в другой. Револьвер нашли?

– Нет…

– Может, мальчишка решил, не пропадать добру?

– Нет. Машина была закрыта.

– Как же он увидел труп?

– Протирал стекла, разглядел.

– Понятно. Пусть убирают его отсюда. Надо делать вскрытие…

Рохас отдал распоряжение полицейским, и те стали открывать машину со стороны пассажира, чтобы переложить тело El Buho в мешок для перевозки трупов.

– Мы теряем инициативу… – устало проронила Марианна. Когда пошевелили труп – вонь стала сильнее, от этого разболелась голова.

– У нас ее никогда и не было.

– Когда-то была. Но мы ее потеряли. Кому ты докладывал про El Buho?

– Никому. Да я и не знал многого…

– Ну… кличку-то ты знал.

– И более ничего.

Без помощи Рохаса она не могла обойтись. У Рохаса, единственного из сальвадорцев, был список агентов и ее телефон, никаких подробностей работы агентов он и на самом деле не знал. В его задачу было сообщать Марианне всякий раз, когда один из агентов мелькнет в дневной сводке происшествий.

– Мне нужно выпить кофе…

Кофейня – это только так называлось, на самом деле здесь основным напитком был матэ, травяной настой, отлично утоляющий жажду и снимающий усталость. Но в кофейне можно было выпить и кофе, благо она только открылась, и кофе должен быть свежим…

Она устало плюхнулась на стул, Виктор ушел заказывать кофе. Первым подозреваемым был он сам, хотя Рохас был одним из немногих сальвадорцев, который имел степень допуска ФБР. Семейство Рохасов, довольно богатых землевладельцев, пострадало от партизан, и вряд ли Виктор стал бы стучать им. Но есть еще и Альварадо. Альварадо… козырь, пятый туз в колоде, переворачивающий всю игру. Альварадо работал не с низовыми слоями, с боевиками и троцкистами – за ним стояла олигархия. Не только наркомафиози – богатые землевладельцы, промышленники, которые здесь остались. Землевладельцам нужно было, чтобы над ними не летали североамериканские самолеты с гербицидами, а им самим разрешали засаживать поля кокой. Промышленникам надо было, чтобы на месте разрозненной Южной Америки появилась конфедерация или даже федерация и закрыла рынки для чужих, прежде всего североамериканских, товаров. Многие еще помнили уровень жизни здесь до того, как североамериканцы начали экономическую экспансию, и идеи второй Реконкисты[35] находили отклик в самых разных сердцах.

Что сделали североамериканцы, избавившись от витающего над страной призрака коммунизма и став ядерной державой? Идея проста. Во-первых – заставить южноамериканские страны открыть рынки. За счет искусственного ослабления доллара в семидесятые североамериканские товары стали дешевыми, настолько дешевыми, что они вытесняли с рынка местные товары. Вдобавок покупать североамериканское было престижно, этим ты как бы приобщался к среднему классу – а деньги имелись, ведь слабый доллар сделал ранее недоступное доступным. Подогреваемая дешевым кредитованием потребительская лихорадка продлилась около двух десятилетий, пока не стало понятно, что кредиты надо возвращать, а платить нечем. Заводов нет! Почему-то многие страны в последнее время забыли о том, что экономику нельзя мерить только денежными измерителями, имеют смысл и натуральные показатели, а именно – объем произведенного экономикой продукта в килограммах, штуках, метрах, литрах. Не все измеряется в деньгах, у людей должна быть работа, а у страны – безопасность. Чтобы погасить задолженности, правительства Южной Америки принялись печатать деньги, вызвав гиперинфляцию и обесценив собственную валюту. После этого было принято еще одно ошибочное решение – привязать собственную валюту к имеющемуся в стране запасу валюты североамериканской, непонятно как посчитанному. Но экономика тем самым лишилась денег – и их дали североамериканцы, за счет своей валюты, которую они печатали, скупивши все на корню. Как только предприятия переходили в руки североамериканцев, они моментально начинали работать, потому что североамериканцы давали оборотный капитал, сами, в свою очередь, пользуясь низкими издержками на производство, отсутствием экологических ограничений, дешевой рабочей силой. Они переносили сюда самые грязные и трудозатратные производства, забирая большую часть прибыли себе. Простые южноамериканские рабочие и крестьяне знать не знали про макроэкономику, они не знали про то, что теперь маятник шел обратным ходом и уже работу теряли североамериканцы. Они просто видели по телевизору, как живут в Северной Америке, и слушали агитаторов, которые говорили им, что североамериканцы жируют за их счет. В каком-то смысле так все и было. А потом те же агитаторы подсказали идею – возьми автомат и убей. Освободишь свою страну – а потом пойдешь войной на чужую. Все по Троцкому и Ленину…

А она и ее коллеги здесь просто пытались что-то с этим сделать…

Чашка кофе на блюдце опустилась перед ней с легким стуком, черная жидкость исходила ароматным парком.

– Спасибо, Виктор, я…

Человек из Лондона, тот самый, которого она вспоминала только сегодня ночью, стоял перед ней.

Самолет, на котором я летел из Буэнос-Айреса – кстати, какой то шутник назвал город «Хорошим воздухом», на деле же воняло премерзко, – был старым «Дугласом» ДС-6, четырехмоторным, компании «Эйр Сальвадор» – на «Пан Ам» билетов не было. Как эта рухлядь не развалилась в воздухе, удивляюсь сам, самолету было не меньше сорока лет. Но такие здесь были не редкостью, на перевозках внутри стран вообще работали «ДС-3» с современными двигателями, и это при том, что «ДС-3» был разработан в 1938-м, если мне не изменяет память…

Аэропорт был чистеньким, недавно отстроенным, намного большим по размерам, чем я ожидал – почти трансконтинентальный узел, заполненный лишь наполовину, если не меньше. Самолеты – по крайней мере, те, которые я видел на летном поле, – принадлежали либо «Эль-Сальвадор», самым новым из которых был «Боинг-717», либо «Пан Ам», крупнейшей авиакомпании мира, либо «Люфтганзе», – привычные германские «Юнкерсы». Уже одно это говорило о раскладе в этой части света – Священная Римская империя германской нации смотрела за океан. Рано или поздно это закончится недобрым.

В аэропорту я взял такси, назвал «Шератон» – знаменитый отель, прогремевший во всех мировых новостях в свое время и полностью отреставрированный после событий восемьдесят девятого года. Говорят – там одну стену специально сохранили как достопримечательность для туристов. Североамериканцы стали умнее – резидентура СРС больше в отелях не квартировала, сейчас они занимали новое, отдельно стоящее здание рядом с казармами специальной полиции.

Этот город был еще больше похож на Белфаст, но в чем-то даже страшнее. Не было следов взрывов – здесь почему-то взрывы не приживались, – зато то тут, то там на стенах следы от пуль, где наспех замазанные, где и вовсе все брошено как есть. В одном месте я увидел пробитую пулями витрину магазина – она была обклеена специальной пленкой, и пули не разбили ее, а только проделали несколько отверстий. Следы от пуль были и на машинах в окружающем потоке.

Полицейских – намного больше, чем в Буэнос-Айресе, больше даже, чем в Белфасте, и уж точно больше, чем в обычном, нормальном городе, где не идет гражданская война. Есть обычные полицейские автомобили, а есть бронетранспортеры, североамериканские М8, закрытые сплошным самодельным кузовом из брони, и даже бурские противоминные уродцы, которые за пределами бурской конфедерации вообще редко можно где встретить. На бурских машинах – не предусмотренные изготовителем спарки пулеметов калибра 30. Есть североамериканские «хаммеры», часто тоже с самодельным бронированием и со спарками пулеметов «браунинг М1917» – такими в тридцатые-сороковые оснащались стратегические бомбардировщики, и видимо, североамериканцы сбагрили сюда свои запасы по дешевке. Все эти машины окрашены в однотонный темно-голубой цвет и на них надпись «Dinoes» – динозавры. Потом я узнал, что это машины армейского антиповстанческого батальона с таким названием, который нес службу в столице, в полной готовности к уличным боям.

На улицах много рекламы, но почти нет кафе, где столики выставлены на тротуар, не торгуют ни мороженым, ни газированными водами, хотя на улице жарко, не торгуют цветами. Зато прямо на улице что-то жарят, дым столбом, но не шашлыки, а что-то другое… может быть, паэлью, типичную для любой испаноязычной страны? В потоке машин – уже позабытые во многих странах мира троллейбусы. Люди идут быстро, нельзя увидеть тех, кто просто прогуливается, заметно, что все хотят как можно меньше находиться на улице…

Весело…

С водителем я кое-как объяснился на английском – кроме английского, испанского и, вероятно, каких-то местных индейских диалектов, он не знал языков, а вот в «Шератоне» меня, к удивлению, встретили хорошим русским. Один из портье оказался русским – уехал из страны в семидесятые, решил поискать свободы. Поискал…

– Страшно здесь? – спросил я, пока портье старательно переписывал данные моего паспорта в книгу постояльцев (первый раз вижу, чтобы переписывались абсолютно все данные, до последней буквы).

– Да как сказать… Есть немного.

– Стреляют?

– И это есть.

Портье огляделся по сторонам, видимо опасаясь, что его могут услышать.

– А что не вернетесь?

– Свобода… – неопределенно ответил этот пожилой уже человек.

Да…

Люди, конечно, бывают разные, и каждый идет по жизни своей дорогой. Я не отрицаю это право, просто иногда не понимаю некоторых людей. Свобода чего? Свобода получить пулю в лоб в случайной перестрелке? Свобода попасть в полицию, роль которой здесь выполняют настоящие мясники и преступники, и быть запытанным насмерть? Свобода жить в стране, которой помыкают, как марионеткой?

Нет уж, увольте, милостивые господа.

Как будто подтверждая мои мрачные мысли, где-то недалеко один за другим стукнули два выстрела – судя по звуку, пистолетные. Никто даже не обратил внимания, кроме одного немца, что оформлялся рядом со мной и заполошно оглянулся.

Портье протянул мне ключи от моего номера вместе с паспортом. Снял на две ночи, сказал, что в случае необходимости доплачу.

– Ах, да… – хлопнул себя по лбу я. – Говорят, здесь сохранилась стена после штурма. Хотелось бы увидеть…

– Да… – портье снова чего-то испугался, – второй этаж.

– Спасибо…

Номер был одноместным, в типично североамериканском стиле – преимущество международных сетей отелей заключается в том, что в каждой стране – одно и то же. Однако здесь на окнах – непривычные плотные черные шторы, горячей воды нет. Сняв ботинки, я подставил стул, встал на него и менее чем через минуту нашел в люстре микрофон. Еще один – в трубке телефонного аппарата… как все банально, никакой выдумки. Номера для иностранцев, понятное дело. Проверять розетки я уже не стал, чтобы не пачкаться.

Бросив вещи в номере – все равно единственную ценность, небольшой ноутбук с некоторыми дополнительными функциями, и телефон я забираю с собой, а если кто-то позарится на сменную сорочку, то это его дело, – я спустился по лестнице вниз, попутно заглянув на второй этаж. Стена, возле которой толпились туристы и мелькали вспышки блицев, меня совершенно не впечатлила – в Бейруте я видал и покруче. Разница лишь в том, что в Бейруте все прекратилось, а здесь не прекращается уже не один десяток лет.

Ключи портье я сдавать не стал, просто прошел на выход. Выйдя, огляделся, почти сразу увидел то, что хотел. Официальный обмен валюты связан с довольно серьезными проблемами, в частности с необходимостью предъявлять документы, а вот у уличных менял можно поменять без проблем. Как раз вот у такого пацана я и поменял двести североамериканских долларов на местные песеты. Среди песет мне попытались подсунуть фальшивки, но я это пресек и вытребовал себе настоящие. Кстати, если вы думаете, что в банке этого бы не было, то ошибаетесь.

С карманами, набитыми песетами – здесь свирепствовала инфляция, и деньги были сильно обесценены, – я, не торопясь, прогулочным шагом пошел по улицам, присматриваясь к происходящему. Похоже, единственное, что здесь есть стоящее – это женщины. Как и во всей Латинской Америке… впрочем…

Достал мобильный телефон, сделал несколько снимков – улицы, здания, автомобили. Людей снимать не стал – неизвестно, как к этому отнесутся.

Примерно в полукилометре от отеля я нашел интернет-кафе, зашел. Интернет здесь стоил дороже, чем в России, едва ли не на порядок, вдобавок и тормозил. Отправляясь сюда, я узнал, что весь трафик здесь под постоянным контролем.

Эзоповым языком набрав сообщение, я зашифровал его методом стеганографии[36], перед этим скинув получившиеся фотографии в ноутбук, наложил сообщения на фотографии и скинул их на общедоступное хранилище, находящееся в Священной Римской империи. Вот и пусть расшифровывают… мудрецы, пальцем деланые.

Оттуда же я достал несколько фотографий кантона Женева, расшифровал их. Программа шифрования была разработана в России и маскировалась под программу обработки изображений «Семицвет». Ничего особо нового мне не сообщили… но я поставил сторожевик на систему «Невод», ориентировав ее на активность в Сальвадоре. Если что-то будет, придет в виде сообщения на телефон в лучшем виде.

На обратном пути из отеля я арендовал машину, старый добрый джип «Рэнглер», еще пятой серии, разукрашенный аэрографом во все цвета радуги и с самодельным жестким верхом. Зачем в такую жару жесткий верх, я так и не понял, но других не было.

Остаток дня катался по городу, на всякий случай купил карту на английском и проехался по всем основным магистралям, увидел блокпосты на выездах из города, но фотографировать их не стал во избежание неприятностей. Ничего нового от этих поездок я не узнал, просто стал лучше ориентироваться в городе.

Вечером вернулся в отель. Вещи мои стояли не так, как я их поставил, да и нитка, которую я оставил около защелки на чемодане, исчезла. Но ждать другого – что дежурящие в гостинице полицейские не обыщут вещи подозрительного иностранца – было бы глупо. Поэтому я не стал ни с кем выяснять отношения. Просто подставил стул под дверь, положил на прикроватной тумбочке телефон и заснул…

Телефон разбудил меня примерно в шесть по местному – от смены часовых поясов дико болела голова. Телефон разбудил оттого, что на него пришло сообщение с одного из «нейтральных» серверов «Невода», само по себе ничего не значащее. Североамериканцы его, конечно, отследят, но, как минимум, три часа у меня в запасе будет.

Из сообщения, которое мне прислали – а компьютер перевел его из голосового режима в текстовый, – я ничего не понял, кроме адреса. Посмотрел на карте: где Сесилия дель Вега – знаю, а вот про закусочную Энрике карта умалчивала. Решил, что съездить и покататься по району – особого труда не составит. Только голова не прекращала болеть.

Повесив на всякий случай на бок сумку с ноутбуком и телефоном, я вышел из отеля. Ключи сдал портье…

Место, где произошла трагедия, я нашел почти сразу – улица была перекрыта, худой усатый полицейский остервенело махал жезлом, направляя машины по объездному маршруту. Подчинился – поворачивая, увидел, что дальше по улице стоит большой черный внедорожник североамериканского производства. Надо было только где-то припарковаться.

Припарковавшись, я решил искать путь не по основным дорогам, а где-то внутри квартала. Это было опасно – могли ограбить и убить. Все туристические путеводители настоятельно не рекомендовали туристам отклоняться от больших многолюдных улиц и заходить внутрь кварталов, но опасно было и на большой улице. Дело было в том, что я, в европейском костюме и с сумкой через плечо, походил на журналиста, а представители властей эту профессию не сильно уважали. Журналисты – как североамериканские, так и из других стран – всюду совали свой нос, раскапывали дурнопахнущие истории, в том числе историю с расстрелом целого села и с забитым прикладами до смерти священником, и вообще мешали бороться с мировым коммунизмом. Поэтому назойливого журналиста могло ждать все, что угодно, – от удара дубинкой или прикладом по голове до тайного расстрела. Тело нашли бы потом где-нибудь на дороге в провинции, естественно, в произошедшем обвинили бы коммунистов. Журналисты это знали и в основном теперь не сами совали свой нос в пекло, а сидели в отелях и скупали «жареные» материалы и видеозаписи у местных, тем более что с распространением сотовых телефонов со встроенными фотоаппаратами и даже видеокамерами количество «сам себе режиссеров» увеличилось на порядок. Кстати, часто такие материалы «сливали в прессу» сами полицейские или военные, желая подставить друг друга и занять освободившееся кресло.

Квартал был самым обычным для Сальвадора, довольно бестолково застроенным и грязненьким. Здесь не было нормальной канализации, и помои во многих домах просто выплескивали на улицу, оттого омерзительно пахло, и у стен домов открыто копошились крысы. Зелени здесь почти нет, на веревках прямо через улицу висит белье, как в старых итальянских городках. Везде лестницы – на второй этаж заходят по внешней лестнице, а не по внутренней. Людей почти нет, еще утро, рано. Если бы были, скорее всего, я отсюда не вышел бы живым. В подобных местах европейский костюм – призыв к насилию…