Навоз как средство от простуды (хроники пандемии)

– Вот черти землеродные, бычки за собой не тушили… спалили сральник, – в сердцах заметил Авдеич.

– Можно оттуда набрать для лечения графа, – предложили студенты, – уже стерильное после пожара.

– Там я видел какой-то хлев, подписанный «БОНДАРЬ». Там бочки стоят. Можно в бочки залить, – махнул рукой Женька в сторону большого деревянного строения.

– А у кузни я видел огромный половник, можно им начерпать, – отозвался НЮРА.

Постояв еще какое-то время, друзья отправились досыпать.

Утро свалилось на усадьбу Ермолая Троекурова вместе со съемочной группой Первого канала. Корреспондент Тинна Красовская с микрофоном в руке стояла над дымящейся пропастью. Вторую руку Тинна прижимала к уху, ожидая команду «Фас!». Оцепеневший оператор нацелился в Тинну телевизионной камерой. После команды корреспондентка затараторила в микрофон и побежала по краю пропасти, указывая свободной рукой на яму. Оператор бежал впереди, стараясь не выпускать шуструю Тинну из виду.

– Большое несчастье случилось сегодняшней ночью в поместье миллионера Ермолая Троекурова, – трещала Тинна в прямом эфире. – Здесь сгорел отхожий дом, где крестьяне обычно хранили припасы*. Сейчас вы можете видеть все, что осталось от дома. По словам очевидцев, пламя окутало дом поздно ночью, когда все работники спали…

На этих словах Тинна оступилась и с размаху рухнула в пропасть. Там громко булькнуло, вспенилось и поверху пошли пузыри. Оператор кинулся к яме, стараясь запечатлеть все детали процесса.

Крестьяне равнодушно шли мимо на завтрак. Друзья, шедшие в трапезную, бросились к яме. Там, отплевываясь и хлопая по жиже руками, барахталась корреспондент Первого канала российского телевидения. Зрелище, как магнит, завораживало.

– Долбоебы! Что стоите! Тяните скорей! – неожиданно четко произнесла Тинна-корреспондент.

Студенты бросились к кузне и притащили огромный половник. Все вчетвером сунули его в яму, зачерпнули там Тинну и выволокли наружу. Оператор тщательно фиксировал происходящее, передавая в эфир.

В этот момент к месту телевизионных съемок прибежал мажордом Прохор. Он овладел ситуацией и принял на себя руководство спасательной операцией.

Друзьям ничего не оставалось, как последовать за крестьянами в трапезную.

*) Не нужно удивляться тому, что Тинна Красовская путает отхожее место со складом. Уровень знаний нынешних журналистов оставляет желать лучшего.

Акт сорок шестой

Ермолай Троекуров, как он сам утверждал, не терпел прогресса. По этой причине в усадьбе графа было запрещено электричество, интернет, табак, дрожжи и туалетная бумага. Почему именно дрожжи, спросите вы. Хм… хотел бы я знать.

Внешне – в домотканой до колен рубахе, шароварах и сапогах – граф походил на расстригу-попа или провинциального купца средней руки. Миллионер носил лохматую бороду и нательный крест размером с десертную тарелку. Архаичный вид и отрицание интернета не помешали Троекурову-Филькенштейну основать криптобиржу и украсть там чужую валюту.

Все эти странности легко объяснить, если заглянуть в голову Троекурова с помощью МРТ. Мозг графа – или что там напихано у него в голове – представлял собой запутанный лабиринт, где сам черт ногу сломит. При этом два полушария никак не соединялись между собой, как несообщающиеся сосуды. Такое строение головы православного графа привело его к полному раздвоению личности в сопровождении галлюцинаций.

Друзья впервые увидели Троекурова на политинформации в избе-читальне, где собрались крепостные. Начал Троекуров с актуальных новостей. Сначала он обвинил заграничных консультантов в разжигании протестов в суверенной Белоруссии. Граф высказал мнение, что во всем виновата Польша – родина крепостничества, где православных крестьян угнетали католические магнаты. Потом в голове графа что-то щелкнуло, его мысли перескочили в другое полушарие. После этого Троекуров заявил, что нации белорусов нет и никогда не было.

– Белорусы смогут счастливо жить только в составе России, в ином случае там будет база НАТО, а мы получим вражеские ракеты рядом с Москвой, – завершил Ермолай актуальную тему.

Далее граф перешел к эпидемии коронавируса, которую начисто отрицал, считая ее провокацией против России. Здесь в голове графа защелкало быстрее, бросая его мысли в разные концы головного мозга. Сперва граф заявил, что он противник какой бы то ни было вакцинации, поскольку считает ее происками евреев и пидарасов. Однако он доверяет отечественной разработке от вируса, поскольку нашу вакцину пытаются торпедировать враги из бигфармы.

– Половина планеты охвачена ковидной паникой, накрученной купленными СМИ. Пользуясь этим, бигфарма хочет привезти сюда вакцину с чипами Билла Гейтса. Хотят нас сосчитать! Если и быть вакцине, то только собственной. Как наша вакцина будет работать – еще неизвестно. Но она своя, доступна, без принудиловки, без цифрового клейма! – поведал граф, после чего объявил, что самолично вакцинирует крепостных отечественной продукцией.

Покончив с актуальными темами, граф оседлал всемирную историю, которая помимо денег занимала его больше всего. С этого момента Троекурова мотало по сторонам без остановки. Он отметил роль иудеев в гибели Римской империи, прославил Сталина и одновременно обвинил большевиков в развале Российской империи. В конце граф призвал к духовному пробуждению, к возврату монархии и крестьянской общины. Закончив, граф приказал молиться за царя, отечество, президента Путина и присных его во веки веков.

Друзья слушали графа открыв рты. Такой интерпретации событий и природных явлений они не ожидали. Винегрет, прокисший в воспаленном мозгу Троекурова, переварить было сложно.

– Нервнобольных из Первосоветской больницы мы лечили, – задумчиво произнес Авдеич, – но, кажется, тут случай особый.

– Куда мы трансформатор подключим, чтобы сделать ему короткое замыкание? – отозвались практичные студенты. – Электричество-то у графа отсутствует.

– Что-нибудь придумаем, – подвел итог Женька.

В эту ночь друзьям не спалось. Авдеича преследовали иудеи, разрушившие Рим. Жене снилась принудительная вакцинация. Студенты искали источник электрического тока, бродя во сне по имению графа.

Акт сорок седьмой

Стоя над бочкой, Авдеич долго крутил носом, принюхиваясь к содержимому. Наконец председатель вынес вердикт:

– Что-то не то! Нет аромата переваренных трав, запаха потных доярок, привкуса парного молока. Так воняет в общем туалете районной больницы, когда не посыпали хлоркой.

Здесь мне придется вернуться назад, чтобы объяснить ситуацию. Купив у бондаря бочку, друзья намерились наполнить ее натуральным навозом от графских коров, чтобы при помощи электроиндукции в биомассе восстановить эрекцию графа Троекурова. Однако, как оказалось, вывоз навоза из графских коровников и конюшен был под запретом. По распоряжению графа все биоматериалы в поместье тщательно охранялись и на вынос их не давали. День и ночь казаки сторожили отходы людей и животных. Троекуров объяснял это необходимостью противодействовать ЦРУ и Госдепу, желающим разрушить народные скрепы, а также рекомендацией президента. Как у президента, к ночному горшку графа был приставлен специально обученный человек в должности золотаря. В его обязанности входило собирать и хранить выделения графа.

Сразу после пожара, в результате которого сгорел отхожий сарай, выгребная яма на месте пожарища была оцеплена казаками, дабы не позволить противнику выкрасть остатки отечества. Челяди и крепостным были розданы горшки. Всех обязали носить свои отправления в отдельную емкость, записывая в специальный журнал посещений и сдачи отходов.

Таким образом, накануне сеанса оздоровления потенции графа наши герои оказались без основной субстанции своего лекарства. Друзья как могли сами наполняли бочку, но этого явно не доставало.

– Может, попробуем электрофорез на воде? – предложили студенты.

– На воде попы только крестят, – заметил председатель, – электропроводность не та, тяги не будет!

Приближался назначенный день, бочка едва наполнялась. Тогда председатель пошел на крайние меры. Поговорив с кухаркой, которая благосклонно принимала намеки и подмигивания, Авдеич узнал, что, несмотря на строгий запрет, в усадьбе тайно делают брагу из кислого хлеба. Банку такого напитка можно достать за настоящие деньги.

Дело в том, что в поместье ходила собственная валюта, придуманная Троекуровым для экономии средств. Граф печатал свои «ермолайки» и раздавал крепостным за работу. За «ермолайки» можно было купить сено, солому и отруби. Более ценные вещества и предметы продавались за настоящие деньги.

Купив спиртное, Авдеич пошел к есаулу. Здоровенный флегматичный детина в медалях, лампасах, и с саблею на боку, грозно зашевелил усами, услышав предложение ударить по маленькой. Но увидев трехлитровую банку с мутной, белесой жидкостью в руках председателя, забыл про свой долг и взалкал.

Собутыльники зашли за бугор и присели на травку. Авдеич вытащил из кармана припасенный стакан, подул в него и повозил пальцем внутри, вытряхивая мусор. Выпивали по очереди, желая друг другу здоровья. В перерывах молчали, но уже на половине банки есаул неожиданно ожил. Покрутив правый ус, казак попросил закурить.

Ничтоже сумняшеся Авдеич достал пачку, протянул ее есаулу и сам закурил.

– Не дает барин курить? – затягиваясь, спросил председатель.

– Барин строгий, – выдыхая дым, отвечал есаул. – Не позволяет тлетворному влиянию проникать в ряды.

– Что, прям так и не дает? – с сомнением спросил Авдеич, глядя на курящего казака.

– Сечет на конюшне розгами, если поймает, – объяснил есаул. – Там… если прелюбодеяние, воровство какое… пост, если кто не соблюдает – того сразу на конюшню.

– Сам сечет? – не мог успокоиться председатель.

– Сам, сам, – подтвердил есаул, – заголит зад, розги в соли подержит, и давай ими охаживать прямо по жопе. Зачем, говорит, на Марфу глаз положил! Не сметь, говорит, на Марфу смотреть!

– А Марфа кто? – уточнил председатель.

– Марфа – женка евоная. Только граф с ней не живет. Говорит, что она в карантине, заразная. Нельзя до ее касаться, – рассказал есаул, и стал объяснять, что граф охоч до молоденьких, а Марфа уже пожилая.

– Чешется у ее, вот она и бегает, зыркает глазами по сторонам… ну сам понимаешь, – продолжал есаул. – Вот граф и ограничил ее, чтоб не бегала, не стреляла глазами.

– А графу-то сколько? – изумился Авдеич.

– Графу, поди, уже много…, а может и больше, – задумавшись, отвечал есаул. – Состарился рано, много страдал… на зоне, в тюрьме… деньги потом зарабатывал, то да се – лихие девяностые, одним словом.

– Выходит, и у вас есть карантин, – вздохнул председатель.

– Есть, как не быть. Вот Совет атаманов давеча приказал…, – продолжал казак. – Знаешь, что термометры память стирают? Вот приказано все термометры и градусники изничтожить, чтоб память хранить о войне.

– Это, смотря, куда градусник вставить, – реагировал уже поддатый Авдеич. – Если, к примеру, в жопу – то не стирает, наоборот – вспомнишь все.

– В жопу нельзя! – всполошился есаул. – Это мужеложество. Граф пидорастию не одобряет. Евреи и пидарасы – угроза миру во всем мире!

К этому времени банка уже опустела. Авдеич спрятал стакан в карман, закурил и попросил есаула одолжить пару ведер навоза для проведения испытаний. Есаул был не против. Покачиваясь, новые приятели отправились на графский коровник.

Наутро, стоя над бочкой, Авдеич крутил носом, принюхиваясь к содержимому. Наконец председатель вынес вердикт:

– Что-то не то с графскими отходами!

Но менять навоз было поздно. На следующий день православные отмечали Преображение Господне. По плану, после торжественной литургии был назначен сеанс преображения графа.

Акт сорок восьмой

Колокол церкви неторопливо бухал в утреннем тумане, который опутал имение Троекурова. Ватные звуки стелились по земле, мешались с шумом проснувшейся усадьбы и медленно уползали за графскую псарню, и дальше к реке, где ветер растаскивал звон по соседним дачным поселкам. Туманные лоскуты еще лежали в пойме реки, а на лугу под утренним солнцем уже блестели капли росы. Туман отступал, прячась по закоулкам.

Пропели петухи, на конюшне заржала лошадь, залаяла собака. Звонарь вдруг очнулся – колокол забился в истерике, выплескивая наружу нервозность сплава олова с медью. Православные потянулись в церковь на зов звонаря. В этот день отмечали Преображение Господне.

В большом зале барского дома все было готово для преображения графа Троекурова-Филькенштейна. Среди залы, на возвышении, где обычно помещалось графское кресло, разместили золотое судно. Огни свечей купались в округлых боках большого корыта, отражаясь желтыми пятнами в жидком лекарстве. Отец Онуфрий в белой позолоченной рясе ходил вокруг ванны, махая кадилом и окуривая помещение. Писанные маслом граф и президент внимательно смотрели в зал с ростовых портретов. Оба походили на мужика, ряженого царем Николаем, который фотографируется с туристами и медведями Церетели у стен Кремля.

До церемонии оставалась всего пара минут, а друзья еще спорили о способе преображения. Студенты настаивали на подаче максимального тока прямо к органу Троекурова, для чего требовалось прикрепить электрод к павшему графскому члену. Осторожный Авдеич предлагал использовать проверенный ранее метод и крепить электрод за ногу. А Женька крутил головой, разглядывая образа на иконах, тяжелые канделябры и прочую утварь, обильно украшавшую графскую обитель. Старинные предметы разных эпох и стилей собранные в общую кучу создавали впечатление головокружительного богатства и ошеломляющей безвкусицы.

– А ты как думаешь? – толкнул локтем Женьку Авдеич.

– Это ж какой вкус надо иметь, чтобы вот так…, – задумчиво ответил Женя, пребывая в мыслях об убранстве барского дома. – На хрен нужно…, – не закончил он свою мысль, снова предавшись размышлениям.

Однако председатель понял Женьку буквально.

– За хрен так за хрен! – махнул рукою Авдеич, понимая, что всех ему не переспорить.

Троекуров в белой до полу полотняной рубахе прибыл в зал в сопровождении челяди. Он на ходу раздавал распоряжения слугам. Кого-то надлежало облить говном, кого-то обмазать калом. Друзья не смогли понять, идет ли речь о физическом действии, или граф использует эзопов язык. По мере получения распоряжений холопы один за другим выбегали из залы. Взойдя на помост, Троекуров отдал последнюю команду. Какого-то блогера надлежало встретить вечером у подъезда и провести воспитательную работу железной трубой.

Отпустив последнего слугу, граф скинул рубаху и предстал перед друзьями в одном нательном кресте и синих тюремных наколках. Православные сюжеты главенствовали на теле Троекурова. Здесь были луковки русских церквей, Георгий Победоносец и иные святые образы, ангелы, демоны, Ленин и Сталин. Богатством и разнообразием отличались также нательные надписи. Фразы, написанные по-старославянски, перемежались мудреными японскими иероглифами. Из всех существующих жанров Троекуров выбрал эклектику, что легко объяснить строением графского мозга, о котором мы ранее упоминали.

Граф поцеловал руку попа, троекратно перекрестился и полез в судно. Лекарство вспенилось, принимая меченое тело Троекурова. Онуфрий забубнил басовито:

– Прежде Креста Твоего, Господи, гора Небеси подобящися, и облак, яко сень, протязашеся, Тебе преобразующуся…

Одновременно Онуфрий опустил золотой крест на цепи в корыто с лекарством и начал водить им по кругу, пуская пузыри.

Друзья недоуменно переглянулись – крест не был предусмотрен программой мероприятия. Однако это не стало самой большой проблемой, проблемой было прищепить графский член электродом.

– Вы так хотели, так и давайте, – снял с себя ответственность председатель, – а я умываю руки.

Студенты мялись какое-то время, перекидывая электроды друг другу. Наконец взяли себя в руки.

– Граф, – обратился к Троекурову НЮРА, – Ваше Сиятельство! Наше почтение. Разрешите вас приветствовать от имени Центра квантовых технологий «Новые Оглобли»…

Дальше НЮРА сбился и понес уже совершеннейшую чушь про достижения науки и техники, квантовой механики и биологической инженерии.

КЛАВА толкнул его в бок и, пользуясь заминкой, быстро затараторил:

– Ваше Благородие, соизволите прикрепить сие, – здесь он поднес электрод к носу графа, – к вашему достопочтенному члену. Это усилит сигнал эманации и резонирует волны потока…

КЛАВА плел еще какую-то ерунду, пока Троекуров крепил электрод к детородному органу. Второй электрод закрепили на ванне.

А теперь давайте на минуту отвлечемся от повествования, где мельтешение глаголов не позволяет ощутить всю прелесть сюжета. Вернемся к описанию мизансцены.

Итак, в огромном зале барского дома, освещенном свечами, среди позолоченных икон и прочих предметов роскоши, на возвышении в судне находится граф. Рядом находится поп, который полощет свой крест в жидком навозе. Как призраки, белыми тенями апокалипсиса витают над сценой четверо друзей в халатах доярок. Гудит подключенный в сеть сварочный трансформатор средней мощности тока*.

– Да сойдет Небесная Благодать на раба божия графа Троекурова… – глухо бормочет Онуфрий.

Все участники представления вышли на сцену. Парад-алле! НЮРА выворачивает реостат на предельную мощность. КЛАВА медленно передвигает рычаг рубильника на «ВКЛ».

Прожектор гаснет. Занавес. Графиня изменившимся лицом бежит пруду.

*) Как выяснилось, электричество в поместье графа Троекурова все-таки было, вот только пользоваться им позволялось не всем. К благам цивилизации был допущен круг избранных, приближенных к графу. Остальные жили по старинке, довольствуясь малым.

Акт сорок девятый

Что произошло после того как КЛАВА передвинул рычаг рубильника на «ВКЛ», никто толком объяснить не мог. Как будто сверкнула молния, грянул гром, и замкнулась временная петля. Свидетели и участники преображения на какое-то время оказались по другую сторону реальности, где-то в Зазеркалье.

Первым пришел в себя граф. Он, словно червь из земли, полез из лекарства. Буро-зеленая жижа, пуская горячий пар, струями стекала с Троекурова, открывая наколки и надписи.

Онуфрий, разинув рот, вперился взглядом в свой крест. Позолота сошла. Теперь стало видно, что и цепь и сам крест сделаны из тусклого свинца мышьякового цвета. Потрясение служителя культа можно понять – неделю назад он приобрел этот крест вместе с цепью со значительной скидкой. В церковной лавке его уверяли, что эти предметы сделаны из чистого золота, не окисляются, не подвержены эрозии, а ценность их со временем будет только расти. И вот вам, пожалуйста!

Увы, это было не последним откровением для Онуфрия. Когда святой отец, немного очнувшись после первого шока, взглянул на себя, он обнаружил, что его новая ряса потеряла свой бело-золотой вид. Праздничное облачение посерело, вместо золотого шитья по одеянию бежали грубые стежки мышиного цвета.

Друзья были потрясены не меньше Онуфрия. Первым, что бросалось в глаза, было облезлое судно. Его золото испарилось. Теперь ванна походила на цинковое корыто побитое ржавчиной. «Вот попали! – успел подумать Женька. – Как теперь объяснять преображение золота в железный хлам…, вот если б обратно… Может, поменять электроды местами?».

Граф наконец встал во весь рост. Его шатало в разные стороны. Лекарство, толстым слоем облепившее Троекурова, стекало обратно в таз. Неожиданно в промежности графа что-то блеснуло. НЮРА потянулся рукой, чтобы снять электрод, который словно прирос к детородному органу. Но тот отпал сам собой вместе с комом навоза. И тут зрителям открылась ослепительная картина графского хозяйства. Среди бурых водорослей лобковых волос торчал агрегат Троекурова, отлитый из чистого золота.

– Господи, на все воля Твоя…, – сдавлено прохрипел Онуфрий и свалился с помоста.

Вслед за попом свалился обратно в таз Ермолай Троекуров. Лекарство вспучилось и приняло графа.

– Утонет! – испугано воскликнул Авдеич.

– С таким аппаратом точно утонет, – согласились студенты.

«Может, оно и к лучшему…», – подумал Женька.

Тут в дело вмешался мажордом Прохор, которому вместе с лакеями было позволено присутствовать на церемонии. Прохор споро начал командовать. Графа вынесли из помещения, друзей отвели во двор и посадили в темницу. Усадьбу оцепили казаки. Что сталось с Онуфрием неизвестно.

Оказавшись под замком, друзья еще долго не могли успокоиться.

– Что-то пошло не так, – предположил Авдеич.

– Может, мы электроды попутали? – высказал мнение Женя.

Студенты только разводили руками в недоумении.

Через какое-то время друзей посетил камергер Мишка Леонтьев, рожденный Выссерманом в Одессе. Сменив фамилию, Мишка поступил на графскую службу ливрейным лакеем, и благодаря своей ловкости и умению услужить быстро достиг камергерского звания. Гибкий в разные стороны, Леонтьев мог согнуть позвоночник так, как ни одна человеческая особь. Он наперед угадывал мысли и желания Троекурова и мог вовремя поднести платок, припасть к ручке, охнуть и поскакать вприпрыжку, чтобы завязать распущенный барский шнурок. Ни дворовые, ни крепостные не любили Мишку и даже презирали его. Сам он, казалось, нисколько не тяготился этим презрением.

Камергер объяснил, что теперь он Михаил Евграфович и обращаться к нему следует «Ваша Светлость», поскольку состоит он пресс-секретарем при регенте Его Высокородии Прохоре Петровиче, бывшим ранее мажордомом-дворецким.

– Кто был ничем, тот станет всем! – глумливо объяснил новоявленный пресс-секретарь смену господствующего класса в доме Троекурова.

Михаил Евграфович уклонился от дальнейших расспросов и предложил друзьям немедленно сознаться в том, что они польские шпионы и диверсанты и прибыли с целью отравить графа Троекурова воздействуя электричеством. Их Светлость пояснили, что отравление графа сорвало проведение Вселенского собора русского народа, где Троекуров был председателем.

В случае признания Мишка обещал облегчить участь и смягчить наказание. По его словам, признание будет сделано в индивидуальном порядке звезде российской телеэстрады Марго Симоньян и показано во всех выпусках новостей.

– А где сейчас граф? – тупо спросил Женька.

– Они заболели, – ответил пресс-секретарь, покидая темницу.

Акт пятидесятый

Брачная жизнь графа Троекурова мало отличалась от таковой так называемых новых русских и следовала стандартному сценарию. Согласно принятой процедуре, первую советскую жену обычно меняли на проститутку, которую в свою очередь сменяла дорогая проститутка. Стоимость жен росла с каждым разом, и дело обычно кончалось очень дорогой проституткой. Проститутка – необходимая часть этого уравнения – делитель, на который делились дети, имущество, акции и другие активы супруга. После деления, тайного или скандального, числитель (муж) переходил на следующий уровень, а знаменатель (бывшая супруга) становился частным, т.е. женщиной с состоянием.

Первой официальной женой Семы Филькенштейна была гражданка Натанзон, с которой он делил только коммунальные тяготы советского быта. В тот период, когда Сема совершал свою первую ходку в места отдаленные, гражданка Натанзон расторгла брачные узы и убыла в Израиль на ПМЖ. Дальнейшая судьба первой жены Филькенштейна-Троекурова не известна. По слухам, в настоящее время она проживает где-то на Восточном побережье США.

В самый разгар НЭПа – в 90-е – освободившись от уз пенитенциарной системы, новоявленный олигарх Ермолай Троекуров попал в объятия «мисс Москвы». В то время Троекуров делал деньги, а новоявленная «миссис» деньги успешно тратила. Причем тратила с таким размахом, что Ермолай с трудом сводил балансы. Наняв частного сыщика, Троекуров застукал жену с фитнес-тренером в собственной бане. Ермолай развелся, а «мисс Москва» дальше пошла по рукам.

Третью официальную жену граф Троекуров получил от Пети Листермана. Холодная и недоступная красавица недолго вила семейное гнездо. Этот лед не смог растопить даже граф, а кому, скажите, нужна холодная баба в постели. В итоге «снежная королева» отправилась в Малайзию, где стала очередной женой местного короля.

Официальные жены никак не влияли на предпочтения Ермолая. Неофициально граф любил пользовать юных особ, причем обоего пола. Однако статус православного патриота потребовал от Троекурова упорядочить половые сношения на людях. Имея достаточный опыт, граф долго выбирал четвертую жену. К этому времени Ермолай уже обзавелся потомками, которые пока еще виртуально, из-за границы, делили наследство отца.

Перебрав множество кандидаток, граф приобрел новую супругу в Пансионе благородных девиц. Меланхолическая барышня видом и характером походила на Анну Клевскую, четвертую жену английского короля Генриха VIII. Марфа, так звали избранницу, не тратила деньги, не лезла в дела мужа, читала романы и играла на арфе. Первое время граф даже брал жену на балы и приемы, но потом подустал и стал сторониться. Эпидемия позволила Троекурову посадить жену под замок в карантин. Марфа часто сиживала у окна, пялясь во двор, за что получила прозвище Посадница.